Незаметно для себя самой она изменилась: в движениях появилась
девичья, чуть диковатая грация, кошачья мягкость. Она старалась получше
одеться, забывая о том, что Дайолен не видит ее. Впервые в жизни она
осознала себя женщиной. Всю тяжелую работу по дому делал теперь ученик
Дайолена, Андар, к которому она привязалась, как к младшему брату. И
только грызла душу мысль о том, что придет время уходить этим
немногословным людям, что снова придется ей остаться одной...
И вот однажды она увидела, как Андар собирается в дорогу. Она
забилась в угол и тихо, чтобы никто не слышал заплакала. "Конечно, глупо
было надеяться, что он... что они останутся здесь навсегда, - уговаривала
она себя. - Вот и кончилось мое недолгое счастье, вот ты и уходишь, мой
черный рыцарь. Дайолен. Дайо".
- Хаги...
Она вздрогнула: он вошел неслышно, ощупью нашел скамью. Сел.
- Хаги, подойди ко мне...
Она сжалась в комок: вот сейчас, сейчас он скажет "я ухожу". И все.
Лучше бы и не жила. Все-таки грустно улыбнулась, услышав, как он зовет ее.
Однажды она объяснила ему, что та невзрачная серая птичка, которая так
чудесно поет весной в лесах, зовется - хаги. С тех пор он так и звал ее.
Говорил - "у тебя такой же голос".
Она подошла и села рядом, опустив глаза. Он осторожно взял ее
маленькие горячие ладошки в свои.
- Хаги, я хотел сказать тебе...
- Я знаю, - она постаралась, чтобы ее ответ прозвучал спокойно. - Я
знаю, ты уходишь, Дайо...
У нее все внутри похолодело: как вырвалось это - "Дайо".
- Что делают у вас, когда хотят взять девушку в жены?
Она вскинула на него глаза, веря - и не веря его словам, а он
заговорил быстро и горячо:
- Постой, молчи, я должен сказать... Я люблю тебя, Хаги. Я не могу
остаться и хочу, чтобы ты ушла со мной.
Слезы брызнули из ее глаз:
- Дайо... ох, Дайо, как же... ты не знаешь, ведь я... я так
некрасива... разве я тебе пара?
- Это неправда, Хаги; твои глаза - как черные звезды, твой голос
звонче лесного ручья, чище родниковой воды, твои руки - как крылья
маленькой птицы. Твоя душа яснее звезд, и я люблю тебя, - он смотрел ей в
глаза и улыбался своей открытой доверчивой улыбкой.
Она вскочила, высвободив руки.
- Постой... постой, я сейчас...
- Андар! - крикнул Дайолен. Ученик появился мгновенно, встревоженно
глядя на менестреля. Хаггинн вернулась, неся деревянную чашу с вином.
Серьезная как маленькая девочка, впервые надевшая взрослое платье. Дайолен
встал.
- У нас говорят: я хочу пить с тобой из одной чаши теперь и всегда.
Да будут свидетелями мне люди и эта земля, хлеб, вода и огонь очага: я
беру тебя в мужья, - она отпила глоток вина, потом положила на чашу руку
Дайолена. Тот принял ее и медленно проговорил:
- Перед Артой и Эа, Звездами, Луной и Солнцем говорю я: отныне ты
жена мне, и быть нам вместе - в жизни и смерти.
И отпил вина.
- Да будет так, - тихо откликнулся Андар.
...Странная была свадьба. Не было на ней гостей. Только дети,
откуда-то прознав все, пришли к своей подруге с гирляндами полевых цветов
в руках, а потом, притихнув, сидели за столом и слушали песни Дайолена...
Они же, видно и разнесли весть по селению.
Их провожали взглядами: кто-то с радостью, кто-то с насмешкой, кто-то
с удивлением или с завистью. И Хаггинн вздрогнула, услышав
сладенько-ядовитое:
- Повезло, что и говорить! Только слепой и мог взять в жены такое
чучело!
Она обернулась, встретив насмешливую улыбочку местной красавицы;
стиснула маленькие кулачки, готовая броситься на обидчицу. И тогда
спокойно и грустно заговорил Дайо, ее Дайо:
- Такая юная - и такая жестокая... - он смотрел в лицо девушке, и та
невольно заслонилась рукой от его взгляда. - Ты права, мои глаза слепы; но
у тебя слепое сердце, а потому я вижу дальше, чем ты. Я вижу то, что
скрыто от вас, и не стыжусь сказать перед всеми: она прекрасна, мой
соловей, моя крылатая песня, а твоя красота - лишь блистающая оболочка,
позолоченная скорлупа пустого ореха. Пройдут годы, красота поблекнет, и
что останется у тебя? Холеные руки, не знавшие труда, и слепое жестокое
сердце... Мне жаль тебя.
Так они ушли, и никто не бросил им вслед злого слова. И люди помнили
горькие рассказы слепого менестреля. И вспоминали дети добрую веселую
Хаггинн и странные летящие песни Дайолена.
ЛЮДИ ПАМЯТИ. 550 ГОД I ЭПОХИ. КОНЕЦ ВОЙНЫ ГНЕВА И I ЭПОХИ
Семеро уходили на восток. Шестеро шли. Седьмого они уложили на
сделанные на скорую руку носилки из перекрещенных копий и черного с
темно-лиловым подбоем плаща. Они были последними из своего рода, а может
быть изо всего своего племени. Впереди была ночь, за спиной - страшное,
окровавленное, истерзанное небо. Земля дрожала под ногами, ревела и
стонала в агонии под стопами воинства Валинора, а у них в сердцах бился,
словно стон, приказ-мольба: "Уходите! Уходите!"
Ночь так и не наступила, удушенная пламенем гигантского пожара за
спиной и грохотом проваливающейся в бездну земли. Они остановились на
гребне невысокой каменистой гряды, и их черные полированные доспехи в алом
зареве казались залитыми кровью, и алые слезы стояли у них в глазах.
Все они были из одного рода, связанные узами кровного родства, и тот,
кто лежал на носилках, считался главой рода, хотя и был моложе всех. В той
последней безнадежной битве он стоял во глава воинов своего клана, под
черным знаменем с темно-лиловым и серебряным крылом ночной птицы. Клочья
изорванного знамени уносил на груди молочный брат раненого. Они стояли и
смотрели на запад. И видели, как море разливалось почти до самой гряды -
багрово-алое, как расплавленный металл.
Раненый зашевелился и, придя в себя, попытался приподняться, опершись
на локоть. Его известково-бледное лицо с прилипшими ко лбу потемневшими от
испарины волосами исказились от боли и отчаяния, когда он увидел, что
произошло. Закусив губу и закрыв глаза, он откинулся на спину, содрогаясь
от едва сдерживаемых рыданий.
- Кончено... все кончено... все погибли... и он тоже, - простонал он
в смертной муке. Если бы мог, он спрятал бы свое лицо, - свои слезы от
других, но его правое плечо было разрублено, из-за тяжелой раны в
подреберье он потерял много крови, и сил у него почти не оставалось. Не
шевельнуться, не поднять руки...
Сильный ветер дул с запада, нагоняя волны на новый берег. А шестеро,
спустившись с гряды, под защиту серого базальта разожгли костер, пытаясь
согреться. Раненый больше не лежал спокойно - он метался в бреду, то
кричал, то плакал, пытаясь сорвать с себя повязки. Временами он затихал,
лежа с широко открытыми ничего не видящими глазами. По всему было видно,
что осталось ему недолго. "Уходите! Уходите!" - продолжало звучать у них в
сердцах. И они шли и шли на восток - в темные, неизведанные земли.
На третий день, ближе к вечеру, раненый вновь пришел в себя и
приказал остановиться. Его сухие глаза блестели лихорадочным огнем, черты
лица заострились. Он попросил, чтобы его подняли и долго сидел,
всматриваясь в затянутый дымкой далекий горизонт. Солнце медленно
опускалось в колышущиеся волокна тумана. И когда закатное небо вспыхнуло
невыносимо ярким пламенем, раненый вздрогнул и сказал каким-то чужим
голосом:
- Теперь действительно кончено...
Он судорожно вздохнул и, повернувшись к шестерым, посмотрел на них
глазами, полными тоски и боли.
- Уходите. Не забывайте ничего. Храните память и передайте ее вашим
детям... Помните! Помните! - вдруг почти закричал он, вцепившись в руку
своего молочного брата.
- Живите... Помните... Умоляю вас... - еле выговорил он, роняя голову
на грудь. Это была смерть.
Не была богатой могила последнего вождя. Лежал он там в своих черных
латах, завернутый в черно-лиловый плащ, и лишь четыре копья дали ему
соратники в смертный путь. Тяжелый двуручный меч с серебряной витой
рукоятью и вязью древнего заклятия Ночи и клочья знамени с крылом совы на
клинке уносили шестеро с собой. И вел их теперь троюродный брат лежащего в
одинокой могиле вождя, ныне глава клана - клана Совы - из шести человек.
Надолго затерялись в просторах Севера следы последних из клана Совы,
но видимо, не прервался их род и не угасла в их потомках память о былом,
если через много веков среди Девяти появился один со старинным двуручным
мечом с витой рукоятью и заклятием Ночи на клинке, и крыло Совы было на
его черном шлеме.
ИДУЩИЕ ВО ТЬМЕ. 545 ГОД I ЭПОХИ - 7 ГОД II ЭПОХИ
...Сколько лет прошло с тех пор, как она покинула Аст Ахэ? Встало
глухой полночью на западе алое зарево - она проснулась от жестокой режущей
боли, мгновенно поняв, что произошло, поняв - все.
"...Но почему - на восток?"
"Не спрашивай. Так я велю..."
С этой ночи она начала видеть. Иногда это были сны, иногда -
призрачные видения наяву, иногда просто - слова, ощущения, образы...
- Ахтэнэ, милая - что с тобой?..
...По бесконечным дорогам под ветром и дождем, под солнцем и снегом
бредет безумная. Никто не знает - кто она, откуда и куда идет, сколько лет
ей. Да она и сама не знает. Не помнит. Только одно держится в ее мертвой
памяти - надо куда-то зачем-то идти. Но куда и зачем - она не знает. Не
помнит. Лишь иногда что-то мелькнет во мгле ее забвения, словно лучик
солнца пробьется сквозь облака в хмурый день. И тогда она поет. Песни идут
откуда-то из бездонного темного омута ее памяти. Она не понимает своих
песен. Люди слушают ее чудесный голос, поражаясь чудовищному
несоответствию ее жалкого вида - и песни, но не понимают слов. А она
плачет, потому что память пытается пробиться ручейком сквозь могильные
плиты ее безумия, и ей больно оттого, что еще нерожденные воспоминания
умирают. А потом опять наступает тьма. По ночам к ней приходят сны, в
которых память возвращается к ней. Она помнит все. Но уходит сон, и гаснет
память, оставляя ощущение памяти. Память о памяти. И снова - боль от
невозможности вспомнить. Она кричит и бьется на земле, а люди говорят -
припадочная, и обходят ее с брезгливой жалостью. Но люди милосердны -
кто-то кинет хлеба, кто-то набросит на худые плечи старый плащ... Так идет
она неведомо куда - от сна к сну.
...Светел был зал. Нечасты празднества в Аст Ахэ, потому каждый раз
стараются сделать так, чтобы праздник запомнился надолго. Вдоль стен зала
- высокие шандалы, искусно выкованные из железа, похожие на деревца с
тонкими ветвями, подковой расставлены столы, а наверху, в подвешенной на
цепях огромной железной люстре, горят десятки свечей. По другой стороне
стола - внутри подковы - также стоят светильники. Всю ночь девушки
собирали нежные белые цветы, и теперь цветы эти повсюду: даже пол усыпан
лепестками, словно хлопьями снега, их тонкий изысканный аромат струится в
воздухе, дрожит в мерцающих тенях, заставляет слегка горчить вино.
...А она сама была - Айрэнэ, Айрэ, светлым лучиком Аст Ахэ. И была
она подругой невесты, и сама сплела для новобрачных белые венки из
цветов-звезд. Ей казалось - она попала в сказку. Все так волшебно
получилось - спала красавица в заколдованной пещере, пришел отважный воин
и разбудил ее, и вот - свадьба.
Так было с ее подругой Ахтэнэ. Айрэ помнила - девушку точила странная
болезнь, медленно убивавшая ее душу. Ахтэнэ никогда не говорила, что с
ней. Никогда и никому. Просто медленно умирала. И однажды Учитель решил
погрузить ее в волшебный сон, доколе не придет исцеление. Айрэ часто
