сражалась? Или отец зря меня учил? Отец... Отец!!" Она закричала,
бросившись на землю. Он был здесь - словно спал, прижавшись щекой к шелку
изорванного, покрытого кровью и грязью знамени. Рядом - знаменосец:
застывшее лицо строго и возвышенно. Лицо скорбного божества...
Кто-то подошел сзади.
- Сжечь бы эту тряпку... И головы им всем... как Орки наших тогда...
в одну кучу!
Она метнулась змеей, с криком целясь ему ногтями в лицо. Удар
рукоятью меча сбил ее с ног.
- Ах ты...
- Оставь! - крикнул кто-то. - Ты что, им, что ли, уподобиться хочешь?
Она же сумасшедшая...
Кое-как она доползла до своих раненых. Разбитое лицо кровоточило, но
глаза ее были сухими. Несмотря на все ее усилия, раненые умерли к утру.
Сила, связывавшая воедино всех в Аст Ахэ, ушла. Они умирали. Воистину, все
они держались лишь волей Врага, правы мудрые в Эрессеа... Да только у них
была еще и своя воля. И эта воля еще теплилась в ее душе, погруженной в
сумрак безумия, и вела ее - неведомо зачем, неведомо куда...
...Яркий луч во мгле небытия... Она пела, бредя по дороге, ничего не
видя, кроме тех смутных образов, что всплывали в ее памяти, когда кто-то
схватил ее за плечо и на наречии, заставившем ее вздрогнуть, спросил:
- Что ты поешь? Кто ты? Кто ты?!
Она смотрела в лицо говорившему, и вдруг, сама не зная, почему,
произнесла вырвавшееся из тьмы слово:
- Хонахт...
- Что?! Ты видела его? Ты помнишь? Кто ты, кто?..
Она беспомощно покачала головой.
- Хонахт... Хонахт, - повторяла она, цепляясь за это имя, как за
соломинку, пытаясь вынырнуть из пучины забвения.
- Хонахт...
- Бедняжка... Наверное, она - оттуда. Надо ее отвести в Дом, к вождю.
Может, она вспомнит, может, расскажет ему о сыне...
Хонахт. Похоже, она начала вспоминать. Это имя вызывало образ
молодого воина, горделивого и изящного, как благородный олень, со
светящимися янтарными глазами. Но больше - ничего...
Ее вымыли и накормили, и впервые она уснула в тепле. Но снов не было.
Может, задержись она здесь подольше, целители сумели бы разбудить ее душу,
но она ушла на третий день. Никто не остановил ее - в земле Сов священен
путь Странника.
- Ее судьба не здесь, - сказал лекарь, - я вижу, что-то зовет ее. Ей
надо идти. Да хранит ее Иллаис...
...И опять идет она, безумная, по безлюдным краям, среди седого мха и
камней, низких северных сосенок и тысяч маленьких озер. Ветер поздней
осени швыряет ей в лицо режущую снежную крошку, ноги ее сбиты в кровь и
уже не ощущают холода. Кровь запеклась на потрескавшихся губах, а она
идет, она поет, и плачет она... Некому дать ей хлеба, некому бросить ей
одежду. Изможденная, почти нагая - она идет туда, где над краем земли
ночью горит корона из Семи Звезд...
...Когда-то здесь добывали каменную соль. Теперь здесь возник чуть ли
не лабиринт вырубленных людьми коридоров. Потом, когда выработки
закончили, сюда стали приходить искавшие уединения. Это их руками созданы
барельефы и колонны, скульптуры и светильники... А дальше, в глубине -
пещеры, и в самой большой из них - теплое озеро с целебной водой. Воздух
пещер животворен, а покой и тишина несут исцеление больному сердцу. Тихо
падает вода со сталактитов. Мерно, как минуты, отсчитываемые Вечностью.
Вдоль озера, огибая его по стене, идет тропа. По ней со светильниками в
руках проходят люди - тихо, чтобы не нарушить покоя этих мест, медленно -
они несут женщину, что недавно нашли на опушке Леса. Тогда птицы кружили
над домами - звали...
...Здесь было тепло - в этих краях вулканы еще порой выбрасывают
лаву, и земля согрета их огнем. Смотрительница Теплых Пещер считалась
одной из лучших врачевательниц края, и великой честью было попасть в число
ее учеников. Таких было немного, ибо врачевать душу куда труднее, чем
тело. Сейчас она вместе со своим учеником молча стояла возле ложа спящей
пришелицы - неподвижной и бесчувственной; только слабое дыхание говорило о
том, что она еще жива.
Голубоватый оттенок отглаженных до блеска стен, мягкий ковер на полу,
полумрак, едва рассеиваемый зеленоватым светом стеклянных светильников
создавали ощущение покоя, успокаивая, погружая в сон. Где-то мерно капала
вода.
Целительница Халинн, женщина лет пятидесяти, казалась намного моложе
- впрочем, таковы были все люди этой земли. Она вглядывалась в лицо
спящей, словно слушала ее тайные сны, неведомые самой больной.
- Ее тело почти совсем исцелилось, - сказала, наконец, Халинн, но
сказано это было с такой печалью, что ее юноша-ученик вздрогнул.
- Совсем седая... А ведь, наверно, не намного старше тебя. Таков
Большой Мир. Ты ведь знаешь - я всегда была против того, чтобы Странники
уходили из нашей земли, но, видимо, я просто неспособна это понять.
Юноша опустил голову.
- Скоро она проснется. Надеюсь, ее окрепшее тело сумеет поддержать
душу в нелегкой борьбе с безумием и ядом прошлого. Тяжела ее ноша...
- Может, будет лучше, если она забудет? - прошептал юноша.
- Нельзя лишать ее памяти, не спросив ее. Захочет ли она стать другим
человеком? Ведь ты бы не хотел этого? - женщина прямо посмотрела в глаза
ученику.
Юноша поспешно отвел взгляд. Женщина улыбнулась:
- Останься здесь. Ей нужна будет твоя помощь. Когда проснется, дай ей
теплого вина со снадобьями и горячего мясного отвара. Затем...
Юноша согласно кивал, почти не слушая. Он все давно знал, тысячи раз
думал о том, как она проснется и что он должен будет сделать...
Женщина ушла, оставив его одного со спящей. Он неспешно подошел к
столу, где давно, с самого первого дня, лежала маленькая застежка для
плаща - листок из голубовато-зеленого камня. Как она сумела его
сохранить... Он стоял, молча вглядываясь в это лицо, ставшее ему таким
дорогим. Что за ним? Какой она проснется? Будет ли она похожа на ту, что
он придумал себе?
"Сейчас, пока ты еще моя, если я смею думать так, я хочу хоть что-то
оставить себе на память... Прости меня".
Он склонился над спящей и поцеловал ее в губы.
"...И, проснувшись в зачарованной пещере от колдовского сна, увидела
она того, кто разбудил ее, и полюбила его..." Так говорят людские сказки.
Снов больше не было. Была вернувшаяся память. И была неуходящая боль
- как будто раскаленный уголь в сердце... Внешне она было совсем здоровой
- только вот волосы седые. Вместе с прочими женщинами занималась обычными
делами, заполнявшими повседневность. Хотя она уже не могла зваться
Солнечным Лучиком, но как же светло было в доме целительницы Халинн, где
жила теперь молодая гостья...
Все было бы хорошо, если бы не постоянное ощущение надвигающейся
беды. Это понимали все - особенно когда она пела. А пела она теперь все
чаще, словно боялась, что не успеет передать все, что знает. Она говорила
теперь обо всем, что помнила - просто рассказывала о своей жизни, обо
всех, кого знала и любила - тысячи раз, с мельчайшими подробностями... Об
Ульве, его великой любви и великом горе, об Этарке - отец часто вспоминал
его, о Торке и Борре, что воспитывали ее вместе с доброй и печальной
Ахэтт, об Учителе, об Ахтэнэ, о Гортхауэре - все, что помнила, даже
незначительные мелочи, все, что слышала от других. И пела, пела...
Улльтайр не мог забыть, как однажды она сказала ему:
- О нас говорили, что мы лишь оболочки, вместилища воли и злобы
Врага, и, когда он уйдет, мы перестанем быть... В этом есть доля истины.
Было что-то, связывавшее нас всех, и теперь без этого тяжело жить. Будто
рана в душе, и жизнь вытекает по капле. Я борюсь, я хочу остаться - но
силы покидают меня. Даже тебе, лекарь мой, возлюбленный мой, не закрыть
этой раны... Не оставляй меня. Хотя бы пока я еще жива...
Он еще хотел спросить тогда - куда же ушел Учитель, что сталось с
ним... Так и не спросил. А она никогда не говорила об этом.
...Год склонялся к закату, когда Айрэнэ - теперь ее называли Аэрнэ -
слегла, чтобы уже не подняться. Улльтайр почти не отходил от нее. В
Земле-у-Моря не умирают в одиночестве. Рядом с ней были ее друзья - те,
кто успел полюбить ее; да и можно ли было не полюбить Айрэ? Иногда ей
становилось лучше, и она снова пела. Особенно часто это бывало на закате,
когда медно-красное солнце медленно опускалось в море. Потом, когда она
уже не могла петь, другие пели для нее, говорили о хорошем, будто впереди
была не смерть, а долгие счастливые годы...
Так она и ушла - осенним вечером, когда в окно смотрела Звезда.
Голова ее лежала на коленях Улльтайра, тихо пела флейта, тихо пели
девушки... И не сразу заметили они, когда дыхание покинуло Айрэ.
Так песни Аст Ахэ остались в этой земле, как и все, что рассказывала
Айрэнэ. Летописи сохранили ее рассказ в хроники, и Странники, уходя в
Большой Мир, несли с собою уже утраченную там память.
"Тяжела земля, она давит на грудь... Не в земле ты будешь лежать, а
огонь так жжет... Говорят, там, далеко за морем, есть дорога к звездам, к
нашей Звезде... На закате ладья унесет нас в море, на закате волны
поднимут нас в небо..."
...Тринадцать лет... У Хурина и Ахтэнэ - теперь ее называли Морвен, -
было двое сыновей: старший, с зеленовато-карими глазами, был похож на
мать, младший внешностью пошел в отца.
Тринадцать лет.
Что-то произошло с ней в последний год. Нет, она не была больна: в
ней просто появилась какая-то усталая задумчивость, тоска, что ли... Она
почти не выходила из дома: сидела у окна со своим вышиванием, и часто,
неслышно войдя в комнату, Хурин замечал, что она неподвижно застыла с
иглой в руке, а глаза ее, не мигая, смотрят в пустоту - словно видят
что-то, невидимое ему.
Она почти ничего не ела - пожимала плечами и говорила с виноватой
полуулыбкой: не хочется. Она почти не спала - лежала без сна, глядя в
темноту широко распахнутыми глазами.
Он все пытался что-то сделать для нее, не в силах спокойно смотреть,
как уходит по капле ее душа: она только улыбалась с виноватой нежностью:
видишь, какая я...
Какая?
Слабая... Как страшно горит эта звезда...
Любовь моя, девочка моя милая, желанная моя, что с тобой?
Не знаю... Мне так горько и так легко, что кажется - у меня растут
крылья, и скоро я улечу отсюда...
Она больше не вставала. Тело ее стало легким, лицо и руки - почти
прозрачными, и он иногда ловил себя на том, что не может выдержать ее
взгляд.
Единственная моя, родная моя, что мне делать, что?..
Ничего... Все хорошо, милый...
Она не плакала - улыбалась, но слезы медленно текли по ее лицу, а у
нее уже не было сил, поднять руку, чтобы стереть их.
Вышивку вот не закончила... жалко, была бы красивая... Белые ирисы -
как дома...
Ну, что ты, ну, успокойся...
Мне спокойно... Не тревожься, милый, не надо...
...В этот вечер он так же сидел рядом и рассказывал - даже не очень
понимая, что. Говорить все, что угодно - только бы не это молчание.
- Я хочу взглянуть на свадебный убор.
Он обрадовался - тому, что она заговорила, что хотя бы чего-то
пожелала, и бросился исполнять просьбу, как повеление.
И, вернувшись, натолкнулся на странный взгляд неожиданно зеленых -
трава подо льдом - глаз.
- Ты... пришел?
Он хотел ответить - да, но слово застряло в горле.
- Ты вернулся... Я верила, я ждала... Зачем ты заставил меня уйти?
Неужели ты думал, что можно заставить забыть? Что я забуду?
Она снова улыбалась - печально, еле заметно.
- Пожалуйста... не уходи сейчас. Уже недолго.
Он поспешно сел.
