- У тебя зрячее сердце, Дайо. Ты видишь сам.
- Да... я вижу твои глаза... Я раньше думал: звезды - что это? Какие
они? Теперь я знаю...
- Дайолен.
Юноша поднял голову. Под сводами зала гасли последние отзвуки песни.
- Да, Учитель?
- Собирайся в дорогу, Дайо.
Дайолен вздрогнул:
- Ты... ты гонишь меня, Учитель? Тебе не нравятся мои песни? - лицо
его стало растерянным, по-детски беззащитным.
- Твои песни прекрасны, мальчик. Они достойны того, чтобы их слышали
многие, не только я. Ведь не можешь ты вечно жить в замке. Да ты и сам об
этом думал.
- Я не хочу уходить от тебя, Учитель.
- Не от меня. К людям. Слушай свое сердце.
- Сердце велит мне остаться, Учитель. Я слышал, снова война... Мне
неспокойно, Учитель; прости, но... но я боюсь за тебя... Я останусь; я
ведь тоже могу защищать тебя, я умею сражаться - на звон оружия...
- Зачем тебе меч, Дайо? Слово и песня тверже стали, острее клинка.
Иди. И - вот, возьми эту лютню.
- Но у меня...
- Это мой дар.
Дайолен провел по струнам. Улыбнулся, начал играть одну мелодию,
вторую...
- Она... она живая, Учитель!.. Поет... плачет... никогда не слышал
такого...
- Я сделал ее для тебя.
- Ты, Учитель?.. Разве я достоин такого дара?
- Твои песни - ее душа. И живой ее могут сделать только твои руки и
сердце.
- Она говорит, слышишь? И струны - как лучи звезд... Ох, Учитель, как
мне благодарить тебя?
- Не нужно. Храни память. И пусть люди слышат тебя. Не забывай
ничего, - голос Мелькора дрогнул.
Дайолен взял руку Учителя в свои. Осторожные прикосновения чутких
пальцев почти не причиняли боли.
- Я буду помнить все, что ты говорил. Тебя. Твои глаза. Твои руки. Ты
прав, я давно решился. Но мне тяжело уходить. Сердцу больно, словно не
встретимся больше.
- Не думай об этом. Прощай.
- ...Ты говорил с ним? - выспрашивал мальчишка. - Ты знаешь его?
Какой он, расскажи?
- У него глаза - звезды, а руки - чудо и боль. Он крылатый, но в его
венце - вся скорбь мира. И голос - как музыка... когда он говорит, хочется
просто сидеть у его ног и слушать, слушать...
Дайолен умолк, потом промолвил, отвернувшись:
- Все, хватит, Андар. Иначе я не смогу уйти. Слишком тяжело уходить
от него. Как сердце разорвать надвое. Идем. Пора в дорогу.
Они шли на восток - много дней, много месяцев. Голубые горы в
туманной дымке поздней осени встретили их резким ветром, хлещущим по лицу,
как мокрое полотнище. Здесь мучительно-остро ощутил Дайолен свою
беспомощность и ненужность: он не мог охотиться, не мог даже набрать
сучьев для костра. Тем усерднее учился он разводить огонь, готовить пищу,
искать целебные травы и съедобные коренья. Когда удавалось отыскать
ночлег, надежно защищенный от пронизывающего ветра и злого мокрого снега,
Дайолен брал в руки черную лютню, и Андар замирал, иногда в чудовищно
неудобной позе, боясь вздохнуть, и слушал...
Когда спустились в долину, наступила зима. Дайолен теперь спал мало:
мучили тревожные сны, и часто он просыпался от собственного стона...
Андар проснулся от того, что кто-то тряхнул его за плечи. Мальчишка
заворчал: "Ну что тебе, что..."
Прямо в лицо ему смотрели темные неподвижные глаза Дайолена.
- Что там? - отрывисто спросил менестрель.
Андар взглянул и ответил сонно:
- Ну, закат...
Сон как рукой сняло. Какой закат на Севере? Да и ночь ведь...
Но там, за горами, вставало зарево, и небо стекало кровью по черным
горным пикам... А потом - словно кто-то клинком рассек живую плоть неба -
разошлись рваные края низких туч и ослепительно ярко вспыхнула Звезда...
Из груди Дайолена вырвался хриплый звук, похожий на стон раненого зверя, и
он упал ничком, впиваясь сведенными судорогой пальцами в мерзлую землю...
И потянулись дни - краткие и туманные, а ночи длились бесконечно, и
Андар сидел рядом с Дайоленом, не решаясь ни на минуту оставить товарища
одного. И, склоняясь к синеватым губам менестреля, слушал бессвязные
слова, и глухие рыдания и навязчиво повторяющееся: "Я думал... звезды...
какие они?.. Теперь я знаю... Я вижу твои глаза... Твои глаза..."
Он все-таки задремал, наверно. Очнулся, как от удара, от страшного
крика, рванулся к Дайолену - и отшатнулся, встретив неподвижный
нечеловеческий взгляд.
В ту ночь на землю обрушился звездопад...
Дайолен молчал. Часто брал он в руки черную лютню, и струны стонали и
плакали под его пальцами, но он никогда не пел. Они шли на восток, а
Дайолен все оглядывался назад - туда, где горела Звезда - так ярко, что и
свет солнца не мог затмить ее; туда, где билась Звезда - как задыхающееся,
рвущееся в агонии сердце. И свет ее был - свет глаз, которым не сиять уже
никогда; и свет ее был - боль, которой нет сильнее...
Прошла странная молчаливая весна, отплакало печальное лето, отпылала
огнем и кровью осень... Ранняя зима застала их в лесу, к которому пришли
они, миновав неприветливый перевал и переправившись через широкий речной
поток на неумело связанном плоту.
- Стойте!
Стройный лучник возник бесшумно, словно из ниоткуда: только что не
было никого - и вот, стоит у ствола тысячелетнего дерева, и волосы
отливают бледным золотом в лучах неяркого предзимнего солнца.
- Кто вы, откуда и куда держите путь?
Лучник говорил на наречии Синдар со странным непривычным акцентом.
- Кто это? - тихо спросил Дайолен.
- Не знаю, - так же приглушенно ответил Андар. - По обличью вроде
Эльф... Одежда странная...
- Мы странники, - сказал Дайолен. - Идем на Восток.
- Ты менестрель? - лучник заметил лютню.
- Да... Позволите ли нам обогреться? Правда нам нечем отплатить за
гостеприимство... разве что песней.
Эльф подумал немного.
- Идите за мной. Я отведу вас к правителю.
Андар с некоторой опаской поглядывал на Дайолена, но тот шел
уверенно, лишь изредка касаясь стволов деревьев, и мальчик перестал
волноваться.
Дом правителя здешних Эльфов был украшен тонкой резьбой по дереву:
золотисто-светлый, словно пропитанный солнцем, звенящий и легкий. Андар
заметно робел, но Дайолен держался с достоинством, и мальчик успокоился,
только старался держаться поближе к менестрелю: мало ли, что может
случиться?
Правитель Эльфов встретил их в небольшом круглом зале. Пол был устлан
мягкими шкурами, и Люди шли словно по щиколотку в мягком теплом мху.
Остановившись, Дайолен учтиво поклонился. Андар последовал его примеру.
Собравшиеся в зале Эльфы - кто сидел на резной скамье, кто прямо на
полу, на шкурах - с интересом разглядывали Людей.
Старший - невысок ростом, строен и красив, в черных одеждах. Тонкая
талия перетянута поясом из стальных пластин - у правителя почти такой же,
серебряный: металл здесь - редкость. Черные волосы спадают на плечи
тяжелой волной, лицо смуглое, с острыми по-птичьи чертами. Но самое
странное - глаза: в мягких, по-девичьи длинных ресницах - две
темно-зеленых, горящих странным огнем звезды, неподвижно смотрящих в лицо
правителя. Становится не по себе от глубокого взгляда: как в душу глядит.
Младший - совсем мальчишка, светловолосый и хрупкий; кожа тонкая,
прозрачно-белая, яркий румянец на высоких скулах. Смотрит настороженно,
как лесной зверек: глаза - черные, глубоко посаженные. Одет не
по-здешнему, но цвета те же - цвета леса. Только - меч у пояса, или,
скорее, длинный кинжал: словно паж или телохранитель - у старшего оружия
нет.
А темные глубокие глаза не отрываются от лица правителя. У Эльфа
глаза тоже зеленые, но светлые как листва, пронизанная лучами солнца, с
золотыми искрами. Если бы не это да не странная - зеленый лист с золотыми
прожилками - пряжка подбитого мехом плаща, правитель ничем не отличался бы
от собравшихся в зале: та же одежда из тонко выделанной тисненой
золотисто-коричневой кожи и темно-зеленого полотна, разве что рубаха
вышита богаче - зелено-золотыми нитями: тонкая вязь цветов и листьев.
- Приветствую тебя, Правитель Лесов, - Дайолен говорил на языке
Синдар.
- Привет и тебе, менестрель, странник, пришедший от Заката.
У правителя был мягкий звучный голос, похожий на ласковый свет
солнца, пробивающийся сквозь листву - по крайней мере, так казалось
Дайолену.
- Ешь и пей, обогрейся у огня. Потом, если захочешь, расскажешь нам о
своих странствиях: должно быть, ты многое видел в пути...
Андар метнул быстрый взгляд на Дайолена, но менестрель только тихо
улыбнулся и поблагодарил.
- Правитель Айонар, позволь задать тебе вопрос...
- Спрашивай, менестрель.
- Твои глаза... У Эльфов они другие. Почему?
Правитель задумался. Андар внутренне ахнул: откуда Дайолен знает? А
если Эльф разгневается?.. Мальчишка невольно огляделся по сторонам: их
слишком много, если что - не уйти. И смотрят странно.
- Трудный вопрос задал ты, странник. Я не знаю и сам, из какого рода
была моя мать. Я плохо помню ее. Она тоже пришла от Заката в давние
времена... вернее, ее нашли в лесу. Она была молода, совсем девочка,
дикарка; все молчала и смотрела, как испуганный зверек. Одета была в
обноски, ноги изранены и загрубели - видно, долго бродила по лесам. Она
была - Эльф, но непохожа на нас: волосы - как черная бронза, а глаза -
зеленые звезды... Говорят, она была очень красива. Говорят, когда пела -
умолкали птицы, словно стыдясь своих грубых голосов. Я помню только ее
руки: маленькие, тонкие, теплые... Имя у нее было странное - Айони. Отец
мой полюбил ее, и она стала его женой. Она умерла, когда мне минуло пять
лет. Прилегла на траву и уснула... Так и думали, что спит. Отец тосковал
по ней и через несколько лет ушел. Он говорил - однажды, незадолго перед
смертью матери, пронесся над лесом черный ветер, и она плакала,
протягивала руки к небу и шептала странные слова, словно вдруг вспомнила,
откуда она и кто она... Только никому не рассказала об этом, все повторяла
что-то об ушедшем народе, о сбитых черных птицах и о Звезде... Одно
осталось от нее - взгляни...
Менестрель подошел к правителю, и в его руку легла брошь - кленовый
листок из камня с мягко мерцающей каплей росы. Что-то дрогнуло в сердце
Дайолена:
- Никто не знал, откуда приходили они - странники в черных одеждах;
но плащи летели за их плечами как крылья птиц, и глаза их сияли как
звезды... Странна была их речь, печальны были их песни, знали они имена
богов, но не пели о Благословенной Земле... Говорили они о звездах, но
иные давали им имена...
- Ты слышал о них? Ты знаешь о них?
Снова - всевидящий темный взгляд:
- Вы храните память?
- Мы помним... Они учили нас... Кто были они? Мы не знаем имен,
менестрель...
Голос жесткий и ровный:
- Имен не осталось. Приказано забыть. Я спою.
Никто не успел ответить: запели струны черной лютни, и ясный чистый
голос взлетел под золотистые своды...
Он пел, глядя куда-то поверх головы правителя, и все ниже опускал
голову Эльф. Человек говорил - Учитель, не называя имени; человек именовал
Людьми тех, кого знали как Эльфов Тьмы, Черных Эльфов, отступников. И
плакала лютня, и высокая скорбь была в словах, и полынным серебром звенела
мелодия...
Долго молчал правитель, а потом тихо сказал:
- Этого не может быть... но песня не лжет...
Новый голос хлестнул, как плеть:
- Прислужник Врага! Как ты смеешь... как смеешь петь такое!
Эльф выступил из тени. Он был одет по-иному: в доспехах, опоясан
мечом, чью рукоять стиснули сейчас пальцы, унизанные драгоценными
