восхищались, но едва ли кто любил. Он был идеален и целостен, и не
нуждался в этом, храня себя вечным драгоценным кристаллом. Но уважение и,
главное, восхищение ему были нужны, как кристаллу - свет, дабы, отражая
его, он мог светиться. Только отражая. Не принимая в себя. Своего света у
него не было.
Ему удавалось все в равной мере, но было и то, что он предпочитал
всему. И было это искусство магии и странная наука, которой ныне нет
названия. Ее уже вообще нет на свете - жалкие ее обрывки разбросаны по
другим наукам, и некому собрать их в единое целое. Ведь люди слишком
рациональны и давно не верят себе. Эллери Ахэ называли ее "зрением души".
Любой, овладевший ею, мог бы подчинить себе другого, но великий запрет
позволял использовать ее лишь ради других, не ради себя.
И все же самым первым он не был даже здесь. Четверо были сильнее его.
Можно было смириться с тем, что Учитель и Гортхауэр его превосходят, но
были еще двое - Наурэ и Аллуа, и хуже всего, что именно Аллуа. Взгляд этих
четверых был сильнее его. Да, он мог выдержать взгляд дракона - но в этом
ему многие были равны. Но заставить дракона подчиниться было ему не под
силу. А вот Аллуа это могла сделать. Казалось, ей доставляет удовольствие
дразнить его. Аллуа, похожая на язык пламени, быстрая, порывистая,
сильная, то взрывающаяся смехом, то вдруг резко мрачневшая. Костер в ночи,
одаряющий всех своим теплом и светом, животворящее пламя. Иногда он ловил
себя на мысли, что почти падает в обморок, увидев ее. Но красота ее не
вызывала зависти, а делала других красивее. Как-то у нее это получалось -
как один светильник зажигается от другого. Аллуа. Он хотел ее света. Но
это свет должен был принадлежать только ему одному. И первое время Аллуа
действительно не избегала его, словно понимая, что ее свет нужен этому
идеальному кристаллу. Затем, когда он думал, что она принадлежит ему,
вдруг Аллуа вышла из его воли. И как вернешь ее, если ее глаза сильнее
драконьих? Как удержишь? Он попытался. Обычно он умел убедить собеседника.
Он умел говорить, его голос обладал великой силой, его глаза зачаровывали
- все это вместе заставляло другого подчиниться ему, так мышь сама идет в
пасть змеи. Но здесь он был бессилен.
- Понимаешь, - она искренне пыталась ему объяснить, - я так не могу.
Я не могу принадлежать. Нет, дело не в том... Я могла бы стать твоей
женой, но ты требуешь полного подчинения. А огонь не запрешь. И свет лишь
тогда свет, когда его видят.
- Но ведь ты нужна мне! Почему ты не хочешь идти со мной?
- Нет. Ты хочешь, что я шла не с тобой, а за тобой, как на веревке. И
разве другим я не нужна? Ты же не видишь меня равной. Ты никого не
считаешь себе равным. И не хочешь стать другим. А я так не могу...
На секунду он поверил, что сможет обмануть ее.
- Аллуа, я сделаю все, что ты захочешь! Я изменюсь. Это правда.
Она покачала головой.
- Нет. Глаза выдают тебя. Если бы Учитель мог тебя изменить...
Но он сам не хотел этого. Он любил себя таким, каким он был, и считал
себя идеальным. Да и Учитель никогда не прикасался насильно к чужой душе -
не считал себя вправе. Если только не просили. И он не стал просить.
Объяснение он нашел себе простое и вполне его устраивающее - он слишком
умен и красив, чтобы остальные любили его. Ему просто завидуют. А Учитель
по-прежнему выделял его среди прочих, хотя и не допускал к сердцу своему.
Впрочем, он этого и не хотел.
Когда Учитель призвал к себе девятерых для какого-то важного дела -
впервые скрывая это от прочих - он неприятно удивился. Почему не его?
Почему - уж этого он никак не мог понять - доверяли этим неразумным детям:
Айони, Дэнэ, этой пустой дурочке Эленхел, но не ему? Тайна - даже от него?
Он должен был знать. Поначалу он пытался прямо спросить у Мелькора.
- Учитель, ты не доверяешь мне?
- Почему ты так решил? Ведь другие так не считают.
- Но почему тогда ты не открыл всем той цели, для которой выбрал этих
девятерых?
- Тебе я могу сказать, почему. Это опасная тайна. Для того, кто
знает. Потому ее лучше не знать.
- Но почему нельзя мне? И почему ты не выбрал меня?
- Потому что ты равновелик. Все, кого я выбрал, первые в чем-то
одном. Хотя в целом каждый гораздо слабее тебя. И, к тому же, ты мне
будешь нужен здесь.
С одной стороны, это польстило ему, но и встревожило. Опасность.
Здесь какая-то угроза. Он хотел знать. С пятью старшими бесполезно было
иметь дело. Оннэле Кьолла не доверяла ему никогда. Оставались трое
младших. Их можно было заставить. А что? Разве он хочет дурного? Он просто
хотел знать...
Странно, Эленхел оказалась куда сильнее, чем он думал. Он никак не
мог пробиться сквозь непроницаемый заслон к ее мыслям. С Айони повезло
больше. Девочка даже не поняла ничего - будто заснула на минуту и,
конечно, ничего не запомнила. Теперь он знал. Не понимая, правда, цели
Учителя, но причастность к тайне как бы возвышала его надо всеми.
- Никогда не подумал бы, Мастер, что ты выберешься из дому в такое
ненастье! Заходи и будь гостем!
Мастер сбросил промокший плащ и вошел вслед за хозяином. Дом был
большой, из крепких дубовых бревен, весь изукрашенный резьбой. В большой
комнате ярко горел камин, на столе лежала толстая книга, которую хозяин
расписывал затейливыми инициалами и заставками. Рядом, на отдельных
листах, были уже готовы разноцветные миниатюры.
- Красивая книга будет, - сказал Мастер, рассматривая искусную
работу. - Хочешь, я сделаю к ней оклад и застежки?
- Кто же откажется от твоей работы, Мастер Гэлеон! Думаю, Книжник
будет рад, что и ты поможешь ему. Да и Сказитель тоже. Впрочем, - Художник
усмехнулся, - не за этим же ты пришел, Мастер.
Гэлеон отчаянно покраснел. Не зная, куда девать глаза, он вынул
из-под руки небольшой ларец резного черного дерева и подал его Художнику.
- Вот. Это свадебный подарок. Для Иэрне.
Художник рассмеялся.
- Это для меня не новость. Разве я слеп и глух? Разве не знаю, что у
вас уговор? Что ж, всякому лестно породниться с Мастером. И я рад, хотя и
тяжко мне будет расстаться с дочерью - других детей у меня нет. А ведь она
еще и танцовщица, каких мало. Сам Учитель любит смотреть на ее танец в
день Нового Солнца и в праздник Начала Осени... Ну что ж, если дочь
согласна - да будет так. В конце лета начнем готовить свадьбу, и в день
Начала Осени будет у нас большой пир. Идем же, выпьем меду по случаю
нашего сговора!
Не было цены дару Мастера - не потому, что дороги были металл и
каменья, не это ценили Эллери. Бывало, что резную деревянную чашу ставили
выше драгоценного ожерелья. А здесь - в сплетении тонких серебряных нитей
сгустками тумана мерцал халцедон. Все уже видели подарок Мастера и
говорили, что драгоценный убор будет очень красить Иэрне в свадебном
танце. И говорили еще, что красивая будет пара - ведь хотя Мастер и из
Старших, Изначальных, но вдохновение хранило его юность, и лишь в лучистых
глазах таилась древняя мудрость. А Иэрне всегда слыла красавицей.
В середине лета пришлось ковать оружие, о свадьбе и думать забыли.
Больше Мастер не плавил серебра, не шлифовал камней - из его рук выходили
мечи и щиты, шлемы и кольчуги. Он не украшал их - не до того было. Только
один меч - легкий и удобный - был с красивой витой рукоятью. Меч, что он
подарил Иэрне.
Бои у Аст Ахэ были жестокими. Здесь впервые столкнулись Бессмертные с
Ахэрэ - Пламенем Тьмы, демонами Темного Огня - Валараукар. Майяр отступили
было, но предводители Светлого Воинства были непреклонны.
И пала крепость.
Гортхауэр гнал коня на север, к деревянному городу Эльфов Тьмы. И,
опережая его, огненным ветром летели к Хэлгор Духи Огня, а позади,
чудилось ему, слышалась тяжкая поступь воинства Валинора.
- ...Нет, Гортхауэр. Я понимаю твою тревогу; но Учитель ведь говорил,
что по велению своей любви к Миру и ради Эльфов и Людей пришли Валар в
Арту. Так он сказал, и я верю ему. Валар не тронут нас; а мы объясним им
все, и они поймут. Мы ведь никому не делаем зла, за что же нас убивать? Да
и как это можно - убить? - Художник пожал плечами и улыбнулся. - Не
тревожься, все обойдется...
- ...Куда же я пойду, Гортхауэр? Посмотри - колосья налились, время
жатвы близко: земля говорит - еще день-два, и можно будет убирать рожь...
И яблоки уже спелые - вот, попробуй! Какие-то особенные они в этом году,
верно? Тоже мне, придумали: воевать в самый сбор урожая! Глупости это все.
Никуда я не пойду: хлеб пропадет, жалко ведь...
Все-таки многие ушли. И многие - остались; а принудить их силой
покинуть свои дома, свою землю Гортхауэр не мог. Да и в его душе еще жила
надежда, что их и вправду не тронут. Может и сам погорячился. Балрогов на
них выпустил, как будто забыл - самому-то куда как страшно было идти на
чужой, неведомый Север - к Врагу. Немудрено, что они вооружились: и сам
Гортхауэр тогда, случись что, не преминул бы пустить в ход кинжал...
Но Балроги, хоть и живые - и жаль, что многие погибли - все же не
Люди... Действительно, Великие не должны причинить им зла: это ведь как
ребенка ранить, поймут же!.. Разум говорил - ты прав. Сердце билось птицей
с перебитым крылом... "Может, я все испортил? Почему же Учитель не
остановил меня? А почему - должен был остановить... Он просто не считал
меня глупым неловким ребенком. Только я, видно, именно таков и есть. После
гибели стольких воинов - станут ли те слушать Учителя? Захотят ли понять?
Поверят ли?.."
- Послушай, Гортхауэр, - золотоглазый Странник Гэллаир говорил, чуть
растягивая слова, - я видел многие земли и много племен... Ты говоришь -
война; но ни от кого больше я не слышал этого слова. Ты говоришь -
жестокость; но нигде я не видел жестокости. Нет, я верю тебе; но думаю,
если поговорить с ними, они поймут. Поверь, я говорил со многими.
- Ты говорил с Эльфами. Они - не Эльфы и не Люди.
Странник с улыбкой пожал плечами:
- Но Учитель - тоже Вала, а ты - Майя... Разве вы непохожи на нас?
Разве не понимаете нас? Разве хотите войны?
- Но мы хотели стать такими же, как и вы!
- А прочие Валар? Разве они приняли облик, сходный с обликом Эльфов и
Людей не для того, чтобы лучше понять их? Ведь Учитель говорил так; ты не
веришь ему? - Странник снова улыбнулся: есть ли хоть один, кто не верит
Учителю? Подумать смешно!
Положил руку на плечо Гортхауэру, сказал мягко и успокаивающе:
- Ничего не случится. Они поймут, Гортхауэр...
...Когда вспыхнул первый дом, и пламя веселыми язычками взбежало по
резной стене, он застыл на мгновение, а потом бросился к ним, вскрикнув с
болью и непониманием:
- Что вы?.. Зачем вы это делаете?.. Остановитесь, выслушайте... Разве
мы делали вам зло?
Некоторое время Майяр не обращали на него внимания; потом кто-то,
поморщившись, - что этот тут мелет... - потянул из ножен меч. Странник
словно оцепенел.
- Нет... - его голос упал до шепота. - Да нет же... не может быть...
Больше он не успел сказать ничего.
Деревянный резной город, не имевший стен, сгорел. Сгорел и дом
Художника. Сам он был убит на пороге, и погребальным костром был ему пожар
его жилища. Какой-то Майя с любопытством рассматривал чудные значки в
толстом томе и забавные рисунки, но Тулкас вырвал книгу и швырнул в огонь,
а Майя получил здоровенного тумака, чтобы не отвлекался от великого дела.
...Маг с трудом спешился и рухнул на руки подбежавших к нему
товарищей. Открыл подернутые дымкой страдания глаза:
