- Ну и сложил бы песню сам, - насмешливо сказал Мелькор, - у тебя
ведь тоже хороший голос!
- Но, господин мой, - с достоинством ответил Курумо, - песни - дело
менестрелей; они - как птицы: поют, ибо такова их природа. Мое же
назначение в другом.
- Это верно. С такими крыльями взлететь тяжело, - усмехнулся Вала.
Курумо остался невозмутимым:
- Я предпочитаю твердо стоять на земле, - ответил он, с удовольствием
оглядывая свои черные одежды, богато расшитые золотом и бриллиантами.
- Ладно, оставим это, - Мелькор посерьезнел. - Ответь мне, разве я
просил, чтобы кто бы то ни было слагал песни в мою честь?
- Нет, о Великий; но думаю я, что не мог измыслить ничего противного
твоей воле. Ведь я - твое создание, и все мысли и деяния мои имеют начало
в тебе...
Мелькор тяжело задумался. Курумо в молчании ждал его ответа.
- Иди, - не поднимая глаз на Курумо, молвил, наконец, Вала.
И с поклоном удалился Курумо, исполненный сознания собственного
достоинства и правоты.
"Может в глубине души я действительно жажду восхвалений - и просто
боюсь признаться себе в этом? Нет... Или - да? Ведь он действительно мое
творение, хотя я и думал создать существ иных, чем я... Может быть то, что
таится во мне, вошло в него и внушило ему эти мысли? Может быть... Тогда,
чтобы одолеть в себе это, я должен объяснить ему, научить его... Видно,
плохой я учитель, если он продолжает думать так... Моя вина".
- Курумо!..
Он сидит в резном черном кресле: высокий стройный человек в черных
одеждах; плащ небрежно брошен на спинку кресла, рубашка распахнута на
груди: жаркий день выдался сегодня в кузне, но тело его не знает
усталости. Мерцающий свет озаряет его лицо. Удивительно красивое лицо.
Высокий лоб; взлетающие легким изломом брови; в тени длинных прямых ресниц
- глаза, светлые и ясные, как звезды; тонкий нос с легкой горбинкой, чуть
впалые щеки, твердо и красиво очерченный рот, волевой подбородок... Он
улыбается ласково и мечтательно: завтра новый день, наполненный радостью
творения и познания, словно чаша до краев - искрящимся золотым вином. Они
даже не догадываются, сколь многому он, их Учитель, учится у них, и сам
он, по сути, лишь один из них, познающий тайны Эа... А вечером придут дети
и попросят снова рассказать сказку... Что же он расскажет им?
Он надолго задумывается, глядя в окно. Ветер играет прядями длинных
темных волос. Потом решительно поворачивается к столу, берет чистый лист и
черно-серебряное перо. У него узкие сильные руки и тонкие длинные пальцы.
Руки творца.
Летящие знаки Тай-ан проступают на белом листе, так похожие на знаки
Тьмы. Он снова улыбается, вспомнив счастливое лицо Книжника: "Учитель,
кажется, я понял, как можно записывать мысли... Взгляни, тебе нравится,
да?"
Он откладывает в сторону перо, когда небо на востоке уже начинает
светлеть. Бессмертному не нужен сон. Перечитывает написанное, и легкая
тень ложится на его лицо. Странная вышла сказка; да и сказка ли?
...Идет по земле Звездный Странник, и заходит в дома, и рассказывает
детям прекрасные печальные истории, и поет песни. Он приходит к детям и
каждому отдает частичку себя, каждому оставляет часть своего сердца.
Словно свеча, что светит, сгорая - Звездный Странник. Все тоньше руки его,
все прозрачнее лицо его, и только глаза его по-прежнему сияют ясным
светом. Неведомо, как окончится путь его; он идет, зажигая на земле
маленькие звезды. Недолог и печален его путь, и сияют звезды над ним - он
идет...
Он встает, идет к дверям. Завтра - тот день, что Гэлрэн зовет днем
своего второго рождения: много лет назад в этот день сложил он свою первую
песню. Он приготовил Менестрелю дар: осталось лишь натянуть струны из
поющего небесного железа и настроить лютню. Он представляет себе сияющее
лицо Менестреля... Но что-то не дает покоя.
Этот новый ученик, Курумо. Его создание, и все же - совсем иной.
Иногда начинает казаться - он все понял, а потом... Пришел ведь к
Менестрелю и уговорил сложить эту песню. А - зачем? Часть сердца, его
творение, его ученик... и - не понять. Иной. Он любит этого странного
ученика, но не забыть тяжелой чаши и кровавого привкуса на губах. Почему?
И кажется - именно из-за этого придется взять в руки меч Затменного
Солнца. Чего-то не достает в Курумо; может, той ясной открытости, без
которой невозможно себе представить других? И эти разговоры о славе, о
власти... Сначала он искренне удивлялся: зачем? Потом в душе поселилась
тревога. Не замечая этого, он стал внимательнее к Курумо, чем даже к
Гортхауэру. Старший ученик смотрел на это с полушутливой ревностью, но
постепенно стал сторониться своего младшего брата. А Учителю мучительно не
хотелось, чтобы новый ученик считал себя чужим здесь. Но словно какая-то
стена стояла между ними.
Тряхнул головой. Хватит. Иначе лютня запомнит эти мысли. Нужно идти.
Конечно, если Арта меняет всех (он не любил говорить "Арда", Княжество -
имя, данное миру Илуватаром), должно быть это происходит и в Валиноре. Со
временем Курумо станет иным: Арта лечит, да и трудно не измениться, живя
среди Эльфов Тьмы...
- Позволишь ли переночевать у тебя?..
У него не было своего дома в поселении Эллери; обычно к ночи он
возвращался в Хэлгор, но сегодня ему хотелось остаться со своими
учениками.
Гэллор-Маг просиял:
- Конечно, Учитель! Зачем ты спрашиваешь? Мы всегда рады тебе...
Гости уже разошлись, и они остались одни. Разговор затянулся
допоздна. Гэллор был не прочь и продолжить беседу, но Вала с улыбкой
остановил его:
- Довольно, пощады! Если бы я был человеком, ты вконец замучил бы
меня: не торопись, ты хочешь узнать все сразу.
Эльф смущенно рассмеялся:
- Ты прав, Учитель.
...Девушка свернулась калачиком в кресле, подобрав ноги: огонь в
камине догорал, и в комнате было прохладно. Лицо спящей было полно тихой
печали, и Вала невольно залюбовался ею. Пожалуй, красотой она не уступает
Аллуа, которую считают прекраснейшей среди Эллери. Но Аллуа - огненный
мак, эта же девочка - цветок ночи... Наверно, хотела спросить о чем-то, а
ждать пришлось долго. Вала осторожно укрыл девушку плащом, отошел к окну.
- ...Учитель!
Он мгновенно оказался рядом. Девушка с ужасом смотрела на его руки;
дрожащими пальцами коснулась запястий, коротко вздохнула и прикрыла глаза.
- Что с тобой? - он был встревожен.
- Ничего... прости, это только сон... Страшный сон... - она
попыталась улыбнуться. - Я тебе постель застелила, хотела принести
горячего вина - ты ведь замерз, наверно, - и, видишь, заснула...
Он провел рукой по серебристым волосам девушки; в последнее время они
все чаще забывают, что он не человек.
- Но ведь ты не за этим пришла. Ты хотела говорить со мной, да, Элхэ?
- Да... Нет... Я не хочу этого, но я должна сказать... Учитель, -
совсем тихо заговорила она, - он страшит меня. Не допускай его к своему
сердцу - или сделай его другим... Я не знаю, не знаю, мне страшно...
Учитель, он беду принесет с собой - для всех, для тебя... Он только себя
любит - мудрого, великого...
- О ком ты, Элхэ? - Вала был растерян; он никогда не видел ее такой.
- Об этом твоем новом... - она не могла выговорить "ученике", - о
Курумо. Я наверное, не должна так говорить...
- Нет... Я и сам думал об этом. Не тревожься, Арта излечит его.
- Ты не веришь в это, Учитель.
Вала усмехнулся - как-то грустно это у него получилось:
- Видно, от тебя ничего не скроешь.
Помолчали.
- Учитель, я принесу тебе вина?
Он рассеянно кивнул.
- И огонь почти погас... Сейчас я...
- Не надо, Элхэ, - он начертил в воздухе знак Ллах, и в очаге
взметнулись языки пламени.
Она вернулась очень быстро; он благодарно улыбнулся, приняв из ее рук
чашу.
- Учитель...
Он поднял голову: Элхэ стояла уже в дверях, - тоненькая фигурка в
черном; и необыкновенно отчетливо он увидел ее глаза.
- Учитель, - узкая рука легла на грудь, - береги себя. Знаю, не
умеешь, и все же... Я боюсь за тебя. Гнев лишает разума, жажда власти
убивает милосердие, и оковы ненависти не разбить...
Он хотел спросить, о чем она говорит, но она уже исчезла.
- Ты сказал, о Великий, что никто из учеников твоих не может
совладать с Орками?
- Да, Курумо.
- Даже Гортхауэр? - лицо Курумо выражало изумление.
- Даже он.
"Вот и представился случай. Я докажу ему, что более достоин его
милости, чем Гортхауэр. Он поймет, что лучше иметь дело со мной. Артано
только и умеет, что слушать, да звезды считать, да возиться с этими...
Эльфами Тьмы. Нет, он мне не соперник. И Владыка увидит это".
- Позволь мне, о Великий...
- Что? - Мелькор был удивлен.
- Позволь, я попытаюсь...
- Ну что ж, попробуй...
"Спору нет, Эльфы красивы. Но начнись война - никто из них не сможет
сражаться. Если бы в Валиноре знали об этом, вряд ли Мелькор надолго
остался бы свободным. Не могу его понять! Он мог бы воистину быть Владыкой
Мира, подчинить себе всех - почему же он не думает об этом? Песенки их
слушает, сказки... И что же, из Орков хотел сделать - таких же? Неужели не
видит - они предназначены для войны! Силе поклоняются они? - так и должно
быть с воинами. Он говорит, страх стал их сущностью? - тем лучше: страшась
его могущества, они будут сражаться до последнего. Владыка не хочет думать
о таких вещах - ну, так о них позабочусь я. Я обучу их ковать металл и
сражаться; я стану для них вторым после Властелина: в чьих руках войско, у
того и власть. Валинорские сволочи еще будут ползать у меня в ногах!
Они-то, глупцы, сидят в своей Благословенной Земле и даже не помышляют о
войне... Что ж, тем хуже для них!"
- Я исполнил твое повеление, Великий!
Пятеро могучих Орков в полном воинском доспехе простерлись перед
троном Мелькора.
Курумо просиял, взглянув на удивленное лицо Властелина. Все это время
он работал в одиночестве, чтобы никто раньше времени не увидал его трудов,
и теперь ожидал похвалы от своего господина.
- Что это? - наконец выдохнул Мелькор.
- Орки, мой господин. Твои слуги и воины. С ними ты завоюешь весь мир
- взгляни, сколь могучи они, сколь преданы тебе! Пусть отныне страшится
тот, кто смел называть себя Королем Мира: теперь-то он узнает, кто
истинный Владыка Арды!
- Что ты сделал? - тяжело спросил Мелькор.
Курумо опешил: такого приема он не ожидал.
- О Великий! Как может Властелин обойтись без армии? И ведь тебе не
обязательно самому вести войну - поручи это мне, ты увидишь - я оправдаю
твое доверие.
- Я не хочу крови. Ты что же, так и не понял ничего?
- Я понимаю тебя, господин мой. Твои руки будут чисты - я сделаю все
сам, - Курумо снова обрел уверенность в себе, он говорил, наслаждаясь
звуком собственного голоса, упиваясь словами. - И будет великая война, и
Валар падут к ногам твоим - ты один будешь царить в Арде, и я буду вершить
волю твою...
Внезапно он увидел лицо Мелькора, искаженное гневом и отвращением.
- Вон отсюда, - свистящий страшный шепот.
- Что?.. - Курумо показалось - он ослышался.
- Убирайся! Забери свой проклятый дар - на нем кровь!
Курумо отшатнулся, закрывая лицо руками. Словно с его лица слетела
маска мудрого величия: страх и ненависть в темных глазах, злобный волчий
оскал.
Мелькор с силой швырнул в него золотой чашей; и, взвизгнув от ужаса,
Майя опрометью бросился из зала.
Вала стоял, тяжело дыша, стиснув кулаки от гнева; и тогда
