Маленькие белые звездочки без запаха, словно вплетенные в пышную путаницу
тонких и ломких разветвленных стеблей с крохотными узенькими листьями.
Сейчас вся и без того темная блестящая зелень звездчатки казалась совсем
черной. Он осторожно взял три стебля - и в его ладонях оказался ажурный
ворох зеленых нитей, в котором запутались звезды... Как в том уборе, что
Гэлеон сделал для Иэрне. Майя улыбнулся. Вот и подарок от этого
неповторимого дня...
Огни в окнах домов были такими уютными и добрыми, что у Майя стало
тепло на душе, и неясная тревога и горечь улеглись и затихли. Он брел к
себе, вертя в руках цветы - какая-то задумка должна была вот-вот
обрисоваться, но что именно, он пока не знал.
- Ой, Гортхауэр! А Учитель тебя искал. Он тебя давно ждет, иди
скорее!
Майя кивнул, и быстро пошел к дому Гэлеона - Мелькор сейчас гостил у
него.
Майя вошел. С первого взгляда стало ясно, что Учитель тоже странно
угнетен. Он хотел было спросить, но Вала заговорил первым:
- Тебе не кажется, что сегодня что-то тревожное в воздухе?
- Да. Как-то все неясно - такой день, а тяжело...
- Знаешь ли, я хотел поговорить с тобой. Помнишь, я говорил тебе о
тех девяти детях?
Майя кивнул. Он знал их всех очень хорошо. Не то чтобы они были
любимцами Учителя - он равно любил всех - но наедине с Гортхауэром он чаще
всего говорил именно о них.
"- ...У каждого из них свой дар. Он пока еще не развит, но я чувствую
в них такую силу, что мне иногда становится страшновато. Просто потому,
что я не могу предвидеть их мощи и кажусь себе глупцом... Мне кажется, что
вместе они сильнее всех Валар. Знаешь, я очень хочу развить их
способности, как могу. Ты представляешь, что они смогут свершить тогда?
- Но другие разве менее талантливы?
- Нет. Вовсе нет. Может в других еще проснется это, или родятся
новые, но они - первые. Может, не самые сильные. Я должен их научить
понимать друг друга, должен развить их дар. Подожди, лет через пятнадцать
Дэнэ и Айони подрастут, и к тому времени... даже трудно представить, что
тогда будет! Гортхауэр, они сильнее меня, это правда!"
Сейчас он опять говорил о них.
- Знаешь, сегодня меня спросили - какова смерть. А я не смог
ответить. Оннэле Кьолла. Она уже сейчас думает о том, о чем я и не
задумывался. Но - о смерти... Словно предсказание. Гортхауэр, я не могу
ждать. Завтра же поговорю с ними всеми. Пора объяснить им все.
- Да, так. Мне тоже тревожно. И нечего ждать, пока подрастут. Они и
так в дружбе, так пусть единство скрепит их уже сейчас, Учитель. Пусть так
будет.
Они - все девять сидели перед ним, притихшие, враз посерьезневшие -
взрослые дети. Как же красивы... Все - совершенно разные, но - ни одного
незапоминающегося лица... С чего начать? Как объяснить? Он опустил голову,
сосредоточиваясь. Дети молчали.
- Я выбрал вас, - медленно, мучительно-трудно текли слова, - чтобы вы
стали Хранителями и Учителями. Сейчас начинается ваше ученичество. Но я
немного могу дать вам. Ваша сила - в вас самих, я могу лишь помочь
разбудить и понять ее. А вы должны понять друг друга, чтобы потом вершить
и творить. Каждый из вас имеет свой собственный великий дар, но и часть в
дарах других имеет каждый. Потому вместе - вы сильнее даже меня. Это так.
Просто вы еще не поняли друг друга до конца. Вот в этом и есть главная
часть вашего ученичества. А потом... Потом придут Люди...
- А мы - разве не Люди? - это Наурэ.
- Люди. Но вы ими стали, выбрав свободу. А они будут обладать ею
изначально. Вас я мог вести. Их - нет. Не вправе, да и не в силах. Они
тоже будут сильнее меня. По крайней мере, сердцем. Но вы сможете быть с
ними, ибо вы - Люди. Вы поймете их лучше, чем я. Я же не человек... - он
грустно и неловко улыбнулся.
- Вот и все. Пришла пора учиться.
ПРАЗДНИК ИРИСОВ. 502 Г. ОТ ПРОБУЖДЕНИЯ ЭЛЬФОВ
Праздник Ирисов - середина лета. Здесь, на Севере, поздно наступает
весна, и теплое время коротко. Праздник Ирисов приходится на пору белых
ночей: три дня и три ночи - царствование Королевы Ирисов...
...Испуганный ребенок закрывает глаза, думая, что так можно
спрятаться от того, что внушает страх; но она давно перестала быть
ребенком, и - как закрыть глаза души? Видеть и ведать - дар жестокий, но
разве от него отречешься?
На три коротких дня - забыть обо всем. Это праздник - да уймись ты,
проклятая птица! - и во всех лицах - радость, и свет - во всех глазах -
забудь, забудь, забудь... Вот и Учитель улыбается - видишь? Но кому -
стать последней Королевой Ирисов?
Последней... Забудь, забудь, забудь...
...Сияющие глаза Гэлрэна:
- Элхэ... Мы решили, Королева - ты!
Она заставила себя улыбнуться, но, показалось - на мгновение
остановилось сердце.
Потому, что с той поры, как празднуется День Ирисов, Королева должна
называть имя - Короля.
Это - как же? - перед всеми - назвать имя?..
Хотя и было так несколько раз: та, чье сердце свободно, называла
Королем - Учителя или его первого Ученика; может, никто и не подумает...
"Нет, не могу... что же делать?.."
Решение пришло мгновенно, хотя ей показалось - прошла вечность:
- Нет, постойте! Я придумала! - она тихонечко рассмеялась, захлопала
в ладоши. - Йолли!
Мягкие золотые локоны - предмет особой гордости девочки; глаза будут,
наверно, черными - неуловимое ощущение, но сейчас, как у всех маленьких -
ясно-серые. Йолли - стебелек, и детское имя - ей, тоненькой, как тростинка
- удивительно подходит. Упрек из ясных глаз Менестреля, и так еле заметный
исчезает мгновенно: и правда, замечательно придумано!
Йолли со взрослой серьезностью принимает, словно драгоценный скипетр,
золотисто-розовый рассветный ирис. Элхэ почтительно ведет маленькую
королеву к трону - резное дерево увито плющом и диким виноградом; Гэлрэн
идет по другую сторону от Йолли, временами поглядывая на Элхэ.
Глаза девушки улыбаются, но голос серьезен и торжественен:
- Госпожа наша Йолли, светлая Королева Ирисов, назови нам имя своего
Короля.
Йолли задумчиво морщит нос, потом светлеет лицом и, подняв цветочный
жезл, указывает на...
"Ну, конечно. А, согласись, ты ведь и не ждала другого. Так?"
- Госпожа королева, - шепотом спрашивает Элхэ; золотые пушистые
волосы девочки щекочут губы, - а почему - он?
Йолли смущается, смотрит искоса с затаенным недоверием в улыбающееся
лицо девушки:
- Никому не скажешь?
Элхэ отрицательно качает головой.
- Наклонись поближе...
Та послушно наклоняется, и девочка жарко шепчет ей в самое ухо:
- Он дразниться не будет.
- А как дразнятся? - тоже шепотом спрашивает Элхэ.
Девочка чуть заметно краснеет:
- Йутти-йулли...
Элхэ с трудом сдерживает смех: горностаюшка-ласочка, вот ведь
прозвали! Это наверняка Эйно придумал; у мальчишки всегда был острый
язычок. Не-ет, на три дня - никаких "йутти-йулли": Королева есть Королева,
и обращаться к ней нужно с должным почтением.
Праздник почти предписывает светлые одежды, поэтому в привычном
черном очень немногие, из женщин - одна Элхэ. А Менестрель - в
серебристо-зеленом, цвета полынных листьев. Словно вызов.
И, конечно, в черном - нынешний Король Ирисов: только талию стягивает
пояс, искусно вышитый причудливым узором из сверкающих искр драгоценных
камней.
- Госпожа Королева... - низкий почтительный поклон.
Девочка склоняет голову, изо всех сил стараясь казаться серьезной и
взрослой.
Праздник Ирисов - середина лета. Три дня и три ночи - царствование
Королевы и Короля Ирисов. И любое желание Королевы - закон для всех...
Каково же твое желание, Королева Йолли?
- Я хочу... - ее лицо вдруг становится не по-детски печальным, словно
и ее коснулось крылом тень предвиденья, - я хочу, чтобы здесь всегда был
мир. Чтобы не было зла.
Она с надеждой смотрит на своего Короля; его голос звучит спокойно и
ласково, но Элхэ невольно отводит глаза:
- Мы все, госпожа моя Королева, надеемся на это.
Поднял чашу:
- За надежду.
Золотое вино пьют в молчании, словно больше нет ни у кого слов. И
когда звенящая тишина, которую никто не решается нарушить, становится
непереносимой, Король поднимается:
- Песню в честь Королевы Ирисов!
...Днем - он ковал мечи, обучал Эллери Ахэ воинскому искусству. По
ночам со странным смущением - будто делает что-то недозволенное - подбирал
камни и плавил серебро.
Элхэ он видел не часто, и с каждым уроком все острее сознавал, что
боится за нее. Так же, как и другие, она предпочитала отбивать удары; но
если остальные могли хотя бы выбить оружие из рук противника, ей не
удалось бы даже это. В бою она была бы обречена.
Почему-то запомнилось, как однажды поднесла она Учителю после долгого
дня в кузне чашу воды. Как сплелись тонкие пальцы на деревянной чаше, как
стояла, чуть откинув голову - показалось, совсем девочка, ведь Учителю,
пожалуй, и до плеча не доходила ее голова в венце серебристых кос...
Смотрела прямо, со спокойной ласковой улыбкой, так похожей на улыбку
Учителя, и та же горькая тень легла в уголках губ. Элхэ. Полынь.
И вот - ожерелье, сплетенное из почти невесомых осыпанных росой
веточек полыни, лежит в его ладонях. Но чего же не достает?..
- Учитель, взгляни...
Мелькор перевел взгляд с ожерелья на лицо Майя. Тот опустил глаза:
- Здесь не хватает чего-то... Я понимаю, сейчас не время, но мне
хотелось...
- Пусть останется пока у меня. Я подумаю.
"Не время, ты сказал? Нет, именно теперь. Девять знаков, девять рун,
девять камней. Девять вас будет, как девять лучей звезды..."
В сплетении серебристых соцветий мерцает осколок зеленого льда -
прохладный невиданный камень, придающий всей вещи завершенность.
- Думаю, Элхэ это понравится.
Майя вспыхнул:
- Иногда мне кажется - ты и вправду всевидящий, Учитель...
- Да нет, - вздохнул Вала.
- Понимаешь... я просто хотел отблагодарить за песню. Я был в лесу и
услышал... - Майя замолчал, не зная, как продолжить.
"...Надломленный стебель полыни, тебе - остаться горечью памяти на
губах..."
- Я понял.
- Что это? - вдруг тихо вскрикнул Гортхауэр.
Искрящимся очерком блеснул в камне знак.
- Ниэн Ахэ. Руна Тьмы, Скорби и Памяти. Девятая. Передай Элхэ - время
собираться в путь.
Бывает так, что судьба ни за что ни про что - только по своему
непредсказуемому капризу - одаряет кого-нибудь на удивление и зависть
всем. А дальше ей уже все равно, кем станет счастливчик - будут ли ее дары
на пользу людям или, возгордившись, ее избранник станет горем для всех. Он
был одним из первых во всем - хотя и ни в чем не был самым первым. Но сама
по себе его незаурядная талантливость выделяла его среди прочих. Сам о
себе он иногда в шутку говорил: "равновеликий". Похожий на идеально
ограненный кристалл, где каждая грань равна прочим. Может, поэтому ему
нравились симметричность и уравновешенность. Пожалуй, никто не умел так
четко определять сущность каждого предмета или явления, как он, хотя перед
такими понятиями, как душа, любовь, мечта и все такое прочее,
капитулировал даже его четкий ум. Еще он был красив. И в этом судьба
благоволила ему. Идеально красив, красив настолько, что взгляд скользил по
его лицу, не в силах задержаться ни на чем - все было равно прекрасно,
ничто не выделялось. Таков же был его голос, таковы же были его манеры.
Удивительно, как это все завораживало и завлекало. Его уважали, им
