- Нет, - изрек Манве. - Он должен видеть.
- Я умоляю тебя, смилуйся над ним...
Манве надолго задумался, потом, усмехнувшись, проговорил:
- Хорошо. Я исполню твою просьбу.
И, с показным смирением возведя глаза, вздохнул:
- Милосердие, даже к недостойным - путь всех, взявших на себя бремя
Хранителей Арды!..
Потому не видел Мелькор смерти Эльфов Тьмы. Раньше отвели его в
чертоги Мандоса, в подземную тюрьму, откуда не вырвется никто: ни Вала, ни
Майя, ни Эльф, ни смертный Человек. Страшнее всего - пытка неизвестностью.
И тянулись часы, казавшиеся столетиями, а потом не стало ничего, и он
понял, и прошептал: "Они умерли...", и без сил ничком упал на каменный
пол...
"Это сломает его, - думал Король Мира. - Слишком уж он горд, слишком
силен, слишком много видит..." Ни Мелькор свободный, ни Мелькор-слуга не
нужен был Владыке Арды. Нужен ему был Мелькор-раб, безвольный и покорный
исполнитель воли Валар, послушное орудие в руках Единого. Но он судил по
себе, а потому просчитался...
Против чести было все. И наказание Мелькора и, тем более, судилище
над Черными Эльфами. Воительница видела ту, которую она не смогла добить.
Теперь она проклинала себя за жалость. "Лучше бы я убила ее тогда... Она
бы умерла быстро, без мук..." Воитель, глядя на осужденных, глухо шептал
сестре:
- Ведь я обещал им свободу и честь, а теперь кто я? Лжец и предатель,
последняя дрянь...
Воителям позволялось только сражаться; мнения своего иметь им не
полагалось.
И когда свершилась казнь, Воитель снова сказал Тулкасу:
- Это против чести.
И с тех пор Воители не являлись в чертоги Тулкаса - ни на бой, ни на
застолье. Сады Ирмо теперь были их домом, и там впервые познала
Воительница слезы.
Тела казненных сволокли к подножию горы. Труп Мастера тащили по
алмазной крошке, и она прилипала к изодранному телу, облекая его, словно
рыбу, сверкающей чешуей. Они лежали в алмазных саванах, и какой-то из
Майяр по приказу Высших осматривал тела - не осталось ли каких-нибудь
талисманов на них. Он-то и заметил перстень на руке Мастера. Едва он успел
отсечь мертвому палец, как сзади кто-то сильно ударил его так, что он
грохнулся на алмазную дорожку.
- Пошел вон, падаль! - прорычала Воительница, сжимая кулаки. Майя
знал, что с ней лучше не связываться, и быстро убежал.
Воительница села рядом с телом Иэрне и долго всматривалась в
застывшее лицо с каким-то новым, незнакомым ей еще чувством. А потом она
увидела бусину. "Ты прости меня. Я на память возьму... Я не забуду,
правда! Я не прощу. А ты - прости меня..."
Она быстро уходила, не ища пути, все сильнее ощущая какую-то странную
боль. Что-то сдавливало горло, щекотало в груди, в глазах... Она уже
бежала, не понимая, что с ней, изо всех сил сжимая в кулаке бусину.
Она упала на зеленую кочку в золотисто-серых сумерках колдовского
сада, и тут из ее груди вырвался странный, небывалый звук, как у раненого
зверя. Глаза почему-то стали мокрыми, и все расплылось, и не остановить
было этого. Кто-то коснулся дрожащих плеч. Перед ней стоял сам Ирмо, и
мягко смотрел на нее.
- Что это со мной, Великий... что это... я умираю?
- Нет; это слезы. Ты просто рождаешься заново. Ты плачь, плачь. Это
надо узнать. Плачь, дитя мое. Так надо.
И устрашился Оссе кары, постигшей Мелькора, и с покаянием пришел в
Валинор. Был он прощен, и великий пир устроили в его честь. Но что-то
терзало душу Оссе. "Отступник", - звучал в сердце чей-то глухой голос. И,
обернувшись, он увидел Владыку судеб. И тогда, после торжества, волной к
ногам Намо упал Оссе и умолял о прощении.
- Прости меня, господин, но я боюсь, боюсь не боли, не смерти -
неволи. Я дик, я неукротим, и неволя для меня страшнее любой пытки!
Прости!
В ту пору Намо еще не совсем отвратился от пути Валар, и слова Оссе
были не слишком-то приятны ему. Но он пожалел Майя и взял его под руку
свою, и стал Оссе вассалом Намо.
...А над озером таяли туманом последние клочья наваждения Айо, и
четверо Майяр видели все, что случилось в Валиноре. И словно камень,
застыл Охотник, и закрыла лицо руками в ужасе Весенний Лист, и безудержно
плакал Золотоокий. И угрюмо молчал Айо.
...И в Книге, что держал в руках Гортхауэр, появлялись слова, словно
выводимые невидимой рукой. Кровью был записан этот рассказ, и, читая
темные строки, бесслезно рыдал Майя Гортхауэр. Ненависть и гнев пылали в
сердце его, и клялся он, что за боль Учителя, за смерть Эллири Ахэ жестоко
заплатят и Эльфы, и Майяр, и Валар. И в тот черный час проклял он Финве и
весь род его.
"Изначально, как и Мелькор, творцом был Вала Ауле. Но некогда,
устрашившись гнева Илуватара, отрекся он от творений своих и поднял руку
на них; тогда Майя Гортхауэр, чье имя в то время было Артано-Аулендил,
первый из учеников Ауле и равный самому Кузнецу, ушел от него, ибо
трусость Валы была ему отвратительна. И ныне страх ослушаться повеления
Манве и Эру сделал Ауле палачом. И после того, как выковал он цепь
Ангайнор и оковы для Эльфов Тьмы, лишился он дара творить и не мог создать
более ничего, ибо палач не может быть творцом".
Так заканчивается повествование об Эллери Ахэ. Неведомо оно ни
Эльфам, ни людям Трех Племен: ни Валар, ни Майяр никогда не говорили об
этом. Потому молчит об Эльфах Тьмы "Квента Сильмариллион", и мудрые не
говорят ничего. Только в роду Финве, короля-палача, передается рассказ о
Валинорском судилище. Владыки же Валинора и Майяр, слуги их, в большинстве
своем не хотят ни знать, ни помнить.
...Имен не осталось. Приказано забыть.
Восславят победителей сказанья,
А побежденным суждено - забвенье:
Осталось лишь изорванное знамя,
Осталась кровь на каменных ступенях,
И Путь - как узкий меч из звездной стали...
Так мы ушли.
Дальнейшее - молчанье.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ЖЕЛЕЗНЫЙ ВЕНЕЦ
ВЛАДЫКА СУДЕБ И ВЛАДЫКА ТЬМЫ. ВЕК ДЕРЕВ СВЕТА.
ВЕК ОКОВ МЕЛЬКОРА. ОТ ПРОБУЖДЕНИЯ ЭЛЬФОВ ГОДЫ 502-802
Время в Валиноре двигалось лишь для немногих. В первую очередь для
Намо, Владыки Судеб Арды, прозванного Мандосом. Он умел, в отличие от
других, ощущать время. Для него существовало Прошлое и Будущее, а не
вечное Всегда. Может быть, так было потому, что в чертогах его появлялись
и ждали своего ухода Люди, а затем уходили в Неведомое, чтобы уже не
вернуться; и судьбы их были не во власти Владыки Судеб. Память его держала
в себе все, что он непостижимым образом узнавал от них. Мысль его и
предвидение - в этом была его сила, но Память была источником ее.
Связывая воедино разрозненные нити событий, он сплетал их в единую
струну, поющую голосом Арды в извечном хоре Эа. Казалось, он чувствует ее
рукой, туго натянутую, отзывающуюся на любую мысль, любой шепот мира. А
там впереди - опять нити, нити, и какая из них станет новой основой для
струны, и сколько нитей совьется в единую - кто знает? Как будет петь эта
струна, и кто заставит ее петь? Намо невольно усмехнулся. Владыка Судеб,
создатель Струны, вековечный сплетатель... Вайре. В-а-й-р-е. Тихий уютный
рокот колеса прялки, спокойный и умиротворенный, усыпляющий. Нет, это не
она - пряха судеб, он - прядильщик. А Вайре лишь то видит, что есть, не
то, что может быть. Нет, не будет, а может быть. Тысячи тысяч нитей, и он
чувствует их все. Велик Эру, если его замысел - в этом, в возможности
найти одну, самую чистую и звонкую, что дает голос всей струне. Интересно,
кто еще слышит эти песни Арды? Слышит ли их Эру? Рад ли он тому узору, что
вьется по его канве? Намо тяжело опустил голову. Сам он уже давно замечал,
что отнюдь не все ему понятно и не все по нраву в свершениях Валар. Но кто
он, чтобы судить? Эру говорит только с Манве. Ему, королю Мира, ведомо
все, и песнь хора созвучна лишь тогда, когда ее ведет единая гармония. Но
- конечный замысел Эру? Значит ли это, что все нити все равно сойдутся к
одному, и выбор песни - лишь призрак? Если так, то что делает здесь он,
Намо? Почему же он - Владыка Судеб? Или он должен все сводить воедино,
заставляя мир петь так, как установил Эру, а не слушая его песнь? Кто
скажет?..
...В незапамятные времена начертал он первые строки своей Книги, сам
еще не понимая, зачем. И - испугался своего открытия. Так же, как боялся
своего дара предвидения. Как позже боялся силы своего слова. Он писал, и
эти значки - выразители мысли - откуда они пришли? Они сами появлялись на
страницах, словно кто-то водил его рукой. Намо не считал себя творцом, и
поэтому никак не смел признаться себе в том, что это создал он сам. Тогда
он подумал - это дар Эру, и восславил Единого в сердце своем. И отныне
свои мысли, свою память, свои предвидения заносил он в Книгу... Когда же
случилось так, что собственные мысли испугали его самого? Он все время
возвращался к одному и тому же воспоминанию, больно ранившему его совесть.
Но - не желал избавляться от него, ибо Владыка Судеб должен помнить все.
Это было давно, еще до того, как Люди посмотрели в лицо Солнцу. Намо
изначально поражала и восхищала двойственность бытия, в которой
заключалась сущность жизни Арды. Он находил ее во всем, даже в самом
простом, и ему всегда было радостно отыскивать ее повсюду и разбираться в
разных ее сторонах. Тогда-то он впервые и подумал о Равновесии, и
восхитился глубиной разума Единого, создавшего такое, и вечной
изменчивостью Равновесия, дающего жизнь Арде. Но постепенно он стал
замечать, что Манве заменяет Равновесие мертвой симметрией. Манве - Король
Мира, избранник Эру... Значит, такова воля Эру? Значит он, Намо не прав?
Намо тогда еще безоговорочно верил Эру - и перестал верить себе. Но - не
перестал думать. "Нет ничего дурного в моих мыслях, если я буду держать их
при себе. Пусть они будут в моей Книге. Никто не увидит их, и не будет от
них беды", - думал он. Первый шаг был сделан. Теперь надо было идти
дальше. Либо мыслить и действовать самому, либо подчиниться Эру. А Намо
верил Единому и наместнику его Манве. Поэтому он отверг себя. Но не мог
отвергнуть Двойственности. Она была перед ним - всюду и везде, и он,
сколько ни пытался уйти от нее, не видеть ее, оставался зрячим. И с ужасом
понял, что кроме него может видеть Двойственность или смеет ее видеть и не
скрывает этого только один из Валар - Мелькор.
Изначально Намо тянулся к нему, видя, в нем нечто близкое себе, хотя
и не понимал - что. И одновременно боялся его. Или себя? Душой он понимал
правоту Мелькора в его деяниях, но Манве говорил, что это против воли Эру.
И эта двойственность страшно мучила Намо. Тогда, не выдержав, он решил
избрать какую-либо из сторон, и избрал - Свет. Так он думал тогда. И
ожесточил сердце свое против Мелькора. Он избрал Эру. Потому-то он не
сказал ни слова против приговора Эльфам Тьмы. Он умел предвидеть, и ужас
охватил его, когда внезапно он понял, что с ними сделают, хотя никто еще
ничего не сказал. "Нет. Нет. Этого не может быть, - убеждал он себя, - Эру
милостив. Это все опять мои мысли. Гнать, гнать их. Ничего плохого не
случится. Эру всегда прав". И в то же время душа его мучительно сжималась,
и трусливые доводы разума гасли в наползающей волне ужаса. И когда Мелькор
упал на колени перед Манве, Намо не выдержал. Он ушел. Король Мира в
ликовании своем не заметил его ухода.
"Он унижается. Унижается ради других - он, Враг Мира, Зло, спасает
