но я вижу - ты стал иным... Ты улыбаешься, но глаза твои печальны; ты с
нами, но мысли твои далеко, и кто знает их? Я вижу, печаль на сердце у
тебя, но как спросить?
Как ждешь ты посланий из Аст Ахэ - но нет радости в лице твоем, когда
читаешь их. Почему твой Ученик покинул нас? Дом его пуст, и высоко
поднялись печальные травы у стен его... Учитель, почему он не возвращается
к нам?
Кто мог, кто смел ранить сердце твое, почему ты таишь эту боль - ведь
мы любим тебя, каждый из нас отдал бы и саму жизнь, чтобы помочь тебе... А
ты словно стеной отгораживаешься от нас - зачем? Ведь когда болит сердце,
это видно, а я рождена Видящей...
Скажи, что с тобой, Учитель? Что мучает тебя, Учитель? Стремителен
полет крылатого коня, звездный свет родниковой водой омывает лицо всадника
- горе в твоих глазах, и нет тебе покоя... Что гонит тебя, что мучает
тебя? Скажи мне, ответь мне - я не смею спросить... Чем помочь тебе,
Учитель? Учитель..."
В самом начале осени он получил весточку от Гэлеона. Тот звал его
посмотреть на укрощенное золото. На тот праздник, что устраивается по
этому поводу. Звал Гэлеон - не Мелькор. И Гортхауэр отважился. Ведь никто
ему не запрещал покидать Аст Ахэ...
Он так долго жил среди Эллери Ахэ, что во многом стал похож на них.
Он научился понимать и ценить тепло и холод, радость огня в очаге в
морозный день, костра в зябкую осеннюю ночь, искры факела в ночь весеннего
праздника. Он научился любить звенящий мороз и черный лед зимнего ночного
неба, мягкое сонное величие заснеженного леса, отблеск зари на замерзших
озерах, и падение шапки снега с ветки в тишине лесной чащи. Он полюбил
радостную усталость доброго труда - после дня в кузнице, среди
раскаленного металла и горячего запаха железа, шумных вздохов мехов и
звенящего стука молота, когда обессиленный и мокрый от пота он смотрел на
искусную свою дневную работу, и наивная радость и гордость распирали
грудь. Усталость властно клала руку на веки, наливало тело тяжестью,
погружая в омут мыслей и мечтаний о чем-то новом, что он сделает,
обязательно сделает завтра, только настанет день. Он научился получать
удовольствие во вкусе еды и питья... Ему ничего этого не нужно было - он
был Майя. Но он хотел знать то же, что и они. И он переделывал себя,
становясь почти одним из них. Он понимал, что это скорей игра, чем
превращение, но играл он в нее со всей серьезностью. И все же он не знал
сна. Он не знал боли. Он не знал очень многого, и это еще не было ему
дано.
В Дом Пиршеств он пришел самым последним, чтобы, смешавшись с толпой
гостей, не попадаться на глаза Мелькору. Гортхауэр отчаянно хотел быть
одним из этой радостной толпы, но не мог - они были веселы, и сердца их
были легки. Он тоже улыбался, но кусок льда был у него внутри, и тревога
застыла в глазах. Ему было холодно - не так, как на зимнем ветру, гораздо
холоднее, ибо это было в нем самом. Он сел в дальнем углу зала, в тени,
подальше от того конца стола, где уже сидел Мелькор рядом с виновником
торжества. Мелькор улыбался и что-то говорил своим соседям, и все
смеялись, и сам Вала смеялся в ответ... "Какая улыбка... Чистая,
радостная, словно у ребенка... Совсем прежний. Учитель, что же я сделал
такого, что погасла твоя улыбка? Почему так тяжел был твой взгляд, когда
ты говорил со мной? Чем виноват я перед тобой?" Ему страстно захотелось,
чтобы его увидели, подойти, заговорить... Но он представил, как эта улыбка
погаснет, и все это увидят, и все, все будут думать, что он виноват... А
если и правда виноват?.. Гортхауэр еще глубже спрятался в тень.
Творение Гэлеона лежало на черном деревянном простом подносе, и
каждый брал в руки это чудо, и постепенно тишина наполняла зал, и лишь
изумленный шепот и вздохи слышались среди золотистого колыхания пламени
свечей. Это был венец из двух переплетенных гибких ветвей с
распустившимися листьями и цветами. Гэлеон действительно укротил золото -
оно жило. Игра теплого света на поверхности - где-то полированной, где-то
шероховатой или прочеканенной, заставляла листья шевелиться тихо, словно
на ветру. У золота был разный цвет, видимо, Мастер брал металл разной
чистоты, и цветы были светлей листьев, а листья - ветвей. При каждом
повороте венца живые ветки играли, и, если долго смотреть на них,
казалось, что слышится тихая музыка. Это не был надменный тяжелый металл -
укрощенное золото было мягким и ласковым, и блеск его стал тихим теплым
светом.
Венец осторожно передавали из рук в руки, и каждый, отдавая его
соседу, словно оставлял себе частичку того странного наваждения, что
источал венец. Гортхауэр держал его на кончиках пальцев, будто боялся
смять трепетные живые листья. Казалось, капельки росы ползут по листьям, и
хотя он знал, что это лишь игра света, созданная волшебной рукой Гэлеона,
он никак не мог понять, почему влага не падает вниз, на его руки. Он не
замечал, что уже стоит, и все видят его, видят его восторженное, по-детски
изумленное лицо. Его пальцы слегка дрожали и, как под ветром, дрожали
листья. Он не видел и не слышал никого вокруг. Он смотрел. Впитывал это
странное очарование укрощенного металла...
- Жаль, что Гортхауэр этого не видит, - вздохнул Мастер. - Учитель,
скажи, неужели даже на день он не может покинуть Аст Ахэ?
Мелькор не ответил. Ему вдруг мучительно захотелось, чтобы Майя
оказался здесь: "Да будь я проклят с этим своим решением! Не хочу верить в
то, что он лжет! Если бы можно было сделать так, чтобы он..."
Внезапно Вала увидел поднявшуюся в дальнем углу зала высокую стройную
фигуру. Как ожог: "Он здесь?! Откуда?! Подойти, заговорить..." Но он
представил, как со страхом и почтением склонится перед ним Майя, как снова
услышит он: "Господин..." Не один он - все, все услышат и увидят это...
"Почему - здесь? Даже не пришел ко мне... спрятался в углу..."
Чудовищная путаница мыслей и чувств. И словно со стороны -
собственный голос, слова, смысл которых не осознаешь:
- Почему ты здесь? Почему пришел тайком?
Спокойный и ровный, но ледяной как безразличие голос ворвался,
разрушил, рассек наваждение. Руки Майя дрогнули, и венец упал на пол...
Жалобный вздох разнесся по залу, кто-то вскрикнул. Гортхауэр стоял, в
ужасе глядя то на потерянное лицо Гэлеона, то на то, что мгновение назад
было чудом. И опять прозвучал тот же голос, теперь горький, полный
затаенной боли:
- Воистину, ты не можешь творить - лишь разрушать. И среди творцов
тебе не место. Иди к Оркам - они тебе ближе по духу!
Гортхауэр ни разу не осмелился посмотреть на говорившего. Он
повернулся - медленно, как поворачиваются смертельно раненые, перед тем
как упасть, - и бросился прочь. Он не видел, как встал Гэлеон и, подняв
смятый венец, глухо промолвил, исподлобья глядя в лицо Мелькору:
- За что ты так ранил его, Учитель? Неужели из-за куска мертвого
металла? Да будь он проклят тогда!
И Гэлеон, бросив венец на пол, наступил на него ногой и ушел, не
оборачиваясь.
Мелькор стоял очень прямо, глядя вслед ушедшим.
- Учитель... - начал было Менестрель. И замолчал. Вала шагнул вперед,
отстранил Эльфа и медленно пошел к дверям. Перед ним молча расступались,
давая дорогу. Глаза - потемневшие, страшные - словно две больных звезды в
тени длинных прямых ресниц.
...Стремительный полет навстречу черному ветру, навстречу режущим
лицо ясным звездам... Он бежал ото всех, сейчас ему казалось - во всех
взглядах читается упрек, на всех лицах - горечь разочарования в том, кого
больше они не назовут Учителем, ибо - как может быть Учителем совершивший
такое?..
С трудом добрался до своей комнаты, пошатываясь, как раненый, прижав
ладонь к груди, где саднящим комом дергалось сердце. В глазах было темно,
он находил дорогу на ощупь. Распахнул окно, рванул ворот рубахи, постоял
несколько мгновений, вдыхая ледяной ветер. Добрел до ложа и ничком упал на
него, сжимая руками пылающую адской болью голову.
"Гортхауэр... Что наделал я, слепая жестокая тварь... Мне не место
среди них. Нет мне прощения. Что я наделал, Ученик мой... как смею
называть - тебя - моим учеником?.. Видно, верно... тот угадал меня..."
Сколько времени прошло, он не знал.
Стук в дверь - негромкий, настойчивый.
- Учитель!
В первое мгновение он не понял, что это - ему. Когда осознал, лицо
дернулось в кривой усмешке.
- Учитель, открой мне, я должен говорить с тобой!
Гэлеон. "Что же, суди меня, Мастер".
- Да.
Голос - неузнаваемо хриплый, глухой и безжизненный.
- Ты... - гневно начал Мастер, когда Вала появился на пороге.
И осекся.
Хорошо, что почти все сейчас были в Доме Пиршеств, иначе он бы шел
под взглядами, как под бичами. Хорошо, что был вечер, и сумерки прятали
его. Хорошо, что его дом стоял на самой окраине города. Уже давно этот дом
был пуст, но теперь он опустеет навсегда. Майя не решался переступить
через порог. Не имел права. В темноте он слышал голоса немногих своих
вещей, дорогих ему потому, что это были дары друзей и его собственные
творения. Но теперь все, что сделал он сам, казалось ему грубым и
уродливым. И тогда он вошел.
Его рука не могла уничтожить лишь одну вещь - тот кинжал, что
когда-то осмелился он предложить в дар Учителю. Сейчас и это изделие рук
его казалось ему безобразным, но он не мог его сломать. Не мог. Клинок
светился, храня прикосновение рук Мелькора, тогда еще дружественных рук,
рук того, кого он чтил как все лучшее в своей жизни. Он ощущал сейчас
какое-то новое чувство, одновременно болезненное - и очищающее. Оно
заставляло хватать ртом воздух, он задыхался, как выброшенная на берег
рыба, он давился этим воздухом, так как не умел дышать; в груди что-то
беспорядочно дергалось. Что-то творилось с глазами - какая-то непонятная
влага текла по щекам - он думал, что это болезнь и не мог понять, почему
это с ним, так и не сумевшим стать сыном Арты. С трудом он успокоился и,
вновь ощутив в себе привычную тишину, последний раз осмотрелся вокруг...
Когда Гэлеон, наконец, решился подойти к дому на окраине, он увидел
лишь распахнутую дверь и груду обломков на полу. Дом был пуст.
Это круглое лесное озерцо он отыскал давно. Тогда была весна в самом
разгаре, и он шел в лесной полутьме, где под деревьями жались хрупкие,
ломкие звездчатки, словно белые ночные звездочки прятались здесь от
солнечных лучей. И весь лес затопляли волны колдовского запаха восковых
полупрозрачных ландышей. Тогда впервые у него что-то зашевелилось в груди,
и он судорожно глотнул немного весеннего воздуха. Ему показалось, что
внутри, спит какая-то птица, и почему-то он испугался, что вдруг она
проснется и улетит... А потом увидел темно-голубой глаз в острых ресницах
деревьев. Кусочек неба растекался лесным озером. Вода была теплой, со
странным приятным привкусом и запахом осенних листьев. Дно было устлано
темным лиственным слоем, и сквозь прозрачную воду было видно, как по дну
проползают тени облаков. Он приходил сюда осторожно, стараясь не помять ни
травинки, ни листика. Это было его озеро, а он был - озера. Иногда ему
казалось, что здесь есть кто-то еще, особенно когда озеро куталось в
туман.
Такой туман был только здесь. Он был полон намеков и неоконченных
образов, словно обрывков мыслей. И каждый раз он уносил в себе кусочек
наваждения, зародыш замысла, вопрос, который надо было решить... Ночью он
смотрел, как тихо светится мох, и как звезды неба беззвучно говорят со
