Александр АБРАМОВ, Сергей АБРАМОВ "Время против времени"
Глава 1 СИЛЬВЕРВИЛЛЬ
За несколько дней до нашего автомобильного путешествия вместе с приехавшим в гости Дональдом Мартином я получил из Ленинграда письмо от Зернова, в котором он горько сожалел, что не может оставить работу в научно-исследовательском институте, куда он только недавно перебрался из Москвы, и принять участие в нашей совместной поездке к Черному морю.
Выехали с Доном из Москвы, и уже через сутки спираль Симферопольского шоссе среди бледно-зеленых виноградников вынесла нас к морю. Сверху оно темно-синее, как в цветном телевизоре,- берлинская лазурь, размытая до горизонта чуть влажной кистью. Церковь, только что висевшая над нами, прилепившись к скале, вдруг оказывается наверху, отороченная кустарником, растущим прямо из пропасти. Под колесами привычный асфальт-такой же, как на Минском шоссе.
- Остановимся?-предлагаю я сидящему рядом Мартину, заметив крохотный уголок лужайки между парой приютивших ее разлапистых крымских сосен.
Мартин, все еще критически относящийся ко мне, как к водителю, охотно соглашается, и, оставив "Жигули", мы располагаемся тут же, на запыленной траве, у откоса дороги. Боржоми, лимонный сок и термос со льдом дополняются упакованными в целлофан бутербродами.
- Красота!-говорит Мартин, оглядываясь.
Я бросаю взгляд вниз, да так и застываю с открытым ртом. У Мартина выпучены глаза, словно он увидел чудо. Чудо и есть. Мы видим не зеленые террасы виноградников, не асфальтовый серпантин дороги, не далекую синеву моря. Плоский песчаный берег. Вздутые дюны, поросшие невысоким корявым кустарником.
- Альгарробо,-говорит Мартин.-Так его называют в Перу.
- Мы не в Перу.
- А это Крым, по-твоему?
Я оглядываюсь долго, долго. Нет, не Крым. Крымские пляжи - галька. А здесь песок. Крупнозернистый и красный. Евпатория? Не похоже. Справа горы, только низкие и волнистые, вроде севастопольских нагорий. Однако и Севастополем здесь не пахнет. Город виден слева у берега, издали напоминающий мазню абстракционистов. Черно-белые мазки невысоких строений. Рыжие плеши. Позади холмы, не то спиленные, не то изрезанные. Ни одного высотного здания, ни одной башенки.
- Я одного боюсь, Юри,-говорит Мартин.-Очень, очень боюсь.
Я догадываюсь, но все же спрашиваю:
- Чего?
- Мы опять там, Юри.
- Где?
- Зря спрашиваешь.
- Не тот город,-говорю я.- И море неизвестно откуда.
- Город, может быть, и другой. Ведь Река куда-то впадала? В море, наверно. Вот у моря и построили,- Мартин по-прежнему задумчив и хладнокровен.-И машины твоей, кстати, нет.
Машины действительно нет. Ни близко, ни далеко. Мы сидим, поджав ноги, на голой песчаной пустоши. Даже следов завтрака не осталось.
- Пешком придется тащиться до города,-вздыхаю я.
- Миль десять,-уточняет Мартин.
В его классическом спокойствии звучат тревожные нотки. В самом деле, зачем хозяевам этого мира понадобился новый эксперимент? Только потому, что мы оказались вместе с Мартином?..
Мы нехотя поднимаемся, стряхивая песок с джинсов.
- В таком виде и пойдем? Заберет первый же "галунщик".
- "Галунщиков", может быть, уже нет, а шмотки у нас вневременные и вненациональные. Штаны да рубаха - в любом веке сойдет.
Жара немилосердная. Сквозь облачное серое небо палит невидимое, но безжалостное солнце. Духота сильнее, чем в Крыму, и она влажная, как в паровой бане.
Первый же человек, которого мы встречаем на протоптанной по песчаному побережью дорожке, одет не лучше нас: в грязной рыжей рубахе и неопределенного цвета пыльных штанах, заправленных в грубые, зашнурованные до икр ботинки. Наши джинсы не привлекают его внимания. Он, лениво покуривая вполне земную сигарку, скрученную из табачного листа, сидит под желтым большим зонтом-столиком с нехитрой снедью, прикрытой грязной прозрачной сеткой. Под ней - пирожки с неведомой начинкой, что-то похожее на овечий сыр и колбаса подозрительного оттенка, над которой кружатся тоже вполне земные мухи.
- Почем пирожки?-спрашивает по-английски Мартин.
- С ума сошел,-говорю я,-неужели будешь есть эту дрянь?
- Почему дрянь?-обижается продавец.-Пирожки свежие, со свиной тушенкой.
Разговор в "раю без памяти" ведется на английском языке, который я знаю лучше, чем Мартин русский.
- Я спрашиваю, почем?-повторяет Мартин.
- Пять сантимов, как и везде,-отвечает продавец.
Я с ужасом соображаю, что никаких сантимов у нас нет и достать их нам неоткуда, но Мартин небрежным жестом, как ни в чем не бывало бросает на стол советский полтинник.
- Двадцать пять франков!-уважительно восклицает продавец и, не разглядывая монету, прячет ее в ящик стола.-Берите пирожки, джентльмены, а я сосчитаю вам сдачу.
Он достает кулек с серебром и медяками, отсчитывает горсть монет, похожих на пятиалтынные, гривенники и пятаки, и кланяется чуть ли не в пояс.
Я с опаской поглядываю на него.
- Пошли скорее, пока он не разглядел твоих "франков".
- Мне почему-то кажется, что он удовлетворился объемом и весом монеты.
- Откуда у тебя оказался полтинник?
- Случайно. У меня их еще два. В бумажник не сунешь - вот и носил в кармане. Почти семьдесят пять франков - считай, что мы богачи.
- А вдруг влипнем?
- Кое-какая мелочь у нас уже есть. Судя по сдаче, у них сто сантимов во франке.
- Что-то непохоже на прежнее время. И счет другой, и монеты другие.
Нас обогнали два велосипедиста в коротких штанах и чулках до колен и несколько верховых в широкополых фетровых шляпах, какие я видел у ковбоев в американских вестернах. На грубые, как у продавца, башмаки были надеты шпоры с острыми колесиками.
Облака уже рассеялись, и солнце палит все жарче. Мы входим в город. Он чем-то похож на придорожные американские города. Кругом одноэтажные - то каменные, то обшитые досками - здания. Вместо вывесок - резные или грубо намалеванные изображения булок и бубликов, шляп и ботинок, бутылок с винными этикетками, досок с английскими и французскими именами. Никаких тротуаров и мостовых на окраинах, вымощенные камнем тихие переулочки у домов побогаче, церкви с распятием на паперти и салуны с крытым широким крыльцом. По улице навстречу мчатся желтые пылевые вихри, из них вырастают верховые в широкополых шляпах, какие мы уже видели и запряженные парой или четверкой лошадей экипажи, напоминающие древние ландо и фиакры, велосипедисты и рикши.
Пешеходов почти не видно, да и трудно здесь пешеходу уберечь себя от копыт и колес в бушующем по улице пылевом шторме. На крылечках сидят старики, провожающие нас любопытным и пристальным взглядом. Иногда оглядываются и пассажиры открытых фиакров - мужчины в цветных цилиндрах и дамы в шляпках-капорах с розовыми лентами.
- Ты знаешь, почему они так смотрят?-усмехается Мартин.
- Как смотрят?
- Как тот продавец, когда мы подошли.
- Почему?
- Потому что здесь не ходят без шляп. Должно быть, так у них принято.
- Что же делать?
- Купить. Вон шляпа из соломы над дверью лавки.
Мы входим. Старик продавец с клочками седины в бороде встречает нас у прилавка. На стене за прилавком на крючках напялены шляпы всех фасонов: от "стетсоновки" до цилиндра. Цилиндры серые, черные и лиловые.
- Пару шляп,-говорит Мартин.
Продавец критически оглядывает наши пропыленные штаны и рубахи.
- Ношеных или новых?-зевает он.
Пожалуй, при наших капиталах лучше приобрести ношеные.
- Полтора франка за пару,-лениво говорит продавец. - А вы, должно быть, нездешние, новички в Сильвервилле?
Итак, город называется Сильвервиллем. Что-то новенькое, неигранное. Да и там ли мы, куда забросило нас прошлым летом? Я решаюсь прощупать аборигена.
- Путешествуем,-поясняю я.- Пешком, на пари,- и тут же пугаюсь: вдруг он не знает, что такое пари, но продавец не удивляется, и я продолжаю:- А шумно у вас здесь и людно. По улицам даже ходить трудновато.
- Порт,-поясняет продавец,- с тремя причалами. Один для речных пароходов из Вудвилля, оттуда до Города по железной дороге рукой подать, два других - рыбацкие. Рыбы здесь уйма. Тут же и засолка, и копчение, и погрузка. Конечно, это не Город. Один он у нас - столица. А Сильвервилль так себе - городишко вроде Вудвилля. Только там, пожалуй, потише.
Мне все уже ясно: новый перескок в рай без памяти. А как он изменился - покажет опыт. Мы платим полтора франка за старые соломенные шляпы типа "сомбреро" и покидаем этот пока единственный источник информации о мире, в котором неизвестно как и сколько времени будем жить. Улица круто сбегает к морю. Видны рыбацкие парусники у береговых причалов и высокая дамба, отделяющая залив от устья Реки. Пыли здесь поменьше, морской ветер гонит ее вверх по улице, где за спиной у нас все еще дымятся песчаные вихри. Почва влажнее, к тому же укатана экипажами и прибита сотнями лошадиных подков. Лошадей здесь больше, чем жмущихся к стенкам прохожих, гостевавших в питейных и торговых лавочках. Одеты они по-разному: есть парни вроде нас - в замасленных штанах и куртках, в стоптанных туфлях и босые, а кто в знакомых уже высоких, до икр башмаках, девчонки с голыми коленками, с отрезанными или оборванными подолами, католические священники в длинных черных сутанах, кое у кого завязанных грубой пеньковой веревкой, уличные торговцы пирогами и подозрительно мутной водой, видимо, от сушеных яблок. Попадаются и другие - почище и побогаче, те, что садились в экипажи или выезжали в них из тихих замощенных переулков. Одеты они совсем по-другому: мужчины в цветных сюртуках и узких брюках со штрипками, дамы в длинных, до туфель, кружевных или шелковых платьях, отделанных бледно окрашенными кремовыми, розовыми и голубыми лентами. Мне показалось даже, что я вижу не успевших разгримироваться героев грибоедовской пьесы. Вот проехали Чацкий с Софьей и Лизой, сидевшей спиной к кучеру с длинным бичом, промчалась амазонка с картины в Третьяковке, выглянул из открытого ландо толстенький Репетилов, и тут же обогнали их два ковбоя из вестернов. Ничего не понимаю. Где я? В какой стране, в каком веке?
- А может быть, здесь время едет не вперед, а назад?- взрывает Мартин.
- Остришь?
- Пытаюсь. Но объяснение все-таки есть. Мы вот с тобой коротко подстрижены, ты даже длиннее, чем я, а у нас уже все ребята стригутся, как средневековые пажи. Ты очень уверен, что через пару лет не будут носить цветных париков? Женщины уже носят. Клеш ведь возродили, возродятся и штанишки. Кстати, и на Земле цилиндр еще из моды не вышел, и не только черный. Англичане на скачки до сих пор приходят в серых цилиндрах. А здешних, может быть, тоже на старину потянуло, вот и разъезжают по улицам этакие Чичиковы и Пикквики. Заметь: разъезжают, а пешком ходят другие, вроде нас - в грязных штанах и лошадиных шляпах. А у американских ковбоев и фермеров мода уже сто лет не меняется
Мы лениво идем вдоль набережной, мимо рыбацких баркасов, с которых грузчики в мешковине с парой деревянных крючьев на спине перетаскивают на берег ящики с рыбой. На другом причале у парусного грузового суденышка точно такие же грузчики один за другим волокут мешки не то с зерном, не то с солью. Мартин прав: в цветных камзолах и брюках со штрипками разъезжают в экипажах, а не волокут на спине мешки и ящики. Кстати, за каменной оградой у речного причала прошлый век предстает перед нами в еще более точном обличье. К причалу, видимо, только что пришвартовался большой, марктвеновских времен пароход с двумя огромными колесами по бокам. Надпись на круглой корме гласит: "ГЕКЛЬБЕРРИ ФИНН".
Я уже попросту ничего не понимаю.
- А тут и понимать нечего,-приходит на помощь Мартин.- Смоделировали они Сэнд-сити? Смоделировали. Была в Сэнд-сити книжная лавка? Была. Была в ней марктвеновская книжка? Наверняка. Вот тебе и название парохода. Скажешь: такие только в девятнадцатом веке по Миссисипи ходили? А какие здесь построить, если до них вообще никаких не было? Для "Куин Мэри" индустриальная база нужна. Современные верфи.
Пытаюсь возражать:
- У них же Би-центр был. Вычислительный гигант. Тоже, наверное, помнишь. Там не только речной - космический корабль выстроить можно.
- А ты уверен, что Би-центр уцелел после революции?
