сами и не поцарапаются.
Из салона один из десантников что-то крикнул Рэмбоку. Командир уловил
знакомое имя "Гавейн". Когда Рэмбок ответил, командир поинтересовался:
- Это тебя назвали Гавейном? Или почудилось?
Рэмбок весело улыбнулся:
- Дед мой был чудак... Старые книги читал. Знал даже легенды о короле
Артуре и его рыцарях. Он настоял, чтобы отец назвал меня Гавейном. Это
один из рыцарей короля Артура.
- Я знаю, - кивнул командир. - Я тоже читал, потому и удивился.
Рэмбок вскинул брови, с сомнением оглядел командира:
- Ничего не путаешь? Мне кажется, даже у нас в Америке о Гавейне знал
только мой дед. Во всяком случае, с кем бы я ни разговаривал, никто не мог
сказать, кто такой Гавейн. Дед рассказывал, что когда раненый Гавейн был
прижат к краю пропасти свирепым великаном, то он, истекая кровью,
ухватился за него и вместе с ним бросился в пропасть. В память о нем, меня
и назвали Гавейном. А Рэмбок - это кличка.
Моторы гудели ровно, мощно, словно самолет был новенький, а не после
тридцати лет службы. Пилот, скаля зубы, начал рассказывать, как прошлый
раз заглох мотор, а в позапрошлый - сразу два, а неделю тому оторвался
бензобак...
Рэмбок бледнел, волосы вставали дыбом. С ужасом глядя на беспечного
пилота, спросил:
- И как же вы летаете?
- Да так и летаем.
- Но это же опасно!
- Жить везде опасно, - заметил пилот философски.
- Только не у нас, в Америке!
Пилот покосился с насмешкой:
- Мы не в Америке, дружище.
- Но есть же права пилотов, - сказал Рэмбок. - Вы не должны летать!
- А мы не хотим ползать, - ответил пилот. - Выбор прост: либо летаешь
на том, что есть, либо ползаешь там, внизу.
Рэмбок все еще не понимал:
- Ползать? Но тот, кто ползает, тот живет!
Пилот покосился с усмешкой. На его лице была та усмешка
превосходства, что раздражала и бесила Рэмбок:
- У нас есть притча о соколе и вороне. Ворон живет триста лет, потому
что жрет падаль, а сокол - всего тридцать, ибо питается горячей кровью и
теплым живым мясом.
Рэмбок стиснул челюсти, а после долгой паузы процедил:
- Да-да, я слышал. Умом Россию не понять.
Командир корабля, прислушался, покрутил верньер. Из динамиков донесся
могучий надменный голос, словно вызывающий на ссору:
- ...нам нужна великая Россия! Но не может быть великой страна, где
народ мелок и труслив, где растерял гордость и достоинство. Не научил
Афганистан? Не научила крохотная Чечня?.. Да, сейчас рушится самый мощный
бастион тоталитаризма, который превращал русский народ в рабов... и
превратил в такое подлейшее и покорное быдло, что мне просто стыдно
называться русским!.. Да, ислам уже принимают наши русские ребята. И они
сразу выпрямляют спины и гордо разводят плечи, ибо Аллаху в отличие от
нашего иудейского Яхве нужны не рабы божьи, а гордые мюриды!.. Я хочу,
чтобы даже самые тупые поняли: приняв ислам, Россия останется Россией, но
только не покорной и богобоязненной, как всегда о ней писали и говорили, а
сильной и гордой... Что?.. Почему нельзя?.. Возможно, это единственный
случай в мировой истории, когда гордость вырабатывается не веками, а
привносится извне... так сказать, в сжатые сроки!.. Православие тысячу лет
вытравляло гордый дух славян, превращало стаю яростных русичей в покорное
стадо русских, кротких и богобоязненных... а также князебоязненных,
царебоязненных, секретареобкомобоязненных, просто всего боязненных.
Десантники в глубине салона чему-то ржали, зазвенело стекло. Командир
поморщился, сделал звук громче. Рэмбок бросил пренебрежительно:
- Да переключи на музыку!.. Сейчас на сто сороковой волне идет
концерт Фак Ануса.
Командир, не слушая, сделал звук еще громче. Рэмбок усмехнулся,
протянул руку к верньеру. Командир вдруг оттолкнул, заорал:
- Ублюдок! Это мой самолет!!!
Его перекосило от ярости, лицо стало бледным, из перекошенного рта
полетели слюни. Рэмбок отшатнулся, выставил ладони:
- Ради бога! Что угодно!.. Слушай, что угодно. Я просто хотел
помочь...
- Пошел, - сказал командир. Его трясло, плечи вздрагивали, лицо
дергалось как у припадочного. Пилоты смотрели с удивлением, никогда таким
его не видели, а штурман и бортинженер ничего не видели и не слышали, их
глаза были на динамике, откуда шли тяжелые слова.
- В армии восстановить зачисление посмертно... - гремел гневный голос
Кречета. - Молодое поколение не знает, напомню... Еще во времена Петра или
Екатерины, не помню, один из казаков, видя, что соратники полегли, а враги
окружили со всех сторон, схватил горящий факел и, с криком "За Русь!",
бросился в пороховой погреб. В память о его подвиге в русской армии была
выбита медаль с надписью: "Ребята, помните мое славное дело!", а его
навечно внесли в списки полка и ежедневно вызвали на перекличке, на что
левофланговый отвечал, что такой-то пал смертью храбрых за Отечество. Этот
воинский обычай был восстановлен в Красной Армии, где на перекличках
вызывали Матросова, Гастелло и многих других героев... Но перестройка,
мать ее, осмеяла героизм и честь, а взамен поставила рубль... хуже того,
доллар. Приказываю с этого дня восстановить этот благородный обычай!
В салоне кто-то фыркнул. Бортинженер оглянулся в гневе. Рэмбок
презрительно посмеивался. Поймав взгляд бортинженера, пояснил:
- Дикарский обычай, верно?
- Вер...но, - сказал бортинженер по складам. - Скифский обычай...
- Что?
- Говорю, скифы это...
Командир свирепо цыкнул. Он осторожно подправлял верньер, слышались
хрипы, но голос Кречета доносился все еще ясно, в нем были сила, мощь и
прорвавшаяся ярость:
- Черт, мы ведь однажды врезали в зубы этому НАТО! Да так, что зубы
посыпались. Почти всех натовцев перетопили в Чудском озере. А кто спасся,
того с веревкой на шее в Новгород привели. Но в этом деле есть один очень
серьезный момент, о котором помалкивают патриотические историки... Битва
на Чудском озере была в самый разгар так называемого татаро-монгольского
ига. И в войске Невского были и мобильные отряды татарских конников, что и
преследовали бегущих рыцарей. Именно они и нахватали их в плен... Что?
Говорите громче... Да, вы правы, именно это я и хочу сказать. Ислам уже
тогда помогал нам противостоять Западу. Точнее, не просто Западу, а именно
НАТО. Ведь в наши пределы вступила не отдельная страна, а вторгся
Тевтонский орден - военный союз псов-рыцарей всех стран Европы. Они уже
тогда пытались захватить наши богатства!.. Верно, мы тогда были другие.
Сейчас смешно было бы слышать, что русские бросались с факелами в
пороховые погреба, чтобы не дать захватить их врагу, капитаны не покидали
мостик тонущего корабля, а офицеры стрелялись, чтобы не попасть в плен...
Но это было совсем недавно! Наши отцы и деды в Отечественную... Все, что
мы делаем, это возрождаем честь и достоинство россиянина! Помните, какой
нелепой и безжизненной оказалась программа горбачевского "ускорения" без
политических свобод, точно так же бесполезными окажутся все наши реформы
без подъема духа нашего народа!
Постепенно голос слабел, а шорохи становились громче, пока не
заглушили голос президента полностью. Они еще успели услышать:
- Какой-то король после сокрушительного поражения писал домой: "Все
потеряно, кроме чести". Ему было тяжко, как и его стране, но теперь это
могучая страна, с нею считаются! Но если бы он потерял честь, то карта
мира была бы иной... А мы... наша честь...
Командир в отчаянии крутил верньеры, подстраивал, глаза стали
безумными и жалкими. Рэмбок посматривал брезгливо. Любой приемник сам
настраивается и держит заданную волну, откуда у русских такое допотопное
чудище? Хорошо бы сторговать для музея. Но вряд ли продаст, какие-то все
здесь сумасшедшие...
Наконец Савельевский перестал терзать несчастный приемник, вышел из
рубки. Он слышал, как за спиной штурман внезапно спросил бортмеханика:
- Слушай, а Гастелло служил не в нашей эскадрильи?
- Тю на тебя, - донесся недоумевающий ответ. - Ты что, рухнулся? Он
же летчик-истребитель, а мы - транспортники!
- Да? - переспросил штурман. Добавил с сожалением. - Жаль.
И мне жаль, подумал Савельевский вдруг. Был бы и в нашей части свой
герой. На утренней перекличке за него отвечали бы, что пал смертью
храбрых...
Рэмбок, чувствуя некоторую неловкость, очень уж непонятно вспылил
русский командир корабля, подсел, сказал сочувствующе:
- Ничего... Вот выберут другого президента... ну, мы подскажем,
конечно, кого выбрать... дела в России пойдут лучше. Кредит дадим, порядок
начнем наводить. Вон в Германии и Японии навели свои порядки,
американские! Теперь те страны чуть ли не богаче нас!..
- Богато живут, - вздохнул за их спинами бортинженер.
- Не придется летать на ветхих самолетах, - утешил Рэмбок. -
Автопилоты, электроника, кибернетика... А ты лети себе, положив ноги на
пульт! И ни над чем голову сушить не надо.
Командир экипажа странно и отстраненно улыбался, словно летел впереди
самолета в заоблачных высях. Ответил невпопад, но так, словно уже долго
говорил то ли с Рэмбоком, то ли с самим собой:
- Мне дед рассказывал... А ему его дед. У нас на Украине... я родом
оттуда, когда-то шла война не то за независимость, не то за свободу...
Словом, польская армия окружила последний отряд казаков на острове
Хортица. Те дрались несколько суток, но кончился порох, еда, все страдали
от жажды. Поляки, что умели ценить мужество украинских лыцарей, клятвенно
пообещали, что если казаки сдадутся, то всем им будет сохранена жизнь и
свобода, что могут покинуть Хортицу даже с оружием.
- Ну-ну, - подбодрил Рэмбок, - это интересно. Мы тоже такое
террористам обычно обещаем.
- Казаки, выслушав, ответили: "Нам жизнь не дорога, а вражьей
милостью мы гнушаемся!" После чего обнялись, бросились на неприятеля. Был
последний страшный бой. Все казаки до единого погибли.
Рэмбок молчал, наконец спросил озадаченно:
- Ага, они, значит, догадались?
- Что? - в этот раз не понял Савельевский.
- Что поляки нарушат обещание.
Савельевский криво улыбнулся:
- Не нарушили бы. Поляки - не американцы. И казаки знали, что поляки
слово сдержат. Война была жестокая, зверская, но слово чести соблюдали
все.
- Тогда не понимаю, - сказал Рэмбок сердито.
Он оглянулся на своих коммандос. Те сидели, как чугунные статуи,
сверхчеловечески неподвижные, уверенные. Их глаза ничего не выражали.
- И я не понимал, - признался Савельевский. - Разве что в детстве...
Что-то в его тоне насторожило Рэмбока, почему-то русский сказал в
прошедшем времени, словно теперь опять что-то смутно понимает, но ровный
гул двигателей действовал успокаивающе, и неясные опасения выветрились. Он
привык чувствовать опасность за сто миль по движению воздуха, а здесь
опасности не было. Точно не было.
Глава 47
К Кречету, еще более окруженному офицерами, протиснулся генерал
Пивнев. Крупное медвежье лицо вытянулось как у коня, а испуганные заячьи
глазки стали похожими на глаза речного рака. Кречет всмотрелся пытливо:
- Вас что-то тревожит, Николай Иванович?
- Очень, - ответил генерал хрипло. - Такое интервью! Вы отчаянный
человек, господин президент!.. Я все понимаю, даже где-то в глубине души
одобряю это дикое... чудовищное решение... да-да, я же вижу, что будет
дальше! Если у нас восторжествует ислам, то Россия в силу ее могучей
технологии, ее ракет, ядерного оружия... встанет во главе мусульманского
