поправили!
Лысенков не успел сказать, что это уже чересчур, вся страна в
развале, а он наводит чистоту и такой порядок, что лишь в царской армии
могло быть, или в сталинской, но Давыдяк уже потянулся к пульту, включил
переговорное устройство:
- Тревога! Тревога по всем отсекам. Немедленно...
Издалека раздались выстрелы, вскрик. В распахнутую дверь было видно,
как на том конце коридора показался бегущий человек, упал, а из-за
поворота выскочили фигуры в пятнистых комбинезонах. Все трое разом
выпустили очереди. Падая, оба офицера бросили руки на пульт, но у
Лысенкова это была уже рука мертвеца.
Замигали лампочки, вспыхнул сигнал тревоги. Десантники неслись, как
снаряды из гранатомета, но перед самым входом в зал с двух сторон
метнулись навстречу одна за другой тяжелые створки. Широкие пазы вошли
один в другой так точно, что между ними не просунуть и волоса.
Давыдяк откатился от пульта, в руках уже был пистолет. Огляделся,
дверь закрыта. Из-за малого пульта следят с широко распахнутыми глазами
Светлана и Лена, жены армейских офицеров, что работают дежурными.
Под Лысенковым растекалась лужа крови, и Давыдяк не стал пытаться
поднимать друга, с которым служил десять лет, не стал трясти и спрашивать,
что с ним. Перекатившись через голову, он сорвал со стола трубку телефона:
- Тревога!.. Нападение на центральный пульт!..
Женщины видели, как он отшвырнул трубку, связь прервана, затравлено
огляделся:
- Дверь их не задержит, быстро все под ту стену! Закройтесь столами.
Светлана закричала в страхе:
- Что это?
- Света, - бросил он жестко, - ты жена офицера.
- Но я не хочу...
- Надо было идти замуж за коммерсанта, - бросил он. Не успел
добавить, что коммерсантов стреляют еще чаще, передернул затвор. - Я не
знаю, кто они, но я знаю кто мы.
- Назар Петлюрович! Не надо! Мы же не на войне!.. Сдадимся...
Причитая, обе забивались под стол поглубже, не замечая что уперлись в
стену. Грохнуло, пол дернулся под ногами. Дверь вылетела в огне и вспышке,
взрывная волна бросила его наземь. Прижавшись к полу, он начал быстро и
точно стрелять в фигуры, возникавшие в проеме, целясь в лица, ибо под
комбинезонами чувствуются массивные бронежилеты.
Длинная очередь подбросила его над полом, но он успел нажать курок, и
последняя пуля ударила в глаз стрелявшего.
Полковник Кравец, глава десантников, добрался к пульту раньше, чем на
пол рухнули тела защищавших офицеров. Его пальцы молниеносно пробежали по
клавиатуре. Экран бесстрастно светился ровным белым светом. Черные буквы и
цифры догоняли одна другую, колонки и графы быстро заполнялись. Где-то
появлялись вовсе странные цифры, понятные только программистам.
Лейтенант Шахраенков подбежал, быстро простучал по клавиатуре код,
всмотрелся:
- Готово!
Кравец взглянул в побледневшее лицо молодого офицера:
- Уверен?
- Почти на все сто.
- Если поставишь хоть одну запятую не тем боком, - предостерег
Кравец, - здесь все взлетит к чертовой матери.
- Ого! Зачем такие предосторожности?
- Охрану ставили не от нас, патриотов, которым нужно провести всего
лишь пару самолетов. Ну, пусть две-три пары! Здесь сердце всей системы ПВО
западной границы.
Шахраенков коснулся Enter так осторожно, словно та была горячая, как
сковородка на огне. На экране всплыла красная табличка: "Код неверен. Вы
желаете, чтобы новый код заменил старый?"
- Желаем, желаем, - сказал полковник. Сопел в плечо молодому
программисту, которому навесили погоны. - Уф, успели...
Щахраенков спросил тревожно:
- А что будет с нами?
- Когда победим, - бросил Кравец, - получим ордена, как спасители
Отечества.
- А если...
Полковник рассмеялся:
- Знаешь какие головы это разрабатывали? Весь Пентагон! И не
последние два дня, как можно подумать, а годиков так пять-шесть. Да-да,
они и такое предусмотрели!.. Лучшие умы, лучшие стратеги!.. И, конечно,
все их самые мощные компьютеры, которые ты так уважаешь. А в Пентагоне,
как я слышал, самые мощные компьютеры в мире.
Шахраенков завистливо кивнул. Еще в университетской среде ходили
восторженно завистливые слухи о ста тысячах суперкомпьютеров, которыми
Пентагон каждый год обновляет свои ведомство. Это не какая-то там наука,
которой нужны всякие там академики, а генералы - народ ценный и нужный.
За пультами управления уже сидели офицеры, серьезные и
сосредоточенные, всматривались в данные на радарах. Шахраенков не успел
устроиться в кресле поудобнее, как из соседней комнаты крикнули:
- Неопознанные объекты на радарах!
- В каком квадрате?
- Двадцать два, тридцать...
- Понятно, - прервал полковник с другого конца зала, - это они.
Минута в минуту, что значит - европейцы. Наверное, у них немцы за
летчиков.
Один из молодых офицеров за пультом протянул:
- Ух ты... Сбивать?
- Ты что, дурак! Что за шуточки? Похоже, они вошли в зону.
- Да, на запрос "свой-чужой" не отвечают. Может, шарахнуть? Все-таки
американцы... А если еще и немцы...
Кравец скрипнул зубами. Эти реформы совсем развалили дисциплину.
Сказал, сдерживая ярость:
- Когда-то погоним и американцев. Но сейчас у нас вся надежда на них.
- Дожили, - сказал офицер, его глаза не отрывались от экрана. -
Что-то они запаниковали...
- Пошли им сигнал, - поторопил Кравец. - Все в порядке, мол. Все под
контролем, теперь их очередь действовать. Сажаем на втором аэродроме,
оттуда одним броском накроют Кречета с его командой.
- Не слишком заметно?
- Никому ни до чего нет дела, - отмахнулся полковник горько. - Они
уже половину перебьют, половину повяжут, а уцелевшие еще будут ругаться,
что "синим" по привычной славянской дури вместо холостых зарядов боевые
выдали!
Глава 49
Компьютер ответил на пароль "свой-чужой", самолет получил добро.
Рэмбок облегченно вздохнул, повернулся к десантникам и показал большой
палец. Прошли последний рубеж, противоракетная оборона сочла их за своих,
осталось только приземлиться прямо на голову Кречета.
Точнее, приземляться будут самолеты с тяжелыми танками, их выставило
министерство обороны, а они, войска быстрого реагирования, посыплются, как
стальной горох, на головы этим растяпам, повяжут раньше, чем танки
генерала Смитсонсона скатятся с пандусов.
Русский бортинженер, покачиваясь как от рези в желудке, бормотал:
- Пока надеждою горим... пока надеждою горим... пока сердца для чести
живы, мой друг... мой друг... черт, как же дальше?.. учил же в школе...
мой друг... только и помню, что мой друг...
Пилот недовольно буркнул:
- Да что ты так вцепился в эти строки?
- Не знаю... Вдруг показалось, что это очень важно.
- Мой друг, - проговорил второй пилот с пафосом. - Отчизне отдадим
души прекрасные порывы!
Бортинженер обрадовался:
- Вот-вот! Фу, что за память...
Он ликовал, лицо просветлело, глаза счастливо блестели. Рэмбок
повернулся на голоса, спросил подозрительно:
- Что случилось?
- Пушкина начинаю забывать, - прошептал бортинженер смятенно. -
Пушкина...
- Пушкина забыть - последнее дело, - согласился второй пилот. - Кого
угодно можно забыть, даже как зовут президента и всю его челядь, но
Пушкина... Пушкин - это... это наша совесть.
Он покосился в сторону салона. Американские коммандос сидели ровными
рядами, словно вбитые в пол чугунные статуи. Рослые, налитые мускулами,
нерастраченной силой, все в зеленом, даже зеленые шлемы надвинуты на
глаза, странные и непонятные: с множеством приспособлений - наушниками,
усилителями, ночным видением, лазерной наводкой, поляроидными щитками, так
же как и уродливые комбинезоны уродливы из-за бронежилетов, одетых один на
другой, множество приспособлений, сохраняющих жизнь, даже сохраняющих
здоровье, позволяющих и с такой грудой полезного хлама бегать, прыгать и
кувыркаться под огнем, одновременно выпуская сотни прицельных пуль в
сторону противника...
Савельевский вел самолет лично. Краем глаза видел как эти дюжие
парни, не прилагая усилий и даже не поворачивая головы, переговариваются с
самыми дальними из своей команды, стоит только шевельнуть губами, как
микрофон уловит слабый звук, усилит и передаст именно тому, кому
предназначено. Особые наушники, приглушат грохот взрыва, зато голос
командира донесут ясно и четко даже за сотню километров!
Зеленые комбинезоны топорщатся, ибо два бронежилета: один
предохраняет от пуль, другой против пуль не спасает, зато надежно
выдерживает любые осколки.
Один из коммандос подошел к Рэмбоку, что-то шепнул. Пилоты
посматривали на них зло и униженно. Сильные и крепкие мужики, но тут
ощутили насколько беспомощны перед этой машиной для убийства,
молниеносной, неуязвимой.
А чернокожий солдат, словно чуя униженную злость русских, поглядел в
их сторону и демонстративно раздвинул широкие плечи, напряг мышцы. Это
было чудовище, Минотавр. Савельевский ощутил, что свяжи гиганту руки, а
ему дай в руки дубину, и то не сумел бы одолеть этого зверя, натасканного
долгими годами только убивать и убивать.
А Рэмбок все чаще поглядывал на командира экипажа. У того было
странное лицо. Настолько странное, словно позабыл о своих двух чемоданах,
рюкзаках и двух ломающихся сумках. Более того, словно услышал неслышимый
другими глас о производстве его в полковники, а то и вовсе о получении
богатого наследства.
На всякий случай Рэмбок подсел ближе. У русских нет богатых
родственников, так что одухотворенный лик командира корабля может быть
вызван тем, что понюхал тайком кокаина, вколол себе героина или ЛСД, а то
и какую другую гадость, неспроста же глаза блестят...
Внезапно русский пилот сцепил зубы, сказал что-то вроде: "привет
Гастелло" и потянул руль на себя. Самолет вздрогнул, словно не веря, затем
Рэмбок ощутил, как пол медленно начал наклоняться. Еще не встревожившись,
летят все-таки на хреновом русском самолете, он лишь цепко держал взглядом
лицо командира. Тот просветлел, словно уже добрался до чина генерала и
вдобавок получил орден Пурпурного Сердца. Пальцы штурвал держали крепко,
даже костяшки побелели как у мертвеца.
Как у мертвеца, мелькнуло в голове у Рэмбока. Он вскочил, дрожь
пробежала по нервам, волосы встали дыбом.
- Ты что творишь? - вскрикнул он в страхе. - Джон, Айвен, Майкл - ко
мне!
По салону прогрохотали сапоги. Трое огромных коммандос ворвались в
рубку. От их громадных тел сразу стало тесно. Майкл с порога бросил
быстрый взгляд на панель управления, вздрогнул. Глаза стали круглые, он
посмотрел на Рэмбока, медленно белея на глазах.
- Что? - рявкнул Рэмбок.
- Он... этот сумасшедший... пустил самолет вниз! - проговорил Майкл
осевшим, как глыба снега в марте, голосом. - В пике...
- Что?
- Он решил... он явно решил разбить самолет о землю!
Рэмбок схватил автомат, черное дуло уперлось в голову командира:
- Ты знаешь, что это?
- Знаю, - ответил командир странно весело, - и знаю, кто ты.
- Кто? - спросил Рэмбок ошарашенно.
- Дурак, который скоро умрет.
Рэмбок другой рукой выдернул его из кресла, зашвырнул в угол с такой
силой, что едва не пробил стальную обшивку. Там послышался глухой удар,
хруст костей, стон. Командир сполз на пол, голова его свесилась на грудь.
Майкл прыгнул в кресло, упал на панель, ибо самолет накренился почти
вертикально, уже не просто падал, а несся к земле, все набирая и набирая
