заперли за ней дверь. Я слышал, как грюкало, словно задвигали
средневековые засовы.
Стелла с восторженной ненавистью смотрела на меня:
- Наконец-то вы попались, мерзавец!
- Почему с такой ненавистью? - удивился я. - По-моему, мы неплохо
провели время. Как вы и хотели, ваши снимки обсуждают во всех коридорах
власти. О вашей фигуре самые лестные отзывы... Что же еще?
Ее глаза блестели, как две яркие звезды в темную ночь, а голос был
подобен шипению крупной и очень красивой змеи:
- Мерзавец! Ты опозорил меня. Но...
- Напротив, - заверил я. - Я поднял рейтинг.
- Мерзавец...
- Какой бедный запас у нынешних князей, - сказал я понимающе. - Да и
понятно, вырождение... Можно бы сказать: негодяй, подлец, дурак,
нехороший, хитрый, чересчур умный, замечательный...
Она сперва кивала, но когда кивнула и на последнем слове,
спохватилась, огляделась по сторонам, но в казарменной простоте где найти
канделябр, в просторечии именуемый подсвечником, чтобы врезать мне по
морде или хотя бы шарахнуть между ушей.
- Мерзавец, - повторила уже упавшим голосом, ибо сразу вот так в
голове, где вместо рассудка кипит ярость, не попадались другие слова, -
как ты мог так поступить с женщиной!
- Красивой женщиной, - кивнул я. - Но что делать, если в нашем мире
теперь без рекламы не пробиться?
Она снова задохнулась, но смогла только выдавить дрожащим от ярости
голосом:
- Мерзавец...
- Еще какой, - согласился я. - Все мужчины мерзавцы, но если я
мерзавец наибольший, то и... гм... Вот что, дорогая Стелла. Все ж вы
влезли в очень грязное дело. Этим бравым парням ничего не грозит даже в
случае победы Кречета, они лишь выполняют приказы. Да и ничего не знают
кроме своих автоматов. А вы это знаете слишком хорошо. Скажу прямо, вам
тоже отсюда не уйти.
Я говорил серьезно, устало, с видом умудренного, опытного, немолодого
человека, который все знает и все понимает. А то, что президент буквально
уговорил меня стать его советником, это знали, придало моим словам
убедительную чугунность.
- И нам доступно вероломство, - сказал я просто. - С демократами
жить, по-дерьмократьи выть. Но Кречет сказал, что пустит пулю в лоб, и
пустит. А способен ли кто-то из ваших на это?.. У меня нет времени, но я
сам пущу себе пулю в лоб, если не удастся наша попытка... возможно,
последняя в России!.. восстановить гордость русского народа, заветы долга
и чести, которые помнило дворянство... тем более, князья, и которых вы не
найдете среди этих дерьмократов.
Она слушала с остановившимися глазами, потому что я ей не врал, и все
наводящие обо мне справки знали, что я вообще не вру.
- Мне не жаль моей жизни, - сказал я, - я из того поколения, для
которых честь и достоинство все еще что-то значат. По крайней мере больше
собственной жизни. Как значили когда-то для князей. Так в ком из нас
больше голубой крови, во мне или в этом вашем полковнике... как его,
Терещенко?
- Зачем ты мне это говоришь? - бросила она зло.
- Потому, что у тебя еще есть шанс, - ответил я серьезно. - Уходи! Со
мной или без меня, но уходи. Эти люди - прагматики, как все демократы. Для
пользы дела им тебя удобнее убрать... убить, если все еще не понимаешь
простого народного языка. И они это сделают.
- А вы?
- В России - ответил я, мои уши уже ловили звук шагов, - раньше не
били ногами лежачего, не били ниже пояса, не стреляли в спину... Это
называется каратэ, но точнее назвать современным миром демократии!
Далеко хлопнула дверь. Зловеще, с металлическим оттенком. Стелла
подняла на меня прекрасные глаза, в них было хорошо разыгранное колебание:
- Мне надо подумать...
- Когда?
Шаги приблизились к двери. Я повернул Стеллу к себе спиной, ухватил
за ворот платья. С застежками никогда не умел ладить, даже теперь, когда
на смену сложным крючкам пришли простейшие застежки: стоить поддеть
пальцем, лифчики слетают, как отстреленные ступени ракеты, но у меня даже
они застревали, и теперь я попросту рванул. Стелла охнула, дверь неспешно
отворилась.
Через порог шагнул Терещенко. Глаза его расширились, он икнул и
уставился на обнаженную до пояса Стеллу. Она в растерянности даже не
пыталась закрыться ладонями, обе груди вызывающе торчали в стороны.
Он еще не отрывал глаз, когда я изо всех сил двинул его дверью. Глухо
стукнуло, он отлетел в другой конец комнаты. Я заспешил за ним, присел,
кряхтя, вытащил из его кобуры пистолет.
Терещенко застонал и открыл глаза, здоровенный мужик, пальцы сперва
метнулись к голове, там темные волосы начали намокать от проступившей
крови, морщился. Я приставил дуло пистолета к его боку:
- Тихо. Ни звука.
Он смотрел на меня неверяще:
- Вы не посмеете...
- Я? - удивился я. - После того, что я сделал с дачей Покальчука?
Его зрачки расширились, а губы посерели. Осевшим голосом прошептал:
- Там был взрыв подземной газовой магистрали...
- Точно, - согласился я. - Только я выбрался, а остальные... Правда,
могли бы выжить, если бы не пули из моего автомата... А сейчас
промахнуться труднее.
Он посерел уже весь, на лбу выступили капли пота. Прошептал в страхе:
- Вам отсюда не выбраться!
- Так что теряем? - спросил я почти весело. - Нам жизнь не дорога, а
вражьей милостью мы гнушаемся!
Он понял правильно, что я говорю о себе и президенте, который обещал
пустить себе пулю в лоб, ствол пистолета упирался ему в бок, я постарался
давить сильнее, чтобы чувствовалась рука сильного мужчины, хотя от усилий
кисть затекла, а ладонь уже вспотела.
- Что... что вы хотите?
Он был сломлен, этот червяк, живущий по современным законам "не будь
героем". Безропотно, как русский солдат под дулами автоматов чеченцев, он
вскинул руки и медленно поднялся.
- Руки опусти, - велел я. - Опусти, но не дергайся. Сейчас мы выйдем
отсюда. Ты держись так, словно мы уже о чем-то договорились...
Стелла прервала:
- Это не сработает. Никто не уполномочен вывести или вывезти вас с
базы. Во-вторых, любой заметит, что его ведут под пистолетом. Как бы вы
пистолет не прятали.
- Верно, - согласился я. - Ты со мной или как?
- Лучше бы "или как", - буркнула она, - но мне очень хочется увидеть,
как вас подстрелят!
Терещенко трясло как в лихорадке, зубы стучали. На меня оглядывался
как на страшного камикадзе, а я в самом деле вдруг ощутил, что понимаю тех
русских офицеров... да и не только русских, а всех стран, среди которых не
было только американских, которым казалось позорно кланяться пулям, что в
атаку шли только во весь рост, что предпочитали рискнуть напороться на
пулю, чем пройти по грязной луже...
Машина, как я видел из окна, все еще оставалась у крыльца. Терещенко
обомлел, поняв наконец, на что я решился, вскрикнул:
- Вам ни за что отсюда не вырваться!
- А кто сказал, что я хочу вырваться?
Он весь был раскрытый рот:
- Но...
Он все еще таращил глаза на машину президента, когда я со всего
размаха опустил рукоять пистолета ему на затылок. Никогда в жизни не бил
человека по голове... пистолетом, не знал, как дозировать удар, потому
ударил посильнее. Хрустнуло, словно проломил яйцо страуса или динозавра.
Терещенко без звука грудой блестящих тряпок и погонов рухнул на пол, а на
рукояти остались красное, липкое, даже прилипли волосы.
Я гадливо вытер о неподвижное тело, убил так убил, хорошие люди как
мухи мрут, Высоцкий и до половины не дожил, а этих совсем не жалко, их на
земле семь миллиардов.
Мы вышли в коридор, Стелла на ходу запахивала разорванное платье. Я
кивнул, сюда, повернул, затем толкнул дверь, оказался в небольшой комнате.
Не потому, что запомнил дорогу или твердо знал, что так надо идти, а все
то же чутье, люди предсказуемы, строят одинаково как муравьи или того хуже
- пчелы.
В комнате один офицер уныло тыкал пальцем в клавиатуру, мучительно
разыскивая буквы, словно они были чертами и резами. На экране простенький
"Лексикон", хотя монитор семнадцатидюймовый, а процессор - Пентиум-200,
судя по огоньку.
Я поднял пистолет. Офицер вдруг встал, зевнул, прошел к столу дальше
и взял в руки большую коробку.
- Эй, - сказал я негромко.
Он нехотя повернул голову, краем глаза увидел Стеллу в разорванном на
груди платье, рожа пошла в стороны, как у чухонского кота, но когда увидел
направленный ему в лицо пистолет, рожа разом вытянулась, как у тульской
козы. Я старался держать нацеленным в глаз, ибо так страшнее, хотя какая
разница куда ударит пуля: в лоб или глаз.
- Очень медленно, - произнес я негромко, - очень медленно иди к столу
и положи то, что в руках.
Он, как большая рыба в плотной воде, повернулся, сделал два шага и
остановился перед столом. Пакет все еще был в руках. Вроде бы ничего не
замышляет, слишком ошеломлен, но почему...
Черт, он же ждет, что я зайду сзади и быстро обыщу его. Так это
профессионально похлопывая по бокам, ногам, даже заведу их за грудь... Ну
да, если опущусь, чтобы проверить, нет ли пистолета или ножа привязанного
к лодыжке, коленки хрустнут так, что он подумает, будто я выстрелил. Да и
подняться будет не просто.
- Клади, клади, - произнес я как можно снисходительнее, - то, что при
тебе, пусть останется. Помни только, если подумаешь дернуть хоть
пальцем...
Он побледнел, на лбу выступили крупные капли. Похоже, он предпочел
бы, чтобы я отобрал весь арсенал. Страшно знать, что палец уже до половины
нажал курок, а черное дуло смотрит тебе в затылок.
- Я все сделаю, - прошептал он умоляюще. - Я сделаю все! Только не
стреляйте...
Я не стал спрашивать, где его офицерская честь, какая честь о мире
демократии, только выразительно посмотрел на Стеллу, вот видишь, сказал
требовательно:
- Ключи.
Он замялся:
- Они у старшего...
- У тебя есть запасные, - сказал я уверенно. Он сам мимикой и тоном
подсказал, что ключи у него есть, даже не в сейфе, не в столе, а в
кармане. - Быстрее!
Пистолет чуть приблизился к нему. Офицер отшатнулся, пальцы дрожали:
- Я сейчас... сейчас!.. Они у меня в правом верхнем кармане!.. Я
сейчас их достану!.. Только не стреляйте!.. Я лезу за ключами!
Ключи начал вынимать так медленно, что я едва не гаркнул, чтобы не
спал на ходу. Он так панически боялся выстрела, что двигался как в
сверхзамедленной киносъемке.
Я жестом велел повернуться, ударил рукоятью, уже не так мощно,
подхватил со стола ключи и был у двери раньше, чем тело рухнуло на пол.
Стелла выскользнула следом.
Ночь чернее дегтя, звезд нет, а страшные прожекторы, что как
слепящими лазерными лучами обшаривают территорию базы, выхватывая из
темноты марсианские конструкции, делали тьму еще гуще, страшнее.
По всему полю царила неразбериха и радостная суматоха. Похоже, до
последней минуты никто не верил, что Кречет решится в такое опасное для
него время отправиться на маневры. Переворот готовился с учетом того, что
надо бороться здесь, суметь преодолеть страх перед свирепым генералом, а
сейчас, когда кот далеко, на столе пляшут даже самые трусливые мыши.
Похоже, я рассчитал в самом деле все точно. За исключением того, что
именно перепутает Терещенко, и что не так поймет глава переворота. В
результате, когда мы выбрались за ангар, туда подъехал джип, сзади сидели
двое, в одном я едва угадал Терещенко, его перевязанная голова белела в
ночи как капустный кочан, но второго различить не мог, хотя был уверен,
что с ним уже встречался и разговаривал.