весит как гранатомет.
- Он и бьет как гранатомет, - утешил Кречет. - Только потому вы живы.
На этих ребятах такие бронежилеты!.. Мы как-нибудь поговорим на такие
умные темы, Виктор Александрович, но сейчас давайте работать. Одно скажу:
мы стремимся вернуть те кодексы, когда человеку будет совестно не то, что
выстрелить в другого человека, но даже сказать обидное слово.
- Тогда меня совесть загрызет.
Он развел руками, сомневался, что меня она даже укусит, еще раз с
видимым удовольствием оглядел мой заплывший глаз, разбитую скулу:
- Вас еще не видели Яузов и Коган?
- Нет.
- Покажитесь, - посоветовал он.
- С чего ради?
- У них был трудный день. Я сорвался, наорал... Пусть хоть что-то
будет радостное за день.
Остаток дня я доработал, а в лихорадке и суматохе нашей работы почти
забыл про разбитую скулу. Тем более, что личный лекарь президента все-таки
вколол мне какую-то гадость, жжение прекратилось, я ощутил себя бодрее, а
заживление, как меня заверили, пойдет как на собаке. Да не породистой, те
изнеженные, а на простом двортерьере.
Только когда поздно вечером я, почти ничего не соображая, выходил из
здания к поджидавшей меня машине, меня догнал Чеканов:
- Вы уж простите, Виктор Александрович, что так случилось!
- Да ладно, - отмахнулся я. - Я же сам виноват, обязан был вам
позвонить. Вы предупреждали.
- Но все же, - не сдавался он. - Я должен был предусмотреть все. И
даже вашу ученую недисциплинированность, рассеянность... Но, честно
говоря, вы нас всех повергли в шок, Виктор Александрович!.. Я слышал, что
вы что-то вроде современного Ломоносова! Или Пифа... Пифагора, вот. Раз -
и любая проблема у вас уже без одежки. Бери и пользуй.
- Мне далеко до Ломоносова, - сказал я скромно, - тот ломал по две
подковы разом. А Пифагор так и вовсе трехкратный чемпион Олимпийских игр в
кулачном бою!
Я чувствовал, как он смотрит вслед с открытым ртом. Похоже, этот
бывший чемпион мира по боксу в самом деле великих деятелей науки и
культуры представляет такими, какие те на школьных портретах! Зря я
брякнул непотребную правду. Народ, как говорится, до нее не созрел.
* ЧАСТЬ 3 *
Глава 39
Кречет сказал очень серьезно:
- Виктор Александрович, я не могу вам приказывать, так как вам
удалось отвертеться от армии... Много дали в лапу?.. А то бы призвал
сейчас, одел бы погоны: встать-лечь, упал-отжался... Даже не могу просить
какое-то время не выходить из дома. Понимаю, собачке надо гулять, вызывая
справедливый гнев соседей своими кучками под их окнами... Но на некоторое
время я пересажу вашего шофера за руль своего автомобиля. Черт, надо будет
заказать еще хотя бы один...
- А в чем будете ездить вы? - удивился я.
- На танке.
- По Москве? - удивился я. - Прорвалось все-таки генеральское!
Он засмеялся:
- Здорово бы! Но пока только по танкодрому, затем - по ровному такому
полю. Маневры! Надо посмотреть наши мускулы, сможем ли показать зубы
НАТО... Пока только лаем, но пусть видят, что можем и куснуть, если
загонят нас в угол. А они уже почти загнали... Нам нечего терять, как
прозорливо сказал по этому поводу великий Блок.
- Надолго?
- Дней пять, не больше. А то и два-три. За это время, надеюсь, ничего
не случится. Хотя, конечно, пахнет порохом... Не от границ, а из-под двери
любого кабинета.
Я пытливо посмотрел ему в лицо:
- Вы полагаете, что мне настолько опасно оставаться? Тогда, быть
может, отправиться с вами?
Он подумал, отрицательно качнул головой:
- Так будут учебные танковые бои... Правда, стреляют только
холостыми, но грохота и дыма как на Везувии. Даже у меня потом с неделю в
ушах как в Елоховской, а моя голова чугунная, хоть лоб и медный... Да и
Мирошник пусть не сидит. А то оклад о-го-го, а неделю жить на халяву? Нет,
пусть он и возит, а ваш Володя... у него оклад поменьше, пусть пока
пошабашит к зарплате. Они все шабашат.
Глаза его оставались серьезными.
Кленовичичевский примостился на стульчике возле двери, терпеливо ждал
Кречета. Марина принесла и ему чашечку кофе, он рассыпался в извинениях,
не хотел мешать, просил не обращать на него ни малейшего внимания.
Команда трудилась за круглым столом, но небольшие столы появились и
поехать и остаться? Мог ли опубликовать диссидентский рассказ, стихи,
даже Коломиец умел попадать пальцем по клавишам, а Коган и Мирошниченко не
расставались вовсе. Сейчас Мирошниченко сидел за самым дальним столом,
загораживая спиной экран, что-то высматривал секретное, подсчитывал. На
столе Когана два компьютера, он переводил взор с одного экрана на другой,
сличал, хватался за голову, нервно колотил по клавиатуре.
Сказбуш писал, писал, наконец с отвращением отшвырнул листок:
- Черт... Нам так хочется победы русским, что черт знает за что
цепляемся! Кулибин наш - всем Архимедам архимед - ладно, русские слоны -
самые толстые на свете - пусть, русские часы - самые быстрые в мире -
стерпим, но уже с восторгом говорим, что наша русская мафия заполонила
Америку, Европу, что она самая крутая и жестокая, что теснит других
подонков... Тьфу!
Краснохарев поднял голову от своих расчетов, затуманенные глаза
медленно сходились в фокусе:
- Святая правда, Илья Парфенович!.. Раз приехал из России, значит -
русский? Знаем, какие русские понаехали! Разрешение на выезд брали в
Израиль, мол, на родину, а все как один оказались в Бруклине, там ослиной
мочой бензин разбавляют, да мацу без сертификатов продают!
Коломиец услышал смешок, с недоумением поднял голову, понял, сказал с
пафосом:
- Как вы правы, Илья Парфенович! Я, со стороны работника культуры
скажу, что порнозвезды уже заседают в парламенте, дочери профессоров
мечтают о работе проституток, гомосеки уже не просто тоже люди, а чуть ли
не лучшая часть человечества, ибо ломают старую мораль общества... В кино
миллионеры женятся на профессионалках-проститутках, наемные убийцы
оказываются лучше и порядочнее, чем добропорядочные граждане... Бог мой,
до чего же евреи довели мир!
Они посмотрел на Когана, но тот упорно игнорировал окружение. Перед
ним на экране компьютера высвечивались колонки цифр, пальцы Когана бегали
по клавишам калькулятора. Я ревниво покосился на заставку, так и есть,
министр финансов по Интернету влез в свежие документы Международного
Фонда, копается, сличает со своими записями. Ничего секретного, но
протоколы еще не получены, а он спешит увидеть первым. Еще вчера просил
программистов связать его то с той программой, то с другой, а сегодня уже
сам... То-то морда сонная, глаза красные, явно днем работает как министр,
а по ночам учится на хакера.
Сказбуш шумно вздохнул, хотел было углубиться в расчеты, но разминка
показалась короткой, да и что за разминка, если не получил ответный пас,
подумал, сказал глубокомысленно:
- Любой мусульманин принадлежит всему исламскому миру. Что-то вроде
советского человека, который дома как в Белоруссии, так в Армении или
Чувашии. Потому страны ислама так помогают друг другу, потому в Чечне и
Таджикистане сражаются люди разных стран лишь потому, что помогают своим
единоверцам... Когда русский Иван Петров, мусульманин, приезжает в Иран,
Кувейт или Арабские Эмираты, он приезжает к себе домой, на родину, это его
страны тоже! Родины даже. А вот в России все еще чужак, хотя за Россию
проливал кровь.
- Вроде евреев, - согласился Коломиец понимающе. - Те везде дома!
Либо их Христу кланяются да молят бога Израиля их помиловать... либо
президент еврей... надо бы к Кречету присмотреться...
- Гм, у него нос расплющен, челюсть сломана, переносица перебита, -
возразил Сказбуш, - значит, не еврей. Вон какой визг Коган поднял, когда
ты ему палец дверью прищемил? Чуть в оппозицию не перешел!
Чувство юмора у министра культуры было на уровне Эйнштейна, тот тоже
не мог придумать ничего остроумнее, чем показать язык или фигу. А сам
хохотал громко и с удовольствием, когда кто-то поскальзывался на
апельсиновой корке.
Хлопнула дверь, стремительно вошел Кречет, подтянутый и хищный,
словно уже выбрал жертву. С порога поймал, о чем речь, хохотнул, добавил
что-то по адресу министра финансов.
Кленовичичевский поглядел на Кречета с опасливым осуждением, на
Когана бросил сочувствующий взгляд, полный скрытой поддержки. У него с
юмором еще слабее, чем у Коломийца, и он взглядом давал понять Когану,
что, мол, не все в России так думают, здесь кроме кречетов хватает и
голубей. Терпи, когда-нибудь и эту гнусную диктатуру свалим. Не понимает,
что если бы Кречет был антисемитом, то от всех Коганов в пределах окружной
дороги остались бы только быстро высыхающие мокрые пятна, Коган это
прекрасно понимает, потому на каждую издевку президента и его генералов
отвечает двумя, благо люди с погонами кормят не одно поколение остротами и
анекдотами.
И Коган, и министры таким нехитрым способом быстренько отдыхают от
мозговой атаки. Слегка погавкались, и снова мозги как новенькие. Я сам из
"небритых героев", "героев без фразы", как называли наше поколение: "слова
их порою грубы, но самые лучшие книги они в рюкзаках хранят", потому меня
не коробит, когда Кречет называет Когана жидовской мордой, а тот
всесильного президента - держимордой. Если бы они хоть на миллионную долю
процента так думали или считали, что тот, кого обзывают, может принять
всерьез, то раскланивались бы с преувеличенной любезностью, даже грубый
Кречет раскланивался бы, умеет же, видно, раскланиваться умеет каждый
полуинтеллигент или даже грузчик, а вот не раскланиваться надо уметь,
здесь шик, умение и высшее уважение к собеседнику, его уму и пониманию.
Я слышал, как Коган вздохнул:
- Жизнь так коротка, а сколько гадостей успевают наделать кречеты!
Кречет подтвердил:
- Потому что свобода! Уже говорим все, что думаем. Жаль, думаем еще
кто чем.
Краснохарев сдержанно хмыкнул. Сам по своей тяжеловесности и
медлительности шуточками бросался крайне редко, да и вряд ли родил бы хоть
одну удачную, но слушал с удовольствием.
Кленовичичевский заговорил ровно, в голосе слышалась и странная
настороженность, и отчаянная надежда, что президент все-же поступит не
так, как о нем говорят, а верно и справедливо:
- Господин президент... У меня есть сведения, что в наших тюрьмах
дожидаются расстрела двести семьдесят человек.
Кречет кивнул:
- Верно. Но это вовсе не секретные сведения.
- Господин президент, высшая мера отменена почти во всех странах! Нас
не принимают в Совет Европы только потому, что у нас все еще...
- Да знаю, - перебил Кречет. - Но разве в Штатах, на которые вы
молитесь, смертной казни нет? Ничего, наша мафия еще год-два поработает в
этой мирной Европе, так там не то, что смертную казнь, там вовсе военные
режимы введут!.. А у нас, дорогой Аполлон Вячеславович, смертной казни
ожидают только законченные убийцы. Те, кто совершил по несколько убийств.
Не случайных, а намеренных.
Кленовичичевский развел руками. Жалобные глаза за выпуклыми стеклами
очков часто-часто замигали.
- Господин президент! Из этих законченных убийц, так их называют в
прессе, тридцать пять процентов - всего лишь законченные алкоголики. Не
просто пьющие, а алкоголики! Безнадежно больные. И еще тридцать процентов
убийц - это психически больные люди. Вы уверены, что они заслужили
смертную казнь?
- Уверен, - ответил Кречет, непоколебимый, как утес на Волге.
- Их нельзя казнить. Их надо лечить!
