- Почему?
- Так поступают во всем мире, - сказал Кленовичический твердо.
- Во всем ли?
- Если не считать слаборазвитые страны с диктаторскими режимами.
- Такие как США, Китай, - сказал Кречет без улыбки. - Они своих
преступников казнят без жалости!
Я видел, что министры на Кленовичичевского смотрят с любовью и
жалостью. Он прав, абсолютно прав, но все мы живем не на Марсе, где все
поют, а зимы не бывает.
Сказбуш решил придти на помощь Кречету, или же просто не смог
сдержаться:
- А почему этих самых алкоголиков и психически больных мы обязаны
лечить?..
Кленовичичевский задохнулся от возмущения. Смотрел остановившимися
глазами, а Кречет сказал ровно:
- Ребята, подготовьте указ. У нас нет денег, чтобы штат профессоров
нянчился с убийцами, излечивая их от мании убийства. И нет миллионов,
чтобы тратить на таких, когда в стране дети недоедают, учителя сидят без
зарплаты, а нормальные здоровые люди содержат этих убийц, сумасшедших
психопатов... Вы, дорогой Аполлон Вячеславович, живя на облаках,
заботитесь о правах этих убийц... А я, президент, увы, находясь на грешной
земле, забочусь о тех людях, которых эти мерзавцы убили. И они будут
расстреляны!
Кленовичичевский отшатнулся, словно его ударили. Лицо Кречета было
злое, как у волка. Кленовичичевский бледнел, но в то же время в его лице и
фигуре словно бы пробуждалось странное достоинство. Он выпрямился, брови
приподнялись, придавая лицу гордое и слегка надменное выражение. Темные
круги под глазами придавали вид солидного государственного деятеля старых
времен, когда правители все были красивыми и благородными, а не
раскормленными боровами.
Хрипловатым голосом, бесцветным от усталости, но однако же
исполненным непривычного достоинства он произнес:
- Господин президент, я вынужден выйти из состава вашей команды.
Кречет спросил со встревоженным любопытством:
- Что-то случилось?
- Я выхожу, - повторил Кленовичичевский, - только это имеет значение.
Кречет участливо и серьезно поинтересовался:
- Аполлон Вячеславович, вы можете сказать причину?
- Я не согласен с вашими методами правления, - ответил
Кленовичичевский твердо. - Я считаю их диктатурой. Вы нарушили все права,
до которых могли дотянуться.
Глаза Кречета были серьезные, смотрел он с симпатией и грустью.
Развел руками:
- Я понимаю вас, Аполлон Вячеславович. Все же примите мое признание в
глубоком уважении. Если даже мы не сможем работать вместе, то хотя бы
давайте сохраним чисто человеческие отношения. Как-нибудь за чашкой
кофе...
Кленовичичевский прервал:
- Простите, господин президент. Мне, скорее всего, скоро придется
скрываться в подполье. А когда попадусь... у вас, уверен, будет отличная
сыскная служба, какая чашечка кофе у заключенных?
Он с достоинством поклонился, повернулся и, провожаемый нашими
взглядами, пошел к двери. Я ощутил недосказанное, что Кленовичичевский
удержал из вежливости, но что и так читалось по его походке, по старчески
сгорбленной спине: вряд ли даже удастся побыть заключенным. При диктатуре
просто: убит при задержании, застрелен при попытке к бегству... Хорошо,
если не скажут, что убит в пьяной драке собутыльником.
Когда дверь закрылась, Кречет вздохнул, тяжело опустился за стол.
Преодолевая странное оцепенение я заставил себя раскрыть рот:
- Чечня...
Кречет поднял голову, злой и взъерошенный, словно волк с еще
вздыбленной шерстью:
- Что?
- Чечня, - повторил я настойчиво. - Проклятая ненавистная Чечня.
Помните, как всех наших тряхнуло, когда даже на иннагурации их президента
на праздничных столах стояли только минеральная вода и кока-кола?
- Ну? - повторил он почти с угрозой.
Я поморщился:
- Вам бы извозчиком, господин президент... Если хотя бы часть
населения примет ислам, то ровно на столько уменьшится процент
алкоголиков. И пьяниц. И вообще - пьющих. Уже не Горбачев будет следить за
соблюдением сухого закона, на котороый всем наплевать, а сам Аллах, что
все видит, от которого не укроешься.
Он вздохнул:
- Доживем ли? К мусульманству чересчур враждебное отношение, потому
что мусульманство, мол, это вера врага. В России из каждых десяти войн
девять были со странами ислама! Но если появятся русские мусульмане...
подумать только - русские мусульмане!.. Хотя их уже немало. Но, как это ни
дико, первыми русскими мусульманами стали военнопленные, что познакомились
с исламом либо в Афганистане, либо у чеченцев. Приняли ислам не для того,
чтобы облегчить себе участь, кто мешал тут же отказаться, оказавшись в
глубинах России? Но упорно соблюдают предписания ислама, выдерживая
насмешки и преследования со стороны тупых и злобных обывателей. Мне
положили вчера на стол сводки, сколько молодых русских парней приняло
ислам... Мало, согласен. Но, что удивительно, никто не отрекся!.. Ладно.
Сегодня день тяжелый. Надо успеть многое, а с полудня я улетаю на маневры.
Глава 40
Где-то перед обедом Когана вызвали, он ушел, волоча ноги как дряхлый
старик, пропадал недолго, а потом дверь кабинета распахнулась, словно
ворвался регбист, морда Когана сияла так, что его можно было подвешивать
вместо люстры.
- Господин Кречет, - выпалил он, вытягиваясь по-военному, - с вами
настойчиво добивается встречи группа финансистов международного фонда!
Кречет вскинул голову. Покрасневшие от недосыпания глаза были
раздраженные:
- Какого черта?
Коган помялся:
- Сведения непроверенные... Но есть слушок, что хотят предложить
большой кредит под крайне низкий процент.
Кречет, морщась, потер виски ладонями, тряхнул головой, стараясь
придти в себя после второй бессонной ночи:
- И это все?
Коган развел руками. За кредиты дрались, их добивались, предыдущий
президент едва ли не в зад целовал даже финансовую мелочь Запада, только
бы кинули от щедрот пару миллионов под любой процент, а этот тупарь,
солдафон, унтер, даже не повел бровью.
- Есть еще слушок... - сказал он запинаясь, - еще менее вероятный...
- Ну-ну, телись быстрее.
- Поговаривают, что группа финансистов... самых крупных... желает
инвестировать в нашу промышленность некие суммы...
Кречет отмахнулся:
- Суммы-то не плевые?
- Не вышепчешь, - признался Коган.
- В шею, - распорядился Кречет. - Впрочем, в шею не надо. Сбреши
что-нибудь о занятости президента. Ты у нас теперь почти Геббельс! С
Коломийцем шепчетесь? А я встречусь с ними после возвращения из Перми.
Коган дернулся, лицо пошло пятнами.
- Господин президент, вы не поняли... Это колоссальные суммы!
Настолько колоссальные, что я даже не знаю... Я бы сказал, что за этим
что-то стоит страшное, если бы и министр экономики, и директор
Центробанка, и все-все наши виднейшие экономисты не завопили в один голос:
надо брать! Обеими руками. Даже зубами вцепиться.
Кречет неспешно поднялся, распрямился во весь рост. Хрящи в спине
затрещали, словно кистеперая рыба превращалась в человека. Из полированной
поверхности стола смотрела угрюмая опухшая харя. Скажи, от бессонницы,
кивнут, но про себя всякий подумает: с перепоя мается президент. Ишь,
дорвался до власти. Теперь баб гребет, жрет от пуза, по сто бочек коньяка
за ночь выжирает... Скоты. По себе меряют.
- Утопающий хватается за соломинку, - ответил он загадочно.
Коган кивнул, он знал, что утопающий схватится и за гадюку, но по
президенту выходило, что утопает вовсе не он, не Россия, а эти финансисты
Международного фонда? Или даже те, кто за ними стоит?
Марина вошла без стука, как входила всегда, сказала негромко:
- Господин президент...
Кречет дернулся:
- Что стряслось?
- Машина ждет. Прикажете задержать самолет?
- Нет, иду, - ответил он сердито. - Еще и ты со своими шуточками! Не
подкрадывайся так. Когда-нибудь застрелю ненароком.
Коган окинул его оценивающим взором. Что-то президент нервничает так,
что подпрыгивает при каждом шорохе.
Мирошниченко торопливо подбежал к Кречету:
- Только одну минутку! Только одну!
- Давай, - бросил Кречет нетерпеливо. Он бросил быстрый взгляд на
часы, поморщился. - Только без своих преамбул!
Мирошниченко выпалил:
- Нужно создать партию молодых мусульман! А что? Я готов ее
возглавить. Приму ислам, то да се... Понятно, будут выборы, но если
поработать, то выбирают все-таки того, кто все начал. Да и в партбюро...
или просто, бюро, выбирают членов инициативной группы. Можно назвать к
примеру: "Молодая Россия! Или "Россия молодая".
В кабинете наступило ошарашенное молчание, ибо Мирошниченко говорил
без улыбки, он вообще никогда не улыбался, придавленный нелегкой
обязанностью верно информировать общественность о жизни и деятельности т а
к о г о президента.
Кречет оглядел его критически:
- А что?.. Бороду отпустишь... как, растет?.. А то больно белобрысый,
не видно. Чем бреешься?.. А вообще-то, когда зеленую повязку оденешь,
будет смотреться неплохо. Все девки за тобой побегут...
Мирошниченко сказал, подбодренный:
- Только надо для начала деньжат подкинуть! На проведение съезда,
аренду помещения...
Но Кречет уже в дверях отмахнулся, указал на Когана, исчез за дверью.
Нет, был еще один момент до его отлета. Я вышел в библиотеку, что в
соседнем здании, Кречет как раз садился в машину. Опять без охраны,
чудовищно беспечный, словно та великая миссия, которую взвалил на плечи,
должна охранять его сама.
- Господин президент, - сказал я, - на дорожку вам один штришок из
истории.
Он остановился, держась за дверцу машины. По виду его понял, что
мыслями он уже среди ревущих танков.
- Их истории России?
- Нет, Чечни.
Он передернулся, сделал движение сесть в машину, но я бросил коротко,
и он остановился:
- Чечня была христианской. Православной! Вы не знали?.. Тихой такой,
богобоязненной. Но где-то лет двести тому... нет, меньше, чеченцы решились
сменить православие на ислам. И вот мы имеем дело с народом, у которого
характер изменился тоже... В какую сторону, знаете.
Итак, Кречет отбыл на маневры, где-то под Пермью, там ровные, как
танкодромы, места, по сибирски просторные, а вокруг леса - залог
секретности. Уже на следующее утро я заметил охрану. Была и раньше, но
сейчас заметил даже я, привыкший замечать только сдвиги в сознании
отдельных народов, и групп населения, не мельче чем сотня-другая
миллионов.
Хрюка была счастлива, потому что то один прохожий, то другой,
отзывались на ее призыв поиграть, это были крепкие мужчины, и хотя один
был одет как банкир, а другой как панк-рокер, но все выглядели как
опровержение расхожей глупости, что банкиры толстые, а панки - хилые
наркоманы.
Когда мы с Хрюкой возвращались, машина Кречета уже стояла у подъезда.
Мирошник чуть опустил стекло, помахал мне рукой. Я показал жестами, что
сейчас отведу своего страшного зверя, налью воды и сразу вернусь. Видно
было, как он развел руками, мол, не торопитесь, вы ж люди творческие,
особые, вам законы или уставы не писаны, вы можете и задержаться, если
вдруг идея забрезжит или муза позвонит...
Конечно, даже если бы пришла гениальная идея, я все равно бы не сел
за работу, если меня ждет машина. То ли синдром бедности, то ли чрезмерная
вежливость, но я быстро затолкал Хрюку в квартиру и тут же вернулся к
лифту.
Мирошник развел руками:
- Я не думал, что ученые поворачиваются быстрее каскадеров!
