стянул скатерть на пол и лег. Громко захрустели осколки посуды.
Подошла Таня и заревела в два ручья, размазывая ладонями
по щекам синюю краску с ресниц.
-- Что же... это... Леонид Леонидыч? -- спросила она
сквозь рыдания.
-- Это... конец,-- ответил он тихо.-- Проснулась не только
человеческая память, но и звериная. И этот процесс
продолжается. Инстинкты далеких предков полностью загасят
искорку разума... Ибо разум существует ничтожно мало... Значит,
этим путем идти нельзя... Как видишь, Таня, отрицательные
результаты тоже дают пользу.
Но шутка получилась слишком горькой, Таня заплакала еще
громче. Где-то истерически звонил телефон, в лаборатории
появились незнакомые люди.
В течение дня Захаров или то, что осталось от его
личности, метался с ревом по опустевшему помещению, злобно
скалил зубы. Передвигался скачками, попадаться ему на глаза
боялись. Постепенно он покрывался шерстью.
Говорков подозвал Раппопорта.
-- Смотри, в этом сейфе находится вся документация.
Чертежи, расчеты, записи опытов, протоколы испытаний, словом,
все, что понадобится для нового поиска. Продолжать тебе. Возьми
ключ.
-- Леонид Леонидович...-- прошептал Раппопорт потрясенно.
В глазах у него стояли слезы.
-- Запомнил? Ну дай обниму тебя напоследок!
Уже на выходе он обернулся и увидел покрытое шерстью
животное, которое медленно опускалось на четвереньки.
А на улице бушевала весна. Теплый ветер обрывал лепестки
абрикосового цвета и щедро усыпал ими высохший тротуар. По
разлинованному асфальту прыгали веселые маленькие человечки,
пахло свежей зеленью.
И горько уходить такой весной... Он теперь знал, почему
эволюция не позволила передавать знания по наследству. Стать
высокоорганизованным мог только вид, готовый получать новые
знания, даже ценой жизни.
ЕЩЕ НЕ ВЕЧЕР
Через дорогу на детской спортивной площадке одинокий
парнишка бросал мяч в баскетбольное кольцо. Он все бросал с
середины площадки, надеясь попасть в корзину.
Начинало темнеть. Если у парня хватит упорства, то еще до
темноты он добьется своего. Похоже, что это тренируется будущий
чемпион, и я желал ему достичь успеха раньше, чем погаснет
последний луч солнца, а сам проскользнул в сборочный цех, стена
которого закрывала горизонт. Машина стояла прямо в центре.
Всего три метра в ширину и два в высоту. Толстенный слой пыли,
накопившийся на поверхности за полгода после сборки, лежал
серым бархатом на поверхности машины, на ее панелях. Легкое
пластиковое кресло, несущая рама на поддоне с атомными
элементами питания.
Сердце у меня колотилось, когда я встал на ступеньку,
взглянул на панель управления. Машиной ни разу не пользовались.
Классический случай, когда изобретение уже сделано, но им не
воспользовались. Идут дебаты уже полгода. Есть такое
изобретение, которое представляет опасность. Автомобили
передавили больше народу, чем погибло в войнах, но никто от
автомобилей не отказывается. А эта машина -- особого рода...
Я осторожно опустился на сидение. На приборах все в
порядке. Тут же армейское снаряжение: у него повышенный запас
надежности. Я не мог опровергнуть все доводы, брошенные против
машины, но я верил в это изобретенное и хотел испытать себя.
Моя рука легла на панель управления, палец замер над
клавишей "Ход". Вернусь, получу строгача с занесением. Во рту у
меня было горько. Каждый час приносит сообщения о новых
кризисах: военных, экологических, демографических, и эти
кризисы все ужаснее. Любая минута может оказаться последней в
истории, а ученые мужи все спорят.
Машина послушно включилась. Загорелись контрольные
лампочки. Сидение слегка дрогнуло. Мелькнул свет, на дисплее
пробежали полосы и вот экран засветился. Я набрал 2065-й год,
т.е., на стол лет вперед.
Зал преобразился. Стало гораздо просторнее. Проявились
силуэты громоздких компьютеров, растворилась перегородка,
отделявшая уголок для вспомогательной лаборатории. В сумерках
проступала старинная мебель.
Чего я хотел? Не знаю. Просто верю в это чудовище
человеческого разума.
Постоял, прислушался. За окнами рассвет, тишина. Четыре
часа утра. Время для воров и лазутчиков.
В коридоре под потолком засиженная мухами тусклая
электрическая лампочка. Провод тянулся под потолком. Через
каждые два-три метра провод был закреплен на белых фаянсовых
изоляторах.
Тишина. Оглядываясь на зал, где едва гудела машина, я
пошел вниз по широкой мраморной лестнице. Старинные тяжелые
двери неохотно выпустили меня на улицу. Я ощутил неясную
тревогу, но еще не понял ее источника.
Улица была пустынна. За квартал от цеха вышло два
человека, да еще на дальнем перекрестке усердно работал метлой
дворник. Улица казалась устаревшей и одновременной странно
новой... Тротуар покрыт серым неопрятным асфальтом, в котором
более светлыми пятнами виднеется галька размером с куриное
яйцо. Проезжая часть вымощена булыжниками разного размера и
формы.
Схожу со ступенек на тротуар. Делаю шаги к двери. Вдали
раздался низкий вибрирующий звук. Что-то знакомое в нем, хотя я
уверен, что никогда вот так не стоял и не слушал... Заводской
гудок?
Из домов все чаще выходили люди. Одеты почему-то по моде
30-х годов, если верить старой кинохронике. На меня
посматривали удивленно. Двое рабочих даже остановились,
пошептались, и я почувствовал их враждебные взгляды. В этот
момент, громко звеня, на улице показался трамвай.
В детстве я еще застал трамваи: обтекаемые, словно
пневматические снаряды, но этот оказался больше похож на
старинный дилижанс. Вместо автоматических дверей зиял широкий
открытый проход, лесенка вынесена далеко за вагон. На
ступеньках висят гроздья пассажиров, хотя в салоне достаточно
места.
Оба рабочих, не дожидаясь пока трамвай подкатит к
остановке, бегом догнали и запрыгнули на ходу, ухватившись за
поручни. Я проводил их ошалелым взглядом, прежде чем зародилась
догадка
Яркая вспышка полыхнула в мозгу.
Наискосок через улицу стоит серый ничем ни примечательный
домик. Двухэтажный. Я был в третьем классе, когда приехали
большие машины, разбили этот дом в щебенку, убрали мусор, а
через два месяца там уже стояло новенькое двенадцатиэтажное
здание...Правда, мне тогда казалось, что снесли плохой дом, а
построили хороший, на самом же деле выстроили типовую панельную
многоэтажную хибарку.
Из-за угла выбежал милиционер. Он был в белом кителе без
погон, в хромовых сапогах и брюках галифе. Грудь перепоясывали
ремни, на поясе висела кобура, откуда торчала рукоятка нагана.
Милиционер заспешил ко мне! Рука его была на кобуре.
Увидев, что я не пытаюсь скрыться, он сбавил шаг, но глаза
по-прежнему смотрели на меня! В упор с явным
недоброжелательством.
Я встретил его широчайшей улыбкой:
-- Виноват!.. У нас была только одна заповедная улица --
Арбат, а вы реставрировали целый микрорайон?
Милиционер приложил руку к козырьку:
-- Гражданин, пройдемте.
-- С удовольствием,-- ответил я.-- Куда угодно. Может
быть, я помешал киносъемке? Это непростительно!
Милиционер не ответил. Он даже не снял руки с рукоятки
нагана. Мы прошли через два квартала, поднялись на крылечко
здания, где висела табличка "Районное отделение милиции..." Я
заметил, что прохожие по-прежнему бросали на меня удивленные и
даже враждебные взгляды. Сами были одеты как статисты для
боевика о становлении ЧК.
Начальник милиции был занят настройкой допотопного
приемника. Огромный ящик, окошко динамика затянуто цветным
ситцем, только две ручки -- ни за что бы не догадался, что это
приемник, если бы не услышал хриплые звуки: "Все выше, все выше
и выше..."
-- Анахронист? -- спросил быстро капитан.-- Так-так...
Влияние гнилого Запада, где полно анахронистов и гангстеров...
Садитесь, гражданин. А ты, Громобоев, иди на пост. Крупную
птицу поймал!
-- Я хотел попасть в 2065... ошибка...
Громобоев козырнул и вышел. Я сел на шаткий табурет,
чувствуя радостное недоумение. Чудеса! А может, люди смогли
превратить целый район Москвы в тихий заповедный уголок 30-х
годов?
Стены обклеены карикатурами на акул империализма,
лозунгами в защиту негров, графиками о достижениях народного
хозяйства, плакатами типа: "Болтун -- находка для шпиона",
"Враг подслушивает!"...
На столе антикварный телефон, рядом стеклянный чернильный
прибор. Массивный, украшенный серпом и молотом, с подставкой
для ручек.
-- Итак,-- сказал капитан после продолжительного
молчания,-- рассказывайте. Кто вы и что вы? Почему встали на
преступный путь?
Он сверлил меня быстрым взглядом. Игривое настроение не
оставило меня.
-- Произошло недоразумение... Я не анахроник! Нет! Я --
путешественник во времени. Научный сотрудник института высокой
энергии. Доктор наук, родился в 1950 году.
Начальник милиции не отрывал от меня взгляда:
-- Чего ты мелешь?
-- Простите...
-- На дворе 1935 год! А ты кто такой?
Я не испугался. Машина могла передать меня только в
будущее. В прошлое дороги не существует. Даже теоретически.
-- Недоразумение,-- сказал я спокойно, но сердце у меня
дрогнуло.-- Мы идем по течению времени. С какой угодно
скоростью. Но против -- невозможно. Я должен попасть в будущее.
Только в будущее.
Он побарабанил пальцами по столу, даже наклонился вперед,
всматриваясь в мое лицо.
-- Зачем вам нелепая игра? Не сходятся у вас, гражданин,
концы с концами!
Я ощутил смутную тревогу. Начальник милиции серьезно
нахмурился.
-- Ничего не понимаю,-- я тряс головой.
-- Вы шутник,-- сказал капитан ровным голосом,-- Я родился
в 1985 году. Сейчас мне, как и вам, 50 лет. Какой сейчас год?
Естественно, 1935-й.
Комната пошатнулась у меня перед глазами.
-- Как же так? -- я вскочил с табурета.-- Не может же
время идти вспять?
Начальник милиции опустил глаза, сзади кто-то резко ударил
меня по плечу, я сел на табурет.
-- Да время идет вспять! Не знаю, что заставило вас вести
нелепую игру, но чтобы покончить с нею, я напомню вам: спасение
всего человечества в том, что время идет вспять! Так идет оно
по постановлению Комиссии, под которым поставили подписи все
государства. Мы не знаем прошлого, мы знаем только будущее. Я
родился в 1985-м, и тогда уже было страшное время! Человечество
каждый миг могло погибнуть. Не только от перенасыщения атомным
оружием, но всего-всего...
-- Но где же вы живете? -- прошептал я, еще не веря тому,
что он говорит.-- Я пережил трагедию мировой войны! Неужели вы
о ней не слыхали?
-- Нет...
-- Как же вы... Как живете?
Глаза начальника милиции были усталые, почти
страдальческие:
-- Мы смотрим в будущее, у нас есть уверенность в
завтрашнем дне, ибо сейчас 17 мая 1935 года. Завтра будет 16-е,
а послезавтра -- 15-е. Все мы читаем уже собранные комплекты
газет и журналов, знаем, когда убирать эти телефоны, когда
отказываться от трамваев и перейти на конку. Изменения
происходят медленно и безболезненно. Мой внук вообще не будет
знать о кино и телефонах. Его не опечалит потеря того, о чем он
не знает. Зато мы наслаждаемся беспрецедентной уверенностью в
завтрашнем дне! К тому же, заранее видим допущенные ошибки.
Второй раз уже не повторяем.
