-- И как же? -- спросил я еле слышно,-- мне бы хотелось...
Он строго взглянул на меня. Вспомнил, что я какой-то
анахроник. Оказывается, встречаются эгоистичные одиночки,
отказывающиеся пятиться в прошлое.
-- Это решать не нам,-- ответил он сухо.-- Был черновик
пути. Удачный или неудачный -- решать опять же не нам.
Я молчал, не в силах сразу понять и разобраться в
обрушившейся на меня лавине. Начальник милиции поднялся,
аккуратно заправил гимнастерку за ремень. Я тоже поднялся, и
тотчас же в кабинет вошел рослый и здоровенный милиционер с
нашивками сержанта.
-- Ваш адрес? -- спросил начальник милиции отрывисто,
словно выстрелил.
-- Адрес? -- переспросил я тупо.-- Ах, вас интересует
машина, но она осталась в здании, которое было... будет...
черт!.. где-то там, через дворы...
-- Вавилов,-- обратился начальник милиции отрывисто к
сержанту,-- пойдешь с нами.
Вавилов кивнул. Глаза его держали меня, упреждали каждое
движение. Втроем мы вышли на улицу. Со стороны поглядеть --
идут трое знакомых: Вавилов умело оттирал меня от подъездов и
проходных дворов, куда я мог шмыгнуть в отчаянной попытке
избегнуть заслуженного возмездия.
Вот знакомый цех! Вошли в зал. Капитан милиции удивленно
присвистнул. Машина была на месте и светилась экраном.
Капитан негромко выругался:
-- Что за хлам? Немедленно разломать! Чтоб духу не было!
Безобразие!
Сержант Вавилов огляделся по сторонам в поисках кувалды
или чего-нибудь потяжелее. В то же время он по-прежнему стерег
каждое мое движение... Однако, я не родился доктором наук.
"Неужели?" -- мелькнуло в голове. А сержант Вавилов успел взять
кувалду, чтобы бить по машине.
Я кинулся к машине, сел в кресло и нажал "Ход". Я слышал
крики и выстрел из пистолета...
Тяжело дыша, я почти лежал на сидении. Сердце колотилось.
Все-таки пятьдесят лет, я уже не тот, каким был в двадцать.
Бдительный Вавилов успел съездить меня по черепу, не попал
из пистолета, но сидя в тихом зале у дисплея машины я думал:
это действительно единственный отчаянный шанс спасти
цивилизацию. Организованно отступить в прошлое, миновать тупик,
в которой забежали сдуру и впопыхах, затем уверенно двигаться
вперед, избегая ловушек и конфликтов!
Я всмотрелся в табло. Я очутился в кромешной темноте, если
не считать светящихся цифр на табло. Вокруг меня все те же
стены.
Я сидел неподвижно, не убирая руки с пульта управления.
Вокруг непривычная тишина. Необычная, потому что повседневная
тишина, к которой привыкаешь с детства, состоит из множества не
воспринимающихся сознанием шумов большого города: шорох шин за
окнами, работающий телевизор за стеной у соседа, гудение
холодильника...
Тишина настолько мертвая, что я едва снова не нажал "Ход".
Но я боялся капитана милиции. Далеко-далеко послышался крик.
После двух-трех минут напряженного вслушивания я уже не был
уверен, что услышал именно крик.
Из коридора проникал слабый свет, и я осторожно начал
продвигаться туда, стараясь ничего не задеть по дороге.
В коридоре через равные промежутки на стенах висели
лампадки. Перед иконами. В воздухе пахло горелым маслом,
дышалось тяжело. Если человечество все еще продолжает пятиться,
то сейчас не 2278-й, как показывает табло, а 1722-й год.
Последние годы царствования Петра Великого. Первый год после
окончания войны со шведами.
Впереди послышались тяжелые шаги. Я стоял, как
завороженный, хотя инстинкт требовал круто развернуться и
бежать к машине.
Из-за поворота вышли двое крепких солдат в опереточных
мундирах. Шагая в ногу, они держали на плечах неестественно
длинные кремниевые ружья. Из-под треугольных шляп выглядывали
рыжие волосы, зеленые кафтаны были перехвачены белыми поясами,
а на рукавах огромные снежно-белые обшлага.
Я попятился. В голове сумятица, часть мозга продолжала
деятельно работать, воспринимая картины преображенцев,
гренадеров, семеновцев, и я уже знал, что караул несут фузилеры
лейб-гвардии Преображенского полка.
У ближайшего ко мне фузилера глаза оказались кошачьими. Он
повернул голову в мою сторону, крикнул:
-- Эй, кто там в темноте прячется?
Я поспешно отступил к стене, где тень погуще. Второй
преображенец насторожился, снял с плеча ружье. Первый быстрым
шагом пошел в мою сторону. Правую руку он опустил на эфес
шпаги.
У меня под ногами звякнула какая-то железка, я едва не
упал. Фузилер увидел меня, крикнул товарищу:
-- Васятко! Поспешай, не инакше -- свенский лазутчик!
-- Держи!!! -- закричал второй, бросаясь со всех ног
товарищу на помощь.
Я ринулся обратно. Сзади тяжело грохотали по каменным
плитам сапоги, неудобные мундиры стесняли часовым погоню. Зал
был совсем близко. Я, серьезно напуганный, мчался так, что
дыхание остановилось, а в горле стало сухо.
Оба стража догнали меня уже возле самой машины. Я уловил
движение, резко затормозил, подался вбок, одновременно ударив
локтем. Бравый фузилер с грохотом врезался в блестящую раму
машины.
Я протащил на себе второго часового, ощутил тяжелый запах
жареного лука и копченой рыбы, из последних сил лягнул,
стараясь попасть в уязвимое место.
Вопль, ругань, но руки на моей шее разжались. Я влез в
кресло машины, трясущимися пальцами попал в нужную клавишу.
Сиденье тряхнуло. Мигание слилось в серый полумрак, куда меня
еще занесет?
Противники реформ Петра добились возможности переиграть?
Ведь Петр Великий столицу построили на костях, истощив Россию,
уничтожив в войнах треть населения. А я тут при чем? Но ведь
еще отец Петра пригласил иноземцев, выделил им целый район:
Немецкую слободу, куда бегал юный Петр, но Алексей Михайлович
использовал их как наемных специалистов, которые обучали
русскую армию новому строю.
Воздух начал нагреваться. Голова гудела. Я пожалел, что не
запасся аспирином, выключил машину. Все, довольно!
Открыв дверь, я сел на ступеньке, вдыхая чистый воздух, от
которого мгновенно начала улетучиваться головная боль. Затем
вернулся к машине. Правую руку я держал на клавише, чтобы в
любой момент можно было запустить машину.
Лес. Не Измайловский парк, а дремучий лес из толстых
деревьев с изогнутыми ветвями, которые хищно захватывали
пространство. Деревья напирали одно на другое.
Все еще не отнимая руки от клавиш, я размышлял, куда
нажать, какой год -- впереди или позади? Пробежали цифры: 1724,
1924, 1624, 2024... 1790, 1890, 2090, 1090...
В воздухе деловито звенели пчелы. Передо мной зияло дупло,
откуда доносился аромат меда. Цокая коготками, пробежала
белочка. Я был одинок, и горькое чувство какой-то неотвратимой
катастрофы закралось в душу.
Вдруг что-то страшно рвануло меня и потащило. Я упал лицом
в листья. Грубые руки отпустили меня. Оглушенный и
перепуганный, я не сопротивлялся, только запустил пальцы под
ременную петлю на горле, не давая удушить себя.
Когда мне позволили подняться на ноги, я был в двух
десятках шагов от машины. Мои локти были скручены за спиной
сыромятными ремнями, прямо передо мной прыгал низкорослый, но
очень мускулистый мужик в домотканой рубашке и кожаных брюках
мехом наружу. На поясе у него висел длинный нож, в руках он
вертел дубину.
-- Аткель, приблуда? -- допытывался он.-- От невров или
ляхов?
Один из звероватых мужиков с опаской подошел к машине.
Вдруг раздался свирепый вопль, брызнули осколки аппаратуры. Я
закрыл глаза, ноги у меня подогнулись. Я упал, чернота накрыла
меня.
Вторично я очнулся уже на дощатом топчане. На этот раз
руки у меня были развязаны. В дубовую стену было вбито большое
железное кольцо, от которого тянулась толстая металлическая
цепь, что заканчивалась широким браслетом на моей ноге. Я
прикован к стене!
В сотне шагов сквозь приоткрытую дверь я увидел вымощенную
огромными камнями ровную площадку. Посреди лежал валун с
плоской поверхностью, перед ним деревянный столб. От подножья и
до вершины столба поднимался сложный узор, а на самом верху
была вырезана голова идола с выпученными глазами, оскаленным
ртом. Губы были вымазаны кровью.
На солнце поблескивал в луже крови каменный нож.
Послышались шаркающие шаги, в помещение с трудом вошел
щуплый и малорослый старик в длинном белом одеянии. Голова у
него была белая, как и длинная серебряная борода. Он вперил в
меня старческие бесцветные глаза.
-- Слава Перуну,-- сказал он.-- Звидки ты, зайда?
Перед глазами метался дикарь, его дружина крушила хрупкие
приборы, как в замедленной киносъемке разлетались осколки...
Старик выудил из складок хламиды большой ключ. Я в апатии
следил, как он с кряхтением наклонялся, долго возился с замком.
Наконец цепь с лязгом свалилась на землю. Старик с трудом
выпрямился, его глаза остановились на моем лице.
-- Благодарю,-- буркнул я.-- Но я не говорю на
старославянском.
Старик медленно сел на топчан. Его блеклые глаза
слезились, а колени громко хрустнули. Голос у старика был
ровный, слабый, а говорил он, с трудом подбирая слова:
-- Ты знаешь язык посвященных?
-- Язык посвященных?..-- удивился я с тоской.-- Ну да,
кто-то же должен следить за Программой...
-- Я жрец могучего бога Перуна,-- сообщил жрец, подумав.--
Сейчас 994 год...
Слова его звучали странно.
-- Это тайное капище? -- спросил я.-- А еще через два года
вы разрушите последние христианские церкви?.. А потом Перун
уступит место более древним богам?.. Понятно... И до каких пор
будем отступать?
Старик ответил, помедлив:
-- Отвечу как волхв волхву. До первой развилки, как
велено.
Внезапно у меня промелькнула безумная мысль, которая на
миг погасила отчаяние:
-- Может быть, удастся направить цивилизацию не по
техническому пути, который оказался явно не состоятельным, а...
скажем, по биологическому?
Старик пожал плечами:
-- Говорят, это уже пробовали. Это не первая попытка... И
не вторая. Как и не третья. Авось, что-то да получится... пока
солнце еще...
Перед моими глазами встала маленькая фигурка мальчишки
перед баскетбольным щитом. Тоже пытается успеть до захода
солнца... Успеет ли?
ЛЕЗГИНКА НА ПУЛЬТЕ
Это был самый большой в мире радиотелескоп. Размещался он
на искусственном спутнике Земли в идеальных условиях чистого
пространства и был предназначен специально для поисков братье
по разуму. А мы -- лучшие ученые Земли. Так, по крайней мере,
постоянно аттестовала нас пресса, и я не вижу причин с ней
спорить.
Все пятеро мы прилетели на спутник, едва оттуда ушли
последние бригады монтажников. Старшим у нас был профессор
Флемминг, единственный "чистый" астроном в нашем обществе. Я,
например, был специалистом по криогенным низкотемпературным
машинам, в телескоп последний раз заглядывал десять лет тому,
да и то из простого любопытства. Младшим оказался Кацу
Мотумото. И по возрасту и по чину. Правда, по умению владеть
собой, он дал бы немало очков вперед даже Флеммингу, не то, что
нам, более экспансивным натурам. То есть: Хью Дагеру, Моше
Хакаиру и вашему покорному слуге -- Юрию Коваленко.
Теперь к звездам прислушивалось колоссальное ухо нашего
радиотелескопа. А может быть правильнее его назвать
гравитоскопом? Ведь работал он на гравитонах и предназначался
для поиска в подпространстве. Там обычные радиоволны исчезали
без следа. Хотя, пусть будет -- радиотелескоп. Мы с трудом
