осточертело ходить туда, не знаю куда, отыскивать то, не знаю
что. А когда добуду, принесу, мне же этим по голове и настучат.
Приходилось махаться... ну, с очень разными, я тогда думал, что
уж труднее быть никак, дурак!.. я вот сейчас в темноте, весь в
плевках и в собственных соплях, пальцев на одной руке не
сочту... и вообще уже не знаю, пальцы ли это...
Колдун молча скрылся под водой, но Олег не двигался,
чувствовал, что произойдет что-то еще, мудрецы не уходят даже
из жизни, не сказав мудрых слов, и в самом деле: вода
забурлила, медленно поднялась блестящая лысина, выдвинулась вся
голова, а толстые губы промолвили квакающе:
-- Растешь. Дураки уверены всегда.
Олег плюнул, стараясь не попасть на лысину, вот тебе и
мудрость. Еще один такой полет в вихре, и от него останется
пустая шкурка с перемолотыми костями, но иначе, похоже, отсюда
не выбраться... Беркут отправил его если не на верную смерть,
но все же...
Поверхность болота оставалась долго недвижимой. На него с
недоумением смотрели жабы, тритоны, даже протеи. Гнилая вода
поднялась до пояса, в сапоги что-то забралось скользкое и
мерзкое, копошилось, устраивая лежбище под его большим пальцем.
В трех шагах вода забурлила. Ковакко поднялся по грудь,
могучий и широкий, как корыто для свиней. По блестящему телу
сбегали коричневые струйки ила, но глаза сразу уставились на
Олега с холодной враждебностью.
-- Я уже жалею... но слово дал, надо держать. Когда-то я
не был колдуном... Я не знаю, где этот Сосику обитает. И никто
из колдунов не знает! Может быть, он вовсе не на этом свете.
Больно чудная у него страна. Но он единственный, кто держит
свои двери открытыми для всех. Тебя отнесет туда мой старый
друг. Он там бывал, дорогу знает.
Резко, оборвав себя на полуслове, не прощаясь, Ковакко
ушел под воду. Грязная поверхность сомкнулась, ряска
подергалась и застыла, зеленая и плотная настолько, что издали
болото сошло бы за ровный зеленый луг.
Олег с недоумением озирался. На болоте внезапно стало
тихо. Жабы попрыгали в воду, а что потрусливее, сползли в грязь
тихонько, стараясь не брызнуть, не выдать себя плеском,
забились под самые глубокие коряги.
Он оглянулся, чувствуя затылком опасность. Волосы встали
дыбом, он раскрыл рот для крика, но слова застряли в
перехваченном судорогой горле.
Прямо на него падал ночной ужас, какой однажды посетил его
в детстве, когда он метался в жару, а отпаивали горьким зельем.
Горящие, как крупные угли под ветром, глаза уставились с
нечеловеческой злобой, а когти нацелились вырвать замершее
сердце.
Колдун не сказал, где найти Сосику, единственного мудреца,
который берется учить, но когда болотная тварь под Олегом
разогналась, разбрызгивая воду, и прыгнула в воздух, отчего
брызги грязной воды окатили его с головы до ног, она повернула
на юго-восток, пошла резко, словно ее хозяин незримо
поворачивал ей острый клюв в нужную сторону.
Олег скорчился на загривке, терпел пронизывающий до костей
ветер, стучал зубами. Мелькнула мысль, что ни Мрак, ни тем
более Таргитай не страдают, оба живут в свое удовольствие, всем
довольны, они тоже для всех рубахи-парни, потому что живут
просто, как все люди, а людью свойственно жить как траве,
просто и бездумно, что растет, роняет семена, а если уцелеет и
не сожрут коровы, то уронит семена и на следующее лето...
Странная болотная птица, от которой даже в под-небесье
пахло тиной и лягушками, неслась как гигант-ская стрела. Ветер
свистел, закручивался крохотными вихриками, холод начал
проникать под кожу, мышцы застыли. Он чувствовал, как слабеют
руки, а ноги сжимают бока все слабее, колени скользят по
гладким перьям.
Смотрел либо вперед, либо зажмуривался, подошвы проплывают
над крохотными зелеными островками в серо-зеленом мареве, это
уже не степи, а бескрайнее море, далеко же забрался этот
мудрец...
Впрочем, это же и он может сказать, он на месте, а вот все
остальные забрались черт-те куда, некоторые даже в
Гиперборею...
Медленно выдвинулся остров не остров, птица пошла по
длинной дуге вниз, а превратившийся в ледышку Олег закрыл
глаза, чувствуя себя дураком, что не рискнул на перелет в
вихре. Вот-вот руки разожмутся, вот-вот полетит вверх
тормашками. Надо было бы самому обратиться в птаху. Правда, сам
летает как черепаха бегает, да и дорогу ему показывать
труднее...
Тряхнуло, бросило вперед через голову. Он собрался в ком,
ощутил, что летит в стену запахов цветов, душистой травы. По
голым плечам хлестали ветви, затрещало. Он перекатился, завис в
кустах и только тогда открыл глаза.
Вокруг изломанные его падением цветущие кусты, тонкие
ветви с ажурными зелеными листьями и огромные пурпурные цветы,
множество цветов. Из надломов медленно выступают прозрачные
капли.
В стороне хлопнуло раз-другой, пахнуло ветерком. Даже не
поворачивая головы, он ощутил, что болотная птаха не стала
переводить дух в отвратном саду, где нет болота, разбежалась и
взвилась в синеву, напоследок сбив ударами крыльев изящные
лепестки оземь.
Воздух горячий, песок под ним накален, а солнечные лучи
прижгли ласково и нежно.
Он все еще лежал, оттаивая, по телу прошла судорога,
внутри трещали и дробились льдинки, кололи острыми краями. Он
чувствовал, как врезаются иглы, но сразу истаивают, внутри все
еще бьет холодная дрожь, но снаружи со всех сторон идут горячие
волны, разогревают кровь...
Сперва он был глухим, потом в ушах загремели водопады, но
стихли, и когда Олег с трудом сел, с той стороны цветущих
зарослей услышал мелкие старческие шаги.
Он так и сидел, опершись руками позади себя, когда из-за
дальних кустов роз старческой походкой выдвинулся человек в
белом. Его дряблая рука опиралась на посох, и было видно, что
это не просто знак волховского ранга, а необходимость, вроде
третьей ноги.
Олег собрался с силами, встал, а когда старик приблизился,
поклонился в пояс:
-- Прости, что я вломился так неожиданно...
У старика, седого как лунь, лицо было удивительно чистое,
а глаза ясные и светлые. Взор, как заметил Олег, не только чист
и светел, но просветлен, словно этот человек в самом деле
ухитрился найти путь жить в единстве со всем миром, ни с кем не
драться и не кусаться, и, что удивительно, его никто не кусает
тоже.
Непривычно добрые глаза смотрели на Олега приветливо,
по-дружески, словно на любимого племянника, которого видел
последний раз в детстве, а теперь разглядывает с радостным
изумлением.
-- Я слышал, -- сказал Олег с поклоном, -- что ты,
великий, отыскал путь, как сделать людей счастливыми...
Старик светло улыбнулся:
-- Невозможно сделать людей счастливыми, если они того не
хотят. Или им не нравится такой путь к счастью. Но у меня,
верно, есть такой путь.
Сердце Олега часто-часто забилось. Он спросил жадно:
-- Ты смог бы научить?
-- Если захочешь, -- ответил мудрец с ласковой улыбкой.
-- Еще как, -- вырвалось у Олега. -- А что... какую службу
тебе за это?
Старик укоризненно покачал головой. В голосе прозвучали
укор и печаль одновременно:
-- Вижу, ты уже столкнулся с жизнью... Мудрость не
иссякает оттого, что ею делятся. Может быть, приумножается
даже. Если хочешь, я смогу тебя учить...
Грохот ста тысяч барабанов не смог бы заглушить вопль, что
вырвался из измученной, истерзанной груди Олега:
-- Научи!
Над головой удивительно чистое голубое небо, справа и
слева невысокие стены из хрупких цветов, настолько нежных и
беззащитных, что любой дикарь остановится, залюбуется, а потом
робко отойдет, напролом не попрет, это не толстая стена из
бревен или камня, эту стену проломить -- все равно что воткнуть
нож в собственную грудь...
Голос старого мудреца звучал грустно и размеренно:
-- Что может знать варвар, который идет на поводу своих
чувств, а не разума?
Олег поперхнулся, проглотил заготовленные слова. Голос
дрогнул помимо воли:
-- На поводу... Я иду на поводу?
-- Лишь тот человек, -- сказал Сосику, -- что умеет
смирять себя. Так образуется человеческое общество, где
правит... в отличие от волчьей стаи, старый умудренный жизнью
человек, которого даже подросток может прихлопнуть ладонью. В
волчьей стае правит самый сильный! Но потому волкам никогда не
сравняться с человеком... нет, с одним справится даже одинокий
волк, а вот если волчье общество на человеческое...
Олег кивал, сердце колотилось. Мудрец говорил ему то же
самое, что он сам твердил себе постоянно, что говорил Мраку и
Таргитаю, а те только смеялись и отмахивались.
-- Да-да, мудрый... Но что делает человеческое общество
столь сплоченным и сильным?
-- Подчинение, -- ответил Сосику неспешно. В глазах
блеснула насмешка. -- Легко подчиняться более сильному, это
могут и волки. А вот суметь заставить себя подчиниться более
слабому... С виду более слабому, ибо мудрец никогда не бывает
столь силен, как деревенский кузнец. Зверь подчинить себя не
может, но и люди могут далеко не все... Увы, человек тот же
зверь, он ведом чувствами...
Олег воскликнул трепетно:
-- Да-да, мудрый! Ты говоришь божественные вещи! Научи
меня...
Он упал перед ним на колени, обхватил ноги мудреца, такие
слабые и по-старчески высохшие, без сильных мышц, но он, Олег,
в отличие от Мрака, знает, что настоящая мощь человека не в
мышцах ног, как у коня, не в силе рук, как у медведя, вообще не
в силе мускулов, а в той неведомой силе разума, что дадена
только человеку, но и человеки умеют пользоваться лишь
немногие...
Его трясло, он наконец-то нашел, нашел!
Сосику с трудом поднялся, высохшие кости хрустнули. Олег
вскочил с готовностью. Дорожка петляла между кустами роз,
иногда пряталась в густой траве, Олег ощутил влажный воздух
раньше, чем увидел изящный пруд. Вдоль берега, как спины
гигантских черепах, шли плотно прижатые одна к другой массивные
глыбы красного гранита. Темная вода стояла почти вровень с
камнями, половину пруда закрыли широкие мясистые листья.
Сосику кивнул на середину пруда:
-- Здесь полное единство со всем миром. Прислушайся, ты
ощутишь всем сердцем, всей душой.
Его одухотворенное лицо излучало свет, Олег невольно
подумал, что в этом старике жизни больше, чем в встреченных
ранее молодых мужиках, которым бы только поскорее дотерпеть до
старости, чтобы на печь, а молодые чтоб кормили. Не Сосику
черпает силу и молодость из этого сада, а эти все деревья,
травы, цветущие розы подпитываются его силой, его жизнью. Или
же и он, и этот сад поддерживают друг друга, дают силы, мощь.
-- Что нужно делать? -- вырвалось у него нетерпеливое.
-- Научиться терпению, -- сказал мудрец мягко. Глаза его
стали грустными. -- Я сколько и скольких потерял из-за своей...
Молодость хочет всего и сразу, а на этом ее и ловят те, кто
поопытнее. Ослепленные великими возможностями, вы легко
попадаете в ловушки, из которых нет возврата... Вы всегда
готовы на первое же, что приходит в голову, но что приходит в
голову и любому зверю, но недостойно человека...
-- Что это?
-- Вы всегда готовы дать сдачи, -- сказал Сосику невесело.
-- Даже заранее. Даже тогда, когда вам только показалось, что
на вас хотят напасть или чем-то задеть. Вы не успеваете
осмыслить... ибо то, что вам кажется нападением, давлением,
зачастую как раз и несет благо. Увы, дать сдачу легко! Можно
