Земля слегка вздрогнула: раз, другой, третий, затем все стихло,
хотя чувствовалось неспокойствие: собаки тревожно выли и
боялись заходить в конуры, скот мычал, а птицы покинули гнезда.
В самой середине одна из гор, которую называли Черной,
дрогнула и развалилась на части. Огромные скалы рушились в
провал, разбивались в щебень, засыпали подземные пещеры. Иногда
слышно было, как булькает вода в незримых глубинах, но камни
все сыпались и сыпались, пошли даже лавины мелкого щебня и
песка, наконец на месте высокой горы образовался пологий холм,
открыв взору множество остроконечных пиков до самого виднокрая.
Олег, исхудавший как скелет, стоял под защитой каменной
стены. Глаза ввалились, скулы выпирают, грозя прорвать кожу.
Сухие губы полопались от жажды. Взгляд, которым он обвел горы,
был дик и странен, словно этот мир увидел впервые и ужаснулся.
За спиной в мешке лежали свитки, испещренные древними
знаниями. Тогда, испив древней воды, он попросту выбросил кусок
пергамента, что держал в кулаке. Лишь по чистой случайности
взор упал на белеющий ком между камнями, а когда поднял и
расправил, то долго старался понять смысл странных значков, ибо
после глотка старой воды начисто забыл не только все прошлое,
но и умение понимать подобные знаки.
Даже записи на листах делал лишь потому, что хотел
сохранить самые важные заклинания, самые дивные случаи, не
полагаясь на память. Лишь на третьи сутки все же разгадал смысл
значков, ужаснулся, торопливо заполнил листы до конца,
осторожно попил воды из баклажки...
...И мир перевернулся снова. Теперь знаки на пергаменте
показались странными и непонятными, хотя узнавал свою руку, а
вода в подземелье показалась более страшной, чем мертвая вода
подземного мира.
Остаток дня раздумывал, как поступить, но когда от жажды
начало мутиться в голове, а воду из подземного озера пить не
решался, он все-таки выбрался наверх, а гору раздробил и
обрушил, навсегда уничтожив основной источник.
Теперь в мешке за спиной бесценные записи, смысл которых
еще понять бы. Возможно, там величайшие тайны бытия, а
возможно, всего лишь перечисление древних царей, их походов и
восхваление нелепых подвигов. Правда, зачем бы он тогда
записывал, на него не похоже...
С пугающим холодком пришло осознание, что на воду древних
понадеялся чересчур. Не Таргитай же, а трезвый волхв! Должен
понимать, что в лучшем случае получит половину, а то и треть от
ожидаемого. А этот случай явно не лучший...
-- Еды, -- прохрипел он. -- Любой! Пусть даже со стола
бедняка... За всех, черт бы вас побрал...
Тупо смотрел на камни, где ничего не появлялось,
спохватился, начал вспоминать заклятия. С пятого или шестого
раза в двух шагах затрещало, возник нелепый в продуваемых всеми
ветрами камнях ажурный столик с резными ножками, сверкающие
блюда с жареной птицей, ломтями жареного мяса...
Он сглотнул слюну, как зверь, едва не опрокинул, хватал
обеими руками еще горячие тушки, разрывал, обжигая пальцы,
жадно вгрызался, глотал куски мяса как волк и, лишь ощутив
тяжесть в желудке, начал есть как изголодавшийся человек:
быстро, жадно и много.
Когда утолил голод, начал есть просто в угоду аппетиту:
очень уж все вкусно, нежно, сдобрено жгучими травами, острой
солью. И лишь когда еще позже начал есть в запас, что привычно
для любого охотника, который сутками бегает по дебрям, некогда
развести костер, то спохватился, с недоумением и стыдом
посмотрел на пустой стол, где, казалось, пировала голодная орда
степняков.
-- Кой черт, -- вырвалось у него невольно, -- мне-то зачем
наедаться впрок?
Из десяти листков девять оказались все еще непрочитанными.
Возможно, это в самом деле записи о походах, завоеваниях,
перечнях убитых врагов и сокрушенных народов. На прочтенном,
правда, отыскал крохотное заклятие, а когда сумел повторить,
путаясь в жестах и шипящих звуках, в пещере возникло широкое
мерцающее в полумраке зеркало. От его серебристого света
посветлело даже под сводами, Олег с удивлением увидел там целые
гроздья летучих мышей. Все висели вниз головами и смотрели на
него красными, как угольки, глазами.
В светящейся поверхности двигались смутные тени. С правой
стороны возникло красное пятно, а когда он сосредоточился,
рассмотрел горящие дома. Чем больше всматривался, чем яснее и
резче становились образы, возникающие картины.
Он смотрел, смотрел, смотрел...
От зеркала он оторвался, когда в голове послышался
предостерегающий звон. В глазах потемнело, видел только
пугающую черноту, а редкие звездочки гасли...
Все страны, все народы, племена и земли -- клубок кровавых
раздоров, противоречий, разделов и переделов, захватов земель и
власти, свержения сыновьями отцов, братьями братьев, убийств,
грабежей, засухи и недородов, великих и бессмысленных подвигов,
трусости и предательства, роскоши и нищеты.
Из-за края приходили степные неведомые народы, как
наводнение выплескивались на цветущие нивы, оставляя после себя
только пепел да разжиревших воронов. Деревья срублены, дома
сожжены, колодцы засыпаны, а кто не убит -- уведен в рабство.
Но если кочевники оставались на захваченных землях, то
превращались в господ и настолько быстро жирели и забывали, с
какого конца браться за оружие, что уже внуки становились
жертвой новой волны свирепых кочевников, что появлялись
внезапно, жгли, разрушали, убивали, оставляя после себя
безжизненную пустыню.
И снова. И снова. И снова.
Как положить этому конец? Это для Мрака разве интересно,
да и то вряд ли, еще Таргитаю для песен: скачки на диких конях
через ночь, схватки, вопли раненых, тайные подземелья, прыжки с
высоких башен, спальни принцесс, победа в схватке, могучий удар
топора, звон мечей, ликующие крики, пир победы... и так всю
жизнь, из поколения в поколение, из века в век? И несть тому
числа?
Боровик когда-то был самым удачливым охотником. Он
забирался в лесные дебри дальше всех, приносил богатую добычу,
добывал меха и шкуры, и, если бы не огромная родня, которую
надо кормить, жил бы безбедно.
Однажды по первому снегу он собрался на охоту и подошел к
столбу Велеса с просьбой, чтобы тот сумел сохранить его сапоги
до весны, когда переобуется во что-нибудь полегче. Едва вошел с
мужиками в лес, как одно подгнившее дерево внезапно обрушилось,
задело суком, едва не сломав спину. Его увезли на розвальнях,
думали, помрет. Нет, выжил, но не вставал с ложа всю зиму. Лишь
в конце кое-как оправился, стал выходить на улицу, как раз
наступила весна.
Подошел к столбу Велеса, сказал с упреком:
-- Какой ты скотий бог? Ты сам скотина!
Волхв, который следил за неугасающим огнем, сказал сурово:
-- Не гневи бога. Он выполнил твою просьбу. Что ты хочешь,
косноязычный, не умеющий излагать свои желания?
Спина болела, работать в полную силу так и не смог, но лес
знал как никто, начал приносить волхву редкие лечебные травы,
нашел однажды перо жар-птицы, яйца редкой птахи Сирин, отыскал
полянку с разрыв-травой, и волхв постепенно взял его в
помощники, хотя по возрасту Боровик был едва ли моложе самого
волхва. В деревне посмеивались, но однажды, когда в морозную
зиму откуда-то пришла стая невиданных белых волков, огромных и
страшных, он сумел одним заклятием отогнать их прочь, после
чего волхв торжественно посвятил его в колдуны.
Боровик взялся за новое дело с утроенной силой. Его
природная мощь требовала выхода, он вскоре обогнал по умению
своего наставника, а затем колдуны соседних и дальних деревень
признали его сильнейшим.
Сейчас перед Олегом стоял располневший седой старик с
розовым лицом, в котором уже нельзя было увидеть охотника с его
цепким взглядом, а широкие плечи, на которых перенес не один
десяток убитых оленей, стали не так заметны, ибо брюхо свисало
через узкий пояс, на боках наросли толстые колоды дурного мяса,
а широкой заднице позавидовала бы купчиха.
-- Кто ты? -- спросил Боровик приятным мягким голосом. --
И почему пришел ко мне?
Кто бы ни был этот молодой парень, но обращаться с ним
надо осторожно, что-то знакомое в крепкой стати, цепком взоре,
врожденной настороженности и точности движений, что дается лишь
тем, кто родился в опасности и жил с нею рядом.
Олег огляделся, где бы сесть, ноги не держат, тут же стены
раздвинулись и заблистали золотом, деревянный стол преобразился
в роскошный под тремя скатертями, а вместо табуреток возникли
удобные кресла.
-- Благодарствую, -- сказал он. -- Я простой лесной волхв.
Ничего не знаю, ничего не умею. Зовут меня Олег. Вчера я
добыл... гм... узнал... Словом, я могу теперь видеть... хоть и
очень смутно, хоть и очень-очень вблизи... но все же видеть
сгустки той силы, что пропитывает колдунов. Я не искал тебя, я
просто несся... гм... а когда увидел этот голубой свет, я пошел
на него.
Боровик спросил недоверчиво:
-- Это у меня голубой?
-- Я так увидел, -- ответил Олег, защищаясь. -- Может
быть, у меня глаза неправильные. Но я помчался как бабочка на
огонек, и вот я здесь. Я уже знаю, что колдуны друг друга не
любят. Не общаются. Не дружат. Но почему, я подумал, это должно
мешать общей работе?
Боровик осторожно сел за стол напротив. Его глаза не
отпускали лицо молодого волхва, сильное и жестокое, лицо
человека, который не сможет свернуть курице шею, но без
колебаний затопит вешней водой пару сел, если это нужно будет
для создания нового заклинания.
-- Так-так, -- проговорил он настолько мягко, что брови
Олега взлетели вверх, слишком не соответствует голос этого
тучного человека его облику. -- Что за общая работа?
-- Общая...
Олег рассказывал подробно, повторялся и объяснял на
пальцах, но сам удивился, как это прозвучало буднично, коротко
и просто. Настолько просто, что непонятно, почему чародеи не
сделали это уже давно сами.
Боровик сидел с приятной улыбкой на лице, вокруг него
пульсировало незримое для простых людей облако, но Олег
угадывал смутные очертания чего-то неприятного и страшного.
-- Кажется, я что-то понял, -- проговорил колдун. -- Это
интересно... Тебе стоит переговорить с самим Беркутом.
Олег спросил с надеждой:
-- Это кто?
-- О... впрочем, что рассказывать? Сейчас мы попробуем до
него дотянуться.
Каменная глыба скатилась с груди Олега. Он шумно вздохнул:
-- Наконец-то...
-- Что? -- быстро спросил колдун.
-- Я только и слышу, что никто друг с другом не общается!
-- А-а-а... Впрочем, это почти верно. Колдуны не общаются,
не дружат, даже не встречаются. Если увидишь колдунов вместе,
это не друзья, а сообщ-ники.
В голосе колдуна слышалась не то горечь, не то злорадство.
Он стоял лицом к стене, трогал ее, что-то шептал. В глубине
стены появился слабый свет, расширился, вышел наружу и растекся
по поверхности, образовав что-то среднее между окном и зеркалом
в стене.
Олег ожидал, что в волшебном зеркале сейчас появится
изображение, но оттуда выметнулся короткий луч, коротко блеснул
и утонул в противоположной стене. Там в глубине возник слабый
свет, будто за-жгли слишком тонкую лучинку. Огонек был красный,
почти багровый, так и ширился во все стороны: трепещущий, как
крылья бабочки на ветру. Вот-вот угаснет, и Олег невольно
подумал, что вот так и жизни колдунов легко прервать не только
ударом меча, а даже простой палкой!
Свет охватил всю стену. Олег ожидал, что багровый свет
сменится на оранжевый или белый, но в этом багровом тумане
