что-то прохрипеть, но не смог. Его выпученные глаза смотрели то
на шестиконечную звезду, то на ее прекрасное лицо.
Рус удивленно смотрел на Соломона, перевел взор на жену.
Она смотрела на гостя сперва с недоумением и неверяще, затем
медленно и как-то робко произнесла несколько слов на незнакомом
Русу языке.
Соломон побледнел, пошатнулся. Бугай поддержал старика под
руку. Губы Соломона шевелились, наконец выдавил что-то сиплое,
похожее на карканье больной вороны.
Ис заговорила взволнованнее, слова вылетали как камешки
из-под копыт скачущего коня. Глаза ее раскрывались все шире,
там заблестело, внезапно хлынули слезы. Старик раскрыл объятия,
Ис бросилась к нему. Они обнялись, Ис всхлипывала на его плече.
Лицо ее было счастливое и потрясенное.
Рус хмыкнул, покосился на соратников. Моряна
неодобрительно покачивала головой, Бугай вытаращил глаза. Губы
и нижняя челюсть блестели от жира. Он медленно вытер пальцы о
волосы, брови его начали сдвигаться. Рус кашлянул, притопнул
сапогом, но и тогда Ис и старик не разомкнули объятия.
-- Ис, -- сказал Рус предостерегающе. -- Он не признает
гаданий и вообще богов. Значит, он сам колдун.
-- Колдун? -- перепросила Ис счастливо. -- Ох, Рус!.. Нет,
конечно же нет!
-- Тогда что с тобой? Не родня ли?
Он чувствовал злость и растущую ревность. Ис наконец
повернула голову. Рус поразился ее счастливому лицу. Ревность
уколола сильнее. Он задышал чаще, крылья хищного носа
затрепетали.
-- Родня, -- ответила Ис. -- Рус, я так счастлива!
Пальцы Моряны сами по себе ощупали пояс, остановились на
рукояти ножа. Она неотрывно смотрела на черноволосую женщину, и
взгляд говорил, что народ был прав: она либо демон, либо
колдунья. То-то обнимается с колдуном. Не могут у настоящей
женщины волосы быть черного цвета. Да еще такие иссиня-черные,
как у ворона, зловещей птицы!
Старик молчал, даже глаза отвел, и Рус ощутил к нему
смутную благодарность. Чужой волхв понимает, что родня или не
родня, но ничто не изменится. Племя пришло на эти земли, и
сейчас, наверное, даже воля самого князя значит мало.
-- Разве твое племя уцелело? -- спросил Рус резко. -- Ты
меня обманула?
Она вскрикнула, все еще улыбаясь счастливо:
-- Рус, как ты можешь?.. Это не мое племя, а...
родственное. У нас один язык, как видишь. Одна вера, одни
обычаи. Я нашла свой народ!
-- Свой? -- переспросил он.
-- Да!
Глаза его сузились так, что он видел ее и старика как в
узкую прорезь повязки. Горло перехватило, он ощутил, как
ярость, холодная и безрассудная, рвется наружу.
-- И потеряла, -- процедил он так тихо, что она услышала
только шепот, словно змея проползла, гремя щитками по каменному
полу. -- Эй, Буська!
Буська вроде бы и не подслушивал, но вырос будто из-под
земли. Ладони на рукояти ножа, глаза пылают готовностью отдать
жизнь за князя.
-- Вели седлать коней, -- крикнул Рус яростно. -- Слишком
долго сидим, как старухи над пряжей! Пора сравнять ту никчемную
мышиную горку с землей!
Он сам не понял, как отшвырнул оказавшегося на пути Бугая,
навстречу пахнул свежий воздух. Сзади был жалобный крик, но
земля сама побежала навстречу, и он остановился только возле
оседланных коней. Люди поспешно вскакивали на коней. Облик
князя был страшен.
Когда Рус был уже в седле, подбежала Ис. Яркое солнце
блеснуло ей в лицо, но золотой обруч не так блистал, как ее
глаза, когда она устремила взор на Руса:
-- Что ты подумал! Рус, ты князь или мальчишка?
Рядом с Русом гневно всхрапывал Сова, как смеет женщина
вмешиваться, дружинники молчали, но в их молчании Рус ясно
чувствовал осуждение.
-- Что ты хочешь сказать, женщина?
Голос Руса был тяжел, как ледник, и так же холоден. Ис
ухватила одного дружинника за ногу, неожиданно рванула на себя.
Воин растерялся, это обошлось ему дорого: шлепнулся на землю, а
Ис ловко вскочила в седло, подхватила поводья.
Дружинники рассмеялись. Воин вскочил, ругаясь, красный от
гнева, схватился за рукоять топора, но над ним ржали так мощно,
что он в растерянности завертелся на месте. Рус ощутил, что не
может удержать рот от широкой усмешки:
-- Да, у меня еще те воины... Ис, зачем ты?
-- Я поеду с тобой, -- ответила она резко. -- Если
победим, то победим, а если суждено погибнуть, то я погибну с
тобой.
-- Зачем? -- повторил он.
-- Дурак, -- сказала она. -- Потому что не хочу жить без
тебя.
Смешки среди дружинников стали реже. Некоторые подавали
коней назад, будто стесняясь топтаться близко. Рус напомнил,
все еще чувствуя гнев:
-- Но мы идем на твой народ.
-- Я пойду с тобой.
-- Даже если придется его уничтожить?
-- Я пойду с тобой, -- сказала она, -- даже если надо
разрушить свой дом и загасить огонь в своем очаге!
Рус слышал шум крови в ушах, а потом понял, что это еще и
шумят дружинники. На этот раз кричали что-то одобрительное, а
на Ис смотрят с восторгом. Как дети, вспомнил он слова Ис.
Меняют свое мнение десять раз на день.
-- Ты встретила людей своего племени.
-- Рус, я понимаю, что ты думаешь... Но ты спас меня и...
Нет, не то. Это Сова идет потому. Я просто люблю тебя, Рус. И я
пойду за тобой всюду. Даже если ты поведешь меня на костер. Ты
-- мой народ. Не твое племя, а ты. Лично ты. И я никогда тебя
не предам, никогда тебя не обману.
Он вздохнул:
-- Я хочу верить. Иначе кому еще тогда? Да и вообще, стоит
ли тогда жить?
Она подалась к нему, он распахнул руки. Кони с готовностью
сдвинулись боками. Она прижалась к широкой груди. Ее мощно
колыхало большое горячее сердце, и Ис закрыла глаза. Это было
ее место, и нигде она не чувствовала себя в большей
безопасности и уюте, чем в его могучих объятиях.
Глава 24
Соломон, еще когда садился в повозку, видел, как конные
отряды скифов ринулись на град... но проскакали вдоль стен и
понеслись дальше на север.
Он вздохнул, подергал вожжи. Лошадь очнулась от тяжких дум
о нелегкой доле упряжных, тоже вздохнула и медленно потащила
повозку обратно по дороге в град.
На стенах над воротами теснился народ. Соломон чувствовал
подгоняющие взоры. Все со страхом и нетерпением смотрели, как
медленно бредет старая лошадка. Ворота открыли загодя, скифов
поблизости нет, но за въехавшей повозкой закрыли с той
поспешностью, что лучше всего говорило о страхе перед гоями.
Гвалт со всех сторон поднялся такой, что Соломон, морщась,
вскинул обе руки:
-- Я все скажу!.. Я расскажу все! Но сперва я должен как
можно быстрее переговорить с Иисусом... где он?.. с кузнецами,
охотниками.
Из толпы раздались нетерпеливые крики:
-- Что за народ? Что хотят?
-- Кто они?
-- Зачем пришли?
Соломон поклонился, челядины помогли выбраться из повозки.
Отвечать не стал, кричат от страха и растерянности. Видят же со
стен, что за народ и чего хотят, но жаждут, чтобы опроверг,
сказал, что все по ошибке, дикий народ сейчас снимется и уйдет
дальше...
Челядины и домашние помогли подняться на крыльцо, ввели
под руки в большую комнату. Жена и дочь хотели отвести к ложу,
но указал на стол, где лежали старые книги, свитки бересты. Его
отпустили, когда он тяжело опустился в кресло. Закрыв глаза,
чувствовал, как бережно подкладывают под спину и бока мягкие
подушки.
Только-только усталое тело благодарно расслабилось, как за
дверью послышались тяжелые уверенные шаги. Соломон ощутил, как
в желудке возникла боль. По шагам слышно Иисуса, умелого
охотника, отважного борца с дикими вепрями, сейчас же взявшего
на себя оборону стен. Раньше он ходил настолько неслышно, что
мог подкрасться к оленю и вонзить в него нож раньше, чем тот
отпрыгнет, сейчас же в походке появилась гремящая напористость.
Соломон поднял голову, Иисус небрежно захлопнул за собой
дверь.
-- Мир твоему дому, ребе.
-- И тебе, сын мой.
Иисус сел за стол напротив. Лицо было изнуренное,
постаревшее, под глазами пролегли темные круги. Коричневые
глаза, однако, блестели грозным огнем. В комнате словно бы
повеяло свежим, но холодным ветром.
-- Какие новости, ребе?
-- Кое-что удалось узнать.
-- Они в самом деле пришли захватить наши земли?
-- Откуда знаешь?
Иисус ответил уклончиво:
-- В нашем мире плохие новости расходятся быстрее хороших.
Его кулаки лежали на столешнице. Не такие огромные, как у
скифов, но сухие и твердые, как корни старого дерева. Соломон
ощутил недоброе предчувствие. Старший охотник быстро и умело
налаживает оборону града, но что-то в этом пугало и тревожило
Соломона, а что, понять не мог, отчего на душе становилось еще
тревожнее.
-- Ты был прав, -- сказал Иисус, -- когда заставлял
подновлять стены, когда настоял, чтобы выкопали второй ров. Но
сейчас, когда надо все силы бросить на войну, ты еще ведешь
какие-то переговоры с дикими гоями!
-- Переговоры дают нам время, -- возразил Соломон. -- А
для нас каждый день дорог... К тому же разве наши люди дни и
ночи не перековывают орала на мечи? Не учатся вонзать копья в
живого человека? Ты очень быстро превращаешь огородников в
воинов.
Иисус горько усмехнулся:
-- Если бы! Им недостает жестокости.
-- Жестокость никому не нужна.
-- Пусть не жестокости, -- поправился Иисус, -- но они в
самом деле слишком уж не выносят крови. Однако к гоям надо
относиться как к свиньям, которые опустошают наши поля. И
убивать их так же безжалостно и недрогнувшей рукой.
Снова холодок страха пробежал по спине Соломона. Когда
Иисус сжимал кулаки, его руки напрягались, на плечах вздувались
мышцы, он выпрямлял спину, а в лице появлялись злость и
гордость. Он становился похож на скифа. Быстрый и сильный, он
едва ли не единственный мог с ними драться на равных.
-- Безжалостно... -- повторил Соломон. -- Да-да,
безжалостно... Как они, так и мы. Древняя библейская мудрость:
око за око, глаз за глаз, зуб за зуб... Пожар затушили?
Иисус отмахнулся:
-- Пустяк. Слишком близко поставили кузню к сараям. Да и
народ новый, неопытный. Мы соорудим сотню новых. Кузнецы теперь
даже ночами перековывают мотыги в боевые топоры. Скоро у меня
умелых бойцов будет впятеро больше! И тогда дадим кровавый
бой... Мы истребим их как сорную траву. Мы усеем ихними телами
наши поля, вороны выклюют им глаза, а черви доедят то, что
оставят им волки!
Он тяжело дышал, кулаки сжимались так, что кожа на
костяшках скрипела. Боль в желудке Соломона стала острее, а
между лопатками стало холодно, будто в спину вонзилась
сосулька. Ему все больше казалось, что перед ним сидит сильный
и уверенный в себе потомок Гога.
-- Тебе снится слава другого Иисуса, -- сказал он с мягким
упреком. -- Иисуса Навина, который по крови и трупам привел наш
народ в землю обетованную...
-- Разве то не была дорога славы?
-- Увы, сейчас не ты привел народ, а этот дикий вождь.
Таких же диких, голодных и отчаявшихся людей, какими были наши
предки, когда вышли из пустыни к землям Ханаана. Сейчас он --
Иисус, а мы... мы должны придумать достойный выход. Мы не
ханаане и филимистяне: мы знаем, что произошло, и не хотим,
чтобы такое же случилось с нами.
В черных, как спелые ягоды терна, глазах Иисуса на миг
вспыхнуло раздражение. Соломон покачал головой, Иисус отвел
взор.
-- И еще, -- сказал Соломон мертвым голосом, -- то, что
они пришли, еще не самое худшее... Эти люди не питают к нам
особой вражды. Такие народы уничтожают других лишь потому, что
