бег. Сердце колотилось так часто, что едва не разрывало грудь.
Дыхание вырывалось со свистом, горло пересохло. Ноги стали
тяжелые, он едва тащился, проклиная свою внезапную слабость.
Месяц поднялся ясный, отмытый, но, поднимаясь выше,
становился все бледнее, блеск его ослабел. Перец слышал свое
тяжелое дыхание.
Из последних сил он взбежал на пригорок, за которым
открывается вид на родную весь... Он остановился, будто его
схватила и сжала гигантская рука. Из груди вырвался
нечеловеческий вопль, что перешел в волчий вой.
Из черного пепелища торчали обгорелые каменные печи,
кое-где дотлевали балки. Ветерок раздувал остатки углей, от
пепла несло теплом, но кроме пепла и гари, не осталось ничего.
Сгорели даже ограды, а поля и огороды вытоптаны нещадно, скот
скифов сожрал все, а что не сожрал, то вбил копытами в землю.
Бледная луна равнодушно висела над пепелищем. Мертвый свет
зловеще и предостерегающе оттенял руины, черные трубы уцелевших
печей. Дико и страшно торчал остов обугленной ветлы,
раздвоенный на конце, словно воздевший в отчаянии к небу
руки...
Из-под ног вздымались серые облачка пепла. Он тащился,
чувствуя себя слабым и старым. Корочка золы с легким треском
лопалась под ногами, хищно проглядывали багровые угольки. Все
расплывалось перед глазами. Он не сразу понял, что это бегущие
слезы туманят взор. Где богатые дома, просторные сараи, загоны
для скота, добротные конюшни?
На месте его дома торчал обгоревший остов печи, черный и
разрушенный наполовину, будто чудовищный кулак ударил с небес,
расколол и разбросал камни.
-- О, мать, -- прошептал он. Губы задрожали, он
чувствовал, как лицо кривится от плача, и в слезах было хоть
малое облегчение. -- Отец, сестренка...
Без сил, без жизни он опустился на еще теплый камень.
Глава 25
Рассвет застал его в том же положении. Лицо с разводами
сажи было бледным как у мертвеца. Он и был мертвецом, без
мыслей и желаний, тело задубело за холодную ночь. И когда
раздалось конское ржание, а потом донесся частый конский топот,
он так же безучастно смотрел на развалины.
Взбивая пепел, подскакал всадник на лихом коне. Мышцы
играли как под тонкой кожей коня, так и на обнаженных плечах
всадника. Звонким голосом, в котором через край билась удаль,
крикнул:
-- Глянь, Сокил! Еще один откуда-то выполз!
Он сдернул с крюка топор. Перец не пошевелился. Всадник
подъехал ближе, пнул его ногой. Перец окаменело повалился в той
позе, в какой сидел. Второй всадник захохотал, огромный и
тяжелый. Голос его тоже был тяжелый, как гора.
-- Так это ж мертвец!
-- Не, -- возразил первый, -- как же он сидел?
Перец смутно ощутил, что его тыкают рукоятью плети. Он
попробовал разогнуться, перекосился от боли. Над ним стояли два
огромных коня, он видел широкие подошвы в стременах. Широкие
лица со странно синими глазами рассматривали его удивленно.
Молодому наконец надоело, он взмахнул топором:
-- Пленные ж нам не нужны?.. Так пусть отправляется к
своему богу.
-- Стой, -- крикнул второй.
-- Чего?
-- Погляди на руку.
Молодой вгляделся, присвистнул:
-- Перстень... Никак княжий?
Второй сказал довольно:
-- Глаза молодые, а сразу не усмотрел. А старый ворон зрит
верно...
Первый соскочил, носком сапога перевернул Переца. Сильные
пальцы скифа как клещи перехватили руку иудея, вывернули так,
что тот наконец ощутил боль, застонал. Синие глаза воина
впились в перстень на пальце чужака.
-- В самом деле, княжий! В нем печатка самого Пана.
Признавайся, гадюка, откуда? Спер?
Перец застонал. Лицо щипало, корочка грязи лопалась вместе
с кожей. По всему омертвевшему телу пошло жжение, закололи
сотни острых ножей. Молодой пинал ногами, сильные удары
переворачивали Переца как мешок с сеном.
Но от ударов кровь начинала быстрее струиться по
застывшему за ночь телу. Перец застонал громче, попробовал
закрыться от нещадных сапог руками. Молодой захохотал, ударил
так, что Переца подбросило в воздух.
Старший бросил остерегающе:
-- Погоди! Сперва спросить надо. Вдруг что с князем?
Молодой вскочил на коня, развернул, подняв на дыбы. Перец
тупо смотрел вслед, во всем теле была режущая боль. Он не знал:
от побоев или же в застывшее тело зачем-то возвращается жизнь.
Потом прогрохотали копыта, с молодым скифом приехали еще
двое. Один спросил властно на языке иудеев:
-- Кто ты есть, тварь дрожащая?
-- Меня зовут Перец, -- ответил он сипло. Слова с трудом
шли через застывшее горло. -- Это был мой дом... Здесь жили мои
сестра, родня...
-- Откуда у тебя княжий перстень? -- потребовал всадник
грозно.
Перец безбоязненно смотрел в нависшее над ним злое лицо:
-- Ваш вождь дал.
-- Князь? -- удивился всадник. -- Сам?
-- Да.
-- Зачем?
-- Он позволил мне идти в эту весь искать свою сестру и
родню.
Всадник все еще с недоверием качал головой. Другие
изучающе ощупывали взглядами иудея, его плечи, грудь, длинные
руки. Наконец толмач махнул рукой:
-- Чем-то ты ему пришелся по сердцу. Мы не вольны отменять
приказы князя. Иди ищи.
Перец покачал головой:
-- Я уже нашел. Здесь мой дом.
Всадники поворачивали коней. Толмач бросил через плечо:
-- Да? А то почти весь народец отсель убег к соседям. Ту
весь только разграбили, но не жгли.
-- Жгли, -- поправил второй. -- Правда, вроде бы не всю...
Или всю?
Конский топот давно затих, а Перец долго тупо смотрел
вслед. В голове была пустота, как и в сердце, но потом
разгорелась крохотная искорка надежды. А если и его младшая
сестренка Генда уцелела? Если она там, в веси за рекой?
Он знал, что только эта надежда не дает ему умереть прямо
сейчас.
В соседней веси старейшина висел на вербе, что росла на
околице. Обнаженный, со следами пыток, на шее страшное ожерелье
из голов его пятерых детей. Они были как бусы надеты на
веревку, протянутую через головы из уха в ухо. Дальше из пепла
торчали обгорелые печи, а вдоль улицы стояли "скифские свечи"
-- люди, привязанные к столбам, обвязанные соломой и облитые
той самой смолой, которую не успели вылить на головы напавших.
Солома была прелая, люди обгорели только до половины, но Перецу
от сладковатого трупного запаха стало дурно.
Вороны провожали Переца сердитым карканьем. Иные взлетали,
пересаживались на ветки, другие уже отяжелели от сытости, хотя
выклевывали только глаза.
За весью встретил поломанные повозки, в лужах крови лежали
трупы людей и коров, забитые в бессмысленном остервенении,
разгромленные горшки, истоптанная цветная ткань, мешки с
зерном, мукой, уже продырявленные, оставившие след...
Над головой оглушительно каркали вороны, но когда Перец
поднял голову, в небе, кроме ворон и воронов, кружили галки,
коршуны, кобчики, все мелкие стервятники.
Дальше, за мелким гаем, располагалась его весь. Когда
вышел из-за деревьев, услышал далекие голоса, грубые и
свирепые. Весь луг, через который он привык ходить, теперь был
занят скифскими повозками, расседланными конями, всюду горели
жаркие костры. На закопченных треногах висели огромные котлы.
Ветер донес запах дыма и вареного мяса. У костров сидели,
а то и вовсе лежали скифы. Кто быстро и с жадностью ел, мясо
было красное, с кровью, кто пил прямо из кувшинов. В землю были
воткнуты копья, на остриях жутко скалили зубы отрубленные
головы. Кровь медленно стекала по древкам, впитывалась в землю
нехотя, и каждое копье торчало из красной лужи.
Сердце Переца, и без того застывшее, оборвалось. Багровый
огонь отражался в остекленевших глазах и блестел так же свирепо
на оскаленных в предсмертных гримасах зубах мертвых голов, но
такие же точно головы были у пирующих скифов: страшные,
оскаленные, с багровыми искрами в глазах.
Один шевелил в костре головни, те стреляли снопами
оранжевых искр, похожих на мелкие золотые молнии. Переца
заметили, и он обреченно двинулся в их сторону. Запах крови,
горелого мяса и лука стал сильнее.
Ближайший из скифов бросил недоброжелательный взгляд, но
был слишком занят огромным ломтем мяса, что-то пробурчал с
набитым ртом, и Перец на подгибающихся ногах двинулся дальше.
Справа и слева оставались повозки, костры, в сторонке с десяток
скифов орали дикую песнь и дружно выбивали пыль из земли
тяжелыми сапожищами. Дальше была еще цепь костров, в просветах
виднелись в полуверсте хатки.
Перец с замершим сердцем, почти наступая на сидящих
скифов, бросился к веси. Левая часть, от которой он бежал,
исчезла начисто, даже массивные печи словно развалил ураган, но
дальше чернели обгорелые стены домов, а на самом краю три дома
сохранили даже крыши. Похоже, упившиеся кровью варвары устали
жечь и проливать кровь, а ветер упорно отказывался раздувать
пламя на все село.
Пепел и пыль забили рот, горло, слепили глаза. Он бежал,
хрипя и задыхаясь, раскачиваясь в стороны. Подошвы с силой били
в твердую землю, там как черные льдинки хрустели угольки, мимо
неслись страшные, закопченные пожаром печи, на одной даже
уцелела оплавленная оловянная миска, деревья страшно вздымали
обгоревшие ветки...
Вот знакомый двор родственника, неузнаваемо измененный,
поваленный плетень, дом с выбитыми дверьми. Перец вбежал с
разбега, несколько мгновений стоял посреди комнаты, глаза
медленно привыкали к полумраку. Еще не увидел, но чутье
нарисовало разгром, побитые стулья, столы, посуду, и, не
задерживаясь, оттолкнулся и вывалился обратно во двор.
Глаза бессмысленно блуждали по вытоптанному огороду, там
оттиски конских копыт размером с тарелки, у сломанного плетня
обезображенный труп, женщина, лицо обглодано зверьем... вдруг
взгляд зацепился за кучу мусора возле большого камня. Когда-то
он сам любил сидеть на нем, болтая босыми ногами, а сестренка
норовила снизу из подпола ухватить за пятки, щекотала...
Почти не дыша, он упал на колени, разгреб голыми руками
мусор. Блеснуло металлическое кольцо, темные доски ляды были
такими же добротными, как и в его детстве.
-- Яхве, сохрани их, -- взмолился он.
Чмокнуло, деревянные края с трудом расстались с вязкой
землей. В лицо пахнуло могильной сыростью, нечистотами, спертым
воздухом. Деревянная лестница уходила в темноту, на блестящих
ступеньках вздулись крупные капли влаги. Перец жадно
всматривался, язык прилип к гортани. Наконец далеко внизу
проступили очертания кадки с соленой брусникой, что-то как
будто шевельнулось в темноте...
-- Генда, -- позвал он тихонько, -- это я, Перец. Если
слышишь, откликнись...
Запах нечистот стал сильнее. Перец выждал, повернулся и
медленно стал спускаться. Пальцы дрожали, он промахивался мимо
ступенек, а с последних просто свалился. Под ним хлюпнуло, он
встал на колени...
В двух шагах, прижавшись к бревнам, сидела растрепанная
Генда. Глаза ее были дикими, обеими руками прижимала к груди
мальчишку лет пяти. Мальчишка спал на ее коленях.
-- Генда, -- прошептал он в страхе, -- ты не узнаешь меня?
Ее голос был как дуновение ветерка:
-- Перец?..
-- Я, сестричка!
Он бросился к ней, обнял. Мальчишка проснулся, тихо
захныкал. Перец прижал ее к груди, жадно гладил по голове,
целовал в макушку. Спросил наконец:
-- Как ты догадалась спрятаться?
Она прижалась к нему сильнее, голос дрожал от плача:
-- Это не я... Я спускалась за сливками, старая Исхиль
