ждала меня наверху. Потом я услышала громкий топот, свист,
страшные крики. Я бросилась наверх, как вдруг Исхиль крикнула
мне: "Затаись! Затаись и жди..." Потом стало темно, это она
опустила ляду. Еще я слышала, как набрасывала что-то сверху. А
потом мне показалось, что я услышала ее крик...
Он прошептал:
-- Да, она не могла бы спастись... Но тебя спасла.
Генда повернула голову, ее глаз как у дикого лесного
зверька выглядывал из-под его руки:
-- Что это было?.. Неужто сбылось старое пророчество?
-- Да, -- ответил он тяжело.
-- Пришли они?.. Те самые, о которых сказано в Завете?
-- Да, -- подтвердил он.
-- Сыны Гога и Магога? -- настаивала она, страстно желая,
чтобы он опроверг.
-- Они самые, -- ответил он рвущимся от муки голосом. --
Огромные, дикие, свирепые. Я сам видел, как они вырывают из
только что убитых сердца, едят на глазах захваченных пленных, а
потом убивают их тоже. Не просто убивают, а бахвалясь: кто
сильнее разрубит с одного удара.
Он взял мальчишку на руки, тот снова обессиленно впал в
сон, похожий на обморок. Генда пошла сзади, прячась за спину.
Перец уже поднимался, когда снизу догнал робкий вопрос:
-- Они точно... ушли?
Он выбрался наверх, уложил ребенка на землю, лишь тогда
протянул ей руку и ответил:
-- Они не ушли.
Он поймал ее пальцы вовремя. Генда, бледная и дрожащая,
повисла, как схваченный за шиворот котенок. Перец вытащил с
усилием, ушибленная спина вдруг заныла, будто спинной столб
подрубили изнутри. Генда ахнула, ее расширенные глаза не могли
оторваться от жуткого зрелища. В воздухе кружили хлопья пепла,
пахло гарью, горелым мясом. Перец взял ее лицо в ладони,
повернул в другую сторону:
-- Не надо тебе на нее смотреть.
-- Это Исхиль, да? -- прошептала она.
-- То, что осталось. Сперва вороны, а ночью... Волки сразу
поняли, что пришло их время.
Слезы брызнули из ее черных глаз как свежие роднички:
-- Это везде?
-- Там, где я был, да.
Она медленно поворачивала голову, вдруг вздрогнула,
вцепилась в него обеими руками. Он еще не знал, что она видела,
но догадывался. В той стороне -- воинский стан скифов.
-- Генда, -- сказал он настойчиво, она дрожала, он крепко
прижал ее к груди, -- нам надо выжить. Соберись с силами. Ну
же, держись. Ты просто помни, что нам нужно уцелеть. А потом
проберемся в Новый Иерусалим. Он еще держится.
Она дрожала, не в силах оторвать лицо от его груди.
-- Они убьют нас?
-- Не знаю... Похоже, их руки устали колоть и резать. Или
напились крови до одури, а съеденные сердца и печень лезут
обратно. Когда передохнут, снова озвереют, а мы пока что
попробуем ускользнуть.
Он снова взял мальчишку на руки. Генда с бледным лицом шла
сзади, хваталась за его пояс. Глаза ее были устремлены вдаль,
под ноги не смотрела, а слезы бежали безостановочно по
закопченному лицу.
Пепел поднимался при каждом шаге. Почерневшие трупы
страшно вздымали к небу скрюченные пожаром руки. С обгорелых
пальцев слезло мясо, жутко белели оголенные фаланги. На одной
угрожающе вздетой к небу руке сидел нахохленный воробей. Когда
Перец и Генда шли совсем рядом, не взлетел, зато проводил их
недружелюбным взглядом. Похоже, при пожаре сгорело и его гнездо
в соломенной стрехе.
Перец шел с тягостным ощущением близкой беды. Слишком
хорошо все получалось, он уже трижды натыкался на скифов,
всякий раз каким-то чудом уцелевал, но враг рода человеческого
не стерпит такого везения долго...
Стук копыт прогремел неожиданно. Перец едва успел
вздернуть голову, как перед ним выросли, будто два огнедышащих
дракона, два исполинских храпящих коня. Сердце его оборвалось.
Он услышал, как сзади тихонько вскрикнула Генда.
Два огромных всадника рассматривали их с насмешливым
пренебрежением. В звериных шкурах, с жутко бритыми головами,
где странно свисают оранжевые, как расплавленное золото, чубы,
яростные нечеловеческие глаза -- синие как небо, блестящие на
солнце валуны разнесенных в стороны плечей.
Руки Переца обреченно опустились. Мальчишка встал босыми
ножками на землю, крохотные кулачки терли глаза. Один из
всадников прогремел мощно:
-- Глянь, Шатун! Живые.
Земля дрогнула от тяжелого, как грех, голоса. Второй
грохочуще рассмеялся:
-- Надолго ли?
Он неспешно потащил из перевязи топор такой длины, что
Перец невольно повел головой, провожая взглядом от рукояти до
кончика тяжелого лезвия. Сзади шумно дрожала Генда.
Топор покинул перевязь, Перец застыл, мысленно умоляя Яхве
простить его прегрешения и принять в лоно Авраамово. Генда
выдвинулась и встала рядом. Перец закрыл глаза, он чувствовал
ее хрупкое плечо. Генда уже не дрожала. Судя по всему, она
выпрямилась тоже.
С закрытыми глазами он услышал голос скифа:
-- Ящер меня забери... Кто это?
Второй голос прорычал с сомнением:
-- Наверное, все же человек... А может, и не человек.
-- Ящер... Нет, великий Род! Какие глаза... В них ночь, а
в ночи -- звезды...
Перец открыл глаза. Скиф с топором в огромной руке слегка
наклонился вперед, всматривался, в синих глазах было великое
изумление. Брови были высоко вздернуты, лицо стало совсем
ошарашенным. Он был молод, совсем мальчишка, но огромный, как
медведь, широкий в плечах, с выпуклыми пластинами груди. Плечи
его блестели на солнце, края безрукавки из волчьей шкуры не
сходились на груди.
Генда не двигалась, в ее лице почему-то совсем не было
страха. Или испугалась так, что уже ничего не чувствовала, или
же, как скорее поверил Перец, от смертельной усталости и
безразличия к своей судьбе.
Тяжело гупнуло. Скиф уже стоял рядом с конем, положив
широкую ладонь на седло. Его нечеловеческие глаза не отрывались
от закопченного лица Генды, где слезы проложили по щекам
широкие дорожки. Конь фыркнул ему в ухо, скиф как завороженный
качнулся вперед. Его правая рука замедленно пошла вверх.
-- Генда, -- голос Переца дрогнул, -- не двигайся.
Скиф сделал шаг вперед, рука все еще поднималась ладонью
вперед. К ужасу Переца, Генда протянула руку, ее узкая ладонь
легла на широкую, как весло, ладонь свирепого варвара. Пальцы
скифа шелохнулись и накрыли ее ладошку. Он неотрывно смотрел в
ее глаза, но теперь и Генда смотрела снизу вверх в грозное лицо
варвара. Его синие глаза были полны изумления.
Конь под вторым варваром нетерпеливо переступил с ноги на
ногу. Варвар насмешливо смотрел на юного друга, перед которым
хрупкая Генда казалась совсем ребенком. Перец вздрогнул, когда
он проревел что-то хриплым пропитым голосом. Юный скиф и Генда
стояли друг против друга, их взгляды сомкнулись, и Перец со
страхом видел, что у них нет силы разорвать странный узел.
-- Генда, -- сказал Перец в страхе. -- Ты под чарами?
-- Шатун, -- рыкнул второй варвар почти одновременно с
ним, -- этот народ наверняка силен в колдовстве! Когда силы
мало, то изощряются в подлости.
Юный варвар бережно, почти не касаясь, обнял Генду за
плечи. Они медленно пошли, шагая удивительно слаженно, в
сторону далеких стен Нового Иерусалима. Варвар в седле
удивленно свистнул, его друг даже не замечает ни его, ни своего
коня, нехотя повернул жеребца.
Перец, забытый всеми, поколебавшись, повел мальчишку
следом.
Глава 26
Неожиданно второй день войны за долину принес
неприятность. Малый отряд, ведомый Лещом, увлекся
преследованием бегущих иудеев, попал в западню. Кони падали,
проваливаясь в тайные ямы, всадники летели через головы. Их
били по головам дубинами, камнями. Опомниться не успели, как
уже связали.
Сова рычал от ярости, к нему боялись приближаться. А
вскоре из города выехал с поднятыми руками Соломон, приблизился
бесстрашно. Он был все в той же черной одежде, черной шляпе и
выглядел как старый упырь из преисподней.
-- Что ты хочешь, старик? -- спросил Рус мрачно. -- Если
приехал выведывать, где что лежит, то по чисту полю да быстрые
кони размечут твои жалкие кости.
Соломон слегка побледнел, и Рус понял, что угадал верно.
Но Соломон одолел страх, тут же улыбнулся почти дружески:
-- Что ты, величайший из вождей! Я приехал по важному для
тебя самого делу. Сегодня трое твоих могучих воинов попали в
руки людей моего слабого народа. Они целы... ну, для героев
пара легких ран не в счет. И здоровы.
-- Что ты будешь с ними делать? -- прорычал Рус. --
Жертву?
Соломон взмахнул дланями:
-- Как можно? Мы своему богу приносим в жертву барана.
-- Ну, раз они попались в ловушку, то и есть бараны. Но
что хочешь ты, старый лис?
-- У тебя, величайший из всех величайших, сейчас в плену
наши люди. Мы видели со стен, как их повели. Мы предлагаем
обменять их на этих троих великих воинов.
Рус открыл было рот, собираясь тут же согласиться, но
вклинился Сова:
-- Какие такие великие? Эти вороны, что попались в
западню? Да они и дров не стоят, на которых их поджаришь!
Соломон развел руками, смотрел на Руса:
-- Величайшему из вождей надлежит быть милосердным. Хотя
бы к своим людям.
-- Почему?
-- Ну, это выгодно, -- объяснил Соломон. -- Если твои
воины будут видеть, что ты для их спасения делаешь все, то за
тобой пойдут в огонь и воду. Если вождь не бросает даже
провинившихся, то эти провинившиеся собственной кровью смывают
позор.
Рус нахмурился. Старик был жестоко прав. Что-то в его
словах настораживало, но пока не мог понять что. Старик
постоянно его опережает, и все с сочувствием, улыбкой. И даже
сейчас получается, что этот старик больше печется о его
племени, чем он, князь Рус, потомок великого Скифа!
От слабости, подумал, едва не рыча от злости. Кто не
способен молодецким ударом развалить противника от плеча до
пояса, тот силен на всякие хитрости, умности!
-- В твоих словах есть зерно, -- признал он нехотя. -- Я
готов выкупить своих людей. Но каких ты хочешь за них?
Соломон всплеснул руками:
-- Всех, конечно. Неужели твои доблестные воины не стоят
намного больше, чем мои жалкие соплеменники, которые ни
воевать, ни красть скот не умеют? Да один твой воин стоит
больше, чем все наше племя! Потому я и прошу отдать лишь этих
сорок женщин и тридцать мужчин, хотя твои воины стоят намного
больше.
Рус, слушая его речь, выпрямился, развел плечи и
самодовольно улыбался. Другие воины тоже горделиво
похохатывали, выпячивали грудь, напрягали мышцы.
Сова скептически хмыкал. Рус оглянулся на него,
нахмурился:
-- Договорились. Приводите вон к тому камню. Он как раз
посередине от нашего стана и вашего града.
-- Когда?
-- Завтра, когда солнце коснется виднокрая, -- решил Рус.
Он и раньше, еще когда шел с братьями, возвращался поздно,
вваливался в шатер и почти падал. Ис стаскивала с него сапоги и
одежду, разминала могучие мышцы спины, топталась босыми ногами,
там же на полу Рус и засыпал. Ис молча и печально любовалась
его красивым мужественным лицом. Во сне оно теряло жесткость,
даже жестокость, становилось почти детским. Брови
подергивались, и рот слегка приоткрывался, придавая ему
удивленное и чуть обиженное выражение.
Но как ни коротка летняя ночь, даже осенняя, но Рус
вскакивал раньше, чем начинал алеть рассвет. Ис ни разу не
успевала заметить перехода от сна к бодрствованию. Только что
спит глубоко, расслабленно, в следующее мгновение вскакивает
одним прыжком -- свежий, полный сил, со вздутыми мышцами, что
