потом начали появляться кочевые народы. Обычно проходили мимо,
ибо мы умели обороняться. У нас были крепкие крепости, воины
сражались хорошо и умело. Не обижайся, ребе, но люди твоего
племени вооружены намного хуже. Да и крепости здесь таковы, что
на стены коза взберется.
Он покачал головой:
-- Мы здесь сотни и сотни лет. За это время никто не
тревожил наш покой. Молодежь вовсе считает, что мы --
единственный народ на свете. А наши священные книги считает
выдумкой. Вы первые, кто появился в этих землях после нас!
-- Прости, ребе. Но однажды кочевые орды не прошли мимо.
Упорно осаждали наши крепости, гибли, но их было намного
больше. Наш народ сражался, ребе! Отчаянно, до последней капли
крови. И не один год. Но наш Новый Иерусалим и все наши грады в
конце концов были разрушены, дома сожжены, а защитники погибли.
Немногие уцелевшие были захвачены в плен. Мужчины, не желая
быть рабами, убивали себя, женщины бросались с высоких стен. Я
уцелела лишь потому, что меня придавило горящей кровлей. На
спине и сейчас видны следы ожогов. Меня вытащили, связали и
держали в подвале, пока не пришел какой-то их праздник. Тогда
меня перевезли к реке, чтобы принести в жертву...
Ее плечи зябко передернулись. Голос старого Соломона был
полон скорби и сострадания:
-- Дочь моя... Это пока что звери, а не люди. Их не
осенила благодать Яхве, он ведет к царству божьему нас, не их.
Забудь о них. Рассказывай, как ты стала... женщиной на царском
коне?
Она улыбнулась сквозь слезы:
-- Когда меня готовились бросить в воду, раздались крики,
шум. Я услышала лязг оружия. И тут как вихрь в толпу ворвался
огромный сказочный великан на исполинском коне! Он разметал их,
как ураган спелые колосья, его смех был подобен грому, он давил
их конем, как медведь давит муравьиные кучи. Все разбегались в
диком ужасе, и многие пали в реку. Я успела увидеть, как
великан протянул ко мне руку, в следующее мгновение словно
вихрь взметнул меня, я оказалась на бешено скачущем коне. Меня
прижимало к широкой груди, где мощно и победно стучало огромное
сердце. Вдогонку кричали, бряцали оружием, но я уже твердо
знала, что мой спаситель либо бессмертный бог одного из племен,
либо великий герой, которому уготовано великое будущее!
Глава 27
Служанка поставила перед ними на подносе чаши с напитками,
от вида которых у Ис защемило сердце. Такие же точно были и у
ее народа.
-- Это был Рус, -- сказала она со вздохом. -- С ним был
его брат Лех, такой же огромный и могучий. Они два дня
отбивались от погони, водили ее по кругу, пока не встретили
своего третьего брата, Чеха, самого старшего и самого мудрого.
С той поры я жена Руса.
Он вскинул вопросительно брови:
-- Но я слышал, что князь акумов Рус... Что сталось с его
старшими братьями?
-- Почему ты думаешь, что они погибли? -- ответила Ис. --
Нет, в двух неделях пути раньше была развилка. Три удобные
дороги расходились, и они решили, что сами боги подсказывают
разделение на три племени. Русу выпало идти этой дорогой.
Соломон ухватился за голову:
-- Яхве! Почему ты так жесток?
-- Жесток ли? -- спросила она. -- Все равно пришел бы один
из братьев. Разве Лех не воевал бы эти земли? Или Чех?
Соломон со вздохом уронил руки на стол:
-- Прости, я не прав. У Руса есть ты.
-- Вряд ли это поможет, -- сказала она печально. -- Я знаю
историю нашего народа. Когда мы, наши предки, пришли в землю
Ханаанскую, разве не застали те земли занятыми? Разве мы не
жгли дома, не убивали всех от мала до велика, не засыпали
колодцы, не рубили виноградники, сады, не убивали всех, даже
скот?.. Когда решалось: жить нам или им, то разве мы знали
жалость?
Соломон молчал. Большие мудрые глаза были полны печали.
Проговорил совсем тихо:
-- Приходят народы и уходят. По Симу все его потомство
зовется семитами, по его сыну Ханаану назвался великий народ
ханаанский, от которого ничего не осталось, от трех сыновей
Ханаана: Элама, Ассура и Арама пошли великие народы -- эламиты,
ассирийцы, арамейцы. Но и от них ничего не осталось, кроме
грозных имен и памяти. Неужто такая судьба постигнет и народ
израильский?
-- Что-нибудь известно о других?
Соломон развел руками:
-- Когда прибыли в эти земли, наше племя звалось еще
пермошква. Земля оказалась достаточно дикой, чтобы многие
захотели остаться жить здесь и строить государство Израиль. Да
и не было сил идти дальше. Но самые сильные требовали идти
дальше к северу. Наконец разделились, и непримиримые ушли
дальше на север. Известно, что они в память о нашем родстве
стали называться Пермью, а мы -- мошквой.
Ис спросила жадно:
-- Что-нибудь о них слышно?
Соломон покачал головой:
-- С той поры не слышали. Они ушли в куда более дикий
край. Если не погибли... Я не думаю, что к ним тоже никто не
доберется. Народы не сидят на месте! Но все же это будет
намного позже, чем к нам.
Он вздохнул, вернувшись в реальный мир. Его дряблая ладонь
ласково погладила ее по руке. Ис захотелось прижаться щекой к
его шершавой ладони. Вошла служанка, улыбнулась робко,
расставила на столе блюда с едой, в широкой вазе красиво стояли
тонко нарезанные ломтики белого хлеба.
Соломон, когда ел хлеб, всмотрелся в надкусанный ломоть,
торопливо взял нож, срезал краешек, бросил в корзинку.
Перехватив удивленный взгляд Ис, слабо улыбнулся:
-- Зубы уже не те. Десны кровоточат.
Она задумчиво посмотрела на корзинку:
-- Да, я знаю, что наш закон запрещает употреблять мясо с
кровью. И вообще все с кровью... Но у нас постепенно этот закон
начали нарушать. Еще при моем деде. А при мне мужчины уже
постоянно ели недожаренное мясо, да чтобы еще с кровью убитого
животного...
Он смотрел на нее с жалостью, почти с ужасом:
-- Тогда понятно, почему Яхве так рассердился. Вы нарушили
один из четырех основных законов нашего народа!.. Я не думаю,
что варвары более кровожадны.
Она слабо усмехнулась:
-- Да? У скифов есть обычай пожирать сырую печень только
что убитого врага. Или его мозг.
Соломон передернулся от отвращения:
-- Чудовищно! Надеюсь, дочь моя, ты себе такое не
позволяла?
Она засмеялась:
-- Это обычай воинов! И только на поле брани. Противник
еще не умер, когда ему вспарывают грудь, выдирают сердце и
печень, жадно едят, обливаясь еще горячей кровью. Когда это
делает и противник, когда это освящено их богами, ритуалами,
когда есть объяснение, почему так надо, то, ребе, даже я
перестала смотреть с отвращением.
Он сказал горестно:
-- Да, человек ко всему привыкает. В этом его падение... и
его взлеты. Но как тебе, дочь, с этими варварами?
Она слабо улыбнулась:
-- Я понимаю, как это звучит ужасно... но мне у них даже
нравится.
-- Так ли? -- спросил он печально. -- Не думаешь ли, что
бегство к своему народу тебя бы спасло...
Сказал и осекся. Сам понял, что, если она так сделает, он
принять ее не сможет. Ярость варваров не будет знать границ. Их
оскорбленное самолюбие заставит бросить все силы, чтобы
отомстить. Даже если им вернуть убежавшую Исфирь, как
предлагала часть троянцев вернуть эллинам Елену, чтобы
прекратить Троянскую войну, то все равно это Новый Иерусалим не
спасет. Варвары в ярости сами изойдут кровью, но будут
стремиться стереть с лица земли обидчиков. И сотрут.
Глаза Исфири были сочувствующими. Она все понимала.
Ласково коснулась его руки тонкими пальцами со множеством
золотых колец:
-- Ты не понял. Я здесь не страдаю.
-- Так ли?
-- Более того, я счастлива.
Его брови взлетели в удивлении.
-- Ты не обманываешь себя?
-- Нет, ребе. Я в самом деле нашла кров и защиту. А что
варварство... Разве не нам велел Яхве нести свет в народы?
В его глазах было сомнение. Что может сделать жертва,
которую спас от костра варвар и швырнул в шатер к своим женам?
Она как будто прочла его мысли. Или он, забывшись, сказал
вслух. Повела плечами:
-- Где ты видишь жен? У него одна жена. Это я.
-- А... прости... ты меня ошеломила... А другие?
Исфирь призналась:
-- Конечно, так сразу нравы не меняются. Разве не было у
наших патриархов по нескольку жен? У мудрого Соломона, к
примеру, несколько сот... Не знаю, как сейчас у вас... Его
жены... если и были, то не последовали за ним. Или он оставил
их сам, не желая подвергать опасностям. Из всех женщин он знает
только меня! И только со мной обсуждает, как поступать с
племенем, советуется, что делать завтра, как поступить с тем
или другим нарушившим законы или обычаи...
Из внутренней комнатки прибежала, звонко стуча сандалиями,
крохотная девчушка. У нее были длинные черные волосы, перевитые
на лбу шелковой лентой, нарядное платьице. Она остановилась
посреди комнаты, в удивлении широко распахнула глаза:
-- Какая красивая!
Ис засмеялась, восторг ребенка был неподдельным, а Соломон
притворно нахмурился:
-- Брысь! Почему она не должна быть красивой?
-- Она ж царица варваров, -- прошептала девчушка. В
больших черных глазах метнулся страх, снова исчез, сменившись
любопытством. -- С огромным топором и большими, как у волка,
зубами..
Ис засмеялась, показала зубы и страшно пощелкала ими.
Девчушка с радостным визгом бросилась к деду, зарылась лицом в
его колени.
-- Циля, -- сказал Соломон строго, -- это царица скифов,
ее зовут Исфирь. Она тебя не съест. Когда-то очень давно
прекрасная Исфирь спасла народ израильский от полного
истребления. Это было во времена персидского царя Ксеркса...
Он тяжело вздохнул, умолк. Девчушка повернула голову,
глядя на Исфирь одним любопытным глазом, как испуганная птица.
Прошептала тихохонько:
-- Дедушка, расскажи мне про Исфирь.
Соломон взглянул на Исфирь, коротко усмехнулся:
-- В другой раз.
-- Дедушка, расскажи!
Он погладил ее по голове, сказал ласково:
-- В другой раз... Но если хочешь, я расскажу тебе о
Юдифи. Ее история короче.
Капризный ребенок тут же потребовал:
-- А кто такая Юдифь? Расскажи!
Соломон снова посмотрел на Исфирь, сказал ласково:
-- Если так хочешь, то это была очень-очень красивая
женщина. Такая же красивая, как наша гостья Исфирь. Когда
полководец ассирийского царя Навуходоносора по имени Олоферн
осаждал город Ветилуй, был в нашей Иудее такой славный город,
то в Ветилуе иссякли запасы воды. Подумывали уже о скорой
гибели. Тогда Юдифь надела лучшие одежды, взяла корзинку с едой
и отправилась к Олоферну. Ему сказала, что не любит город,
впавший в грех, хочет, чтобы его разрушили, а самому Олоферну
укажет момент, когда город готов будет пасть. Обрадованный
Олоферн оказывает ей пышный прием, а она остается в его стане,
питаясь принесенной с собой едой, а но ночам выходя в долину
для омовения и молитвы. Ассирийцы к этому привыкли и не мешали
ей. На четвертый день, точнее -- ночь, когда опьяневший Олоферн
заснул на их общем ложе, Юдифь отрубает ему голову его же
мечом, прячет в корзинку и в обычное время молитвы уходит в
долину, а затем проникает в свой город. Утром в стане
ассирийцев начинается паника, когда увидели на вражеской стене
отрубленную голову своего лучшего полководца. Воспользовавшись
их смятением, ополчение, в котором воинов почти не было, гнало
ассирийцев до самого Дамаска!
Глазенки ребенка счастливо блестели, словно ей
рассказывали волшебную сказку про ласковых и веселых зверюшек.
