Исфирь опустила голову. Она понимала, почему Соломон выбрал для
рассказа ребенку именно этот случай.
-- Я не знаю, как поступить правильно, -- ответила она
печально. -- Я сейчас уже принадлежу к двум народам...
Соломон смотрел вопросительно. Она опустила ладонь на свой
чуть-чуть округлившийся живот. Брови Соломона взлетели. Она
кивнула, отвечая на немой вопрос.
Соломон спросил с надеждой:
-- Ты не сможешь нам помочь?
-- Я хочу помочь, -- ответила она страстно. -- Но не хочу
вредить и скифам! Это тоже мой народ. И потому, что мой ребенок
тоже будет наполовину скифом...
-- У нас дети считаются только по матери, -- напомнил
Соломон.
-- Но разве я могу забыть, что это ребенок Руса? Да и
люблю я этих варваров. Они простые и честные! Мне нравятся их
песни, их пляски, их веселье и юмор, их удаль и отчаянная жажда
жизни. Они вошли в мою жизнь, я не могу помогать их
уничтожению.
Соломон сказал невесело:
-- Но ведь выбора нет. Либо мы, либо они.
-- Да, -- ответила она тоскливо. -- Но я не хочу делать
этот выбор.
Снаружи донесся гул голосов. Кричали люди, ржали кони.
Исфирь поднялась, вопросительно смотрела на ребе. Тот отодвинул
маленькую Цилю, Исфирь помогла ему встать, и оба подошли к
окну.
По улочке с криками бежал к воротам народ. У многих в
руках были топоры, косы, цепы для молотьбы. Ис ощутила недобрый
холодок в груди.
За всадниками уже не пыль клубилась, а взлетали черные
комья земли, похожие на вспугнутых ворон. Земля жирная, палку
воткни -- утром дерево вырастет. За эти дни покоя скот взыграл,
округлился. Вчерашние скелеты, коровы с мычанием гонялись друг
за другом, бодались, взбрыкивали.
Обойдя град, передовой отряд за несколько верст к северу
наткнулся еще на малую весь. Сразу же тихое место наполнилось
ревом, криком. Некоторые иудеи пытались спастись, бросались во
все стороны, другие же, уже наслышавшись о страшном народе,
призванном истребить народ Израиля, становились на колени и
закрывали лицо руками, третьи падали на землю, но острые копья
и топоры доставали их и там. Лютый звериный крик "Слава!"
звучал как рев огромного льва, и люди цепенели от ужаса, кровь
застывала в жилах, и смерть казалась избавлением.
На этот раз, мстя за сопротивление, вырезали всех. Уже
зная, что многие прячутся в подполах, с хохотом бросали туда
горящие факелы, огромные камни. Рус проскочил горящую весь;
взобрался на холм, долго всматривался с вершинки. Когда вдали
показался скачущий всадник, с облегчением перевел дух, пустил
коня навстречу.
Конь под Совой хрипел и шатался. С удил падали желтые
клочья пены. Не доезжая до Руса, он почти сполз по конскому
боку, стоял держась за седло. Примчался Буська, поднес баклажку
с водой. Сова жадно пил, расплескивал воду, закашлялся,
выплевывая серые комья грязи.
Рус нетерпеливо переступал, но сдерживался. Наконец Сова
оторвался от ковша, прохрипел:
-- Взяли все веси!.. Вся долина дальше чиста. Лес...
рощами. Можно бы идти дальше. Иудеям ждать помощи неоткуда.
-- Ты далеко смотрел?
-- Еще не все вернулись, -- прошептал Сова. -- Я на всякий
случай послал еще десяток дальше... Но и так видно, что там
нигде народу нет. А если и есть где-то еще иудеи, что было бы
чудом, что они так далеко, что прийти сюда уже не смогут. Либо
придут слишком поздно.
-- Иди отдохни и отоспись, -- предложил Рус. -- Сегодня мы
много сделали. А град возьмем завтра.
Сова вяло отмахнулся:
-- В могилах отоспимся. Мне сейчас ковш вина да кус
жареного мяса -- и я снова готов ночь без сна. Или пусть
Корнило сделает горячего зверодрала. Я раз однажды хлебнул --
две ночи не спал, на стенку лез.
Ис все не возвращалась, и Рус весь день метался по
сожженным весям, бдил за боеспособностью. Нет ничего хуже,
когда пускаются в грабеж. Тогда победителей бери голыми руками.
Это уже не войско, а кучки разбойников, которым не до сражения.
Иногда ловил на себе вопросительный взгляд Буськи, зло
отворачивал голову. Наконец прорычал:
-- Пленных собрали?
-- Сова сгоняет. Уже на дорогу выгнал.
Запад небесного купола раскалился, вслед за багровым шаром
сползали потеки лавы, облака зловеще тлели, слегка прикрытые
сверху пеплом, но с красными углями снизу, солнцу до виднокрая
оставалось два конских корпуса.
На багровой под лучами заходящего солнца дороге толпились
оборванные избитые люди. Всадники подгоняли еще новых, иных
приводили с веревками на шеях.
Рус повернул к ним коня, но когда подскакал, Сова уже
рявкнул что-то злое, его понимали без перевода, и толпа
послушно потекла по красной дороге навстречу пугающе красному
небу.
-- Всех собрал? -- крикнул Рус.
-- Всех, -- ответил Сова, скаля зубы, -- кого взяли с
оружием. А осталось до бесовой матери тех, кто уцелел как-то и
от развалин ни на шаг. Надо таких попытать еще, вдруг где
золотишко зарыто!
Солнце почти касалось черного края земли. Рус хмурился, на
дороге не видно иудеев с его тремя растяпами. Сова злился
откровенно, пинал пленников, тыкал в спины тупым концом копья,
орал люто. На середине дороге остановился, вот условный камень,
оглянулся на Руса:
-- Что будем делать, княже?
Рус указал на багровый распухший шар. Он неудержимо
сползал, не в силах удержаться на стене гладкого купола. До
земли осталось не больше трех пальцев, когда черный край
воспламенился от жара, заискрился, затем потек багровым огнем,
даже просел от тяжести, готовясь принять такой же расплавленный
слиток бронзы. Нет, железо, из которого у него на голове шолом,
надежная шапка -- вчера пятеро дружинников били бронзовыми
топорами, палицами и метали в нее ножи, но там остались лишь
едва заметные царапины.
-- Если не придут, этих под нож...
Он умолк на полуслове.
Глава 28
Ворота распахнулись, оттуда на полном скаку выметнулись
два всадника. Завидев Руса, отчаянно махали руками. Рус,
хмурый, надменно выпрямился, застыл в подобающей неподвижности.
Первым подскакал уже знакомый им иудей по имени Нахим. Он
плюхался на спине лошади как мешок с овсом, голова
подскакивала, лицо болезненно кривилось. Другой всадник
показался Русу намного опаснее, но он держался позади Нахима,
вслушивался в звуки чужого языка, ненавидяще прожигал Руса
взглядом черных и блестящих, как спины жуков, глаз.
-- Доблестный князь, -- сказал Нахим сипло, -- мы не
успели собрать твоих воинов. По вине стражи жителям позволили
разобрать их по домам...
-- Что? -- взревел Рус. -- Почему?
-- Один был сильно ранен, -- заторопился Нахим. -- Даже
безоружный, он убил четверых, троим сломал руки. Его взяли,
только истекающего кровью. Наши лекари все равно его лечат, ибо
раненый -- это прежде всего раненый, а враг -- потом. А двух
под стражей сперва отвели в места, где их покормили...
-- Ах, их еще и кормили? -- воскликнул Рус свирепо.
-- Таковы наши законы...
-- Плевал я на ваши законы, -- бросил Рус грубо. -- Когда
я их получу обратно, то их распнут так, чтобы видели все. Дабы
помнили, что умирать надлежит с оружием в руках! Как завещано
нам богами. Когда их доставят?
Нахим оглянулся:
-- С минуты на минуту! Умоляю, смени гнев на милость. Не
убивай своих несчастных пленников. Это не добавит тебе славы.
Рус оглянулся. Сова уже поставил двоих на колени в
дорожную пыль, вытащил меч. Пленники покорно склонили головы.
Оба шептали молитвы.
-- Жалкий народ, -- пробурчал Рус. Он досмотрел на небо,
из-за черного края выглядывало багровое полушарие, но было
видно, как неотвратимо уменьшается, продавливается в незримую
смертным бездну. -- Я собрал ваших пятьдесят душ, а вы троих не
доставите вовремя!.. Что за племя?
Он помахал Сове. Тот задержал над головой меч, смотрел
исподлобья. Рус крикнул:
-- Пусть идут.
-- Без обмена? -- не понял Сова.
Рус повернулся к Нахиму, тот смотрел непонимающе. Второй
иудей стискивал челюсти так, что желваки едва не прорывали
сухую кожу. Рус слышал как он дышит тяжело и часто, будто
вот-вот бросится на захватчиков.
-- Слушай, -- сказал Рус веско, -- мы отдаем ваших людей
сейчас. А вы, когда соберете наших, приведите их сюда и просто
отпустите. А то и вытолкайте в шею из ворот.
Нахим оглянулся на далекую толпу соплеменников, повернулся
к Русу:
-- Ты доверяешь?
-- Ну а как же?
-- А ежели...
Рус сказал зло:
-- Тогда бесчестье упадет на ваши головы.
Второй всадник что-то горячо зашептал в спину Нахиму. Рус
хищно улыбнулся, показал белые острые зубы опасного зверя.
Нахим, не слушая второго, всматривался в надменное лицо
молодого вождя варваров.
-- Мы доставим их сразу же, -- сказал он торопливо. --
Клянусь своей жизнью.
-- Что мне твоя жизнь, -- сказал Рус презрительно.
Он повернул коня, а за ним повернули и его спутники.
Пленники бросились, топча один другого от счастья и страха, к
Нахиму. Он выхватил нож, неуклюже резал веревки, морщился,
приговаривал:
-- Все, все... Беда кончилась. Они напали внезапно, мы
будем умнее.
Среди пленников был плач, стоны, крики облегчения:
-- Это звери!
-- Они и своих не щадят!
-- Мы уже не думали, что нас спасут...
-- Слава милосердному Яхве!
Они бежали, обгоняя друг друга, спотыкаясь и падая, к
городским воротам. Там встречали плачущие от счастья
родственники, а воины потрясали топорами, кричали ликующе.
Второй всадник сказал Нахиму негромко:
-- Ты не думаешь в самом деле выдать варварам их
соратников?
-- Еще не знаю, -- признался Нахим. -- Иисус, не требуй от
нас, чтобы их казнили. Да, я знаю, что нет бесчестья в том,
чтобы обмануть гоя. Гойне человек, клятвы перед ним не
обязательны. Но что-то, что-то... сам не знаю!
-- Что? -- спросил Иисус люто. -- Гой по нашим законам та
же скотина, которой мы можем пользоваться. Как ее имуществом,
так и всем, что у нее есть. Гоя можно бояться, как, скажем,
разъяренного быка, тот может даже убить, нет стыда убегать от
быка, но давать скоту слово чести -- дико... Их надо умертвить.
Все-таки это будут первые убитые варвары! Это поднимет упавших
духом. Их следует распять на городской стене, чтобы видели все.
-- И варвары?
-- Пусть и они видят, что их ждет.
Нахим в сомнении качал головой. Они проехали ворота,
створки поспешно закрылись сзади. Пленных разбирали, уводили,
майдан был заполнен криками, плачем, воплями радости и горя.
-- Как скажет ребе, -- ответил Нахим. -- Ему виднее.
-- Боишься, что скифы придут в ярость? А я думаю, что они
устрашатся и отступят. Они только с виду грозные как звери!
Мальчишка принял у них коней. Нахим тяжело поднялся на
крыльцо. Ступеньки недовольно поскрипывали под его тяжелыми
шагами.
Он перешагнул порог покоев Соломона, замер в испуге. Ребе
склонился над столом, а над ним во властной позе стояла высокая
и прекрасная в своей хищной красоте царица скифов. Она была как
демон ночи, пугающая, хищная, и когда ее твердый взор упал на
Нахима, он согнулся будто от удара в живот.
-- Что?.. -- пролепетал он холодеющими губами. -- О, Яхве!
Разве можно так пугать? Я уж подумал невесть что.
Соломон оторвался от карты, он водил пальцем, едва
подслеповато не касаясь ее носом. Глаза его были красные как у
старой больной рыбы.
-- Нахим, мальчик мой. -- Голос его был усталый, но в нем
звучала счастливая нотка. -- Боги снова сохранили тебя и
