вернули нам. У нас высокий гость. Это -- царица скифов. Судя по
твоему виду, ты ее знаешь. Зовут ее... зовут ее... Исфирь!
Он нарочито тянул, а когда выпалил ее имя, Нахим в самом
деле едва удержался на ногах. Вот почему она с черными как ночь
волосами, вот почему ее стан тонок, нос как выточен, скулы
приподняты гордо, а черные как маслины глаза блещут загадочным
огнем!
-- Исфирь...-- повторил он зачарованно. -- Но у нас не
было женщины по имени Исфирь. Я ничего не понимаю, ребе!
Голос был молящий, Соломон кротко усмехнулся:
-- Исфирь рассказала историю, полную радости и печали. Она
из другого колена. Они бежали, спасаясь, как и мы, в неведомые
земли. И они жили счастливо до недавнего времени. Увы, злые
народы нахлынули как потоп, поглотили их племя, истребили. А
Исфирь спас от гибели, ее готовились принести в жертву, как раз
самый ненавистный для нас человек!
Нахим выдохул обреченно:
-- Князь Рус...
-- Он. И теперь Исфирь -- его верная жена. Странно было
бы, если она была не верна человеку, который ее спас! И который
ее никогда не обижал.
Нахим сел, повесил голову.
-- Ты хочешь сказать, что она не сможет помочь своему
народу? Но ведь закон разрешает обманывать всякого, кто не
иудей? И преступать клятвы?
Соломон покосился на Исфирь:
-- Гм... Гои -- не люди, преступления перед ними -- не
преступление. Но ежели у них так сильны законы чести, то
значит, они подчиняются этим законам. Странным, диким,
варварским, но -- законам! А когда законам повинуются даже
цари... или вожди, как у них, то это уже не разбойники. Или не
совсем разбойники.
-- Ребе! -- воскликнул Нахим. -- Но разве к ним можно
относиться как к людям? Что гласит закон?
-- Закон гласит иначе, -- согласился Соломон. -- Но мне
кажется, что для нашего же блага будет лучше, если мы отнесемся
к ним как к людям.
Скифская царица сидела на том конце стола, лицо ее было
сурово и высокомерно. Быстро же мы, иудеи, подумал Нахим
смятенно, перенимаем привычки чужих народов! Не в этом ли наша
выживаемость?
-- Да простит нас наша гостья, -- повинился он. -- Я не
хочу обидеть скифов. Всяк видит их силу, всяк страшится мощи их
рук, содрогается от звуков их громовых голосов. Даже их волхв
знает дивные травы, что легко заживляют их страшные раны.
Она раздвинула в усмешке полные губы:
-- Я это испытала на себе.
Тон ее говорил, что она принимает извинения Нахима, тем
более, что не отождествляет себя со скифами. Служанка неслышно
скользнула под стенами, зажигая светильники. Только сейчас Ис
поняла, что сидят уже в сумерках, а за окном на темно-синем
небе зажигаются звезды.
Она вскочила:
-- Мне пора.
В голосе ее было сожаление, Соломон развел руками:
-- Да-да, надо ехать. Иначе твои люди явятся за тобой с
оружием! И я их понимаю.
Она улыбнулась, приятно знать, что даже на такого старика
ее красота действует ослепляюще, легко вышла из-за стола:
-- Я буду приезжать еще.
-- Ты сможешь? -- спросил Нахим.
-- Надеюсь. А почему так долго собираете наших пленных?
Ее глаза смотрели строго. Нахим отвел взор, а Соломон
развел руками:
-- Мы от страха, что вы с ходу возьмете и Новый Иерусалим,
переправили этих троих как можно дальше. Там есть еще веси...
не такие крупные, но в удобной излучине реки. Но сейчас пленных
доставили, мне шепнули. Если хочешь, возьми с собой. Твой князь
увидит, что ты ездила не зря.
Ис покачала головой:
-- Лучше утром. Мне кажется, Рус хочет, чтобы их увидело
все войско.
Ночь была темна, луна пряталась в облаках, но впереди на
дороге виднелись яркие огни. Факелов было с десяток, и когда Ис
поскакала туда, рассмотрела, что еще десятка два всадников
держатся в тени, готовые к бою.
Рус выехал навстречу. В лице было облегчение, страх и
нарастающий гнев.
-- Почему так долго?
Она счастливо прижалась к его груди. Он невольно обнял,
погладил по голове, и она чувствовала, как гнев уходит из его
сердца. Потом он повернул коня, и они поехали, касаясь стремян
друг друга. В черной ночи впереди неслись пылающие огни,
покачивались вместе со скачущими лошадьми. Однако и позади Ис
слышали мощные удары широких подков о дорогу.
Иногда в скачке она замечала в стороне блеснувшую искорку
и догадывалась, что в дозоре затаились молодые воины. Старики и
без наказа Руса смазывают наконечники копий грязью, чтобы не
выдали блеском.
Впереди слышались голоса, он видел на звездном фоне, как
мелькнет то один силуэт, то другой. Ночь -- лучшее время для
любви и набегов.
Два костра подсвечивали багровыми бликами стену шатра.
Свет ее достигал вершины, и казалось, что шатер постепенно
переходит в темное беззвездное небо. От костра тянуло дымком и
ароматом жареного мяса. Стражи пекли на широких плоских камнях
узкие ломти, кто-то насадил на толстый прут ощипанную курицу,
жарил на угольях.
Буська выскочил из темноты как бесенок:
-- Все благополучно?
-- Ты почему не спишь? -- рыкнул Рус.
-- А ты почему отвечаешь вопросом на вопрос, яки иудей
поганый? -- отпарировал Буська.
У костра засмеялись. Рус соскочил, помог спрыгнуть Ис,
затем лишь бросил:
-- А ты не отвечаешь вопросом на вопрос?
-- А не ты первый начал?
Рус откинул полог, пропустил Ис вовнутрь шатра, а через
плечо задал последний вопрос:
-- Как думаешь, стоит ли брать на охоту того, кто
препирается с князем?
Буська вспикнул и повалился возле костра, на ходу
укрываясь шкурой, с жалобным воплем "Да сплю я, уже сплю! Без
задних ног сплю". У костра снова захохотали, уже над бедным
Буськой. Мальчишка обещает вырасти львом, уже сейчас спит прямо
на земле, ест конину, испеченную на угольях, успевает напоить
своего коня и коней старших дружинников, расседлать и отвести
на луг.
Рус со вздохом сел на ложе:
-- Сегодня был самый долгий день в моей жизни.
-- Прости, -- сказала она нежно, -- я виновата...
Опомнилась, когда уже небо потемнело. Но это мое племя... У
нас, иудеев, родственные узы крепче, чем у всех народов. Да,
это не мое племя, и... мое.
Он с натугой стянул сапоги, отшвырнул.
-- Как это?
-- У нас один бог, один язык, одни обычаи. Мы произошли от
двух родных братьев, и не наша вина, что мы поселились вдали
друг от друга.
Рус скептически хмыкнул:
-- Разве родные братья не бьются друг с другом? Еще более
люто, чем чужие?.. Разве народы, вышедшие от родных братьев
Скифа, Гелона и Агафирса, не истребляли друг друга злее, чем
чужие племена?.. Да ладно тебе, Ис! Ты же сама рассказывала,
что твое племя в древности воевало насмерть с... как их?..
эламитами и ассирийцами, вашей кровной родней!
Он раскинул руки, рухнул на ложе. Она медленно стянула
через голову платье, сквозь тонкую ткань видела, как он
наблюдает, его твердые губы сами собой смягчаются, раздвигаются
в стороны, вот уже блеснули белые ровные зубы...
Засмеявшись, уже рывком сбросила одежду, прыгнула к нему.
Он вытянул руки, поймав на лету. У нее захватило дыхание, руки
были крепкие и твердые, как корни дуба, все тело казалось
искусно вырезанным из темного плотного дерева, обожженного
солнцем, выглаженного ветрами.
После ухода скифской царицы Соломон и Нахим долго сидели
молча. Наконец Нахим спросил тихо:
-- Она в самом деле... иудейка? По облику -- да, но наша
женщина предана своему народу целиком и полностью. Она не
усомнится принести в жертву гоя, если этого требуют интересы ее
народа.
-- Тебе кажется, она целиком на их стороне?
-- Да, ребе.
Соломон покачал головой:
-- Ей тяжелей, чем нам. А судьба ее племени намного горше.
Как я понял, их племя постепенно теряло веру в Единого. А
оттуда и забвение основ иудейства, размытость нравственных
норм, несоблюдение закона... Нет, они не стали варварами! Но
они отошли от наших законов, за что на них и обрушился гнев
Яхве.
-- Но она спаслась!
-- Не думаю, -- сказал Соломон задумчиво, -- что она самая
праведная.
-- А что же?
-- У Яхве могла быть иная цель.
Нахим жадно смотрел в мудрое лицо ребе.
-- Какая?
Тот развел руками:
-- Кто мы, чтобы спрашивать бога? Можем только
догадываться. Но я полагаю, что Яхве спас ее лишь затем, чтобы
она сыграла какую-то роль здесь.
-- В нашем народе?
-- В этой войне, -- подчеркнул Соломон. -- Яхве сделал ее
царицей!
Нахим замер с открытым ртом.
-- Ты хочешь сказать, что если Рус погибнет... или умрет
иной смертью...
Соломон опустил усталые веки:
-- Не знаю. Вряд ли племя, основанное на крови и насилии,
признает вождем женщину. Да еще из чужого народа. Но... не
знаю, не знаю! Многое зависит от нее, многое будет зависеть от
нас.
Глава 29
Гои не появлялись под стенами, их воинский стан был с той
стороны града, и пятеро детей упросили родителей отпустить на
реку за утками. Как раз стоит утиная трава; вода еще кишит
червяками, жуками, букашками. Масляные зерна лежат прямо на
воде, а в зарослях слышен шелест и хлопанье крыльев. Утки перед
улетом в теплые края наедаются в запас, едят день и ночь, чтобы
потом лететь без остановки.
Сперва в воду полезли девочки, отжимали уток на чистое
место. Утки неспешно выплывали от шума, за каждой тянулся
выводок утят, уже крупных, почти с мать, готовых вскоре
полететь с матерью в теплые края. Когда утки оказались на
чистой воде, послышался условный свист, и мальчишки поспешно
начали бить уток длинными палками.
Исхак крикнул:
-- Циля, одна утка спряталась у тебя за спиной!
Девочка обернулась:
-- Где?
-- Нырнула, я сам видел! На дне захватила клювом корень,
чтоб не всплыть, ждет.
Девочка повернулась, пыталась вглядеться в мутную воду, но
ил поднялся такой плотный, что рассмотреть удавалось не больше
чем на палец в глубину. Она походила немного, спросила
недоверчиво:
-- Где ты видел?
-- Правее!.. Теперь прямо!
Другие девочки поспешно собирали убитых и раненых уток, а
Циля бесцельно бродила по мутной воде, морщилась от
присосавшихся пиявок. Трава режет до крови, а пиявки
присасываются сразу, хмелеют от детской крови.
-- Да вон же она!
В двух шагах из воды осторожно высунулся кончик клюва,
затем показалась головка. Утка посмотрела на девочку одним
глазом, поспешно нырнула. Исхак заорал во весь голос:
-- Скорее хватай!.. Эй, не успеешь! Она уже к другому
корню перебралась...
Девочка звонко рассмеялась:
-- Утки как люди! Есть глупые, есть хитрые, есть очень
хитрые, а есть утки-иудеи!.. Пусть живет, она заслужила. Глупых
сам бог велел бить, а умные...
Он тоже рассмеялся:
-- Ладно, пусть. А мы соберем уток-акумов.
Дрожа от холода, они выбирались на берег. Кто спешно
отжимал мокрую одежду, кто давил пиявок. Уток связали за шеи, а
девочки тем временем разожгли костер, бросали целые охапки
хвороста. Стена родного града рядом, но озябли так, что и в
беге не согреешься, вода уже холоднющая, скоро вовсе придут
морозы, река замерзнет с берегов, оставив только посередке
тонкую полосу воды. А когда мороз ударит по-настоящему, то река
исчезнет под толстым слоем льда.
-- Пора возвращаться.
-- Пора...
Они слазили в воду еще и еще, но уток в озере не убывало.
Солнце опустилось за край земли, черные тени удлинились и
слились в сплошные сумерки.
-- Надо бежать, -- сказал Исхак со вздохом. -- Иначе ночь
