весей, сел и деревень. Рус на Ракшане несся впереди дружины, за
ним почти не отставали Бугай, Сова, Шатун, два десятка самых
умелых воинов из числа невольников каменоломен.
Ветер свистел в ушах, врывался в раскрытый в крике рот.
Ракшан мчался весело, мощно, едва не подпрыгивал на скаку от
избытка силы и молодости. Справа и слева грохотали копыта
быстрых могучих зверей с косматыми гривами. Всадники пригнулись
к конским шеям, как ножи врезались в стену тугого воздуха,
неслись как выпущенные богатырской рукой каленые стрелы.
По бокам потянулись распаханные поля. Хлеб уже убрали,
стога сена сметали умело, корм на зиму заготовлен. Среди
желтеющих полей видны несметные тучные стада коров. Это ж
сколько молока, захлебнуться можно! И все это теперь наше...
-- Пастухов не бить, -- предупредил он. -- Нам со всеми
коровами сразу не управиться.
С обеих сторон скалили зубы. Лица были счастливые, ибо уже
видно, что в этой богатой земле не только рыбы полно в реках,
не только дичи в лесах, но и лугов не видно под стаями гусей и
уток.
Сбоку настигал грохот конских копыт. Бугай даже вытянулся
вперед, словно, будь у него крылья, полетел бы впереди коня.
Глаза неотрывно смотрели вперед, Руса поразило жадное выражение
на лице сурового дяди. Ветер трепал чуб и срывал с губ слова,
но Русу почудилось, что Бугай шепчет неистово:
-- Трава для коней... земля для людей... будущее для
детей...
Он начал обходить коня Руса. Уязвленный, -- вороные
считаются самими быстрыми, -- Рус сердито пнул Ракшана пятками
в бока. Жеребец покосился огненным глазом, нехотя наддал.
Могучая фигура дяди поплыла рывками назад, исчезла где-то
позади.
-- Молодец, Ракшан, -- бросил Рус. Он наклонился, потрепал
жеребца по гриве. -- Мы с тобой самые-самые...
Сам ли он натянул повод, Ракшан ли внезапно уперся в землю
всеми четырьмя, но Рус даже коснулся грудью гривы. Дыхание
остановилось в груди, он успел замкнуть его в горле, чтобы не
выдать себя вскриком, недостойным сурового воина.
Река выбросила широкую петлю, и в ней раскинулся огромный
град. Высокая стена огораживает со всех сторон, даже со стороны
реки, а отсюда, со стороны наступающих скифов, кроме стены, еще
и ров -- широкий, наполовину занесенный мусором, без воды, но
все же не даст ворваться с наскоку, если на дно вбиты
заостренные колья, как делается всюду!
Отсюда, с холма, хорошо видны за высоким тыном добротные
дома, даже двухповерховые, сараи, амбары, конюшни, загоны для
скота. Тын в три человеческих роста, не больно крепок, но на
коне в град не ворвешься, а на стену полезть сгоряча... можно и
захватить град, но только при большой удаче.
Он проследил взглядом дорогу, утоптанную, пробитую
колесами тяжело груженных телег. С двух сторон в нее вливаются
еще две, явно от уже захваченных весей. Дорога ведет прямо к
тыну, где под навесом виднеются ворота. Высокие и массивные,
настоящие городские врата. Дорога перед вратами обрывается
рвом, через него перекинут широкий подъемный мост. Но по тому,
как врос в землю, не похоже, чтобы когда-то поднимали.
Застучали копыта, подъехали дядя Бугай и Моряна-богатырка.
От них веяло теплом и несокрушимой силой. Рус стиснул зубы и
напомнил себе, что он -- князь, суровый и впередсмотрящий. Не
пристало опускать плечи и лащиться к богатырям, дабы
приласкали. Ныне он -- защитник своего народа.
Бугай рассматривал град с горделивым презрением. Вся его
могучая фигура дышала здоровьем и мощью, что дается только
жизнью на свободе, ночевками у костра, когда пьешь лишь
ключевую воду, а ешь сырое либо слегка обжаренное мясо только
что убитого зверя. Или человека.
Лицо Моряны было суровым и надменным. В одной руке лежал
повод, конь еще вздрагивал от бешеной скачки, ронял пену. В
другой руке богатырка уверенно держала свою исполинскую секиру.
-- Земляные черви, -- сказал Бугай с невыразимым
презрением.
-- Жалкий народ, -- согласилась Моряна.
Рус ликующе рассматривал толпы народа, отсюда похожего на
муравьев, что спешно расчищают ров вокруг города. Да и не ров
вовсе, сотни лет о нем явно не помнили, его засыпали ветры,
заносили ливни, почти сровняло с землей, но теперь горожане
спешно роют, неуклюже бросают землю в обе стороны. Вон
только-только жидкий ручеек потек по рыхлому дну, норовит тут
же юркнуть в землю.
Застучали копыта, Рус узнал по стуку коней Совы и верного
Буськи, непоседливого и пронырливого. Сова лишь бросил короткий
оценивающий взгляд, лицо не выразило удивления, а голос был
деловит:
-- Мост не разборной, хорошо. И не подъемный. Дорога
чересчур широка. Хорошо загонять скот в ворота, но худо для
обороны.
-- А худосочные стены? -- заметила Моряна. -- Пальцем ткни
-- проломятся.
-- А гребень над воротами? -- добавил Бугай. -- Для
воробьев разве. Лучников туда не посадишь.
Буська пискнул сзади:
-- Так они и есть воробьи! Мелкие... Это с твоим задом
любой пол проломится.
Бугай преувеличенно свирепо рыкнул, Буська на всякий
случай подал коня назад. Рус молчал, вождю надлежит быть
матерым и молчаливым, но изнутри рвалось щенячье ликование.
Навес в самом деле только от дождя, ворота явно слабые, отсюда
видно, городская стена обветшала, бревна расшатались, вон зияют
щели. И град тоже падет в их жадные сильные руки, как пали
веси. Скоро жадные пальцы скифов будут повергать чужаков оземь,
рубить и колоть, а с их жен и дочерей срывать жадными пальцами
одежды!
Отсюда, с холма, было видно, как горожане, те же бабы и
детишки, месят глину с половой и навозом, таскают ведрами на
крыши, где поливают щедро, закрывая соломенные снопы, торчащие
концы бревен, дабы горящие стрелы варваров не подожгли дома.
Ему показалось, что суета и бестолковость, когда горожане
сталкивались лоб в лоб, тают на глазах, хотя наблюдал за ними
всего ничего. Постепенно все начали работать быстро и слаженно,
хотя по виду городка не скажешь, что им приходилось
сталкиваться с врагами.
-- К бою, -- велел он. -- Посмотрим, что у них за оборона!
-- Пойдем на приступ? -- загорелся Буська.
-- Портки порвешь о колья.
-- Тогда что?
-- Узришь.
-- Но...
Мощное хлопанье крыльев прервало его слова. Все вскинули
головы и зачарованно смотрели, как по красному небу снижается
небывало огромная, просто несметная стая крупных черных птиц. И
только когда пошли к самой земле, Рус понял, что это
обыкновенные пестрые утки. Целая стая с оглушительным кряканьем
упала в поле, шуршала и кормилась вволю, а чуть погодя шумно
захлопали крылья: прилетели толстые жирные гуси. Тяжело
бухались в хлеба, и даже Рус видел, что от стены колосьев
ничего не останется. Утка трусливо сосет зерно снизу, ходит
робкой мышкой, а наглый гусь прет как кабан, топчет, ломает
стебли, а зерна вбивает в землю. От стада свиней больше
останется, чем от стаи гусей!
-- Боги, -- прошептал он, -- что за богатейший край... И
он достался таким никчемам?
Сова подозвал троих на быстрых конях, велел вязать хворост
в вязанки, забрасывать ров. Так делалось везде, по этим же
вязанкам можно подняться и до верха тына, а там перебраться
вовнутрь града. На Руса он не оглядывался, распоряжался
уверенно, уже зная, что молодой князь не самолюбивый дурак,
умный наказ не отменит, а только поблагодарит за подсказку.
Бугай все посматривал на гусей. По лбу пролегли морщины.
-- Не пойму, -- сказал он озадаченно. -- У них гуси за
богов, что ли? Для кого оставили этот клочок поля с хлебами?
-- Может быть, -- предположила Моряна, -- обманка? И гуси,
и кабаны сюда прут, дабы полакомиться, а тут их уже ждут.
Ленивый народ! Задницы не хочет потрудить, побегать за зверем
по лесу. Сидит и ждет, когда кабан подойдет к нему сам!
-- Подлый народ, -- решил Бугай. -- Не знает благородной
охоты? Истребим всех. Даже в колыбелях.
Когда скифы делали вид, что идут на приступ, на тыне сразу
поднялись человеческие фигуры. Рус с удивлением увидел
множество женщин. Они тоже черпали кипящую смолу из медных
котлов, выплескивали на врага. За струями кипящей смолы, жидкой
как вода, оставались хвосты удушливого черного дыма. Видно
было, как тлеют угли, ибо между бревнами тына зияют щели, через
них тоже можно было бить стрелами в нападающих.. Ежели бы иудеи
умели метать стрелы!
Он вздрогнул, покрылся пупырышками страха. Раздался
странный звук, еще не узнанный, но уже страшный: потрескивание
сотен тугих луков. И тут же, заглушив все, пронесся свист,
которого он никогда не слышал и, возможно, не услышит: жуткий и
вместе с тем сладостный, от которого замерло сердце и
одновременно вскипела кровь -- коротко и звонко запели сотни
тугих тетив, выбрасывая стрелы. И тут же частые щелчки жил о
кожаные рукавицы, что тоже слились в странный звук,
заставляющий шерсть подняться на загривке и одновременно
вскипятить кровь.
Он видел, как на стенах, где открыто стояли люди с камнями
в руках, будто пронесся ветер, сметая сухие листья. Люди падали
по эту сторону и по ту, кое-кто повис, свесив головы и руки,
кто-то метался по стене, пронзенный стрелами, еще не понимая,
что поражен насмерть, кричал, падал...
Рус, не веря такому ошеломительному успеху, взмахнул
рукой, приказывая наложить стрелы снова. На стене начали
появляться новые люди, растерянные и ошалелые, снова заскрипели
тугие луки, запели стрелы. Рус услышал частые щелчки, но
стреляли уже не разом, били выборочно, ибо защитников на стенах
почти не осталось.
-- Сейчас бы в самом деле на приступ! -- крикнул Сова.
Рус с сожалением смерил на глаз высоту тына:
-- Мало вязанок набросали... Вряд ли с ходу одолеем. А
терять людей не хочу.
-- Они не воины! -- сказал Сова с презрительным
облегчением. -- Кто ж знал, что здесь не люди, а бестолковые
куры?
-- Не воины, -- согласился Рус счастливо. Он тоже
чувствовал презрительную жалость к дуракам, что так открыто
стояли на стене. -- Что за племя непуганых дураков?
-- Иудеи, -- бросил Сова с еще большим презрением. --
Тупой народ!
-- Тупой как валенок, -- согласился Рус. -- Но мы не
знаем, что они там наготовили по дурости за стенами. Сами пусть
ноги ломают, туда им и дорога, а нам каждый скиф дорог.
Сова усмехнулся самым краешком губ. Хотя волхв и велел
новый народ именовать народом Руса, русами, но сам Рус мнется,
называет по-старинке.
-- Жаль, -- сказал он, -- солнце не задержать...
-- Можем ворваться ночью, -- предложил Рус горячо. --
Хворостом забросаем до темноты, наши умельцы собьют даже
лестницы. Через стену перелезем, а там только до ворот
пробиться!
Сова сказал сожалеюще:
-- Нельзя.
-- Почему?
-- Ночной бой опасен.
Рус оскорбленно вскинулся:
-- Почему это? Им не опасен, а нам опасен?
-- Резня опасна всем, но в своем доме и стены помогают. Я
уже молчу, что иудеев там как червей в могиле. Куда и бежать в
потемках...
-- Подожжем дома! -- бросил Рус запальчиво.
-- А когда вокруг огонь, дым, все бегают и вопят, то даже
местные теряют дорогу. Родных звезд в дыму и огне не узреть!
Женщины и дети будут швырять из окон камни и горшки, и --
поверь! -- от этой дряни наших героев погибнет больше, чем от
мечей.
Багровый шар уже наполовину погрузился за темный край.
Небо было кроваво-красным, словно кровь избиваемых иудеев
забрызгала небосвод, но скоро эта кровь стечет, все померкнет,
