близок! Умереть ли в дороге к счастливой жизни племени Чеха,
или умереть, увидев тайну, что ждет тебя?
Он смотрел с легкой усмешкой. Рус ощутил от взгляда
старого волхва смертельный холод, словно стоял в глубокой
могиле, куда не достигало солнце.
-- Да, -- прошептал он раздавленно, -- ты настоящий волхв.
Быть бы мне настоящим князем!
-- Ты будешь им, -- сказал тот серьезно.
-- Долго ли?
Он усмехнулся, и волхв в ответ раздвинул губы в понимающей
усмешке. От повозок донеслись крики, тоскливо замычали коровы,
словно предвещая беду. Пробежали дети, затаптывая костры,
заливая водой.
Край неба озарился нежно-розовым светом. Вспыхнуло первое
облачко, алые лучи ласково подсвечивали его снизу, и оно
казалось разогретым над спрятанным за виднокрай очагом, а
верхушка еще темная, холодная. Повозки уже выступали на светлом
небе четко, а скот сбился в кучу, согреваясь, терлись друг о
друга, взревывали.
Подскакал Буська на дрожащем от жажды скакать по утренней
росе коне:
-- Все собраны, князь!
-- Коня, -- потребовал Рус. -- Сова и Моряна поедут со
мной впереди.
-- Что делать мне?
-- Ты... гм... ты отныне княжеский лазутчик. Как мы с
Лехом, так теперь ты один, будешь выезжать далеко вперед, все
вызнавать, высматривать: как удобные спуски, так и водопои,
словом, все-все.
Буська завизжал, подскочил в седле, едва не упал. Глаза
стали круглыми от счастья.
-- Княже!.. Жизнь положу, но сделаю все. Не сомневайся.
-- Ты мне нужен живым, -- ответил Рус сурово. -- Молод еще
жизнь класть.
-- Да знаю, знаю, потомство надо. А ч@, я хоть сейчас...
Рус замахнулся плетью, Буська завизжал и умчался.
Буська умчался, а он еще постоял, унимая бешеное
сердцебиение. Хоть кому-то сумел ответить достойно,
по-княжески.
В последний день он чуть проехал, прощаясь, по следам
Чеха, а потом и Леха. Вроде бы прошли тяжелогруженные телеги,
кони безжалостно выбивали землю, но трава поднялась, скрыла
следы. Будто проехали не по хрупкой сочной траве, а по мелкому
болоту, затянутому ряской.
Трава на диво быстро спрятала раны земли, зеленеет свежая,
такая же сочная, кузнечики верещат песенки. Так останется и за
нами, подумал он с облегчением, -- не догонят люди Коломырды,
но на сердце почему-то остался и тоскливый осадок. За людьми
должен оставаться какой-то след. А когда это ушли не просто
люди, а родные братья...
Когда вернулся, женщины и дети уже были в повозках, волы в
упряжках, а мужчины седлали коней. Рус ощутил в каждом
радостное нетерпение. Мечи и топоры остры, упряжь исправлена, а
то и вовсе новая. Скот отдохнул, кони бьют копытами, грызут
удила.
-- Выступаем!
Он сам выехал вперед, за ним несся на отдохнувших конях
передовой отряд в полсотни человек. Еще сотню Рус оставил в
заслоне. Вдруг да Коломырда все же отыщет, она опаснее
неведомого, что лежит впереди!
Из десяти семян, брошенных в землю, ежели одно выживает и
дает всходы, то урожай считается хорошим. Ежели два -- земля
захлебывается от изобилия. Каждое крупное племя время от
времени выплескивает отводки, ибо не одному племени не суждено
жить вечно, надо успеть разбросать семена, и ежели хоть одна
зернинка прорастает, то племя и народ считаются уцелевшими,
хоть и под другим именем.
Из могучего племени скифов часто выделялись сыновья царей
со своей младшей родней. Так брат Скифа Гелон стал
родоначальником могучего народа гелонов, построил огромный
город Гелон, а другой брат Агафирс дал начало великому народу
агафирсов. Доблестный Авх, сын Скифа, стал родоначальником
народа авхатов, а другой сын Скифа, Пал, дал жизнь великому
племени паралатов... но во сто крат было больше тех, кто увел
жен и детей в сопровождении множества воинов в горделивой
уверенности, что уж он-то даст начало величайшему из народов,
коему предназначено сотрясать вселенную силой и мудростью, дать
всем народам мир и справедливые законы!
А в этот раз из скифского царства не отводок, пусть даже
не слишком мощный, а жалкая кучка изгнанников, а с ними те, кто
добровольно решился разделить их тяготы. Родные, дальние
родственники, друзья, просто люди, которые решение Пана сочли
несправедливым, а у части скифов всегда живет убеждение, что
честнее быть среди гонимых, чем среди гонителей. Ну, и еще
люди, которые сами не могут объяснить, почему вдруг бросили все
нажитое, сели на коней, посадили жен и детей в повозки и
присоединились к изгнанникам.
Да, из этих людей можно бы составить племя, но... волей
богов и они разделились на три части! Чудо будет, ежели уцелеют
даже две веточки. А что они, Рус и его люди, сгинут, так
мужчина должен быть всегда готов как к славе, так и к
доблестной гибели...
Он ехал впереди своего небольшого отряда-племени. Теперь
его можно охватить взглядом целиком. Несколько сотен мужчин,
три-четыре сотни женщин с детьми... Стариков уже не осталось.
Кого зарубили, оставив на обочине дороги, кто потихоньку ушел
сам, дабы не есть хлеба, так нужного детям и мужчинам.
Он видел, как хочется Ис ехать рядом, но она благоразумно
держалась в середине отряда, даже когда была на своей резвой
Молнии. Одетая по-скифски, она и сидела в седле как
прирожденная скифка, только оружия пока в руки не брала, разве
что на поясе висел узкий нож в красивых ножнах.
Когда она, не утерпев, вроде бы невзначай подъехала ближе,
он окинул ее любящим взглядом, расхохотался:
-- Ты -- маленькая копия Моряны!
Ис улыбнулась, она в самом деле подражала богатырке в
одежде и посадке, та же безрукавка-волчовка, оставляющая плечи
голыми, то же управление конем коленями, чтобы руки свободные,
но хорошо знала, как ей красиво в такой дикой грубой одежде и
когда ее черные волосы перехватывает на лбу широкий золотой
обруч с драгоценным смарагдом над переносицей.
Она улыбнулась хитренько, унеслась, ровная и стройная,
слегка и красиво покачиваясь в такт скачке. Русс вздохнул,
провожая взглядом прямую спину. Удается видеться только ночью.
А днем подле князя должны быть его бояре, воеводы, волхвы,
старшие дружинники...
Он горько усмехнулся. Вот они, бояре, которые лишь вчера
стали дружинниками, вот дружинники, что вчера были отроками,
вот волхвы, которых Корнило спешно учит отличать одного бога от
другого... Да что там! Каков князь, таковы и бояре.
Позади стучали копыта, слышались негромкие голоса. Теперь
они должны держаться ближе к князю... все как-то неловко думать
о себе как о князе. Это его невозмутимый дядя Бугай, загадочный
Сова, непоседливый Ерш, Моряна-богатырка... Еще -- Твердая Рука
-- молодой, красивый, с жадно раскрытыми синими глазами.
Единственный, у кого не было ни одной стычки за время Исхода.
Двужильный, он помогал всем, от усталости не раздражался, всем
уступал, он же единственный, кто дружил с Ершом. Возможно,
только поэтому он и пошел с Русом, а не с его братьями. Оружием
владеет не лучше других, зато известен как сильнейший кулачный
боец. Мощным ударом кулака убивал быка, все видели.
Теперь в его окружении и Шатун -- молчаливый молодой воин,
изо всех сил старающийся походить на старых героев:
немногословных, суровых, загадочных. Он слышал, что таким был
Скиф, и в подражание ему никогда не носит доспехи, а только в
волчовке на голое тело. И волосы его всегда открыты небу, будь
там солнце, тучи или хлещет ливень. Без нужды хмурит брови,
никогда не шутит, почти не улыбается. Что его заставило пойти с
ним, Русом?
Далеко впереди мелькнули две точки, исчезли. Рус хмурился,
не зная, как отнестись, что рядом с Буськой теперь чаще всего
находится Баюн-певец. Все-таки совсем недавно умелый боец, так
о нем говорят. Но почему пошел с ним, Русом, с которым дружбы
никогда не было?
Сзади слышались смешки, звон уздечек. Рус прислушался,
голос Ерша был чересчур восторженный, восхищенный:
-- Ух какие у тебя усы, Шатун!.. Какие усы... Нет, вы
поглядите, какие усы! Всем усам усы. Я таких еще не видывал.
Слушай, Шатун, есть важное дело. У меня тоже растут волосы...
там, на заднице. Давай свяжем их: твои волосы на губе и мои на
заднице, да и ляжем спать. Ночь так перетерпим, а ночи сейчас
еще короткие, зато наши волосы вроде бы подружатся...
Слышался громкий гогот. Рус представил себе красное,
надутое от злости лицо Шатуна, улыбнулся тоже. Когда-нибудь Ерш
нарвется, нарвется... Лопнет железное терпение Шатуна.
В полдень, когда остановились на обед и отдых, вернулись
Буська и Баюн. Рус поглядел на их одинаково раскрасневшиеся
лица, угрюмо отвернулся. Почему-то стало завидно.
Слышал, как Буська спрыгнул у одной повозки, там что-то
говорили, вдруг донесся раздраженный мужской голос:
-- Ты почему мне грубишь, сопляк? Я тебе отец или нет?
Буська ахнул:
-- Ну ты задаешь загадочки... Я-то откуда знаю?
А Баюн уже вытащил из-за пазухи дудку, поскакал в
серединку стана. Там у него самые лучшие слушатели. Повозки по
привычке поставили кругом, так легче отбиваться, в середке
быстро вспыхивали костры, на треноги подвешивались котлы.
Запахло ухой, вареным мясом.
Только один человек выехал за пределы стана, остановил
коня и смотрел в синеющую даль. В блеклом мареве над самым
виднокраем вроде бы виднелись вершины гор, но до них было так
далеко, что Рус не был уверен, что это не облачко причудливой
формы.
А Корнило все смотрел на дальние горы, чему-то вздыхал, на
лбу морщины стали резче. Рус заметил, что губы старого волхва
шевелятся. Подъехал, спросил насмешливо:
-- Вершины считаешь?
Корнило вздрогнул, оглянулся, на лице была виноватая
улыбка, застали врасплох, и вместе с тем малость раздраженная:
-- Что?.. Нет, просто смотрю.
-- А ч@ на них смотреть? -- удивился Рус. -- Они нам не
нужны.
Корнило покачал головой:
-- Свиньи смотрят только на то, что нужно. И коровы. И все
звери и птицы. А человек... человек стремится увидеть еще и
незримое, услышать глас богов.
-- А разве так услышишь? -- снова удивился Рус. -- Для
этого надо жертвы резать, а слушать в капище.
-- Когда как, -- ответил волхв неопределенно, -- когда
как. Пути богов неисповедимы, никто не знает, где проявится их
мощь и как. Потому мы должны слушать все, рассматривать все,
доискиваться до всего. Почему вода мокрая? Кто каждую снежинку
вырезает так хитро? Почему солнце поднимается всегда на
востоке, а заходит всегда на западе? Ответы на загадки богов
могут быть там.
Впереди слышались раздраженные крики. Две телеги сцепились
колесами, там затрещало. Погонщики, голодные и усталые до
остервенения, отбросили кнуты и схватились за ножи. Рус
отмахнулся от волхва, дурость какая-то, помчался к месту ссоры.
Глава 17
Эту ночь он снова долго не мог заснуть, ворочался, зло
сбрасывал покрывало. Ис перестала прикидываться спящей,
спросила тихонько:
-- Что тебя гнетет?
-- Не понимаю, -- сказал он вдруг, -- сперва я ныл, что
все меня бросили... Теперь не могу понять, почему со мной идет
столько народу! Ведь многих я не знаю вовсе!
Голос его перешел в крик. Глаза выпучились, он сжал
кулаки. Ис вскрикнула со страхом и великой жалостью:
-- Боги, как ты измучился...
-- Я не устал!
-- Ты измучил свою душу, -- поправилась она торопливо. --
Но ты не подумал, что эти люди тоже... Ну, любят смотреть на
звезды.
Он вытаращил глаза:
-- На звезды? Никогда не замечал.
