-- Я скоро вернусь. Чтобы к моему возвращению здесь было
пусто!
Хохоча, заверили, что и бурдюк сгрызут, что-то орали еще,
но Сова уже не слышал, уходил вслед за верховным волхвом. Тот
постукивал посохом, шагал медленно, зорко посматривал на
пирующих. Веселились даже женщины и дети, каждый словно
стряхнул с плеч тяжести и тревоги. Кое-где с визгом прыгали
через костры, огонь задирал девкам подолы, высвечивал голые
ноги до самых ягодиц. Прыгали и взявшись за руки, скрепляя
союзы и дружбу, прыгали с воплями и песнями, на углях пеклись
последние ломти мяса: завтра боги дадут день -- дадут и добычу.
Сова чувствовал, что старый волхв оглядывает его
придирчиво, нарочито молчит, вызывая на разговор, расспросы, но
смолчал намеренно, только оглянулся на костер со своими людьми:
не пора ли, мол, возвращаться.
Гойтосир сказал негромко:
-- Ты окреп и оброс мясом... Верно ли говорят, что ты
однажды был воеводой?
-- Было дело, -- ответил Сова сдержанно.
-- Гм, -- проронил волхв словно бы в задумчивости. --
Что-то в тебе есть от вожака... Люди тебя слушаются. Даже наши.
-- Когда как.
-- Ладно-ладно. Ты видел, что выпало братьям?
Сова кивнул. Гойтосир помолчал, оба смотрели на море
костров. Вся ночная долина расцвечена оранжевыми и красными
огнями. Песни уже несутся отовсюду, и как бы ни устали после
похода, но все пляшут, прыгают, веселятся, борются на руках и
поясах.
-- Что тебе велено сказать, -- проронил Сова, -- говори.
Гойтосир удивился:
-- Мне? Велено? Я говорю от себя. Ты ведь тоже отдаешь
наказы от себя, когда видишь, что так правильно? Племя
разделилось, большая часть уходит с Чехом. С ним идут самые
знающие, матерые, умелые. С ним уходят все волхвы.
Сова посмотрел в лицо старого волхва:
-- И что же?
-- Ты волен пойти с нами, -- сказал Гойтосир неспешно. --
Сильные да умелые нужны везде. Мы здесь перемешались, а на
новых землях никто и не вспомнит, что ты и твои друзья --
беглые из каменоломен. Все мы вольные скифы, все имеем право на
счастье.
Возле ближайшего костра возникла возня, кто-то швырнул в
огонь целую вязанку хвороста. Пламя на миг погасло, но вскоре
взметнулось к небу высокое и ревущее. Светлый в ночи дым
победно понесся к звездам. Весь небосвод был устлан острыми
немигающими глазами.
-- Спасибо, -- ответил Сова. -- В самом деле, спасибо.
-- Сказать, что идешь с нами?
-- Ты знаешь, что я отвечу.
Гойтосир кивнул:
-- Знаю.
-- Так зачем же?
-- Чтобы у тебя был выбор.
Сова покачал головой:
-- Спасибо, что позвали. Понятно, я с Русом. И, я уверен,
все беглые.
Гойтосир помолчал, а когда заговорил, в голосе было
осуждение:
-- Обижен? А разве Чех велел неверно? Если ты в самом деле
был воеводой, то как бы поступил?
Сова подумал, повел плечами:
-- Ты прав. Я тоже велел бы беглых оставить подыхать. А то
и сам бы порубил их, ибо преступившие закон -- есть
преступившие, и жить им среди людей нездорово. Но кто спорит,
что Чех лучший вождь, чем Рус?.. Однако пойдем за Русом потому,
что теперь можем отплатить ему той же монетой.
-- Вы попросту все сгинете, -- сказал Гойтосир с
неудовольствием.
-- Да, но сперва сгинем мы, а Рус... Он успеет увидеть,
что мы платим должок.
Гойтосир молчал, и Сова понял, что волхв больше ничего не
спросит. Даже убийца и насильник, что вырвет кусок хлеба у
нищего, ревностно блюдет мужской долг чести. Рус спас их от
смерти, теперь их жизни принадлежат ему. Он нам никогда об этом
не заикнется, иначе он стал бы не мужчиной, но они помнят сами,
ибо тоже перестанут быть мужчинами, если забудут или сделают
вид, что забыли. Человек живет недолго, а честь или его
бесчестье переживают века, от позора он там переворачивается в
могиле, а его дети клянут опозорившего род отца.
По ту сторону полога была пляска огней, пылающих факелов,
топот ног, веселые вопли, смех, звучные шлепки по голым плечам
и спинам. Пахло сладковатым дымом множества костров,
пережаренного мяса, мужского пота.
В шатре же воздух был спертым, душным, жарким, но Рус все
лежал, уставившись недвижимым взором вверх, где на толстом
шесте было укреплено полотно шатра. Все же лучше обливаться
потом, чем быть чужим на развеселом празднике, где его самого
обделили.
Ис держалась тихо, как мышь. Ее ласковые сильные пальцы
терли ему затылок, разминали спину, но губы разомкнула лишь
далеко за полночь:
-- Скоро утро. Тебе стоило бы выйти к костру. Все равно не
спишь.
-- Не хочу, -- пробормотал он.
-- От себя не скроешься, Рус. Костер в трех шагах от
шатра. Там только твои друзья. Ты оскорбишь их, если не
выйдешь.
Он покачал головой:
-- Пусть зайдут сами.
-- Нет, -- сказала она непреклонно, -- они не зайдут. Но
костер совсем рядом. И там только твои друзья. Их немного, но
они -- друзья!
Она настойчиво теребила, подталкивала, тащила, и он в
конце-концов поднялся, качнулся к выходу. Лишь перед пологом
заставил себя выпрямить спину, надел беспечную улыбку и
отбросил полог сторону.
Воздух показался чист и свеж, хотя сильно пахло разогретой
смолой, горящим деревом, а ноги плясунов поднимали тучи пепла.
Костры полыхали всюду, а возле ближайшего сидели люди, которые
не пели и даже не пили. Негромко беседовали, но когда показался
Рус, разговоры умолкли. Он ощутил себя на перекрестье взглядов.
Потом один из мужчин, Бугай, приветственно помахал рукой:
-- Рус! Не спится? Посиди с нами.
Вся степь была в огнях. Люди переходили от костра к
костру, разговаривали, спорили, смеялись. Доносились взрывы
хохота. Мелькали силуэты пляшущих. Среди поющих Рус узнал и
звонкий голос Баюна. В красноватом свете Рус видел движущиеся
фигуры танцоров коло, земля ритмично вздрагивала.
Перед шатром Руса полыхал костер. Подле огня сидели Сова,
Буська, Моряна, Бугай. Все хмуро молчали, переглядывались
искоса. Рус тоже сел молча, тупо смотрел в пляшущее пламя.
Похоже, огонь тоже ликует, что уйдет с Чехом или Лехом.
Послышались шаги, из красного воздуха вынырнул Ерш. Бугай
протянул ему бурдюк. Ерш отмахнулся:
-- Уже из ушей льется.
Рус угрюмо смотрел, как дружинник сел между Бугаем и
Совой, тупо удивляясь, почему эти люди сидят с ним, а не с его
старшими братьями. Спросил сумрачно:
-- Что там?
-- Рус, -- ответил Ерш, лицо его было, как никогда,
серьезно, и эта серьезность послала дрожь по спине Руса, --
тебе лучше не знать.
-- Так плохо?
-- Могло быть и хуже, да дальше уже некуда.
-- Волхвы ничего не сказали о... предначертании мне?
У костра напряженно прислушивались к их разговору. Из
шумного стана долетали веселые вопли, обрывки песен. Ерш
все-таки взял у Бугая мех, но пить не стал, подержал и передал
Сове:
-- Похоже, сами боятся о нем говорить. Да и все племя уже
в нетерпении. Слышишь, как скачут? Гойтосир наобещал молочные
реки в кисельных берегах! Только и раздумий, с кем идти. И тому
и другому земля дадена богатая и жирная, дичи видимо-невидимо,
а рыбы немеряно. Леху предначертана долгая дорога побед и
славы, а Чеху -- кровавая междуусобица, за которой последует
тысячелетнее царство мира и покоя. Вот и ломают голову, что
выбрать!
Костер потрескивал, взлетали искорки. Багровые языки
пламени плясали на суровых лицах, будто вырезанных из камня.
Рус спросил после молчания:
-- А что говорят боги мне?
-- Ничего.
-- Совсем?
-- Вроде даже боятся. Да и до того ли? Ясно, что с тобой
идти некому.
Со стороны людей Леха взревели трубы. С пьяным хохотом
целая толпа пустилась в пляс. Багровые языки пламени
выхватывали из черноты ночи нелепо скачущие фигуры.
-- Некому... -- прошептал Рус убито.
Слева он ощутил горячее плечо Ис, а справа его толкнул
Сова. Моряна громко фыркнула.
-- Ты не один, -- сказал Сова серьезно. -- Великий народ
может статься даже из единой пары людей. А с тобой идут по
крайней мере две женщины, Ис и Моряна. Да Заринка тебе предана,
она любит тебя. Чеха и Леха тоже любит, но их больше уважает,
чем любит. Зато за тобой пойдут, куда поведешь.
А Ерш сказал чересчур серьезно:
-- Мы с Совой поможем тебе создавать новое племя. Я буду
трудиться дни и ночи в поте лица своего, а Сова обещал подле
нас факел держать...
Сова зарычал, Ерш с притворным испугом спрятался за спину
Моряны.
Рус поинтересовался сдержанно:
-- Сова, ты со мной?
-- Мог бы не спрашивать, -- ответил Сова осуждающе.
В голосе бывшего воеводы прозвучало раздраженное
высокомерие. Как можно усомниться в его верности долгу чести?
Но Рус уловил, как в душе просыпается несвойственная ему ранее
подозрительность.
И когда почти под утро увидел, как из повозки Совы
выскользнула Заринка, воровато оправляя платье, лишь стиснул
челюсти.
У Совы могут быть и не столь благородные причины.
От шатра Чеха дико и страшно прокричал петух. Он один
уцелел в походе, его берегли пуще глаза. Он знал, что отгоняет
злых духов, по его крику восходит солнце, что иначе и не
стронется с места в своем подземном царстве, видел, как по его
воле по всему стану поднимается народ, и потому орал, как
опытный воевода, хорошо зная себе цену.
Рус видел, как Чех рассыпал воинов в разные концы. Там уже
ржали кони, скрипели колеса. Большинство мужчин и женщин еще не
ложились, а подростки после короткого сна бросились ловить и
запрягать коней и волов.
Рус оглядел покрасневшими глазами друзей. Вокруг костра
все еще сидели Бугай, Моряна, Сова, Шатун, даже Ис, впервые
допущенная в воинский круг. Чаша с хмельным вином ходила по
кругу.
-- Я пойду, -- сказал он тяжело. -- Нельзя, чтобы братья
ушли вот так...
Его провожали сочувствующими взорами. Когда скрылся в
толчее народа, коней, Бугай пророкотал:
-- К полудню тут будет пустое место...
Сова кивнул, а Ерш сказал задиристо:
-- Да, Бугай, меня ты оскорбил -- ладно, прощу. Но ты и
себя назвал пустым местом.
Бугай хмурился, смотрел подозрительно, старался понять
больно хитрую речь, а Моряна, что не поняла тоже, бухнула
тяжелым голосом:
-- Раньше. Все спешат уйти. Впереди обещаны, ты ж слышал
сам, молочные реки с кисельными берегами!
Ис молчала, держалась как можно тише и незаметнее.
Понятно, что допустили к людям только сейчас, когда у костра
осталось так много пустого места. Когда чашу передавали ей, она
только прикасалась губами к краю, протягивала с поклоном
Моряне, та как гора восседала рядом. От воительницы пахло
мужским потом и запахом свежей крови. С пояса свисала
свежесодранная шкурка мелкого зверька.
Глава 15
Чех резко обернулся на стук шагов, все такой же чуткий и
настороженный, как в лесу. В синих глазах мелькнуло смущение,
но руки раскинул с самым сердечным видом:
-- Рус!
Они обнялись, застыли. Рус прижимался к могучей груди
брата, и хотя не уступал ни по росту, ни по мощи рук, но
чувствовал себя слабым и потерянным рядом с могучим и всегда
все знающим уверенным братом.
Внезапно широкие твердые ладони мощно хлопнули их по
плечам. Лех обнял обоих, сдавил, его горячее дыхание обожгло им
щеки:
-- Чех, Рус... Я люблю вас.
-- Боги жаждут, -- сказал Чех сдавленным голосом. -- Это
наша им жертва!
-- И наши отцы-деды зрят, -- закончил Лех.
Их объятие распалось. Молча смотрели друг на друга, жадно
