Порфирородный в биографии своего деда, Василия I Македонянина, но на Руси
памяти об этом миссионере не осталось, а христиан среди русичей по
латинскому обряду на Руси хватало и раньше...
Впервые христианство на Русь принесли широко князья Аскольд и Дир.
Они крестились сами со всей многочисленной дружиной, крестили киян и
жителей окрестных городов и весей. Признав таким образом верховенство
Царьграда, вынуждены были отказаться от набегов на ромейские земли, на их
столицу...
Два года спустя князь Олег взял Киев, убил Аскольда и Дира. В резне
погибло большинство христиан, волхвы признали Олега спасителем Отечества,
и Русь вернулась к прежней вере. Затем Олег совершил внезапный поход на
Царьград, там нападения не ждали, захватил богатейшую добычу, а в знак
победы прибил свой щит на врата гордого града... В его договоре с ромеями
уже не было даже упоминания о Христе.
А вот дружина Игоря отправлялась в поход наполовину охристианенная.
Когда отправлял послов в Царьград для заключения договора, половина
состава присягала в церкви святого Ильи, а сам Игорь приносил клятву на
холме, где стоял Перун.
При княгине Ольге христиане были почти у власти. Она сама приняла
веру Христа из Рима и всячески ее насаждала на Руси. Узнав о таком
повороте событий, к ней поспешили не только монахи из Царьграда, но
прибыло огромное посольство во главе с представителем Оттона I и папы
римского Иоанна XII ревностным и пламенным Адальбертом, уже носившим титул
"епископа русского".
Латиняне... Тогда Владимира, как и других киян, поражали
бесцеремонность, грубость и невежество латинян. Особенно проигрывали рядом
с ромеями из Царьграда. Те умели и речь искусно повести, и уважение чужой
вере выказать, свою не унизив, а потом в спорах умеют польстить своими
мудрецами и верой своей... А латиняне как мясники грубо прут на рожон,
требуют, чтобы все было только по-ихнему, чужого мнения не выносят...
Так и доигрались. Юный Святослав круто повернул Русь обратно к
древней вере отцов.
Но все же, все же латинская вера приживалась лучше, чем греческая.
Больно криводушными были ромеи. За сладкими улыбками различался яд.
Лицемерие чувствовалось за версту, а льстивые речи слушать хоть и приятно,
но грубая прямота латинян, их строгость в вере привлекала больше. Так и
случилось, что уже при Ярополке Русь стала почти вся католической,
оставалось только признать это в открытую. Но не успели, в Киев ворвались
войска с севера. А новгородцы все еще верны старой вере, как и свирепые
викинги...
В этом великий путь Руси, подумал он на этот раз уже убежденнее.
Пусть одни народы идут за Христом, другие -- за Мухаммадом, третьи -- за
Яхве, четвертые... Все они убеждены, что только они люди, а остальные --
лишь скот для их телег и мясо для их собак. А с такими убеждениями как
прожить без пролития крови? Россы тоже знают с какого конца браться за
мечи. Но никогда не скажут, что они -- люди, а другие нет. Этим как раз и
могут привлечь сердца! И у Руси может быть то великое будущее, которое
сами себе перечеркнули другие народы.
А может и не быть.
Глава 36
Русь была открыта для проповедников чужих вер, но Владимир велел
имать и сразу казнить тех, кто хулил русских богов. Так были распяты на
воротах трое монахов-латинян, один из Царьграда, два чеха. Все навязывали
иудея Иисуса взамен русских богов. Тавр ярился больше всех. Добро бы
просто принесли своего Иисуса, русы принимают всех, но эти требовали на
площадях, чтобы русы и русичи повергли в прах своих русских богов, а в
красный угол поставили иудея!
Владимир смеялся, Тавр раньше о богах думал меньше всего. Сейчас уже
сам с волхвами беседует, ходит злой, сосредоточенный. Видать, на Руси уже
наступает покой, на кордонах враги притихли, урожаи из года в год хороши,
можно и о высоком помыслить на досуге и в свое удовольствие...
Борис, в отличие от других волхвов, часто общался с проповедниками.
Один даже поселился у него, благо был такой же неприхотливый, чем-то
похожий на волхва: с худым лицом, горящими глазами, устремленностью к
неведомому, страстной жаждой весь мир убедить жить так, как живет он.
Однажды Владимир забрел прямо в комнатку Бориса. Тот тихо беседовал с
монахом, на столе лежала коврига свежего хлеба и две сушеные рыбины.
-- Великая тоска меня взяла, волхвы,-- сказал Владимир тихо.
Он подсел к столу, отломил хлеба. Ощутил, что почти день не ел, хотя
последние недели к коню не подходил, терема не покидал.
Борис и его приятель в черной рясе смотрели с недоумением. Борис
спросил осторожно:
-- Стряслось что?
-- Вот сижу я -- владыка всех русских земель, равный по мощи
императорам Римской империи и Германии... Разве что императором еще не
зовусь. Да, всего три великие силы в мире: Новый Рим, Германия и Русь...
Но я не об этом, мысли мои путаются, все о державных делах -- прости,
отче! Вот сижу я, равный базилевсу, и сидишь ты, книжный червь... Кто из
нас велик?
Борис смотрел исподлобья, а монах сказал подобострастно:
-- Ты, великий князь всей Руси! Как же иначе?
Владимир отмахнулся:
-- Слишком быстро отвечаешь.
-- Но это все знают!
-- Все -- это простой люд. Простой мыслию, не знанием. Это для них я
велик, а для истории -- вот он, Борис. Скажи, кто правил миром, когда жил
Архимед? Ага, даже ты, грамотный, не знаешь... А мудреца с его "Эврика!" и
"Только не тронь мои круги!" знают во всех просвещенных странах. И будут
знать все больше. Кто правил Элладой, когда жили Эсхил, Демосфен...?
Забыты. Так и меня забудут. А великим станет тот, кто сейчас и цыпленку
дорогу уступает, на кого любой бродячий пес гавкает, кто с нищенской сумой
скитается...
Монах насторожился:
-- Не понял тебя, великий правитель Руси.
-- Да что тут не понять? Хочу тоже все бросить... и жен, и княжение,
и города... Уйти бы в пещеры! Вам в своих норах хорошо: вникаете в
мудрость древнюю, ищете мудрость новую, прозреваете дороги для внуков и
правнуков... И я хочу! Чую в себе силы великие. Но здесь я уже уперся в
потолок. Что еще может великий князь? Помимо того, что я уже сделал? Разве
что мелочи... А я чувствую в себе силы великие. Даже могу создать учение
или веру, которые... Да не богохульствую, я говорю лишь, что могу больше,
чем делаю! Меня все вы пользуете для черной работы...
Монах смотрел выпученными глазами. Даже заикаться стал от непонятных
речей правителя Руси:
-- Княже! Ты не перегрелся? А то солнце прямо бешеное, так и кидается
на людев...
Владимир смотрел на него с брезгливой жалостью, что странно
смешивалась с завистливым блеском в глазах:
-- Эх, не разумеешь... А что есть правление страной, как не самая
черная работа? Ежели я не только похотливая свинья, а еще и человек?
-- Правление Русью -- черная работа?
В глазах монаха было опасение, что князь вот-вот упадет на пол и
забьется в черной падучей. Борис, напротив, нахмурился и смотрел
пристально, вникал в полускрытый смысл речей князя. Похоже, того совсем
истерзали сомнения.
-- Чернее не бывает,-- ответил Владимир с горечью.-- Вы все с
мудрецами да с умными книгами, а мне с таким дерьмом приходится... У вас
одни избранные, философы да мудрецы, а просто народ, какого бы племени он
ни был, не бывает только из чистеньких да умненьких! Но у меня нет другого
народа! Как нет у Оттона, или у Василия.
Монах порывался что-то возразить, Борис положил тяжелую ладонь ему на
плечо. Глаза волхва неотрывно смотрели в искаженное мукой лицо князя.
Голос стал предостерегающим:
-- Княже, опомнись! Мы лишь себя поднимаем из невежества, а ты весь
народ тащишь! Не тот велик, кто сам взобрался на вершину, а тот, кто
других поднял!
Владимир горько стукнул кулаком по столу:
-- Если бы поднял...
-- Не все сразу. Ты необъятную Русь перестраиваешь, а не курятник!
Да, другого людства нет ни у нас, ни в заморских странах. А так хотелось
бы найти страну обетованную, где люди все как один красивы, умны,
благородны, возвышенны в мыслях, добры и с чистыми шеями... Но нет таких
стран! Есть только то, что есть. И надо жить с этим людом, раздувать в нем
искорки божьего огня.
Владимир уронил голову на руки:
-- Если бы ты знал, как трудно, оказывается, князю... Да не править!
Это легче пареной репы.
Борис повторил с нажимом, голос его тоже дрожал от внутренней боли:
-- Других людей нет! Разве что в вирии, но туда берут лишь того, кто
старается строить такое же царство и на земле. Тащи эту ношу, княже! Никто
из нас не сможет, даже сделай нас прямо сейчас королями. А ты можешь. Ты
здоровый, как бык, ты жестокий, ты... сможешь. Откажись от себялюбия:
останься князем-тружеником. Расчисти дорогу для тысяч и тысяч светлых
голов. Будь черным строителем Руси, как раз за это тебя назовут Святым!
Владимир в недоумении смотрел подозрительно, и Борис, спохватившись,
напомнил себе, как часто великий князь теперь видит подвохи.
-- Святым?
-- Был Рюрик Боевой Топор, Олег Вещий, Игорь Старый, Ольга Прекраса,
Святослав Неистовый... А ты, сознательно отдавший жизнь черной работе
строителя, остающийся в безвестности и неблагодарности, хотя мог бы
прожить красивую жизнь мыслителя, разве не достоин благодарности
потомства?
-- Ну-ну,-- буркнул Владимир,-- я еще жизнь не отдал.
Оставив Бориса и трепещущего монаха, дурень так ничего и не понял, он
ушел к себе, долго сидел в одиночестве, невидяще смотрел на стену с
оружием. Сувор принес ужин, а к нему неизменную чашку кавы. Трапезовалось
без охоты, мысли были далеко.
Перед сном, чувствуя давление животной силы, что властно вторгалась в
мысли, вышел во двор, схватил дворовую девку с ведрами, поимел там же
возле колодца. В голове сразу стало чище, свободнее, он поймал прерванную
мысль и начал додумывать ее раньше, чем девка опустила подол.
Утром же послать человека в Царьград, напомнил себе. В империи
вспыхнул мятеж Варды Фоки, самое время вмешаться... На другом конце
империи объявил себя императором некий Варда Склир. А тайное послание к
тому и другому он составит прямо сейчас.
Он застегнул ремень, вернулся к крыльцу. Молчаливый Сувор без слов
отправился варить новую чашку крепчайшей кавы.
Через два дня, повинуясь внезапному порыву, он кликнул
монаха-латинянина. Тот ахнул, когда князь коротко и буднично велел
произвести над ним обряд крещения. Владимир в нетерпении ждал, когда тот
закончит брызгать водой и говорить по-латыни слова, которые и сам вряд ли
понимал, предупредил:
-- Но пока никому ни слова. Понял?
-- Да, великий князь Руси... Прими это.
Владимир нагнулся, монах одел ему на шею цепочку с золотым крестиком.
Владимир запахнул ворот, пряча крест, еще раз предупредил:
-- Ни-ко-му! Я хочу сперва на себе испытать, что это -- быть
христианином.
Монах, уходя, напомнил:
-- Не забудь свое христианское имя: Игнатий!
-- Иди-иди... святой отче.
После ухода монаха, он долго пребывал в задумчивости. В душе росло
разочарование. Ничего не происходило. Он оставался таким же злым и
растерянным, а подсказки как жить правильно все нет и нет. Новое имя
значит лишь, что со старым покончено.
А начать... как начать по-новому?
Жизнь только ленивого несет, а то и тащит по камням как бурная река,
а князь должен не только сам плыть, но и корабль с народом умело вести
между порогов!
-- Кремень! -- вскричал он яростно.-- Пошли гридней с вестью. Князь
