Владимир оглянулся. Сердце сжалось. За ним скакали лишь Тавр, Сувор и двое
из уцелевших дружинников. У них были угрюмые почерневшие от копоти лица. У
Сувора сгорели волосы, странно было видеть на красном с сизыми шрамами
лице голые брови. Губы почернели от жара, полопались, кровь застыла
черными сгустками.
Небо оставалось багровым, а внизу вспыхнула земля. Горели Раковка,
Смолянки, Сосновая Горка, Борщевая, Мечкино, Канев взъезд. Киев был в
огненном кольце, но и сам полыхал как факел. Черный дым стал
багрово-красным, толстыми жгутами с ревом уносился в раскаленное небо,
звезды спрятались, а если какая и сверкала, то как налитый кровью глаз на
красном от гнева огромном лице.
Жалобно и пронзительно кричали птицы, вспыхивали в небе огненными
комочками, падали как звездочки, рассыпая искры. Страшно ревел скот, ржали
запертые кони, бились, расшибая колени, сгорали заживо.
К утру все же огонь затих, спрятался в углях, слегка подернутых
пеплом. Странно были видеть голую Гору, всю в головешках, черных остовах
печей. Киев сгорел полностью, даже от великокняжеского терема остались
одни головешки. Уцелели только основания каменных домов, там стояли черные
закопченные стены, полопавшиеся от жара, с пустыми глазницами окон.
Как выяснилось, в городе уцелели только две семьи. Забрались в
подпол, пересидели огненную бурю, а когда утром вылезли, то одна баба
померла от сердечной боли. Увидела вместо домов только головешки, а между
ними всюду обгорелых скорченных в смертельных муках людей, детские тельца,
припорошенные горячим пеплом... И -- страшный запах горелого человеческого
мяса! Мощный, пропитывающий все, тяжелый, напоминающий, что мало нашлось
тех, кто успел убежать.
Владимир, весь в саже, словно вылез из преисподней, прохрипел
пересохшим ртом:
-- А где мой друг Олаф? Сувор, отыщи Олафа!
Сувор помялся, протянул прогнутый, словно по нему ударили каблуком,
вминая в землю, золотой крест с оборванной цепочкой.
-- Вот еще нашел.
Владимир спросил мертво:
-- Что это?
-- Олаф Скаутконунг сорвал с шеи. Он втоптал в землю и сказал, что
отрекается от такой веры Христа.
Владимир спросил сквозь зубы:
-- Где он?
-- Взял коня и ускакал. Сказал, что ноги его больше не будет в этой
стране. И тебя видеть больше не желает.
* (прим. ред. Шведский король Олаф Скаутконунг вторично принял
крещение лишь в 1000-м г. из рук епископа Сигфрида. Жену взял славянку из
бодричей, а дочь Ингард выдал, с годами забывая боль и разочарование, за
сына Владимира, известного на Западе как Ярослава Хромого, а на Руси --
Ярослава Мудрого).
Небо упало на голову. Он прогнулся от удара, в голове зазвенело,
словно в ухо попал комар. Свет померк перед глазами, и Владимир понял, что
сейчас умрет. Страшным усилием воли хватался за угасающую искорку, и та
начала разгораться. В сиянии появилось бесконечно милое лицо. Глаза Анны
были расширенными:
-- Что с тобой? У тебя такое лицо... Такое!
-- Анна,-- немеющие губы едва двигались,-- держи меня... Не
отпускай... Только ты можешь удержать...
Ее трепетные руки обняли, и он удивился, с какой мощью хлынула в него
жизнь. Еще слабыми губами прошептал:
-- Анна...
Она сказала отчаянно:
-- Мы можем все бросить, вернуться в империю.
-- За... чем?
-- Ты и там станешь императором!
Он ощутил стыд, что его утешает женщина. А если стыдно, значит многое
вернулось к нему, кроме животной жизни.
-- Разве я уже не император? -- прошептал он, чувствуя, как
наливается силой голос.-- Ты -- мой Царьград, ты -- моя империя. И ты --
весь белый свет. Я уже имею все, чем хотелось владеть. Музыка все время
звучит для меня, когда я тебя вижу, когда о тебе думаю. А думаю о тебе
всегда.
Она обхватила его тонкими руками, прижалась, такая хрупкая и
беззащитная. Мужчины все попадаются на эту наживку, промелькнула мысль.
Герой завоевал меня, но империя спасена.
Он трепетно поцеловал ее душистые волосы. В сердце, и так
переполненное нежностью, плеснула волна. На кой черт мне твоя империя,
ответил он мысленно. Весь мир -- лишь ларец, из которого я вынул главную
жемчужину!
Но империя спасена, подумала она упрямо.
Так и уж спасена, удивился он. Фотий чудом спас ее от Аскольда, но
пришел грозный Олег. Цимисхий едва спас от Святослава, но не от меня. Ты
удержала мой занесенный над Царьградом кулак, но вряд ли в Царьграде
появятся равные тебе по красоте, а на Руси -- обезумевшие от любви, как я.
Это не спасение -- отсрочка.
Уже подрастает его сын Ярослав, зачатый в страшный день взятия
Полоцка, наливается силой яростный Святополк, красивый и коварный, как его
мать Юлия, не по дням, а по часам растет крепкий дубок Мстислав...
Да, он дал клятву пощадить империю. Но не брал ее с детей!
