на раскаленные угли, поднимался дразнящим ноздри дымом.
Во второй половине дня, когда вода в Днепре прогрелась как в корыте,
бирючи прошли от княжьего терема, крича во все горло:
-- Люди Киева! Слушайте, слушайте, слушайте! Великий князь Владимир
повелел всем оставить на малое время столы, сходить к Почайне, где будет
свершен обряд крещения в новую веру... кою уже принял князь и его
воеводы... а затем вернуться к столам и продолжить пир!
Тавр со своими людьми сновал среди простого люда, всматривался в
лица, ловил настроение. По взмахам его руки уже не только челядины, но и
благородные гридни тащили бочки с вином в нужное место, где угасали песни
и удалые вопли, подавали отборную телятину, целиком зажаренных кабанов,
печеных лебедей.
По другую сторону площади Войдан и Стойгнев занимались таким же
непотребным делом: падая с ног, уже вторые сутки ублажали черный люд,
поили, развлекали скоморохами. Но нет черного или непотребного дела, когда
своими руками перетаскивают великую Русь из одного мира в другой. Прав или
неправ Владимир, это обсудят потом, но пока что из его безумных и
неожиданных велений получилась Русь куда более сильная, чем при его
блистательном отце или всех ранних правителях.
-- Всем, всем, всем -- к Почайне! -- прокричали бирючи снова.-- Когда
вернетесь, столы накроют снова... еще щедрее! А вина будут слаще!
Наконец люди начали поднимать головы, с недоумением прислушивались.
Пошли разговоры, но никто не вставал из-за стола. Кликуны удалились в
дальние концы улиц, спустились к Оболони, их голоса затихли, но следом
выехали на статных конях новые разодетые бирючи, звонко трубили в трубы,
выкрикивали наказ князя.
Владимир едва удерживал в себе страстное желание вскочить, броситься
к окну, самому увидеть как народ, пусть не радостно, но послушно идет к
Днепру. В Золотую палату то и дело входили гонцы, степенно и с улыбками
подходили к пирующему императору, что-то шептали, наклонившись к уху. Анна
видела, как напрягались жилы на шее Вольдемара, на лице застывала улыбка.
-- Гнать копьями,-- сказал он наконец тихо.-- Колоть как свиней в
бока, пока не вылезут из-за столов!
Гонец, поклонившись, исчез. Владимир с покровительственной улыбкой
обратился к сидевшему напротив Палею, светлому князю шести племен тивичей:
-- Что мало пьешь, достойный? На Руси -- веселие пити!
Палей вертел между пальцами тонкую ножку царьградского бокала,
любовался мелкими красными камешками в боках.
-- Пити? -- повторил он низким могучим голосом.-- Не потому ли ты
предпочел Христа Мухаммаду?
Он взмахом руки велел гридню убрать блюдо со свининой. Чара с вином
тоже стояла нетронутой, но хмельной мед он охотно наливал в широкий
серебряный кубок.
-- А ты -- иудей?
-- Правоверный, как и ты.
Их взгляды встретились. Владимир раздвинул губы в нехорошей усмешке.
Голос его стал предостерегающим, с ноткой угрозы:
-- Я уже христианин.
Палей независимо пожал плечами:
-- Мне не прислали в жены греческую царевну.
Жар возник в теле и мигом охватил всего, огнем вспыхнул в голове.
Владимир чувствовал как накаляется, пальцы стиснулись от желания ухватить
дерзкого князя за горло. В бок толкнул острый кулачок Анны, но гнев не
остыл, наоборот -- разгорелся ярче. Лишь самым краешком сознания, где
бушевал огонь, заметил, как перестали жевать гости рядом с Палеем, такие
же князья племен, насторожились. Огромным усилием переломил себя:
-- Да... У тебя их восемь! Говорят, и девятую уже взял.
Гости заулыбались, воздух потеплел. Палей несколько мгновений смотрел
в бешеные глаза князя, ныне величаемого императором, которые изо всех сил
стараются выглядеть радушными и благостными, потом переломил и сам свой
голос, смягчил, переводя в шутку:
-- По Корану можно только четыре... Остальных именую теперь
наложницами.
Владимир заставил себя улыбнуться шире. За столом явственно веяло
опасностью. Рядом с Палеем сидели князья, за которыми стояли могучие
племена тиверцев, уличей, вятичей, и почти все они приняли ислам. И за
столом держались вместе, чувствуя себя скрепленными одной верой-целью. Это
была грозная сила даже за столом: вина в рот не брали, а мечи хоть и
убрали со стен, но нельзя убрать с поясов гостей!
Сотни бирючей, срывая голоса, все еще орали наказ князя о крещении.
Кто с седла, привстав в стременах, кто взобравшись на телегу средь торга,
кто с деревьев и высоких пней.
Когда из-за столов никто не поднялся, в город вошли дружины князя --
из осторожности пировали за воротами,-- начали колоть в спины остриями
копий, поднимать, гнать в сторону реки. Гуляки сперва еще не могли
опомниться, хотя слух о принятии веры Христа разошелся с победным
возвращением войска. Но одно дело, когда принял князь и все охочие, другое
-- когда заставляют силком! Дело невиданное, страшное, святотатственное --
как можно примучивать к вере? К дани -- понятно, хоть и жаль отдавать, но
надо же содержать общее войско, кормить волхвов, строить стены вокруг
города... Однако как можно принуждать менять веру? Веру выбирают сердцем!
Разъярившись, люди бросались на дружинников, стаскивали с коней,
били. Вскоре заблистали мечи, послышались крики раненых. Улицы Киева
обагрились кровью. Хмельные люди бросались в стороны, выламывали доски и
колья из заборов. Одного дружинника повалили вместе с конем, удачно
брошенный камень разбил голову как куриное яйцо. Дружинники, свирепея от
сопротивления, рубили уже всерьез. Люди бросались через заборы, прятались,
к реке удалось оттеснить не больше двух десятков.
Там уже ждали священники в парадных ризах. Епископ Анастас изменился
в лице, когда увидел окровавленных избитых людей. Их гнали как скот, били
тяжелыми плетьми и тыкали копьями, не давая остановиться.
-- Быстрее! -- орал сотник.-- Вода теплая! Не утопнете!
На камнях и песке осталась кровь, мигом затоптанная копытами, когда
людей загнали в теплые волны. Анастас торопливо прочел молитву, комкая и
пропуская слова. Варвары греческого не знают, а священники смолчат. Им уже
пообещаны земли, рабы, привилегии, которых не знают в империи. Сейчас
главное -- закрепиться. Подлинное наступление на русскую веру начнется
потом.
Люди стояли в воде. Кто по щиколотку, а самых дальних загнали в волны
по грудь. Женщины стыдливо прикрывали руками грудь, мокрая одежда
облепляла плотно, священники громко и разноголосо заголосили:
-- Кирие элейсон! Кирие элейсон! Кирие элейсон!
Гридни подали коней в стороны. Люди начали молча выходить из воды. На
гридней и священников не смотрели, отводили взгляды. Лица их были
угрюмыми.
-- Возвращайтесь к столам! -- крикнул сотник.-- Теперь вы, как и наш
князь, христиане!
Люди поднялись на пологий берег, оставляя мокрые следы, но там
разошлись в стороны. Уже видно было по их спинам, что за княжеский стол не
сядут. Кто-то обернулся, зло плюнул в сторону священников. Другой погрозил
кулаком.
Тавр видел как один иудей, то ли желая поддержать Владимира, то с
каким тайным умыслом, что за подлое племя, разделся донага и шумно вбежал
в теплую воду с возгласом:
-- Святой отец, крести меня!
Священник с удивлением оглядел его с головы до ног:
-- Гм... похвально, похвально обращение к истинной вере... Как зовут
тебя, сын мой?
-- Сруль, батюшка.
-- Будешь Акакием,-- решил священник.-- И соответственно, и нашему
Господу приятно.
А Тавр, поморщившись, посоветовал:
-- Либо сними крестик, либо одень портки.
Глава 47
Владимир восседал во главе стола, пировал, угощал, когда к нему
пробрался Тавр, усталый и покрытый пылью:
-- Княже... Пора тебе показаться и простому люду.
Лицо его было изнуренное, белки глаз покраснели, веки вспухли как от
бессонницы. На лбу, прикрытая волосами, пламенела свежая ссадина.
-- Очень плохо? -- спросил Владимир одними губами.
За ним наблюдали гости, он держал лицо спокойным и улыбающимся. Тавр
шепнул с той же натянутой улыбкой:
-- Вера отцов крепка...
-- Идут нехотя?
-- Только с мечами у ребер. Но за стол никто не вернулся.
Владимир поднялся с тем же застывшим лицом:
-- Дорогие гости, продолжайте пир! Я отлучусь ненадолго.
С крыльца в глаза ударило яркое солнце. Воздух был жаркий,
наполненный запахами жареного мяса, ухи, хмельного меда, сладких вин. Весь
двор был уставлен столами, псы лениво дрались из-за мозговых костей, но на
скамьях было пусто. Весь необъятный двор выглядел мертвым.
-- Ушли на крещение?
-- Увели,-- бросил Тавр зло.-- Другое хуже. Никто не вернулся... А на
улицах народ переворачивает столы, бьет бирючей.
Владимир сбежал с крыльца, отроки подали коней. Ворота была
распахнуты настежь, и когда копыта застучали вдоль домов -- середина улицы
была заставлена столами,-- у Владимира похолодело сердце. На земле лежали,
истекая соком, жареные гуси, печеные молочные поросята, под копытами
хрустели черепки разбитых греческих амфор, а земля была темная, вобрав
душистые вина.
-- Я думал, мне верят,-- прошептал Владимир с горечью.
Конь Тавра пошел рядом, задевая боком столы. Тавр буркнул:
-- Тебе и сейчас верят...
-- Так в чем же дело?
Тавр подумал, что впервые видит князя таким потерянным, раздавленным.
-- Но ты лишь человек. А замахнулся на их богов!
Издали слышались крики, брань, конское ржание. Владимир пустил коня в
галоп, улица вывела на площадь. Сотни три конных дружинников теснили цепью
галдящих людей в сторону Почайны. Некоторые пытались ускользнуть под
брюхом коней, тех били острия копий. У многих одежда уже была порвана и
пропитывалась кровью.
Владимир поднял коня на дыбы, закричал:
-- Всем стоять! Это я, ваш Владимир, буду говорить с вами!
Дружинники остановились, а люди с надеждой повернулись к князю, о
котором уже слагали песни. Владимир подъехал ближе, с болью всматриваясь в
их угрюмые лица. Они любили его, шли за ним в земское войско, что
соединяло сотни враждующих племен в единую Русь, строили Великую Засечную
Полосу, послали лучших своих сыновей на заставы богатырские...
Тавр шепнул:
-- Не вздумай уговаривать! Все погубишь.
-- Почему? -- спросил Владимир быстро.
-- Уже перепробовали все. Осталась только сила. Но и с нею промедлишь
-- нас сметут как опавшие листья.
Владимир вскинул руку. Его сильный голос прогремел как гром, никто
кроме Тавра не уловил в нем страха:
-- Это говорит ваш князь, он же император Руси! Я силой и хитростью
взял... вырвал у ромеев то, за что должен был бы заплатить свободой Руси.
Это -- вера Христа! Я принес ее на Русь... и повелеваю всем креститься и
признать Христа своим богом!
Он сам содрогнулся от своих слов. Тавр напрягся, по-волчьи зыркал на
притихших людей. Дружинники молчали, готовые пустить в дело и мечи, буде
князь велит. Люди что-то выкрикивали толкались, наконец один кряжистый
мужик с залитым кровью ртом закричал страшно:
-- Ты принес Христа на Русь... но его приносили и раньше! Ставь и его
в сонмище наших богов!
-- Он там уже стоит! -- закричал другой голос.
-- Никто Христа не хулит!
-- И Христ, и Бахмет там стоят!
-- Кто хочет, пусть берет Христа! Мы -- люди!
Крики становились все громче, угрожающее. Над головами поднялись
кулаки, в некоторых были зажаты колья. Надежда на угрюмых лицах сменялась
злостью.
-- Понятно,-- сказал Владимир тяжело. В груди у него словно бы
повисла тяжелая льдина. Он повернулся к гридням.-- Взять топоры! Срубить
