-- Вера не чужая,-- возразил Владимир, живот заболел от страшных
усилий держать тело неподвижным как и мышцы лица.-- Христос был нашего
роду-племени! Когда-то наши пращуры завоевали много земель на Востоке, в
том числе и Палестину... Двадцать восемь лет правили теми странами, потом
вернулись в наши земли. Но многие остались, за двадцать восемь лет много
воды утекло. И не токмо детьми обзавелись, даже внуками! Да и постарели,
привыкли. За свое правление понастроили городов, в том числе и Назарет,
потому что на заре его закладывали... Там и сейчас еще не все наши
сородичи жидовский язык переняли...
Волхв потряс воздетыми к небу руками. Голос его сорвался до
исступленного визга:
-- Откель ты взял, что Христос не иудей?
-- А он сам сказал,-- ответил Владимир строго, чувствовал небольшое
облегчение, ибо к этому разговору изготовился.-- Что есть главное в его
вере? "Нет ни эллина, ни иудея!" Это мог сказать только человек, которого
иудеи притесняли за его неиудейство. Он добивался равенства, ибо был лишен
его!
А Борис, выдвинувшись справа, сказал громко:
-- Волхвы знают, что Христос был из Галилеи. А жителей Галилеи
никогда не почитали за настоящих иудеев, ибо Галилея была заселена одними
скифами...
Владимир властно повел дланью:
-- Вы свободны, святые отцы.
Из боковых дверей выдвинулись дружинники. Каждый поперек себя шире,
для боя не больно хороши, зато вынесут всякого. Сами в железе, глаза
недобро блестят сквозь узкие прорези железных личин. Таких хоть бей, хоть
плюй в железные короба, себе дороже. Волхвы попятились, подхватили Несса
под руки.
Когда за ними захлопнулась дверь, Владимир вздохнул с облегчением:
-- Я боялся, крику будет больше.
-- Сплюнь,-- предостерег Борис.-- Ты просто захватил их врасплох. А
сейчас пойдут мутить народ. Но зачем ты так...
-- Соврал как пес подзаборный?
-- Ну, когда князь говорит неправду, это тоже брехня...
На лице великого князя мелькнула жестокая усмешка:
-- Так уж и брехня? А где сказано, что он чистый иудей? А раз не
сказано, то каждый волен трактовать, как ему с руки. Зато если он рус...
или пращур русов, то это у многих вышибет оружие из рук. А горлопанам
заткнет глотки.
Борис покачал головой. В глазах было осуждение:
-- Ты чересчур политик. А как же с душой? Какой грех на душу!
-- Разве? А я считаю, что эта малая ложь... даже лжишка, ежели
поглядеть, спихнет целый горный хребет моих черных, как ночь, грехов.
Борис все еще качал головой в сомнении:
-- Не знаю, не знаю... Если уж сразу начинается со лжи, что будет
дальше?
Владимир кивком отпустил его, затем, что-то вспомнив, крикнул
вдогонку:
-- А крестить будем в день Боромира! Один знаток подсказал. В этот
день вода в Днепре прогревается как нельзя лучше.
По Киеву и Киевщине понеслись на быстрых конях бирючи, созывая на
великий пир к великому князю, коего сам базилевс признал таким же
базилевсом как и сам. Особые посланники собирали князей окрестных земель,
кои платили дань Киеву. Князья являлись со своими воеводами, боярами,
знатными мужами, малой дружиной. Улицы Киева заполнились пришлым нарядным
народом. Все на дорогих конях, седла и чепраки в золоте, даже конская
сбруя блещет серебром, а сами всадники щеголяют оружием, в рукоятях блещут
рубины и яхонты.
В Золотой палате были поставлены столы для светлых и светлейших
князей и великого князя Владимира, ныне императора, в горницах и покоях
княжьего терема пригласили на пир князей окрестных земель, на нижнем
поверхе пировали лучшие из воевод войска киевского, столы стояли по всему
двору, где разместились бояре, воеводы соседних племен, знатные мужи,
тиуны, тысячники.
Сотни столов были поставлены на площади перед теремом и на окрестных
улицах, чтобы могла разместиться дружина и жители Горы: торговцы, купцы,
владетельные люди. Еще столы тянулись с Горы по всему Подолу до самой
далекой Оболони, везде было вдоволь жареной и печеной дичи, битой птицы,
на столы подавали огромных осетров, привезенных издалека, сомов, карасей в
сметане, а уж заморское вино подкатывали бочками. В народе говорили со
значением, что ради этого дня не только великий князь опустошил все
подвалы, но и велел то же сделать всем своим боярам и воеводам.
Тавр, проходя через Золотую палату, цепким взором окинул стены, окна.
Поколебался, велел гридням:
-- Оружие со стен убрать! Отнести в кладовую, запереть на все засовы.
На вбитых в стену крюках густо висели мечи в дорогих ножнах, секиры,
топоры, клевцы, сабли, шестоперы, булавы, а щитов было десятка два, и двух
похожих не найти: широкие и длинные в рост ратника и малые с тарелку,
круглые и яйцеподобные, плоские и выгнутые, с гербами и без, деревянные с
пластинками булата поверх кожи, и богато украшенные восточными
умельцами...
Сувор ахнул:
-- Как же это? Да как без него? Испокон веков... Святослав под ним
пировал, Игорь принимал гостей, Олег собирал совет, Рюрик отдавал приказы,
Гостомысл, Кий...
Тавр невесело улыбнулся:
-- Хочешь, чтобы твой князь остался без головы? И я не хочу. Пьянка
будет очень непростая.
Он ушел, оставив Сувора с раскрытым ртом. В палате веяло грозой.
Наконец старый гридень вздохнул и принялся бережно снимать усыпанные
драгоценностями мечи. Старый пес зря не гавкнет, а Тавр умеет чуять беду.
Глава 46
Был восхитивший многих неимоверно пышный обряд венчания. Владимир, с
детства придумавший себе правило: я могу продавать гнилой товар, но сам не
покупаю, с нетерпением дожидался конца церемонии.
Он шел рука об руку с Анной, девушки засыпали их лепестками роз,
патриарх с огромной свитой жгли благовония, ревели зычными голосами:
-- Исполать тебе, деспот!
-- Славься, деспот!
-- Многие лета деспоту Руси!
-- Дорогу деспоту!
И только кто-то прорычал зло:
-- Был князь... стал деспотом!
И хотя в словах не было брани, но по тону было, что был человеком, а
стал дерьмом, и Владимир повел бровью, вышколенные гридни бросились в
толпу. Раздались крики, свист булата, смачный хруст рассекаемой плоти с
костями вместе. Злой голос оборвался на полувсхлипе.
Владимир шел с недвижимым лицом. Что позволено простому мужику, то не
позволено князю. И что позволено князю, не позволено императору. Деспот.
Отныне он -- деспот. В его руках вся мощь церковной власти и мощь всего
войска.
Надо будет забрать двуглавого орла у ромеев, когда их империя падет
под росскими мечами!
-- Что будем делати, братья? -- спросил Несс тяжело. Его кустистые
брови сдвинулись на переносице, глаза остро оглядели собравшихся
волхвов.-- Князь предал русскую веру.
Докучай и Коновал, молодые и горячие, разом подались вперед. Докучай
сказал торопливо, захлебываясь, словно выплевывал горящие угли изо рта:
-- Мы не приемлем! Стоит кликнуть клич, весь росский люд встанет!
Оружие есть в каждой хате. Мы убьем всех чужаков, а будет князь их
защищать... что ж, найдется на Руси достойный князь и помимо Владимира!
Страшные слова были произнесены вслух. В воздухе веяло грозой еще
больше. Несс покачал головой:
-- Он привел большое войско. Князья окрестных земель тоже привели
немалые дружины.
-- Одних киян вдесятеро больше,-- сказал Докучай упрямо.
Коновал как в гулкий бубен бухнул:
-- Верховный! Ты ж знаешь, что ежели кияне возьмутся за оружие,
войску князя не выстоять! Даже с дружинами соседних земель. Да и не все в
его войске так уж станут за чужую веру. За князя -- да, но им предстоит не
только повергать наших богов в огонь и ставить вместо них кресты, но и
убивать тех, кто своими телами будет их закрывать от поругания! А это
матери и жены дружинников.
Волхвы одобрительно загудели. Несс сидел в глубокой задумчивости.
Легкие ветерок шевелил серебряные волосы.
-- Но это реки крови...-- прошелестел его слабый голос.
-- Впервой ли? -- бросил один из старых волхвов.-- То хазары, то
печенеги, то ромеи...
-- А это руссы,-- возразил Несс.-- Самая страшная война, когда брат
на брата, сын на отца... Не ручьи, реки крови текут. Да, сумеем одолеть
великого князя. Да, уничтожим в страшной войне огромное войско, дружины
князей, убьем его самого, истребим его семя... Но после такой войны
остаются выжженные поля, где только воронам раздолье... Русь утонет в
крови. Мы не успеем нарожать новых людей, а наши опустошенные земли без
боя возьмет любой народ, кто захочет.
Он уронил голову. Голос его прервался. По морщинистым щекам потекли
скупые слезы. Глаза стали красными. Губы вздрогнули и застыли в гримасе.
Докучай не выдержал:
-- Но что же делать? Христос ревнив. Страшится стоять с другими
богами. Где будет Христос, там от наших богов не останется и следа. Русичи
должны будут забыть про свои вольности. Забыть про гордость, достоинство,
честь! Они должны постоянно повторять не только в храмах, но и в
ежедневных молитвах, что они -- рабы! Гордость человеческая будет
объявлена смертным грехом. Рабы не смеют иметь гордости! Это будет совсем
другой народ -- народ рабов!
Несс долго молчал. На дряблой коже блестели две мокрые дорожки.
Наконец почти прошептал:
-- Но это будет живой народ...
-- Верховный!
-- А у живого всегда есть надежда,-- проговорил волхв чуть громче.--
Ее нет у филимистян, явусеев, обров... Мало надежды у полабских славян,
что бьются друг с другом смертным боем, не замечая натиска христианских
мечей... Мы спасем Русь от великой крови!
-- Верховный... Но что делать нам?
В глазах Несса блеснули уже не слезы, а искорки как на лезвии
харалужного меча:
-- Мы уйдем в леса.
-- Таиться, аки звери лесные? -- горько спросил Докучай.-- Лучше
умереть!
Несс внезапно кивнул:
-- Да, кому-то надо умереть. Пусть враги видят, как стоят русичи за
веру отцов. Но живым предстоит путь намного тяжче... В чужую веру надо
исподволь внедрить... пусть под чужими именами... наши обряды и обычаи,
наши верования... Тогда наш народ выживет! Когда будет такая ересь, то
рабами не могут стать все. Когда человек, кланяясь, показывает кукиш в
кармане, он притворяется рабом, но он не раб! Мы уйдем в леса, уйдем в
веси, куда новая вера доберется не скоро, мы будем готовить народ, чтобы
искры нашей веры пролежали под чужой золой многие поколения, а потом
вспыхнули в душах потомков жарким пламенем!
Ладьи уже ждали на берегу. Несс переступил через борт, повернулся в
сторону Киева. Над городом полыхали подожженные снизу тучи. Но не пожар --
по всему Киеву горели костры, в теремах и домах полыхали факелы, в
светильниках было вдоволь масла. Кияне пировали, еще не понимая, что их
ждет завтра.
-- Уходим,-- сказал он наконец.-- Но мы вернемся.
Волхвы замедленно разбредались по челнам. Каждый двигался так, словно
попал в клейкий сок, воздух вокруг них был пропитан такой болью, что
пролети над ними стая птиц -- упала бы замертво.
-- Воротимся ли? -- безнадежно спросил один из молодых волхвов за
спиной Докучая.
Челны беззвучно уходили в ночь. Волны едва слышно били в борта. Несс
услышал, сказал с нажимом:
-- Вернемся! Если даже понадобится тысяча лет, вернемся!
Пировали всю ночь, но утром гуляние разгорелось с новой силой. По
Днепру подвезли сотни две бочек с вином, а к полудню через городские
ворота двумя обозами привезли битых оленей, кабанов, диких гусей. Костры
разводили прямо посреди улиц, на вертелы насаживали целые туши. Жир капал
