дня пути. Мы идем с миром... мы вообще не в силах сражаться. Мужчины едва
держатся в седлах, многих свалили болезни, многие погибли на долгом и
трудном пути. Если не позволишь нам пройти через твои земли, князь, мы
обойдем. Правда, погибнет еще половина моего народа... но мы понимаем, что
если станем сражаться, то погибнем все.
Владимир холодно смотрел в суровое худое лицо всадника.
-- Что вы за народ? Что ищете?
Голос всадника был ровным от усталости:
-- Что и все люди... Зеленой травы для своих коней, будущее -- для
своих детей. Зовемся уграми, но соседи звали нас венграми. За последние
пятьсот лет мы четырежды покидали обжитые земли и уходили на новые
места... Старые записи потеряны, никто не помнит нашу прародину.
-- Что за могучие враги согнали?
-- Их звали разными именами.
-- А в последний раз?
Всадник поколебался, нехотя махнул рукой:
-- Не было врагов... Земли были обильны, травы сочные, а в реках и
ручьях хватало чистой воды. Но что-то сильнее нас заставило сесть на
коней, а женщин и детей усадить в повозки. Ибо на тучных землях мы быстро
теряли боевой дух, мужчины сами стали тучными и ленивыми, а женщины
утратили живой блеск глаз...
Среди дружинников послышались смешки. Владимир некоторое время
пристально смотрел на всадника. Кивнул со странной печалью в сердце:
-- Понимаю.
Войдан поинтересовался:
-- Где искать новых земель? Все уже занято.
-- Первые наши люди пришли в эти края... еще лет сто назад. Им дали
место для поселения в Паннонии. Соседские племена славян приняли дружески,
помогли выжить. Теперь там уже королевство угров! Говорят, они даже
приняли какого-то нового бога... Мы -- остатки народа, которые решили
воссоединиться с отрядом, ушедшим ранее. И которому так повезло.
Владимир внимательно осмотрел покрытые коркой пыли и грязи лица
других всадников. Если эти люди покинули тучные земли, если ушли только
для того, чтобы не погасить огненные искры в душах, то такой народ чего-то
стоит.
-- Вам будет позволено пройти мимо Киева,-- решил он наконец.-- Вас
снабдят едой, а больных можете оставить у нас. Выживут, догонят... И мы
дадим вам проводников.
Всадник благодарно, но с достоинством поклонился. Когда он вернулся к
своим, объяснял что-то на певучем языке с непривычным для славянских
языков прищелкиванием, Войдан покачал головой:
-- Чего дома не сиделось? Не понимаю!
-- Не понимаешь? -- спросил Владимир насмешливо.
Войдан пожал плечами:
-- То я один! А то -- целый народ.
-- Народы тоже странствуют по белу свету. Разве наши деды не
отправились однажды навстречу солнцу искать край света? Всем племенем! В
далекую Индию добрались... Разве наши отцы не пришли в земли славян, разве
не пришла такая же, как эти угры, кочевая орда болгар? Но эти угры или
венгры -- крепкие мужи. И русы, и болгары быстро приняли язык и даже имена
покоренных ими славян, а угры, даже оказавшись в тесном окружении славян,
говорят, сохранили свои имена, свой язык...
Войдан буркнул:
-- Ну, они пришли недавно! Посмотрим, что будет дальше. Болгары и
угры -- два родственных племени. А от болгар уже не осталось ничего,
окромя названия... Поедем обратно? Поди, уже обед стынет.
Смущенный и потревоженный вернулся в город, нехотя отвечал на вопросы
воевод. Целый народ ощутил на себе силу, мощь которой начал чувствовать и
он. Что заставило угров отказаться от зеленой травы и тучных земель? От
чистых рек и озер, где вдоволь рыбы?
Когда возвращались, на главной улице встретили семейство знатного
боярина Пугача. Тот низко поклонился, но Владимир, глубоко ушедший в думы,
не заметил и не ответил. Уязвленный перед домочадцами Пугач громко сказал,
что когда из князя князь, то это князь, а когда из грязи да в князи...
Владимир услышал да не понял смысла, душа реяла в той высоте, где замирает
дух, но за спиной пошли смешки, дружинники громко переговаривались.
Владимир вздрогнул, оглянулся, по лицам и глазам все понял. Мгновенно
вернувшись в земной мир, взъярился, велел боярина выволочь из повозки,
дать плетей.
Дружинники выполнили с удовольствием и рвением. Владимир, еще дыша
гневом, увидел в глубине повозки испуганные глаза младшей жены Пугача,
юной красавицы из дальнего села с побережья, грубо вытащил ее наружу,
заставил упереться руками в край повозки, заголил подол.
Дружинники гоготали, Пугач отчаянно орал и грозился. С него сорвали
пышную одежду и с наслаждением стегали по жирным телесам. Юная жена
тихонько плакала, из окон выглядывали испуганные лица.
Быстро насытив плоть, Владимир застегнул пояс, бросил зло:
-- В другой раз думай, что говоришь! А про боярские вольности забудь!
Я тебе не моя слабоумная бабка, при которой вы верховодили, и не отважный
дурак-отец, что бродил по чужим странам и не зрел, как страну разоряете...
Жена Пугача, всхлипывая и вытирая заплаканное лицо подолом, полезла в
повозку. Пугач, постанывая, спешно собирал разбросанную и порванную
дружинниками одежду. На жирном нежном теле вспухли красные полосы. В
глазах была бессильная ненависть, но молчал, морщился от боли.
Владимир вспрыгнул на коня, гикнул, и все галопом помчались к
княжескому терему.
Борис помогал Нессу при жертвоприношении, когда внезапно поймал на
себе внимательный взгляд верховного волхва. Глаза Несса были чуть
насмешливыми, а в голосе прозвучала слегка прикрытая издевка:
-- Что-то ты плохо выглядишь... Аль по девкам ночами ходишь?
Борис вздрогнул, в самом деле клевал носом, едва не выпустил голубя,
что отчаянно сопротивлялся и бил клювом аки кречет. И тяжел, будто не
птица, а теленок.
-- Да и руки трясутся, будто на обратной дороге еще и курей крал,--
продолжил Несс ядовито.
Борис пробормотал, пряча покрасневшие от ночных чтений глаза:
-- Да я что... Я стараюсь.
Несс кивнул, голос стал внезапно благожелательнее:
-- Я вижу, ты взялся со рвением. Хватаешь с лету, постигаешь то, до
чего другим карабкаться всю жизнь... Скоро тебе будет доступна и та
единственная Истина, которой владеем мы, волхвы...
Он замолчал, всматриваясь вдаль, поверх жертвенного камня. Борис
замер, боясь спугнуть мгновение. Сколько ему уже говорили о великой и
единственной Истине, и каждый утверждал, что лишь у него Истина, а у
других -- прошлогодние листья!
-- А истина в том,-- продолжил Несс странным голосом, он всматривался
все еще в незримые дали,-- что на белом свете нет ни родянства, ни
христианства, ни ислама, ни иудаизма... Есть только незримые ступеньки, по
которым человек карабкается к Солнцу, породившему его.
Борис не шевелился, весь превратился в слух. Несс медленно повернулся
к нему. Лицо престарелого волхва было мудрым и печальным.
-- Вера -- это одежка, которую человек меняет по мере роста. Во
младенчестве -- одна, в отрочестве -- другая, у мужа -- третья... Когда
человек был зверем, то и богов себе избрал звериных, а когда сам начал
охотиться на зверей, то и богов себе нашел охотничьих... Еще более
кровавой была смена богов, когда научились держать скот в загонах,
выпасать на бескрайних степях. Ведь те, кто остался верен старым богам,
новых назвали отступниками, а на прирученный скот охотились, как на
зверей! Не меньше потрясла мир смена богини Даны богиней Апией...
Борис чувствовал, что находится на волоске от гибели. Несс что-то
почуял или как-то доведался, пытается его поймать. Затаиться бы, но то
чувство в душе, что не позволило уклониться от схватки с тремя конными
хазарами, и здесь толкнуло спросить безрассудно:
-- Я слыхивал... от стариков, что много народу не смирилось. Ушли в
неведомые земли.
-- Не такие уж неведомые... Там тогда были болота после отступления
Великого Льда, теперь наросли дремучие леса. Ныне край тот кличется
Галлией, а острова -- Оловянными... Нет, уже Британией, а Галлия стала
Францией... Наши предки оставили там свои капища из каменных плит, а
бритты голову ломают: какая сила взгромоздила такие глыбы одна на другую?
Борис снова рискнул пройтись по лезвию меча:
-- Много крови лилось?
-- Когда ее льется мало? -- ответил Несс с равнодушием.-- Но богов
наши предки сменили на пользу себе... Распаханная земля кормит больше
народа, чем кочевье. И не надо убивать соседа за пастбище! Теперь это даже
печенеги поняли. А народ наш еще тогда начал обретать мирный нрав. А
мирность -- это мудрость. Ибо если не надо думать о погублении ближнего,
то человек может беседовать с душой своей, возвышаться, растить в себе
солнечные ростки... И тем самым подниматься к Солнцу, какими бы именами
его не называли: Родом, Христом, Яхве, Буддой... Подумай о этом на досуге!
Он ушел, и тем самым, как понял Борис с холодком в душе, спас от
жертвенного камня или плахи. Ибо на языке вертелись все более опасные
вопросы.
Владимир вернулся в терем злой и пристыженный. Почему-то на этот раз
ощущение полной власти не только не дало радости, но даже вызвало
раздражение. Раздражение и стыд. В самом деле, из грязи да в князи!
Дорвался до власти. И давай воплощать в жизнь все радости голодного раба!
Но если голодный раб мечтает, став богатым и толстым, жрать от пуза и
грести всех баб под себя, то о чем должен мечтать рожденный князем? Для
которого с детства хватало еды, нянек и девок для утех, красивой одежки и
обувки?
Когда в очередной раз Борис принес Сувору мешочек с зернами кавы,
Владимир услышал их голоса, крикнул:
-- Борис! Поднимись ко мне.
Волхв был все в той же одежде, подпоясанный лыковой веревкой, и
Владимир с тоской подумал, насколько волхву проще жить. И насколько проще,
когда нет ни жен, ни великого княжества, думать о чем-то одном,
допытываться, вдумываться, вгрызаться, вклевываться, выискивать Истину и
вообще суть жизни, для поиска которой боги сотворили человека!
-- Приветствую, княже.
-- И тебе поклон, говорящий с богами.
-- Почто звал?
-- Сядь, поговори со мной.
Борис осторожно присел, выставив деревянную культяшку. На суровом
лице, стянутом шрамами в зверскую гримасу, глаза были ясные, понимающие и
сочувствующие.
-- Княже, теперь в какой княжеский терем не зайди -- шуты да
скоморохи, гуделки да сопелки визжат и пиликают, уроды кувыркаются! Да что
там в княжеских! В каждом боярском тереме шуты наперебой хозяев тешат...
Владимир отмахнулся:
-- У меня их тоже хватает. Только я их в соседнем тереме держу. Я
этим уже наелся, Борис. Скажи, а что дальше?
Борис спросил осторожно:
-- Ты о чем?
-- О главном, наконец-то. Не пугайся, каждого теперь спрашиваю. Ну,
окромя тех, у кого на роже написано, что либо дурак, либо храбрый рубака.
Борис поерзал, устраивая культяшку, морщился, а когда заговорил,
голос стал неуверенный, словно он пытался что-то разглядеть сквозь пленку
бычьего пузыря, коими затягивали окна в бедных хатах:
-- Княже... и ты, и я, мы видели в детстве белого толстого хробака,
что роется в земле, подгрызает корни. Что он думает о мире? А его четыре
года в земле, не видя солнца, равны нашим сорока годам! Что думает хробак,
пока роется в земле, грызет корни? Что вот так и будет жить дальше, до
скончания жизни. А умрет либо от старости, либо обожрется сладкими корнями
клубники, либо на крота наткнется...
Владимир слушал внимательно. Борис часто говорил иносказательно,
стараясь растормошить мысль, дать ей простор и множество зацепок.
