-- Благодарствую...
Филин кликнул Ломоту, вдвоем расклепали звено цепи. Прайдана, еще
молодая женщина, едва за тридцать, выглядела древней старухой. Не
удержавшись, ибо была прикована в согнутом положении, упала на пол, с
трудом приподнялась на четвереньки. Высохшие груди касались залитого
грязью пола.
Владимир, оскалив зубы, кивнул гридням, а сам одел толстые рукавицы и
выхватил из огня длинный толстый прут железа. Гридни придавили Прайдану к
земле, с силой раздвинули ее ягодицы. Владимир, примерившись, в силой
воткнул в задницу раскаленный докрасна конец прута, засадил поглубже,
проворачивая из стороны в сторону.
Сильно зашипело, взвился дымок. Подвал наполнило сладковатым запахом
горелого мяса. Гридни отпрыгнули от голой женщины. Страшный звериный крик
вырвался из беззубого рта. Она побежала на четвереньках, волоча за собой
дребезжащее на камнях, сразу пристывшее к живой плоти железо, вскочила на
ноги и ударилась о стену, слепо метнулась в другую сторону, а железо глухо
звенело о каменные плиты.
Владимир, хохоча, задом поднимался по ступенькам, смотрел на
обезумевшую от боли и страданий женщину.
-- Кормить хорошо! -- велел он.-- Ежели она жаждет быстрой смерти...
то пусть ест доотвала! Ха-ха!
Уже закрыв за собой дверь, подумал было, что стоило прикончить и
вторую жертву. То ли местью насытился, то ли еще что, но больше в этот
подвал не зайдет. Это уже вчерашний день.
В горнице сонная девка стелила ему постель. Как и велел он:
полногрудая, со вздернутым задом, распущенными волосами. Они сменялись
каждую ночь. Золотоволоски, рыжие, темнорусые, чернявки, но все лишь для
плоти, что властно требует свое.
-- Стели-стели,-- велел он и пошел к скромной дверке потайной
комнатки.-- Потом ложись, жди.
Она покорно кивнула, и, не успел затворить за собой дверь, как уже
юркнула под цветастое одеяло и свернулась клубочком.
Очутившись в своем убежище, он снова придвинул книги, но не раскрыл,
сидел, глядя на эти труды по истории великих народов и великих людей. Да
ком он остановился? Ах да, на человеке, по имени Сулла. Шестьсот лет
существовала Римская республика, уже всем миром владела, а Сулла решился
на немыслимое -- решил завладеть самой республикой! Долго и упорно шел к
цели, наконец захватил власть, стал пожизненным диктатором, казнил без
суда и следствия всех противников и просто тех, кто ему не понравился.
Утвердился так, что и муха не смела прожужжать в его стране, если он не
желал, чтобы жужжала...
И что же? Затосковал Сулла. Больше не осталось ни противников, ни
великих дел. Более абсолютной власти не мог и вообразить. Даже внешних
врагов нет: самого могучего противника в мире, отважного Митридата,
разгромил вдрызг еще не будучи диктатором. И что делать теперь?
И Сулла снял диктаторские полномочия, торжественно объявил
обалдевшему сенату, так у них звался совет бояр, что отрекается от
неограниченной власти, уходит в обычную частную жизнь. Отныне его должны
воспринимать лишь как простого гражданина, который в своем садике разводит
розы. Так и прожил Сулла оставшиеся годы на загородной вилле, где и умер
на руках родных и слуг, когда принимал ванну.
Значит, для Суллы власть -- это не средство, а цель. Добился цели,
попользовался, выжрал все, что дает власть, плюнул и вернулся. Красивый
уход.
Но если власть не цель, а средство? Как ею воспользоваться? Завести
гарем еще на тысячу жен? Объявить всех девок Руси своими? Повелеть, чтобы
по всем землям носили, скажем, портки с зеленым поясом?
Мысли начали путаться, в них вторгались образы голых баб, молодых и
роскошных, а он их всех хватает, гребет под себя, топчет аки петух... Надо
сказать Сувору, чтобы жареное мясо заменил рыбой. Скажем, карасями в
сметане. Да чтоб не посыпал арабским перцем! А то в крови начинается
жжение, а в чреслах постоянный зуд, плоть свое требует так властно, будто
и князем стал лишь для того, чтобы ее ублажать...
Он приоткрыл дверь, крикнул свирепо:
-- Эй, девка! Быстро сюда!
Она прибежала, сонная и разогретая, глаза спросонья не разлипались,
терла кулачками. Он нетерпеливо заголил подол, развернул к себе белым
задом, нагнул, с наслаждением вошел в горячую женскую плоть, застонал от
звериного ликования, и девка, жалобно вскрикнув от грубого вторжения,
только-только успела проснуться, как он уже шлепнул по голой заднице:
-- Беги досыпай! Вряд ли потревожу до утра.
Он отряхнул капли крови, девственница, затянул пояс потуже и снова
сел за стол. Теперь, когда удовлетворенная плоть затихла, мысли снова
пошли ясные и четкие.
Лишь однажды в раздражении отшвырнул одну грамоту, зло выругался. Тут
же бесшумно отворилась дверь, Сувор просунул голову:
-- Что-то стряслось, княже?
Владимир со злостью отмахнулся:
-- Все хотят, чтобы стряслось! Все требуют войны! Вятичи вовремя не
прислали дани -- война! Печенеги появились на этом берегу Днепра -- война!
Варяги в своих землях обидели наших -- война! В Царьград не пропустили
купцов без пошлины -- война! Даешь великий поход на Царьград немедля!
Сувор вошел, прислонился спиной к створкам двери:
-- Дедовской славой побряцать?
-- Славой! Но стрелы летят и с другой стороны, а мечи есть не только
у нас. Любая война -- слабость. К ней стоит прибегать лишь в том случае,
когда все другие пути исчерпаны. Мы должны побеждать без войны. Понял?
Побеждать без войны. Это и есть путь Руси.
Сувор кивнул. Князь нередко высказывал ему мысли вслух, оттачивал как
кузнец лезвие меча, проверял, затем употреблял где-то в других сражениях.
-- Такого пути еще нет,-- возразил он.
-- Будет! Когда человек воюет -- он дичает. Превращается в зверя. А
народы вокруг, что не воюют, продолжают долгий поход к Солнцу, опережают
воюющих. А те и после войны еще долго остаются на обочине зализывать
раны... Кликни Бориса. Он должен был ночевать сегодня внизу подле кухни.
Борис явился споро. Сна не было в его лице. С ним вошел запах кавы.
Похоже, он коротал ночь с чашкой кавы сам. С порога окинул Владимира
пытливым взором:
-- Приветствую тебя, отпрыск древних царей...
Владимир отмахнулся:
-- Волхв, ты начал заговариваться. Аль оскорбить хочешь?
-- Княже! -- сказал Борис с укором.
-- По отцу я древен, а вот по матери? Говорят же, что дочь идет в
отца, а сын в мать... Все, кто знал мою мать, говорят, что я в нее. А кто
она?
Борис сел за стол, пожал плечами:
-- Говорят, дочь древлянского князя Мала. Когда Ольга разорила
Искоростень, то убила Мала, а дочь взяла в рабыни!
Владимир кивнул, но голос был безжалостным:
-- Но говорят также, что Малка -- жидовка, которую отец привез из
разгромленной Хазарии. Как он же привез затем из похода пленную монашку и
отдал ее в жены Ярополку! А привел мою мать потому, что она -- дочь
богатого раввина, тот мог дать большой выкуп... но в разграбленной Хазарии
уже некому было выкупать своих пленников, вот и осталась Малка на Руси...
-- Княже...
-- Не нравится?
-- Зато твои дела велики, княже.
Владимир досадливо отмахнулся:
-- Какие дела? Как пес драчливый, расчищал место для себя, старался
урвать кусок поболее... Разве для этого жив человек? Ладно, Борис.
Поговори со мной о делах богов. Что-то я последнее время стал ими шибко
интересоваться. Сам не знаю, почему.
-- Да? -- удивился Борис.-- А мне показалось, что наоборот. Ты
намеревался сам приносить жертвы и резать младенцев!
-- Не успел,-- признался Владимир.-- А потом было не до младенцев, не
до богов. Сейчас же что-то с богами не то. Или это я сам не то.
-- Почему, княже?
-- Раньше боги были тем, к чему я стремился. Могучие, сильные,
красивые. Или как Ярило, наделенные такой ярой силой, что можно бы за одну
купальскую ночь обойти всех девок в поре и забрюхатить... Но это был
другой Владимир, который еще не стал великим князем. И боги были богами
того Владимира. Сейчас я жажду от богов иного...
-- Ну-ну, говори. Я волхв. Перед волхвами и лекарями говорят все.
-- Я не знаю, чего жду. Но мне мало, что боги всего лишь сильнее
меня, быстрее или даже умнее! Мне надо, чтобы они были выше.
-- Как?
Владимир в раздражении и бессилии стукнул кулаком по столу. Чара с
кавой подпрыгнула, Борис поймал на лету, поставил обратно, даже не
поморщился, когда горячая струйка плеснула на руки.
-- Если бы я сам знал!
Борис сказал негромко:
-- Боги являются не сами. Богов выбирают, затем призывают. А уже боги
распространяют свои нравы среди принявшего их народа. Это они ответственны
за возвышение своего народа, как и за его падение. Вон боги эллинов довели
до падения, как затем и доблестный Рим, безрассудно принявший их богов...
Владимир вскинул брови:
-- Богов?
-- Ну, разве что имена поменяли. Геракла -- на Геркулеса, Зевса -- на
Юпитера, Арея на Марса... Но все они только тем и занимались, что
постыдной похотью. Аполлон имел сыновей за шестьдесят душ, Марс --
двадцать пять, Меркурий -- осьмнадцать, Нептун -- тридцать, а другие
олимпийские боги от них не отставали. Юпитер так вовсе вроде тебя не мог
пройти мимо хоть одной девки с выменем. Хоть в неприступную башню ее
посади, и там достанет, козел похотливый! Это я о Юпитере, не о тебе.
-- Спасибо,-- пробормотал Владимир.
-- Лишь от олимпийских богов сыновей было тридцать тысяч голов, не
считая дочерей! Вот такие боги погубили Грецию, потом -- Рим.
-- Почему именно боги?
-- Каковы боги, таков и народ. В похоти богов народ находит и свое
оправдание. Если боги так себя ведут, то и нас тому учат! Похоть зашла так
далеко, что римский сенат учредил даже цензуру нравов. Увы, не помогло.
Рим пал под натисков варваров, у которых бог был строг и нещаден.
-- Один?
-- Нет, уже Христос. Те германцы уже приняли веру Христа.
Владимир нахмурился. Веру Христа не любил и презирал. Но чем-то она
сильна, если столько народов уже ее приняли.
-- Может быть,-- сказал он осторожно,-- что у нас богов много, но
Христос один? Или что-то странное в трех лицах?
Сувор принес две чашки горячей кавы, медовые соты на широком блюде.
Борис неспешно отхлебнул, прислушался, кивнул удовлетворенно:
-- Хорошо заваривает... Это тоже надо уметь. Княже, наша старая как
раз и была в единого бога Трояна. В дальних землях до сей поры только ему
требы справляют, жертвы приносят. Троян -- это трое в одном. Солнце -- это
Ян, а три Яна -- три Солнца, от взора которых ничто не укроется: ни в
прошлом, ни в настоящем, ни в будущем... Бог Солнца тройной, триединый,
словно три бога в одном, но это не три бога, а трое в одном: отец, сын и
светлая душа!
-- Не понял,-- признался Владимир. Он ощутил, как от напряжения
заныли виски.-- У бога Триглава тоже три головы, и он тоже бог солнца.
Головы его означают три царства: небо, земля, подземный мир... Так?
-- Наши западные братья... как и все полабы, дают такое толкование
нашему солнечному богу. Но мы знаем древнюю мудрость, а она гласит: в
словах "Троян" -- это бог всех восточных славян, "Триглав" -- это
полабские, "Тримурти" -- бог индусов, куда его занесли наши предки во
время великого похода в Индию,-- во всех этих словах главное -- три. Три,
ибо солнечная сила бога во всех трех временах года: весне, лете, зиме!
-- Понятно,-- согласился Владимир.-- А кто из этих богов главный?
-- Ты не понял,-- сказал Борис сожалеюще.-- Бог един в трех лицах!
Бог-отец, бог-сын и бог-душа. Зовут их: Правь, Явь и Навь. Явь находится
