князя. Слева Владимира обошли сразу трое гридней. Он не сразу понял, что
его коня сзади ухватили за попону и придерживают, а когда понял, от ярости
побелел, но уже было поздно: впереди с жутким лязгом столкнулись две
металлические горы. Тут же страшный звон раздробился на сотни ударов
железа о железо, дико кричали раненые кони, орали и бранились воины.
Конный удар малой дружины, что с разгону врубилась в уже замедлившую
движение лыцарскую конницу, был страшен. Они вошли излюбленной "свиньей" в
ряды германцев, рассекли почти до половины, а там, постепенно замедляя
ход, остановились и, окруженные конными лыцарями, которых было впятеро
больше, рубились молча и люто.
Владимира дружинники окружили тройным кольцом, но он, стыдясь быть за
их спинами, остервенело лез в схватку. Вооружение лыцарей было проще
русского, а их плоские шлемы, похожие на опрокинутые ведра, не выдерживали
даже удар тяжелого меча, не говоря уже о боевом топоре. Зато с
остроконечных шлемов русичей соскакивали даже клевцы...
Сцепились яростно, дрались уже молча, сберегая дыхание. Слышно было
только тяжелые выдохи при ударах, лязг, звон, сдавленные крики. Владимир с
пугающей ясностью понял, что они все здесь погибнут, но в душе поднималась
гордость за свою доблесть. Вот так и умереть красиво и героически на
глазах всего войска! Великий князь, который не захотел позора отступления,
подобно его отцу, ринулся на превосходящего врага и погиб, рассыпая
смертоносные удары! Даже враги признают его доблесть...
Рядом один за другим пали два молодых дружинника, ровесники
Владимира. Одного подняли на копья, другого пронзили мечом, а затем еще и
добили тяжелым топором, так что кровь брызгала как из разделываемой мясной
туши. Рубил огромный рыжий германец, зубы скалил как дикий кабан. Внезапно
Владимир ощутил как от бессильной злобы усталое тело словно бы начало
наливаться звериной силой.
-- А-а-а-а!!! -- закричал он, какая-то чужая мощь вошла в его тело и
повела, понесла, а он только подчинялся ей.-- Руби! Руби как скот! Убивай!
Убивай!
Он прыгнул вперед, меч распорол воздух и с такой страшной силой
обрушился на рыжего великана, что скрежет разрубленного железа пронесся
над всем полем. Лезвие рассекло голову врага вместе со шлемом до
переносицы. Владимир уперся ногой, с усилием выдернул меч. На него хлынул
такой поток крови, что сразу окропил с головы до ног.
Тавр оглянулся на дикий крик, отшатнулся. Князь рубился как дикий
зверь из преисподней: красный от пролитой крови, руки мелькают как крылья
ветряной мельницы, уже отбросил или потерял щит, мечи блещут в обеих
руках, лицо как мел, зубы оскалил как пес, а из уголка рта показалась
пена.
Берсерк, отшатнулся Тавр в ужасе. Сам Перун вселился в князя, признав
своим воином, которого вот-вот заберет в небесную дружину, а сейчас Перун
незримо бьется рядом, направляет его удары, дает мощь!
Под двумя мечами германцы падали как колосья ржи. Тавр встал рядом,
прикрывая князя щитом, еще двое гридней пробились на место убитых и
берегли князя сзади от стрел и дротиков. Когда один упал, приняв две
арбалетные стрелы в грудь, его заступили другие, а Владимир яростно
рубился, пробивал дорогу вглубь вражеского войска.
-- Мечислава бы сюда! -- крикнул Тавр срывающимся от злости
голосом.-- Он ушел воевать земли лютичей... своей ему мало, а тут уже
топчут не наши...
-- Руби! -- прорычал берсерк, совсем недавно бывший князем Руси.
-- Я о Мешко...
-- Руби!
Воин за спиной Владимира дернул щит кверху. Звязнуло, дротик
скользнул по металлу и улетел вбок. Тавр выхватил из ножен на поясе
швыряльный нож и метнул в германца. Тот уже подхватил с земли другое
копье, подлиннее. Нож ударил рукоятью в лоб, германец зло развернулся к
Тавру, замахнулся, но сбоку ударили по голове метательным топором. Он
рухнул с таким грохотом, будто перевернулась телега с железом.
-- За наши города!
Владимир страшно рубил направо и налево, неведомая сила несла его
прямо на стену из вражеских тел. Стена прогибалась, эти кирпичи-тела
рушились, оседали, оскаленные лица исчезали под ногами. Он крушил в
проломе и расширял бреши, новые глыбы падали, рушились, а он выкрикивал
сорванным, хрипевшим от ярости голосом:
-- За наших женщин! За наших детей!
-- Княже! -- кричал кто-то то сбоку, то сзади.
-- За лужичан!
-- Княже!
-- За богов наших!
-- Княже, остановись...
-- За святыни!
-- Кня...
Не отвечая, он сек единственным уцелевшим мечом, пока вдруг не
хрустнуло звонко. Руке стало совсем легко, он увидел зажатую в руке
рукоять с обломком не длиннее ладони. Его тут же с трех сторон закрыли
щитами, по ним загрохотало, он был приметен, да и многие рыцари жаждали
сразиться с таким неистовым воином и обрести славу сильнейшего.
Владимир выдернул из рук трупа топор с прилипшими на лезвие волосами.
Мокрое от крови топорище скользило в ладони, но он лишь крепче стиснул
рукоять. Германцы почему-то пятились, медленно и угрюмо. Все же как-то
восстановили строй, изломанная линия копий выглядела все еще опасной.
Он наконец-то разобрал, что выплевывает с кровью Тавр:
-- Наши... Ломят! Ломят эту силу!
Шлем боярин потерял, справа волосы слиплись от крови, другая ранка
рассекла бровь, красная струйка заливала глаз, а губы были расквашены так,
словно кто-то изловчился достать его сапогом в лицо. А может и изловчился:
локти и грудь Тавра были в грязи.
Справа и спереди нарастал пока едва слышимый, но все более грозный
крик: "Слава!". Земля гудела под конскими копытами, донесся клич: "Русь!
Русь!"
Владимир ощутил руку на плече, стряхнул раздраженно. Боярин Стойгнев
по праву старшего по возрасту придержал его как простого гридня, осуждающе
покачал головой. Уцелевшие дружинники, их осталось меньше половины, устало
опустили оружие. На конях трое, остальные заканчивали бой пешими. Далеко
за задними рядами германцев внезапно раздался клич: "За Русь! Пленных не
имать!"
Чужая сила внезапно покинула тело Владимира. Руки налились тяжестью,
он ощутил как со всхлипами бьется загнанное сердце, а в пересохшей глотке
дерет как в высохшей бересте. На сердце стало пусто и холодно, он
почему-то ощутил себя обманутым.
Топор как тяжелая рыба выскользнул из мокрой ладони. Владимир вытер
руки о бедра. Голос был хриплым как у старой вороны:
-- Коня... и обратно на холм!
Коня разыскали, с него уже успели содрать узорную попону. Седло было
забрызгано кровью. Тавр взвесил меч в руке, сказал зловеще:
-- Княже, дозволь завершить начатое?
-- Нет,-- ответил Владимир с усилием.-- Ты же... умный.
-- Жаль... Я в самом деле увидел в этом... в этой резне... какую-то
подлую радость. Необычно и сладко, будто козу имел...
-- Не дозволяю,-- мотнул головой Владимир.-- Без нас довершат.
Потешились детством, теперь надо взглянуть сверху. Истинный государь
должен быть над полем битвы, сверху!
Тавр хмыкнул. Двадцать весен миновало в жизни Владимира, а уже
объясняет как править. Сейчас же великий князь как-то сразу постарел,
обмяк, из него словно вынули булатный стержень. Конь под ним пошел шагом,
оскальзываясь на мокрой от крови траве. Красная раскисшая глина была
выбита конскими копытами, в ямках скопилась кровь.
Конь привычно переступал через павших, обходил раненых, что лежали
или сидели, зажимая раны, пробовали ползти, за ними оставались красные
мокрые следы.
С холма Владимир смотрел, как справа в ровные ряды германцев врубился
воевода Панас. Тяжеловооруженные конники, закованные в булат, даже кони
укрыты защитными попонами, вооруженные до зубов лучшими оружейниками
Киева, а значит -- и всей Европы, медленно и неуклонно рассекали
германское войско на две половины. Середина рыцарского воинства таяла на
глазах, так оседает снег под палящим солнцем в месяце бокогрее...
Теперь Владимир видел блестящие доспехи Панаса уже со спины. За ним
двое отроков везли великокняжеский прапор. На Панаса со всех сторон были
нацелены копья, в него метали топоры, боевые гири, пытались достать
шипастыми шарами из булата, прикованными цепями к длинным топорищам, но
дружинники, готовые к этому, умело защищали лжекнязя, да и сам он рубился
хищно и умело.
Владимир поморщился:
-- Кто это придумал?
-- Что? -- спросил Тавр невинно.
-- Натравить всех на бедного Панаса!
-- Ничего себе бедный,-- усмехнулся Тавр, но усмешка была кривая, а
глаза оставались тревожными.-- За ним идут, как за великим князем Руси!
Разве это не великая честь?
-- Пока что великая опасность... Леший их забери, сколько же народу
на него кидаются!
Тавр заметил сумрачно:
-- А теперь посмотри со стороны. Германцы понимают как важно тебя
достать железом. Без тебя все войско разбежится! Ты слишком много взвалил
на свои плечи. А это опасно... для Руси. Ежели погибнешь... аль сопьешься,
что с Русью будет?
Окруженные дружинниками, они медленно съехали с холма. Владимир отвел
глаза в сторону:
-- Понимаю... Но припомни, я ж в твоих книгах вычитал... гибли все
республики... а выживали как раз деспотии, где вся власть была в одном
кулаке!
-- Княже, я не о том!
-- Бабушке моей скажи. Если власть не у одного, а у многих, то многие
и передерутся. А придет сосед и сожрет всех. Так что я всякую власть буду
грести под себя! Даже верховным волхвом, пожалуй, стану! Как было встарь.
Раньше сам князь приносил жертвы, отправлял обряды в капище. А волхвы
только хвост ему заносили на поворотах. А что? Думаешь, не справлюсь?
Тавр пожал плечами:
-- Не знаю. Одно дело сразить в бою дюжину мужиков... которые лезут
на тебя с оружием, другое -- перерезать горло ребенку! Да еще тупым
кремневым ножом.
Шум сражения отдалялся. Оглянувшись, Владимир увидел, что отдельные
группки германцев еще отбиваются, стоя спина к спине, а вся конная масса
русичей и печенегов неудержимо гонит и топчет убегающих.
-- Не знаю,-- ответил он Тавру серьезно.-- Еще не резал.
Глава 28
Панаса принесли в стан на щите. Владимир издали увидел медленное
шествие воинов. На большом красном щите в полный рост, с которыми
сражалась передняя линия, несли воеводу Панаса. Рука бессильно свисала,
заплаканный отрок суетливо укладывал ее воеводе на грудь. Воины шли
медленно, понуро. С щита все еще капала кровь.
У шатра князя щит сняли с плечей, бережно поставили на землю.
Владимир опустился на колени. Сердце стиснуло печалью. Изрубленный Панас
смотрел уцелевшим глазом сурово и требовательно. Лицо было обезображено, в
груди зияли кровавые раны. Похоже, раненого его подняли на копья.
-- Что ты наделал? -- сказал он горько.-- Сейчас как раз жить да
жить! С войнами покончено! Мы возвращаемся. Что я скажу твоей жене, твоим
детям?
Один из близких Панасу воинов проворчал:
-- Он спасал тебя. А что есть достойнее, чем смерть принять за други
своя?
Владимир поднялся:
-- Здесь не хоронить! Предадим земле на его родине. Он и там будет ее
беречь и защищать.
Владимир раздраженно ерзал на троне. Справа и слева стоят, ловят
каждое слово, каждый взгляд. Почтительно кланяются, лебезят, заискивают,
но следят, сволочи! За тем, где возвысил голос, где замедлил, где повел
бровью... Надо рыло держать недвижимым, аки лик богов из дерева на капище.
Ни один влиятельный двор без них не обходится: ни княжеский, не
королевский, ни даже императорский. Стоят, шушукаются, от их глаз и ушей
