победителя, не ставит себя выше других. Они позволяют вносить в свои
священные храмы чужих богов. Уже на другой день не делают различия между
победителем и побежденным. И новые народы начинают приносить жертвы и
богам русов, а сами без всякого принуждения начинают зваться росичами.
Конечно, это не дело рук одного князя, это народ таков, но их князь очень
умело этим пользуется. Он принимает всякого гонимого, будь это даже дикий
печенег, чужой верой хазарин, свирепый викинг или беглый раб империи...
Мало народов, в ком сила так хорошо бы сочеталась с душевной щедростью!
Василий долго сидел молча. Его молодое лицо словно бы резко
постарело. Он сам ощутил себя огромной империей, цивилизованной,
утонченной, но переполненной всеми болезнями, которые приносит
цивилизация. Наконец почти прошептал:
-- Да, они опасны...
-- Очень,-- подтвердил историк, в увлечении забыв добавить хоть один
из титулов императора.-- и еще надо подумать, стоит ли так уж навязывать
им учение Христа!
-- Почему?
-- Пока они варвары, мы можем окружать их врагами, натравливать на
них цивилизованные страны. Как на варваров, на них имеет законное право
нападать и разорять любой государь. Если же примут Христа, то встанут в
один ряд с теми, кто уже идет под его стягом. Они получат над нами
преимущество! За счет своей удивительной терпимости к чужим.
-- Но Христос ревнив! Он не потерпит других богов.
-- Славяне -- странный народ. Они и веру Христа переплавят в своем
характере по-своему. И даже если и поставят его на главное место в русских
храмах, то и своих богов не изгонят, а оставят рядом. У них слишком
развито чувство справедливости! Помни, базилевс, они не приемлют рабства.
Даже пленных либо отпускают, либо продают в другие страны, но у себя рабов
не держат...
-- Иди,-- сказал вдруг базилевс.
Увлекшийся историк непонимающе раскрыл глаза:
-- Что?
-- Оставь меня, говорю,-- сказал Василий уже раздраженно.-- Ты сказал
достаточно.
Историк в страхе распростерся на полу, проклиная себя за пространные
речи. Базилевс велик, ему править миром, отвлекать его от дел государства
-- тягчайшее преступление, и только его снисходительность спасает
провинившихся от кары!
Когда в пустынном зале зашелестели легкие девичьи шаги, Василий все
еще сидел на троне в глубокой задумчивости. Он выглядел человеком, из
которого вытянули все кости.
-- Что-то стряслось?
Он не повернул голову, только проследил за стройной фигуркой:
-- Это ты, Анна... Тяжко мне, Анна...
Она как белка села рядом на поручень трона, исхудавшие плечи брата
казались еще тоньше, а редкие волосы под ее пальцами выглядели паутинками.
Он ощутил, как от ее тонких пальчиков пробежали живительные искры. Что-то
отозвалось в его теле, сердце трепыхнулось вяло, он ощутил наконец, что
оно еще качает редкую остывающую кровь.
-- На дворе уже запряжены кони. Большой обоз с христианскими
святынями, священниками, послами, богатыми дарами. Опять на Русь, как в
бездонную бочку... Что-то будет на этот раз? Только что у меня был
историк. Он горячо убеждал не давать Руси учение Христа.
-- Почему?
-- Боится.
Даже не видя ее личика, он чувствовал, как она вскинула соболиные
брови, а на чистом лобике появилась морщинка.
-- Русы готовятся к новой войне с нами?
-- Не то. Что-то мне подсказывает, что героическая эпоха в их
северной стране миновала. На троне сейчас, как сообщили послы, не пылкий
Святослав, а очень дальновидный и расчетливый князь, один из его
сыновей... Такой не ограничится разбойничьими набегами. Он захочет
проглотить империю раз и навсегда!
На миг словно расступились стены, Анна увидела пылкого витязя с
горящими как уголья глазами, услышала его страстный голос. Он тоже явился
с Севера, но не в пример белокурым и белокожим викингам был смуглый и с
волосами темнее вороньего глаза, а темнокарие глаза постоянно полыхали
затаенным огнем. В нем вместо крови текло расплавленное золото, он всегда
был горяч и неистов, в нем было столько огня и мощи... Где затерялся тот
герой? Удалось ли ему вернуться на свою Русь? А если удалось, каково ему с
его огненным нравом быть под тяжелой рукой дальновидного и расчетливого?
Глава 24
На околице раздавался шум, веселые крики. Громко и отчаянно залаяли
собаки. Затем был отчаянный визг, будто псу перебили хребет. Владимир
поморщился, а Кремень тут же выскользнул, послышался дробный топот
подкованных сапог.
Вернулся не скоро. Вопли чуть поутихли, только собаки все еще рычали.
Кремень ввалился растрепанный, на щеке пламенела широкая царапина.
-- Княже! Лесного человека пымали!
-- Что за вранье...
-- Небом клянусь!
Владимир передернул плечами:
-- Лешего, что ли?
-- Может, теперь это и есть леший. Бают, медведь уволок бабу в
берлогу, зиму жил с нею, а на весне разродилась чудищем. Наполовину
медведь, наполовину человек. Летом удалось сбежать, а дитенок так и вырос
с лесным папаней... Недавно медведь то ли подох, то ли убили где, а этого
поймали в сети...
Владимир раздосадованно и в то же время с интересом пожал плечами:
-- Так то, может быть, беглый Варяжко? Придумают же такое...
-- Княже,-- сказал Кремень с укором.-- Я ж сам его видел!
-- Варяжко?
-- Лесного человека!
Владимир увидел в перекошенном лице Кременя то, чего раньше не мог
увидеть -- страх. Кивнул, полез из-за стола.
-- Врешь, небось, но пойду погляжу. Ежели соврал, не сносить тебе
головы. Мне сейчас не до шуток.
Кремень набросил ему корзно на плечи. Владимир чувствовал, как тот
суетится сзади, едва ли не подталкивает в спину.
За воротами уже стоял веселый гул, брехали псы, слышался сиплый
медвежий рев. Кремень крикнул вартовым, те с готовностью отворили ворота.
Во двор ввалилась пестрая галдящая толпа. В середке ревел и пытался
порвать толстые цепи парень -- совершенно голый, темный, весь в белесых
шрамах. Его растягивали в стороны шестеро дюжих мужиков, по трое на каждой
руке.
Лохматый настолько, что лица не видно, лесной человек все старался
опуститься на четвереньки. Руки у него были непомерно толстыми, все в
мышцах, но мужики с проклятиями изо всех сил упирались в землю, тянули
цепи, удерживая лесного зверочеловека на двух ногах.
Медленно дотащили до крыльца, чтобы князь мог получше рассмотреть
диковинку. Стражи держали копья нацеленными в их спины.
-- Что за диво лесное? -- спросил Владимир.
Он сам ощутил, что голос дрогнул. Зверочеловек взревел, рванулся,
слегка потащил за собой всех шестерых. Стражи бросили копья и тоже
ухватились за цепи, удержали. В пасти плененного Владимир увидел острые,
как у волка, зубы, черное небо.
-- Это медвежий сын,-- ответил один из мужиков, он держался за
старшего,-- нарекли -- Медведко. Вчера всем селом ловили. Двоих этот зверь
успел задрать... Силища в ем неимоверная!
Мужики и стражи в самом деле с великим трудом удерживали лесного
человека. Взлохмаченные грязные волосы падали на лоб и плечи. Желтые космы
торчали из-под мышек, весь низ живота был в густой рыжей шерсти. Но борода
и щеки были голыми, видно еще не взматерел, не вышел из щенячьего
возраста. Когда поводил налитыми свирепой мощью плечами, мужики с криками
натягивали цепи.
Владимир сказал четко:
-- Кто ты есть?
Медведко глухо взревывал, смотрел исподлобья налитыми кровью глазами.
Вздохнул, показав звериную пасть, облизнулся, достав и приплюснутый нос
длинным острым языком.
-- Кто ты? -- повторил Владимир.-- Что тебе надобно? Скажи. Я,
великий князь, смогу помочь тебе.
Старший мужик бесцеремонно влез в разговор:
-- Да не разумеет он! Зверь, он и есть зверь. Лесной! Домашняя
скотина и то людскую речь разумеет, а этому хоть кол на голове теши!
Владимир на лесного человека смотрел с содроганием. Тот опустился
было на четвереньки, но мужики с готовностью натянули цепи. Медведко
подбросило под горло, застыл на полусогнутых, страшный, и стало видно, как
непривычно ему стоять на задних лапах, как хочется опуститься на все
четыре, как страшно среди беснующихся зверей на задних запах, что визжат,
кудахчут, стрекочут -- такие непонятные и страшные, а под горло больно
давит страшное, опасное...
-- Кормили? -- спросил Владимир.
-- Только сырое мясо жреть! -- ответил староста словоохотливо.-- Да и
то на четырех только. Ты, княже, взгляни на его ладони! Мозоль в три
пальца. У него и пальцы почти не сгинаются. Это ж не наполовину медведь, а
целиком, взаправдашний! Только что личина людская.
-- Говорить может?
-- Ни в какую,-- мотнул головой староста.-- Только реветь! Да и с кем
бы говорил в лесу? Звериную речь разумеет, а человечью забыл... То исть,
она ему и не была дадена за ненадобностью. Заместо ее получил зверячью.
Это ж только в сказках Ивашко и людскую речь знает, и звериной владеет! А
на самом деле: или -- или.
-- То-то и оно,-- вздохнул Владимир.
Он чувствовал странную пустоту, словно его не просто обокрали, а даже
из души вынули и растоптали что-то очень ценное. Медведко рванулся вперед,
волоча чуть расслабившихся мужиков. Дружинники выставили копья. Медведко
по-медвежьи ударил передними лапами. Двое копий разлетелись в щепы. До
князя было рукой подать, но Медведко остановился сам, а тут опомнившиеся
мужики налегли на цепи. Медведко повис, растянутый в стороны, не способный
шевельнуться.
-- Это подарок тебе, княже! -- провозгласил староста.
-- Благодарствую,-- ответил Владимир сухо. Он кивнул Кременю.--
Ловцов этого зверя наградить! Буде у них просьбы какие -- исполнить. Если,
конечно, не такие дикие, как этот...
Мужики довольно закричали. К Владимиру приблизился Тавр, глаза не
отрывались от лесного человека:
-- А с этим что?
-- Да примет смерть,-- ответил Владимир быстро.
Тавр удивился:
-- Зачем? Посадим в клетку, будем другим князьям показывать!
-- Нет,-- сказал Владимир решительно.-- Это ж человек... Он был
человеком, рожден был человеком. А теперь это зверь. Пусть никто не видит,
что человек может быть таким зверем. Это страшно... Страшно мне, Тавр...
Пусть зарубят втихую и зароют на заднем дворе.
Когда Медведко утащили на цепях, Владимир тихо спросил:
-- Думаешь, он сын медведя и простой бабы?
Тавр цинично усмехнулся:
-- Я верю, что где-то бывают чудеса. Но только не в нашем дворе.
Сколько мужики не тешут плоть с молодыми кобылками, овечками да козами, но
те несут только от своих. Баба понесет только от мужика, так уж повелел
Сварог. И верно, а то бы великое смешение и непотребство настало на
земле...
Владимир с великим облегчением перевел дух:
-- И я так думаю.
Тавр искоса смотрел на князя:
-- Тебя что-то тревожит.
-- Очень,-- признался Владимир.-- С другой стороны, лучше бы этот в
самом деле родился от медведя и бабы.
-- Скажешь, или сам думать будешь?
-- Да нет, это раздумья вслух... Я слыхивал от старых людей, что
волки или медведи иной раз выхаживали людских детенышей. Такие люди всегда
бывали силы неимоверной, а умом слабы... Ежели медведь его выходил, то у
такого человека ум всегда медвежий, если волк -- волчий...
-- И что же тревожит, княже?
-- А что в человеке нет своего! Если я волчонка или медвежонка заберу
из норы, то они так и вырастут у меня в тереме: один -- волком, другой --
медведем. Если лосенка начну растить, то как бы ни изощрялся -- вырастет
