браслеты были из серебра -- широкие, массивные, у иных
украшенные рубинами, изумрудами, топазами.
-- Добро, -- сказал Ингвар с пренебрежением. Его синие
глаза обшаривали ее лицо. -- Что еще?
-- Ничего, -- ответила Любава, она как кошка прижалась
грудью к локтю Павки. -- Конечно, чтобы меня не отдали на
расправу им... ну, нашим.
Павка вздохнул, а Ингвар, видя его разочарование, широко
улыбнулся:
-- Добро. В том тебе мое слово! Укажи место, где будет
веревка. Павка, отведи ее обратно, пока не хватились. Уже
светает!
Ольха снова попыталась заснуть, укрывалась одеялом из
удивительно тонкой нежной ткани. На душе была горечь. Вот как
русы захватывают крепости, кремли, детинцы. Когда силой не
взять, идут на хитрости. Если бы не предательство, что бы они
сделали?
Уже засыпая, услышала смешок Бояна:
-- А Павка говорил, что у девки брови -- два крыла, стан
же тоньше камыша... Брови -- да, но в стане больше копну
напоминает.
-- Славяне таких любят больше, -- ответил Окунь
рассудительно. -- У них даже о больных говорят: "худой", а
когда кто выздоравливают, то, дескать, "поправился".
-- Павка не славянин!
-- Все мы потихоньку ославяниваемся.
Засыпая, она услышала два горестных вздоха, а перед
внутренним взором уже начали возникать сперва смутные видения,
потом все более отчетливые картинки, наливались цветом и
яркостью. Вот она сокрушила и победила всех, а проклятого
кровавого пса взяла в полон, на белом коне вернулась в славный
град Искоростень. Русов вышвырнули за море, как и приходивших
ранее варягов. А кровавого пса со связанными руками и на цепи
привела в свой град... Нет, лучше с веревкой на шее, так
унизительнее.
Конечно, казнить слишком просто. Он над ней поиздевался
всласть, теперь ее очередь. Раз он пес, то пусть и сидит на
цепи. Во дворе княжеского терема. Пусть все видят и... Нет, со
злости кто-нибудь зарубит или проткнет копьем, ее месть умрет
ненасыщенной. Его надо приковать прямо в тереме. Поближе к ее
покоям, а то и вовсе возле ее двери. И убрать подальше все, чем
может лишить себя жизни. Он слишком горд, чтобы жить в плену.
Тем более, в плену древлянки, которую ненавидит просто люто...
Она все время чувствует его подозрительный и ненавидящий взор,
куда бы не шла, что бы не делала.
А то и вовсе приковать в ее покоях. Чтобы видел как она
ложится спать в роскошную постель, укрывается мягкими шкурами.
А ему бросить собачью подстилку и поставить собачью миску. И
пусть видит, как она раздевается на ночь, видит ее нежное тело,
пусть исходит слюной...
Уже на грани погружения в глубокий сон, когда грезы плыли
сами, без ее участия, она увидела его лицо, пронзительно синие
глаза, ощутила его могучие руки, он склонялся над ней и жадно
смотрел в лицо... И дальше произошло настолько отвратительное,
настолько недопустимое между нею, древлянской княгиней, и
подлым пришельцем из-за моря, что она вздрогнула во сне, ее
руки дернулись, словно пытались отстранить чужака, но грезы уже
ей не подчинялись.
Ингвар подошел к пленнице. Она лежала, скрючившись, поджав
ноги, маленькая и жалобная. И хотя знал, что она ростом выше
большинства славянских женщин, а в своем племени едва ли не
самая крупная, ему показалась маленькой и беззащитной.
На лице ее застыло выражение страха, но губы улыбались, а
пальцы дергались, словно она то ли отталкивала что-то, то ли
притягивала к себе.
-- Будь проклят день, -- прошептал он едва слышно, --
когда тебя увидел! Будь проклято племя, где ты родилась... Будь
проклята вся эта жизнь.
Он осторожно опустился на колени, разрезал веревку. Если
бы эта древлянка знала, какая это пытка -- ложиться рядом,
держать ее в руках, чувствовать ее тепло, слышать ее мерное
детское дыхание! Держать в руках, но оставаться камнем,
деревом, мертвецом. Всю ночь бороться со сладостными видениями,
что заполнили его сны!
Если бы она знала, если бы она только знала, что за грезы
мучают его в ночи!
Глава 14
Она ощутила, что не желает просыпаться. Так бывало в
далеком детстве, когда засыпала на руках родителей. Потом
пришли пуховые постели, перины из лебяжьего пуха, но в грезах
она нередко возвращалась ко времени, когда лежала калачиком,
вся уместившись на жестких, как бревна, но таких теплых,
надежных и уютных руках отца!
Что-то пощекотало нос, она чихнула, открыла глаза.
Непонимающе смотрела на черный странный лес, что расплывался
перед глазами, приподняла голову в недоумении. И с ужасом
увидела, что черный лес -- волосы на обнаженной груди мужчины,
и что она, спасаясь от утреннего холода, целиком заползла во
сне на Ингвара, распластав его на спине, как лягушку. Она
лежала на нем, вовсе не касаясь земли, а он еще и придерживал
ее огромной рукой, другую небрежно забросив за голову.
Она вздрогнула, начала сползать осторожно, стараясь не
разбудить. Его веки подрагивали, она со страхом и стыдом
ощутила, что он вовсе не спит, трудно спать вот так, она
чувствует... О, боги!.. она чувствует своими коленями, что ему
в самом деле трудно спать вот так, сдерживая свое звериное
естество.
Кое-как сползла, замерла рядом. В голове и сердце была
буря, там ослепляюще блистали молнии, а гром грохотал так
обвиняюще, что она содрогалась, морщилась, боялась раскрыть
глаза.
Ингвар глубоко вздохнул, глаза все еще не открывал. Она
пугливо повернула голову, быстро окинула его взглядом. Он по.
прежнему Лежал на спине, широкий и с распахнутой на груди
рубашкой, в черных волосках прыгал солнечный лучик, стрелял
крохотными искорками. На поляне догорал костер, лежали три
конские попоны, но голоса дружинников слышались издалека.
Воевода вздохнул снова, медленно забросил и другую руку за
голову. Скривился чуть, и она поняла, что ему спать было
неудобно, если он, конечно, спал. Она представила себе, как она
лежала на нем, как ее грудь прижималась к его твердой как
вырезанной из дерева широкой груди, как она непроизвольно
обхватывала его за шею... и как вообще во сне заползла на него,
как умащивалась, чтобы не свалиться, как хваталась за него...
боги, за что хваталась, как прикасалась к его мужскому телу
своими ладонями?
Ее осыпало жаром, она плотно-плотно зажмурилась, стараясь
уйти из этого позорного мира, надо же так влипнуть, старалась
изгнать видение, как лежала на нем, цеплялась, чтобы не
свалиться, а он тоже поддерживал... понятно, боялся, что сбежит
в ночи, но она, как могла она, княгиня, которая никогда не
должна терять над собой власти?
Она приподнялась, села. Руки ее были свободны, как и ноги.
Обрывки веревки лежали в двух шагах. Сзади зашевелился Ингвар.
Ольха не поворачивалась, боялась своих полыхающих щек. Слышала
как он медленно встал, охнул, а потом его злой голос хлестнул
ее как плетью:
-- Одень на ноги путы!
Не поворачиваясь, она взяла ремни, с отвращением одела на
ноги. Тот же злой голос предупредил:
-- Если пикнешь чуть громче обычного, тебе завяжут рот.
-- Зачем? -- спросила она тихо, все еще стоя к нему
спиной.
-- Днем в лес могут зайти рутуллы. Я не хочу, чтобы нас
нашли раньше времени.
Он ушел в ту сторону, где кони фыркали и с хрустом жевали
сочную лесную траву. Ольха взглядом отыскали самые густые
заросли, направилась к ним.
День тянулся в тревожном ожидании. Дружинники точили мечи,
топоры, проверяли доспехи. В глубокой яме принесли жертву
Войдану, а печень и почки кабана разбросали по кустам. Р
воздухе стоял запах свежепролитой крови, тревожил, заставлял
сердце биться чаще. Все жилы в тело напрягались, требовали боя.
Ольхе для предосторожности снова пригрозили завязать рот, чтобы
криками не привлекла местных охотников или баб, собирающих
ягоды.
Боян обнаружил вблизи широкий ручей, а в двух местах, где
раньше явно были гигантские деревья, образовались широкие и
глубокие ямы, через которые вода бежала быстро и весело.
Окунь где-то подобрал дохлую лягушку, привязал суровой
виткой, опустил в воду. Ольха с отвращением смотрела как
отважные русы ловят раков. Ждут, когда рак вцепится в легкую
добычу, вытаскивают на берег. Еще и веточкой сгребают в кучку,
чтобы не расползлись.
Ингвар приблизился, буркнул:
-- Можешь искупаться.
Ольха смерила взглядом берег:
-- Там отмели нет, сразу глубина. А я со связанными
руками... Что ж, может быть так и лучше.
Она поднялась, Ингвар вспыхнул, ухватил ее за руки:
-- Погоди!
Его нож молниеносно возник в ладони. Ольха ощутила рывок,
ее кисти рук разбросало в стороны. Ингвар стряхнул обрезки
веревок, но придержал за рукав. Лицо стало подозрительным:
-- Постой... А вдруг умеешь плавать?
-- А что, -- ответила она надменно, -- плавать могут
только русы?
-- Да нет... Хотя лягушки плавают и в болоте.
-- Ты можешь пустить меня плавать на длинной веревке.
Он задумался, глаза были ощупывающими:
-- Веревку перегрызешь враз. Вон у тебя зубы как у щуки.
Самому влезть, что ли... Сторожить-то надо.
-- Вода холодная, -- сказала она о презрением. -- И ох,
какая мокрая!
Боян услышал, хохотнул:
-- Как коня на веревке! Ингвар, ты ж коня купал, а это
тебе не просто конь, а конягиня! Ты ее не просто купать должен,
а еще и скребком потереть, копыта посмотреть.
Ольха неспешно вошла в воду. Дно понижалось быстро, уже в
двух шагах вода поднялась до подбородка. Ингвар тоже ступил в
воду, смотрел подозрительно, готовый кинуться в любое
мгновение.
Ольха шагнула вправо, берег там был обрывистым. Бросив
презрительный взгляд на воеводу, резко опустилась под воду. В
подводной части берега чернели норки. Ольха сунула два пальца в
ближайшую, наткнулась на клешню, ловко перехватила Удобнее и,
вынырнув с шумом, швырнула рака на берег. Окунь с воплем
отскочил, а Ольха снова скрылась под водой.
Почти в каждой норке сидел матерый рак. Она натаскала их
больше дюжины, не сходя с места. Затем отошла на другой конец
водяной ямы и, стоя в воде по пояс, стянула платье через
голову, с облегчением и наслаждением принялась тереть,
выполаскивать, освобождаться от пота и грязи, накопившегося за
дни полона. Мужчинам не понять, как это важно: не пахнуть
потом, одеть чистое!
Ингвар ощутил в груди боль, судорожно сглотнул, глядя на
ее обнаженную спину. Она была загорелой, в отличив от многих
женских спин, которые видывал, а под чистой гладкой кожей
играли мускулы. В ней было здоровье и сила. Пышные волосы,
теперь намокшие, были собраны на затылке, не мешая ему жадно
смотреть на ее гордо выпрямленную спину.
Ольха натянула платье, повернулась и медленно пошла
обратно к берегу, где с луком в руках стоял Окунь, а Боян не
замечал, что раки расползаются. Ингвара она старалась не
замечать, услышала только восторженный вздох Окуня, а Боян
присвистнул изумленно. Мокрое платье плотно облепило ее стан, а
высокая грудь от холодной воды поднялась, застыла, кончики
заострились и едва не протыкали тонкую ткань.
Сбоку захлюпала вода. Ингвар тащился следом, мокрый до
макушки. Сторожил, поняла она с горькой насмешкой. Заходил
поглубже, отрезал дорогу. Дурак, я могла бы пронырнуть мимо под
водой. Только потом куда? Окунь лук со стрелами не выпускает из
рук, а он влет бьет за сорок шагов голубя. Да и скорый на ноги
Боян глаз не отводит.
Затрещали кусты. Прибежал запыхавшийся дружинник:
