Фэнтези - Юрий Никитин

Ингвар и Ольха

     Юрий Никитин.
     Ингвар и Ольха


      * Часть первая *

     Глава 1

     Ингвар,  укрывшись за ореховым кустом, напряженно наблюдал
за древлянской крепостью. От земли тянуло прохладой, но на  лбу
и  чисто  выбритой  по  обычаю  русов голове выступали капельки
пота. Даже длинный чуб, что опускается с макушки за ухо, взмок,
будто им ловили рыбу.
     Крепость, как и почти  все  веси  этого  лесного  племени,
засела  в  излучине реки. По берегу, конечно же, огородилась от
мира глубоким рвом и двойным частоколом из толстых  бревен.  По
краям  торчат  на столбах массивные сторожевые башни. Да и туда
древляне наверняка втащили запас камней,  связки  стрел,  мотки
запасных  тетив.  Река неглубока, можно перейти вброд, потому в
дно, он голову  дает  наотрез,  уже  натыканы  острые  колышки,
славяне всегда так делают.
     Лес вокруг крепости вырублен на полверсты, если не больше.
Даже на  той  стороне реки голо. А кусты и траву свели начисто,
чтобы лазутчик не подполз. Нахрапом не взять,  это  не  типичи,
что  пальцев  на  руке не сочтут. И не ратичи, те в трех соснах
блудят. Судя по тому, как добротно поставлена  охрана,  воевода
здесь умелый, в боях битый, так просто взять себя не даст.
     Он  все  еще рассматривал крепость с опушки леса, ближе не
подойти,  когда  неслышно  подполз  измазанный  в  раздавленной
малине   Павка,   лучший  лазутчик  его  войска.  Задыхаясь  от
возбуждения, сообщил:
     -- Через западные ворота вышли бабы. С лукошками!
     -- Тебе бы только бабы, -- проворчал Ингвар. В раздражении
потеребил серьгу в левом ухе. -- Нас зачем сюда послали?
     -- Да я что, -- обиделся Павка. -- Ты ж сам велел обо всем
сказывать!
     Попятился, как барсук в нору, исчез в кустах так,  что  ни
одна ветка не дрогнула. Ну вот и на парня нагыркал зря. Воевода
не  должен срывать зло на воинах. Вообще не должен распускаться
как... местный. Иначе и свои правду говорить перестанут. А  про
баб подметил вовремя. С бабами бы ворваться в эту крепость! Как
ее,  Искоростень,  стольный  град  древлянских  племен.  Все  с
лукошками, корзинками, а иные  и  с  мешками.  Малинники  здесь
богатые,  на  версты  тянутся. Ветки под тяжестью ягод до земли
гнутся. Сдуру да  от  жадности  не  захотят  бросить  мешки  да
корзинки, тут бы их и настигнуть.
     Он  проследил  взглядом  дорогу  до  ворот. Нет, даже если
пустить коней вскачь, бабы успеют  спрятаться  за  воротами.  А
сверху  обрушатся  камни,  польется  кипящая  смола.  Да  и  не
проскочить с налету. Здесь на каждом шагу ямы, а  где  и  колья
торчат. Как только свой скот не калечат.
     -- Ничего  не  могу  придумать, -- сказал он с досадой. --
Ехал бы сам, старый хрыч! Так нет же,  занят!  То  молится,  то
новую державу творит... Аж сопит от усердия.
     Он  отполз  на  брюхе,  стараясь  не  двигать  ветками. За
деревьями мирно щипали траву и листья с кустов оседланные кони.
Спешенные дружинники сидели  в  тени.  Шоломы  сняли,  и  чисто
выбритые  головы  одинаково блестели бисеринками пота. День был
жаркий, кое-кто даже снял панцыри.
     Ингвар  взглядом   указал   на   коней.   Воины   поспешно
вскакивали,  они не простое войско, а дружина, птицами взлетали
в седла. Еще не успев схватить повод, все готовы к бою.  Ингвар
двумя  руками одел шлем, чувствуя, как тот накалился на солнце,
дурень отрок оставил на открытом месте, поправил перевязь чтобы
рукоять двуручного меча была над левым плечом.
     -- Попробуем  отсечь  от  ворот,  --  велел  он.   --   Не
получится, будем говорить. Ходу!
     Он  вскочил  в  седло  по-скифски,  как  научился от князя
Олега, не коснувшись стремени, одними ногами  повернул  коня  в
сторону  ворот  и  послал  в  галоп.  Деревья  расступились, он
вылетел на простор. Земля бросилась под копыта и замелькала под
брюхом коня. Ингвар взмолился всем богам,  чтобы  конь  миновал
ловушки древлян и к тому же не провалился в хомячьи норки.
     Дружинники   молча,   как   стая  волков,  выметнулись  за
воеводой. Копыта стучали глухо, земля оказалась мягкая,  словно
бы  недавно  раскорчеванная  от  леса.  Ингвар  с  возрастающей
надеждой увидел, что бабы все еще собирают ягоды, рвут орехи на
опушке, конского топота не слышат. Вообще  ни  одна,  беспечные
дуры, еще не повернула голову в эту сторону!

     Лес  был  полон  ягод, кусты гнулись под тяжестью ягод, те
свисали целыми гроздьями,  малинник  тянулся  на  версту,  ягод
уродилось столько, что даже медведи объедали только с краю. Тем
более  не  забредали  на  сторону,  что выходила на вырубленное
место.
     Ольха не услышала, не увидела, но учуяла беду.  Вскрикнув,
обернулась,  дико  глядя  по  сторонам.  Далеко  слева  из леса
выплескивались вооруженные  всадники.  Солнце  блестело  на  их
железном  оружии. Передний был уже в сотне саженей от леса. Она
ни разу не видела русов, злых пришельцев из-за моря,  но  сразу
узнала  по  чужим  доспехам,  и  даже догадалась, кто их ведет.
Впереди мчался самый ненавистный зверь, злой и  беспощадный,  к
тому  же  изощренный  в  коварстве  и  предательстве. Его звали
Ингвар, он был верным псом кровавого князя русов. А сам  князь,
его  звали Олег, уже истребил лучших князей, залил кровью земли
тернян, кривичей и твердичей.
     -- Атас! -- закричала она по-скифски.  --  Беда!  Бегом  в
крепость!
     Бабы  с  визгом,  криком, плачем, ринулись к воротам. Но в
спешке падали, путались в длинных сарафанах, роняли лукошки или
цеплялись за кусты. Ворота открылись навстречу,  но  лишь  трое
подростков успели, остальным дорогу загородили храпящие кони.
     Ингвар  оттеснил  баб от стен, оттуда уже полетели камни и
стрелы, звякали по вскинутым щитам. Заржала ушибленная лошадь.
     Ольха не бежала, сразу поняла, что не  успевает.  С  гордо
поднятой головой выступила вперед:
     -- Что вам нужно? Разве с кем-то воюем?
     Впереди  на  огромном  черном коне сидел рус. Рус по имени
Ингвар, воевода, кровавый  пес,  чьим  именем  древляне  пугали
детей.  Как  и  все  русы, огромного роста, широкий, с длинными
мускулистыми руками, бритым лицом. На нем блестела  кольчуга  с
коротким  рукавом,  на  солнце  играли  пластины  доспехов,  но
мускулистые  руки  оставались  голыми.  Из-за  плеча  на  Ольху
смотрела рукоять самого исполинского меча, какой только видела.
     Рус  снял шолом, и у Ольхи глаза расширились от удивления.
Голова ее врага выбрита до блеска,  только  с  макушки  свисает
длинный  черный клок волос. Подбородок тоже выбрит до синевы. А
в левом ухе блестит золотая серьга с крупным красным камнем!
     Она не могла оторвать зачарованного взгляда от  его  лица.
Оно  было  узкое,  как лезвие боевого топора. Близко посаженные
глаза удивительно синие, холодные, как лед.  Ольхе  показалось,
что  она смотрит не в лицо врага, а в зимнее морозное небо. Эти
необычные глаза злобно  глядят  из-под  выступающих  надбровных
дуг.  Нос длинный, с хищно раздувающими ноздрями. Под чистой от
бороды и усов кожей играют мышцы.  Ольха  зачарованно  увидела,
как   изнутри  проступают  и  пропадают  рифленые,  как  боевые
кастеты, желваки.
     Безволосыми  знала  только  лица  подростков,   мягкие   и
округлые,   теперь   завороженно   смотрела  на  мужское  лицо,
настоящее  мужское  --  жесткое,  хищное,  с  узко  посаженными
глазами, надменно выдвинутой вперед нижней челюстью. Подбородок
раздвоен, из-за чего кажется еще шире, тяжелее.
     Все  еще не веря глазам, она перевела взор на всадников. У
всех подбородки бесстыдно голые, как у женщин. Даже усы  сбриты
начисто.  Но рукояти мечей торчат из-за плеча, не помещаются на
поясе, как носят древляне. Людей с такими длинными мечами  язык
не поворачивается назвать слабыми или женственными, но все-таки
-- какой позор... оголить лицо!
     Рус на черном коне весело оскалил зубы:
     -- Моего  коня  зовут  Ракшан,  а  меня,  если это кого-то
интересует, Ингвар.  Я  --  воевода  великого  князя  киевского
Олега. Мы не напали на вас, откуда такое взяли? Просто шуткуем.
     Он  говорил  на полянском наречии, близком к древлянскому,
но в его сильном голосе слышалось, что больше привык к  другому
языку.   Ольха   ощутила,  что  этот  привкус  чужого  языка  и
заставляет вслушиваться особо внимательно.
     Она вскинула брови:
     -- Уже великого?
     -- Не похоже? -- ответил вопросом на вопрос воевода русов.
-- Он  соединил  уже  два  десятка  племен  в  единое...  гм...
Впрочем, об этом я поговорю в крепости с хозяевами, милашка.
     За  его  спиной кто-то из русов присвистнул. Ингвар поймал
себя на том, что все еще не может отвести глаза от девушки.  За
все  годы  не  встречал  еще  такую гордую красоту. Словно сама
богиня  лесов  сошла  на   землю...   нет,   эта   даже   ярче,
блистательнее. Светлые волосы крупными волнами падают на плечи,
глаза  серые,  блистающие  гневом.  Ровная спина, из-за чего ее
высокая грудь едва не прорывает тонкую  ткань.  Розовые  пухлые
губы, гордо очерченные высокие скулы, но глаза, глаза...
     Ингвар вздрогнул, заставил себя отвести взор от колдовских
глаз. Его прозвали кровавым псом великого князя, а кровавые псы
войны не засматриваются на хорошеньких простолюдинок.
     -- Если тебя допустят к князю, -- сказал он строго, -- или
кто там  у  вас  правит,  можешь  послушать.  А  сейчас  беги и
передай, что мы прибыли с миром.
     Она бросила быстрый взгляд на их мечи:
     -- Это называется с миром?
     -- Быстро, -- велел Ингвар, -- а то уши надеру.
     По его знаку всадники подали коней в стороны. Перепуганные
бабы с визгом и плачем, еще  не  веря  в  спасение,  как  овцы,
ринулись в ворота. Гордая сероглазка с прямой спиной шла ровным
шагом.  В  ней чувствовалось напряжение, но даже ке косилась на
грозного воеводу, чей огромный конь  бухал  по  земле  тяжелыми
копытами, едва не наступая ей на ноги.
     Ворота   оставались  открыты.  Двое  вооруженных  древлян,
крепких, как молодые дубки,  с  льняными  волосами  до  плечей,
бородатые, бросили на грозного воеводу озабоченные взгляды, тут
же  перевели взоры на девушку. Ингвар тоже знал, что его именем
в славянских племенах пугают детей, но  будучи  подозрительным,
как  и  великий  князь,  почему-то  подумал,  что  дурни скорее
беспокоятся  за  эту  сероглазую,  чем  страшатся  его  могучей
дружины.
     Они  въехали во двор, широкий, вымощенный бревнами. Ворота
за их спинами медленно затворились. Гридни неторопливо заложили
в  петли  засовы.  Ингвар  видел,  но  лишь  скривил   губы   в
презрительной  усмешке.  С  ним сильнейшая часть дружины. Самое
трудное проникнуть внутрь крепости, а здесь уже его люди знают,
что делать. Да и ворота сумеют открыть для  остального  войска.
Эти  двое  увальней...  ну,  пусть  не  увальней, им не помеха.
Подумать только, воины в полотняных рубахах!  А  на  ногах  это
страннейшее  из всего, что только видел -- обувь, сплетенная из
лыка! Лыко -- это мягкая подкладка  коры  с  дерева...  Вот  уж
поистине древляне.
     По  двору ходили толстые куры, греблись в мусоре. Толстая,
как бочка, свинья лежала в тени, а поросята  суетливо  пытались
подрыть  венец  крыльца.  За оградой с гоготом шествовали гуси,
дородные и важные, как бояре, переваливались  с  боку  на  бок,
влажно шлепали по земле красными перепонками.
     Слева  от  стремени  проплыло, окруженное оградкой не выше
колена, малое требище: широкий жертвенный камень с канавкой для
стока крови, гладкий  колышек  среди  камней  помельче,  но  не
заостренный,  а  с  гладко отполированной головкой. Вокруг него
застыла коричневая корка. Конь  спугнул  стаю  крупных  зеленых
мух,  те  взвились со злобным жужжанием. Ингвар ощутил вражду и
гадливость. Вокруг  требища  торчал  заборчик,  на  оструганных
досках были вырезаны лики древлянских, судя по всему, богов.
     Впереди   вырастал   добротный  терем  --  с  наличниками,
коньками, узорными цветами на ставнях, но Ингвар  сразу  оценил
его  и  как  умело сделанный замок с узкими бойницами, крепкими
дверьми, окованными железными полосами, с высоким крыльцом,  на
которое  не встащишь таран. У полян маленькая крепостица внутри
большой крепости зовется детинцем, вспомнил он. Именно здесь  у
славян, а значит и у древлян, обитают князья.
     На крыльцо выбрел древний старик с серебряными волосами на
плечах   и   бородой  до  пояса.  Опираясь  на  палку,  смотрел
подслеповато на всадников. Двое молодых отроков  --  волосы  до
плеч, рубахи до колен! -- поддерживали под руки.
     Ингвар крикнул звучно, презирая этот лапотный мир:
     -- Великий  князь  Олег  приветствует древлян и заверяет в
Дружбе!
     Старик тупо смотрел на  Ингвара,  а  когда  тот  закончил,
приложил руку к уху. Ингвар тихо выругался, заорал громче:
     -- Великий  князь Олег прислал нас с заверениями в дружбе!
Он предлагает покончить с распрями!
     Сероглазая девушка вздохнула, Ингвар  и  ее  держал  краем
глаза,  неспешно  пошла  к  крыльцу.  Ингвар  едва удержался от
желания остановить ее. Можно бы взять откуп или  продать  кому,
за  такую  гордую  красоту  огромные  деньги дадут. За красивую
женщину можно получить табун  коней  или  стадо  дойных  коров.
Впрочем, что спешить, все равно сейчас вся древлянская крепость
будет в его власти.
     -- Слушай,  старый  пень, -- сказал он, уже сердясь, затем
закричал во весь голос. -- Великий! князь! Олег! послал! нас! С
миром!
     Старик  смотрел  непонимающе.  Голос  был  слабым,  как  у
придушенного деревом зайца:
     -- Чо?
     -- Князь, говор-р-р-рю! -- заорал Ингвар.
     -- Чо?
     -- Князь послал!
     -- Чо?.. Князь?
     Ингвар  едва  не  завизжал  от  ярости. Он подъехал ближе,
заорал во всю мочь, выгибая грудь как петух, срывая голос:
     -- Князь Олег!!!
     Старик вздрогнул, пугливо огляделся, будто  тень  грозного
князя,  прозванного  Вещим,  уже встала за его плечами. Едва не
упал, путаясь в бороде, отроки поддержали вовремя. Не обнаружив
князя, старик снова непонимающе смотрел  на  грозного  воеводу,
потом  на  отроков. Один что-то начал шептать ему в ухо. Ингвар
заорал зло:
     -- Если эта трухлявая колода не слышит  мой  рев,  то  как
услышит  ваш шепот? Тряхните его, пусть проснется. Если это ваш
вождь, то неужто он водит вас в битвы?  Где  тот,  кто  устроил
засаду людям князя Олега весной?
     Девушка  поднялась на крыльцо. Ингвар не мог оторвать глаз
от ее ровной спины и роскошной гривы волос. Солнце играло в  ее
прядях, стреляло в глаза острыми искорками.
     На  крыльце она обернулась. Волосы красивой волной улетели
за спину и там заструились золотым водопадом. Среди дружинников
кто-то в восторге присвистнул.  Глаза  ее  были  спокойные,  но
сказала строгим голосом:
     -- Не надо так орать на моего дедушку. Он воюет как умеет.
А воюет он неплохо. Даже в этом возрасте.
     Ингвар  хотел  заорать,  но голос сорвался на сип. Девушка
смотрела насмешливо, он боялся, что она тоже приложит ладонь  К
уху.
     -- Посмотрим,  --  просипел  Ингвар, -- как он защитит эту
крепость.
     -- Он уже защитил, --  ответила  девушка.  --  Меня  зовут
Ольха  Древлянская.  Я  --  княгиня племени. Вы вторглись в мою
крепость силой, вас никто не  звал.  Я  предлагаю  вам  сложить
оружие.

     Глава 2

     Ингвар  подскочил  в седле, словно оттуда внезапно вылезли
острия стрел. Ольха Древлянская? Да, он  слышал  о  ней  часто.
После  гибели своего отца и дяди, оба полегли в сече с дрягвой,
она умело защищала границы своего племени,  устраивала  засады,
преграждала  тропки  и  дороги  лесными завалами, делала ложные
тропы, что уводили в  болота,  откуда  не  было  выхода,  а  на
обессиленные  отряды  делала  внезапные  и очень успешные, надо
признать, нападения. Но во всех  рассказах  эта  была  огромная
поляница,    яростная    и    размахивающая   боевым   топором,
женщина-берсерк, пьянеющая от вида крови, широкая  и  плечах  и
перевитая тугими мускулами воительница.
     -- Гм,  --  просипел он, ненавидя себя и ее за то, что его
так одурачили, -- в наше время право... подтверждается силой.
     -- Увы, -- ответила она ровным голосом, -- это так.
     -- Я не вижу, как вы сумеете  защититься.  Нас  здесь  два
десятка  умелых воинов. Даже если начнете созывать своих людей,
мы успеем открыть ворота и впустить остальных.  Ты  думаешь,  у
меня с собой только двадцать человек?
     Он  рассерженно  сорвал  шлем с крюка на седле, напялил на
голову. Тот еще  больше  накалился  на  солнце,  припек  брови.
Ингвар   выругался,  забросил  руку  к  плечу.  Резная  рукоять
огромного двуручного меча сама скользнула в ладонь.
     В серых глазах девушки насмешка стала ярче:
     -- А я слышала, что Ингвар то, Ингвар -- другое... Он даже
воевать умеет, а не  только  выигрывать  в  кости.  Правда,  на
конных  скачках не играет, так как ему не удается спрятать коня
в рукав. Теперь вижу, что он за воин!
     Ингвар проследил за ее взглядом и беззвучно выругался. Его
русы с ним во главе как овцы сгрудились  на  середке  открытого
двора,  а  со  всех  крыш  и  стен в них целятся лучники. Их не
меньше четырех десятков. Даже если половина  промахнется,  а  с
такого  расстояния  даже  слепому промахнуться трудно, то седла
коней сразу опустеют.
     Старик разогнул спину, скомандовал холодным  и  совсем  не
старческим голосом:
     -- Лучники!
     Ингвар  услышал  скрип натягиваемых луков. Это было жуткий
звук. Ингвар слышал его не однажды, но сейчас мороз пробежал по
коже. Они как на ладони, их будут бить, как гусей на выбор. А в
ответ можно разве что попытаться добежать до крыльца и зарубить
старика и эту сероглазую, что подвергла его такому  унижению...
Нет,  даже  это  не  удастся.  В  руках  отроков,  что вроде бы
поддерживали старца, теперь появились щиты и мечи. И держат  их
умело.  А  юный  возраст,  как  знал  Ингвар по себе, не помеха
воинскому умению.
     -- Мы сдаемся, -- просипел он. Видя,  что  стрелы  вот-вот
сорвутся  с тетив, он взмахом руки согнал дружинников на землю.
Угрюмые, злые, они с проклятиями покидали седла, стояли  молча,
держа  коней в поводу. Теперь особенно было заметно, что каждый
на полголовы, а то и на голову выше  древлян,  шире  в  плечах,
массивнее,  а лица у всех свирепые, в шрамах. На каждом столько
железа, что хватило бы на дюжину древлянских воинов.
     Старик  смотрел  зорко.  Когда  Ингвар,  наконец,  покинул
седло, бросил резко:
     -- Мечи  -- на землю! Быстро, быстро! Отступить от оружия!
Дальше!.. Нет, к воротам ни шагу. Кто шелохнется в ту  сторону,
проверит на себе, как бьют наши стрелы.
     Ингвар  сдавленно  прошипел  проклятия.  Последняя надежда
оказалась тщетной.  Старый  пень  выиграл  время,  прикидываясь
глухим, а теперь руководит умело, ошибок не делает.
     -- Напрасно  так  делаете,  --  сказал Ингвар в бессильном
бешенстве.
     Старик впервые усмехнулся, внезапно приложил ладонь к уху:
     -- Чо?.. Говори громче.
     Ингвар хотел выругаться, но старик и так слышал уже и  про
трухлявого  пня,  и  развалину,  лучше такого гуся не дразнить.
Олег учил: если львиная шкура не помогает, одевай лисью.
     -- Я говорю, -- сказал он как можно громче, чувствуя как в
натруженном горле стало горячо и больно,  но  громче  зазвучало
едва ли, -- мы прибыли с миром. Как вы слыхали наверняка, князь
Олег  довершает  дело,  начатое  Рюриком  Буянским  или Рюриком
Датским. Славянские племена объединятся... ну,  пусть  огнем  и
мечом,  но  это  в  последний  раз.  Потом,  когда станут одним
народом, не будет бесконечных войн:  весь  на  весь,  племя  на
племя.  Сейчас  под  рукой  Олега уже поляне, тиверцы, кривичи,
типичи, тишковцы, дулебы... Сможете  ли  устоять  против  такой
силы?
     Он  видел  по  мрачным  лицам,  что  здесь  хорошо знают о
растущей мощи киевского князя. Возможно, уже  прикидывали,  как
повернется война, если Олег пришлет сюда большие силы.
     Ободренный продолжал:
     -- Мы  явились  с миром. Не всех пришлось загонять в Новую
русь огнем и мечом! Типичи и сосновичи сами принесли свои мечи.
Они и сейчас живут как  жили.  Но  верховная  власть  киевского
князя,  прежде  всего, в том, чтобы прекратить постоянные войны
между племенами. У нас хватает внешних врагов. Вы не знаете, но
славянские племена на Западе исчезают одно за другим. Их  земли
захватывают   германцы,   а   славян   либо   истребляют,  либо
огерманивают.  Это  не  ваши  войны,  когда   пришли,   побили,
пограбили и ушли восвояси. Германцы, если приходят, то остаются
навсегда!
     Их  лица  были  непроницаемы,  но по глазам он с некоторым
удивлением понял, что ему верят. Нехотя,  но  верят.  Возможно,
даже  готовы  пойти  на  какой-то  союз  с Олегом, но только на
какой-то. Такой, чтобы не задевал их  вольностей.  И  не  мешал
драться с соседом. Именно с соседом, ибо ненавидишь и винишь во
всем  именно  соседа,  а  не  тех  неведомых германцев, которые
теснят неведомых славян. Они дулебы, а не какие-то славяне!
     Ольха сказала все тем же холодным тоном:
     -- Вы можете остаться  гостями  здесь...  до  утра.  Коней
ваших накормят и напоят. Как и вас.
     -- А наши мечи? -- спросил Ингвар
     -- Вернут  за  воротами,  --  ответила она. Ее серые глаза
очень внимательно следили за его таким странным  лицом,  голым,
как  у  подростка,  но  с  жесткими складками у губ, квадратным
подбородком. У него хищное лицо, определила она для себя,  злое
и  хищное, и если бы он не был врагом, мог бы вызвать симпатию.
Это не сладкоголосые отроки или благоликие мужчины с  приятными
движениями.  В  нем чувствуете? дикость лесного зверя, а лесных
она любила больше домашних.
     -- Да? -- спросил он. -- Тогда я  сейчас  схожу  за  своим
Переляком.
     Она нахмурилась, голос ее стал выше:
     -- Вернут, когда будете уезжать!
     Ингвар  перевел  дух, стараясь, чтобы сероглазая ведьма не
заметила его неуверенности. Ладно, важно выбрать время. А потом
сумеет стиснуть ее нежное горло, чтобы сладко хрустнули  тонкие
косточки!

     Набежали  парни,  разобрали  и  увели  коней. Двое чуть не
подрались за право  унести  оружие  русов.  Все  со  страхом  и
восторгом  смотрели на огромные двуручные мечи. Ни древляне, ни
поляне, ни свирепые тиверцы не знают таких  мечей.  Даже  двумя
руками непросто вскинуть над головой! А русы, судя по их росту.
бьются ими как древляне акинаками.
     Только  тогда  Ингвар  услышал говор и движение на стенах.
Лучники снимали тетивы, сматывали, прятали в мешочки. Некоторые
уже исчезли, но осталось пятеро с самострелами.
     Ингвар поежился. Глаза всех пятерых следят именно за  ним.
Его  считают  самым  опасным,  понятно. И сюда дошла его слава.
Знают, кто он и каков  он.  Жаль,  что  слава  не  убережет  от
страшных  булатных  стрел.  Не  от  длинных  стрел  с булатными
наконечниками,  как  у  лучников,  а  от  цельножелезных  стрел
самострела.  Он  носил под рубашкой кольчугу из тонких булатных
колец,  это  спасало  от   простых   стрел,   хотя   оставались
кровоподтеки  от  ударов,  но  булатный болт, короткая стальная
стрела из самострела, пробивает и  кольчугу.  А  когда  в  тебя
целятся пятеро, то не промахнутся даже в бабочку.
     С крыльца сошел, сильно хромая, немолодой мужик с короткой
бородой.  Кивнул  на левое крыло терема, жестом пригласил их за
собой. Ингвар с натугой улыбнулся:
     -- Пошли, ребята. Утро вечера мудренее.
     Челядин с  размаха  выплеснул  в  корыто  помои,  стараясь
брызгами  достать  проходящих  мимо  русов.  Свинья не повела и
ухом, поросята подбежали  с  визгом,  понюхали  и  разбежались.
Хорошо  живут  древляне,  подумал Ингвар. Зажиточно. Надо будет
дань  наложить  покруче.   А   здоровых   парней   набрать   во
вспомогательное  войско. Хорошо будут воевать, лучших возьмет в
дружину.

     Русов разместили в просторной палате, а ему, как  воеводе,
отвели  отдельную комнату на самом верху. Светлица, вспомнил он
славянское название. Окошки хоть и узкие, но  свет  попадает  с
двух сторон.
     Со  всех  стен  на  него  злобно  смотрели  угрюмые  морды
кабанов, лосей, туров. Рога самых крупных, величественных, были
в золоте и серебре.  Стол  стоял  у  окна,  затянутого  тонкими
пластинками  слюды,  а  не  пленкой  бычьего пузыря, как ожидал
Ингвар. Богато живут, негодяи. И дань надо  покруче,  и  вообще
сюда бы часть войска на прокорм.
     Справа  от стола, чтобы сразу можно лечь, высилось широкое
ложе, покрытое медвежьими шкурами.  Такая  же  медвежья  шкура,
почти не вытертая, раскинула лапы на полу подле ложа.
     Над  столом  по  обе  стороны окна -- не окно, бойница! --
торчат рогатинки  с  чащами  светильников.  Сейчас  не  горели,
светло,  но  Ингвар  уловил запах масла. Не бедно живут, не при
факелах или лучинах, как в других древлянских племенах. Он  уже
бывал, знает.
     Оставив  шолом  на  ложе,  осторожно  пошел  к  двери. Без
привычной тяжести на  спине  двуручного  меча  чувствовал  себя
голым.  В  коридоре  стояли  и  прямо  на  полу  сидели угрюмые
настороженные древляне. Доспехи из толстой кожи, у многих еще и
с костяными бляшками из копыт лосей, туров, коров, но ни одного
в булатной  кольчуге,  что  стоит  целое  состояние.  Вооружены
короткими мечами с узким лезвием, великий князь почему-то зовет
такие   акинаками.   Смотрят   враждебно,   исподлобья,   будто
изготовились забодать рогами.
     Его не останавливали, и  он,  стараясь  не  делать  резких
движений,  спустился  на  поверх  ниже.  Возле  двери в большую
палату сидели и стояли древлянские воины. Здесь  оказались  как
на  подбор  рослые,  крепкие,  отмеченные следами прошлых боев.
Похоже, эту палату охраняют лучше, чем его светелку.
     Нахмурившись, Ингвар толкнул дверь. Палата раза  в  четыре
больше,  беднее.  Его дружинники сидели рядами на лавках. Павка
стоял на плечах Рыбы и Бояна, выглядывая  в  окошко.  Все  русы
оставались  в доспехах, даже шоломы не сияли. Воеводу встретили
радостным гомоном, глаза были тревожные.
     -- Они не тронут нас, -- бросил Ингвар.
     -- Пошто так решил? -- отозвался Павка.
     -- Чую, -- ответил Ингвар.
     Он не знал, откуда у него это чувство, но голову  поставил
бы на кон, что сероглазой княгине важнее победить вот так, чем,
если  бы  сейчас  сюда  ворвались  древлянские  воины  и залили
полтерема кровью русов. И своей, конечно.
     Павка  разочарованно  хмыкнул.  Ингвар  согнал  его,   сам
взобрался  на  крепкие  плечи  своих старших. Боян заныл, он-де
лишь поменялся с Павкой, а теперь его очередь зреть...
     Огромные костры пылали  по  всему  заднему  двору.  Гридни
замедленно  поворачивали  исполинские  вертела с тушами оленей,
баранов, телят. Пахучий запах лез в ноздри, а  тут  еще  явился
волхв,  щедро  брызгал  печеные  туши  квасом, чтобы мясо стало
мягче, сочнее. Когда ветер донес оттуда струю воздуха, Павка за
спиной Ингвара взвыл от сводящего с ума будоражащего запаха.
     -- Вояки  хреновые,  --  сообщил  он  возбужденно,  --  но
пожрать умеют!
     -- Погоди, -- предостерег Ингвар, -- ты еще не пробовал их
стряпни.
     Глаза Павки стали круглыми, как у морского окуня:
     -- Неужто отравят?
     -- Узнаем,  --  ответил Ингвар неопределенно. -- Попробуем
выйти. Что скажут?
     Стражи на дверях  лишь  проводили  их  долгими  взглядами.
Ингвар  почти физически чувствовал, как что-то острое вонзается
в его спину, пробивает доспех, рвет плоть и  ломает  кости.  Он
зябко   передернул   плечами,   ускорил   шаг,   благо   их  не
останавливали.
     Миновав сени, на крыльце тоже не напоролись на  отточенные
наконечники копий. Весь двор уже был пропитан запахами жареного
мяса,  горелого  лука,  гречневой каши со старым салом. Оленей,
кабанов и даже  битую  птицу  жарили  в  ароматных  листьях,  с
душистыми  травами,  а  вдоль  забора  в больших котлах бурлило
варево. Ингвар уловил аромат густой ухи.  Из  речной  рыбы  уха
всегда намного вкуснее, чем из морской, а эти древляне, судя по
всему, сварив драгоценную рыбу, тут же выбрасывают свиньям, а в
ту  же воду кидают новую рыбу, и так еще и еще, чтобы уха стала
как можно наваристее...
     Они постояли на крыльце, давая  привыкнуть  к  себе,  сами
осматриваясь.  Ингвар  невольно  сглотнул  слюну. В лесу поесть
всласть некогда, три последних дня похода  ели  черствый  хлеб,
иной раз на скаку срывали, свесившись с седла, горсть ягод, вот
и  вся  еда.  Животы  подвело и у самых терпеливых. А сейчас ют
нетерпения грызут подоконник, на слюнях поскальзываются.  Перед
лесными славянами себя роняют!
     Отдельно  на  пылающих  углях стояли три огромные жаровни,
похожие на раскоряченных пауков.  Три  дюжих  лохматых  мужика,
волосы   на   плечах,  бороды  до  поясов,  широкими  лопатками
перемешивали  крохотные  аппетитно  пахнущие  комочки.   Ингвар
старался разглядеть, а Павка сказал знающе:
     -- Кулики.
     -- Кулики?  --  не поверил Ингвар. -- Да что в них есть? И
вообще, кулики -- это забава для детей. Еда для нищих.
     -- Или бекасы, -- поправил себя Павка. -- Хотя  по  запаху
похоже  на  песочников, они в это время самые жирные... Я бы не
отказался еще и от жареных жаворонков, только где их возьмут?
     Он  опять  сглотнул  слюну.  Ингвар   хмуро   рассматривал
подготовку  к пиру. В сторонке группа детей торопливо ощипывала
дроздов, там же опаливали крохотные тушки,  обмывали,  натирали
тертым  можжевельником и целыми дюжинами насаживали на палочки.
Так и жарили, поливая маслом, чтобы лакомство не подгорело.
     Павка за  спиной  сопел,  мычал,  шумно  глотал  слюни.  К
крыльцу  подскакал на прутике мальчонка. Замер, вытаращив глаза
на огромных страшных русов. Которые, как рассказывала  бабушка,
из  моря вышли вместе со своим дядькой Черномордом, чешуей, как
жар, горя, а теперь грабят и убивают в их лесу, а  малых  детей
живьем едят...
     Павка спросил доброжелательно:
     -- Ты чей? Из тебя лихой наездник будет! Прямо хазарин.
     Тот   застеснялся,  опустил  личико  долу  и  начал  ногой
ковырять землю. В сторонке челядин угрюмо покосился на  могучих
русов,  никто  из  мужчин не любит смотреть на мужика выше себя
ростом, но ответил за мальчонку словоохотливо:
     -- Да Дубов он, выплодок Дуба, который в одиночку замостил
гать! Да и все на том конце Дубичи. Их столько,  что  их  целая
дубрава!  А молодняк уже будет и вовсе Дубровскими!.. Не род, а
новое племя выйдет из леса!
     Он захохотал, довольный, явно тоже был из рода Дуба, понес
на коромысле тяжелые бадьи. Павка смотрел довольно,  он  и  без
политики великого князя старался подружиться с местными. Теперь
и  другие мальчишки, видя что сына Дуба живьем не съели, начали
опасливо приближаться, гляди на русов со страхом и восторгом.
     Ингвар поманил пальцем  самого  смелого,  что  остановился
прямо перед крыльцом.
     -- А тебя как зовут?
     Тот высморкался по-древлянски, поочередно зажимая большими
пальцами   ноздри,  вытер  грязную  ладонь  о  волосы,  ответил
независимо:
     -- А как и моего деда. У нас всегда называют в честь деда.
     -- Хороший обычай, --  одобрил  Ингвар.  --  А  как  звали
твоего деда?
     -- А  моего  дела  назвали в память о его деде, -- ответил
мальчишка уже удивленный такой тупостью руса.
     Ингвар внезапно ощутил, что за ним наблюдают серые  глаза.
Именно  серые,  именно  глаза  дерзкой княгини, от одного имени
которой у него от злости сердце начинает бухать  как  молот,  а
перед глазами встает красная пелена.
     -- Ладно. Но как тебя зовут, когда пера обедать?
     Мальчишка вытаращил глаза:
     -- Тю  на тебя! Меня никогда звать не приходится. Я всегда
за столом самый первый!
     Павка расхохотался. Ингвар,  чувствуя  себя  посрамленным,
попятился  в  сени.  Не  видел,  откуда  за.  ним наблюдают, но
чувство самосохранения  подсказало,  что  лучше  оказаться  под
прицелом десяти самострелов, чем этих серых глаз.

     В  ожидании ужина русы отдыхали, копили силы. Спокойные II
немногословные, они выгодно отличались, на взгляд  Ингвара,  от
суетливых  и постоянно роняющих свое достоинство древлян... как
и прочих славян, как бы по-разному не звались
     Ингвар стоял у  окошка,  разглядывал  двор,  благо  в  его
комнате  оно  было на уровне груди. Кур и свиней угнали, а то и
переселили  на  вертела,  суматохи  не  убавилось,  но   Ингвар
чувствовал,  что  его взор снова и снова обращается к странному
капищу. Из окна видел его только краешком, но  при  взгляде  на
этот колышек с затупленным концом всякий раз шерсть поднимается
на загривке, а в горле нарастает рычание. Кровь, судя по всему,
не  убирают,  ее  слизывают  собаки  или  лакают  свиньи,  а на
остатках жирует целая стая раскормленных зеленых мух...
     Его плечи передернулись. Олег  приучил  быть  терпимым  ко
всем  богам,  потому  капищ  Ингвар  не  трогал, волхвов щадил,
главных богов славян узнавал по их резным  столбам,  но  именно
этого припомнить не мог, а при взгляде на него чувствовал такую
необъяснимую злость, что дыхание учащалось до свиста в груди, а
перед  глазами  вставала  кровавая  пелена  как в момент, когда
превращался в берсерка.
     В коридоре  послышались  шаги.  Ингвар  резко  повернулся,
непроизвольно  пошарил  на  поясе.  Дверь открылась, за порогом
стоял молодой и высокий по  мерке  древлян  парень.  Был  ой  в
полотняной  рубахе  до  колен, лаптях, от которых шел смолистый
дух, но на веревочном поясе висел короткий меч. Парень  смотрел
с  откровенной враждебностью. Когда заговорил, в голосе звучала
неприкрытая ненависть:
     -- Княгиня велела передать. Уже можно опуститься на первый
поверх.
     -- А что там?
     -- Обед готов.
     -- И на два десятка моих людей?
     -- Их девятнадцать, -- поправил  парень  многозначительно.
-- Пока девятнадцать.
     Ингвар  не  сомневался, что его людей не только посчитали,
но и заметили кто в  кольчуге,  кто  в  копытном  панцыре,  кто
выглядит умелым, а кто не очень.
     -- Когда  будем  уезжать,  --  сказал Ингвар, -- нас будет
больше.
     Парень зыркнул исподлобья, не нашелся что сказать, славяне
задним умом крепки, пробурчал:
     -- Там в нижней палате добавили на один стол больше.
     И вышел,  хряснув  дверью  так,  что  с  потолочных  балок
посыпалась труха.

     Глава 3

     Ингвар, чувствуя себя без оружия голым, медленно ступал по
лестнице, стараясь что-то услышать и заметить как можно раньше,
в этом   преимущество   воина,   а  на  последней  остановился,
осматриваясь. Отсюда нижняя палата была как на ладони.
     Длинный  стол,  за  которым  уже  сидели  его  дружинники,
поставили  ближе  к огню. Только почетных гостей сажают к огню,
ибо огонь -- это бог, а к богу допускают лучших. Древляне  явно
скрипят  зубами, но старые обычаи блюдут. Может быть, на этом и
удастся поймать, ибо Олег не блюдет не  старых,  ни  новых.  Он
делает то, что нужно сейчас или понадобится в будущем, а не то,
что  велели  предки.  Брехня  для дураков, что, мол, без знания
прошлого нет постижения будущего. В прошлом не было тех  задач,
которые решают сейчас, и старым опытом воспользоваться нельзя.
     За  тремя  столами  сидели  древляне. Сидели редко, Ингвар
сдержал усмешку. Воинов здесь хватает, но ему  решили  показать
только  хорошо  вооруженных, в кольчугах и в сапогах, а таких в
любом племени можно  перечесть  по  пальцам.  Здесь  их  четыре
десятка.  Это  все  же  побольше,  чем  русов  за столом, но за
стенами крепости еще пять сотен тяжеловооруженных русов, каждый
из которых в  полном  воинском  доспехе.  Этого  хватит,  чтобы
осадить древлян так, что муха не вылетит, мышь не выскользнет.
     Он опустился на лавку во главе стола. На него посматривали
ожидающе.  Он был настоящим воеводой -- умелым, опытным, всегда
побеждающим. Первым бросался в бой, последним выходил. Дрался с
обнаженной головой, щитом не пользовался: мечи держал  в  обеих
руках.  Его  любили, ему доверяли. Но сейчас он чувствовал, что
впервые инициатива ускользнула из рук.
     Посреди стола  взгромоздили  огромное  расписное  блюдо  с
пахучим  мясным  супом  из  грудинки,  рядом на широком подносе
пузырились соком жареные поросята  --  молочные,  с  коричневой
корочкой, с запахом, что сшибал с ног, нашпигованные чесноком и
луком.
     Принесли,  наконец,  уху,  но  Ингвар  уже заметил блюдо с
печеной  рыбой.  Назло  древлянам,  что  из  кожи  лезут,  дабы
выказать  богатство,  он  обеими руками подтянул к себе миску с
рыбой.
     Опрятные  молодые  отроки  разложили   по   столу   краюхи
свежеиспеченного  хлеба. Запах пошел сильный, дразнящий. Ингвар
протянул руку к хлебу, все ждут,  воевода  начинает  первым  не
только бой, как вдруг по всей палате прошел едва слышный вздох.
     Ингвар поднял глаза. По ступенькам из другого крыла терема
гордо  сходила Ольха. Ее сопровождали двое подростков. Ингвар в
них безошибочно узнал ее младших  братьев,  похожи,  как  капли
воды.  Мальчишки  одеты  пышно,  для  древлян  пышно,  но глаза
Ингвара, как и всех в палате были прикованы к княгине.
     Она была в  длинном  платье,  зауженном  в  поясе.  Ингвар
невольно свел пальцы обеих рук, то ли хватая ее за горло, то ли
примеряя,  сойдутся  ли  пальцы,  если сомкнуть их на ее поясе.
Грудь ее была высока, но кисти рук  тонкие,  пальцы  длинные  и
нежные.   Такие   меч  не  удержат,  подумал  Ингвар,  стараясь
настроить себя на злую  струну.  Ей  бы  вышивать  на  пяльцах,
подбирать изысканный узор из золотых нитей!
     Волосы  все  так же свободно падали на спину, но теперь их
перехватывали  цветные  ленты,   украшенные   перлами,   речным
жемчугом.
     Древляне  как  один  встали, склонились в поясном поклоне.
Несколько  воинов  Ингвара  тоже  невольно  поднялись,  княгиня
выглядела  истинной  повелительницей.  Ингвар  грохнул  о  стол
кулаком так, что посуда подскочила. Русы поспешно сели.
     Ольха бросила на него недобрый  взгляд.  К  ней  подскочил
гридень,   она   бросила   коротко   несколько   слов.  Гридень
поклонился, заспешил к Ингвару.
     -- Княгиня приглашает  к  ее  столу.  За  обедом  можно  и
поговорить о планах Олега.
     -- Князя Олега.
     Гридень сказал нехотя:
     -- Князя Олега.
     -- Великого князя Олега, -- сказал Ингвар с нажимом.
     Его   сердце   колотилось,   зашел   далековато.   Гридень
заколебался, буркнул:
     -- Вашего великого князя Олега.
     Ингвар сделал вид,  что  не  заметил  уточнения.  Искушать
судьбу чересчур глупо и опасно, и так видно, что войны здесь не
желают.  Он  неспешно  поднялся,  расправил  широкие  плечи. Он
чувствовал на себе взгляды всех в палате, как своих воинов, так
и древлянских, и сам держался  гордо  и  надменно,  как  должен
вести  себя  посланец  великого князя, заставившего платить ему
дань самого императора Восточно-Римской империи. Да  и  приятно
ощущать  злые  и завистливые взгляды мужичья, возомнившего себя
воинами. На нем и доспехи булатные, табун коней купить можно, и
одежка из незнанной здесь  паволоки,  и  сам  удался  ростом  и
статью -- пока не видит себе равных.
     Ольха и ее братья сидели на резных стульях. Подлокотники и
спинки  были расписаны яркими цветами и диковинными птицами. По
знаку княгини принесли еще  один,  с  простой  спинкой.  Ингвар
кивнул,  принимая,  он  мог бы сесть и на лавке. Хорошо смеется
тот, кто смеется позже других.
     -- Как я понимаю, -- сказал он злясь, что  надсадил  горло
и,  вместо  его сильного голоса, привыкшего повелевать, выходит
шипенье как у старой больной гадюки, придавленной  сапогом,  --
это твои братья. Старшего зовут Мстишей...
     -- Мстиславом, -- поправила она.
     Ее  голос  был  безукоризненно чист и светел. В нем звенел
хрустальный  ручеек,  переливались  колокольчики.  Ингвар  сел,
откинувшись  на  спинку,  рассматривал  ее  в упор. Ее признают
княгиней, судя по всему  за  серые  глаза  да  белое  личико  с
безукоризненными чертами. Тонкие приподнятые брови, что придают
лицу  удивленное  и  даже  надменное выражение, можно и так это
понять,  тонкий  нос  с  красиво  вырезанными  ноздрями,  гордо
приподнятые  скулы,  пухлые  губы,  странный  подбородок... Да,
странный, если не уродливый вовсе. Красивым у женщин  считается
крохотный подбородок, на щечках милые ямочки, но у этой зверюки
подбородок  вылеплен  четко,  даже  чуть выдвигается, выказывая
характер.
     Ингвар поймал себя на том, что уставился на ее подбородок,
совсем не женственный, не понимая, почему не может оторвать  от
него  глаз.  Кто-то  кашлянул,  он  опомнился,  растянул губы в
надменной усмешке:
     -- Мстиславом?  Пусть  Мстиславом.  А  младший,  если   не
изменяет  память...  а  она  не  изменяет -- веду обидам точный
счет, и уж за мной не пропадет, -- Твердята.  Что  за  имя  для
такого милого нежного ребенка!
     Мальчишка  взглянул  на него исподлобья. В глазах блеснули
злые искорки. Он сказал звонким детским голоском:
     -- Скажи это еще раз и узнаешь, насколько я нежен!
     Его детская ладошка упала на  рукоять  узенького  кинжала,
что  висел  справа  на  поясе.  Ольха  смотрела  спокойно, даже
горделиво. И ее бояре взирали как совы надменно и сонно.  Никто
даже не пытался остановить ребенка.
     Ингвар чувствуя, как гнев бурлит уже близко к поверхности,
выдавил кривую усмешку:
     -- Да,  я  вижу,  насколько доблестны древляне. У них даже
дети вынуждены браться за оружие.
     Это было слабо скрытое оскорбление. Он кипел, глаза  Ольхи
опасно  потемнели.  В  палате запахло грозой. Кто-то с грохотом
отодвинул  лавку,  руки  древлянских   воевод   и   дружинников
потянулись  к  ножам.  В обеденную палату запрещалось входить с
оружием, но без ножа кусок мяса не отрежешь, да и  хлеб  ломать
руками -- богов гневить.
     -- У  нас  даже  стены  могут  быть  оружием, -- выдавила,
наконец. Ольха. -- Отведай нашей трапезы, воевода. Хлеб  можешь
не есть, соль я велела на ваш стол не подавать.
     Ингвар наклонил голову. Он понял. Она не желала, чтобы рус
был связан  узами гостеприимства. Мол, ел ваш хлеб-соль, обязан
быть другом. Они враги,  непримиримые  противники.  И  таковыми
останутся.  Похоже,  в  ней  тоже  поднимается ярость при одном
только виде русов. И так же, как он жаждет сломать ей шею,  так
и  она  в сладких мечтах распинает его над костром Или медленно
сдирает кожу.
     Перед ним  поставили  братину  с  хмельным  медом.  Ингвар
поспешно зачерпнул, выпил полный ковш. Пить он не хотел, но эта
болотная ведьма с серыми глазами заставляет чувствовать себя не
в  своей  тарелке. Он даже тайком проверил, не расстегнулась ли
ширинка, ведь мед развязывает не  только  языки,  но  и  мышцы,
стянутые в тугой узел.
     Он  знал,  что,  как  бы  его  не  напоили, он не сболтнет
лишнего. Ковшик меда показался крепким,  даже  слишком.  Он  не
сразу  понял,  что  здесь  наверняка  добавили  какие-то травы.
Проклятые колдуны,  всех  бы  прибить  клиньями  к  деревьям  и
оставить воронью!
     Голова  кружилась,  он  прилагал  усилия,  чтобы держаться
ровно. Ольха следила за его лицом внимательно. На полных  губах
проскользнула усмешка. Голос был все так же чист и холоден:
     -- Надеюсь, наш мед пришелся по вкусу.
     -- Не  только,  --  ответил  Ингвар. -- Искоростень так же
хорош, как этот кабанчик.
     Он оторвал жареную ногу, с наслаждением  вонзил  зубы.  Во
рту  стало горячо, потек сладкий пахучий сок. Он обнаружил, что
голоден до спазм в желудке.
     Ольха наблюдала, как он хищно хватает ломти мяса, запивает
брагой, ест рыбу, едва выплевывая  кости,  половинку  кабанчика
ухомякал  он,  а  еще и съел почти всех раков на блюде, подливу
вытер куском хлеба и съел тоже.  Он  не  суеверен,  она  знала.
Сегодня  будет  есть  хлеб-соль,  завтра  скрестит мечи. А то и
ударит в спину.
     Руки его были сильные, жилистые. Пальцы  длинные,  гибкие,
но  в  них  чувствуется  мощь. Да и как ест, как двигается, как
смотрит  --  в   нем   живет   хищный,   зверь,   полный   сил,
стремительный, опасный, но в то же время коварный и хитрый.
     Странно,  ей нравилось, как он ел. Готовила она сама, хотя
ей помогала дюжина женщин. Надо только не проговориться,  а  то
вовсе   запрезирает   княгиню-стряпуху.   Только-только   начал
уважать,   посматривает   зло,   она   замечает    и    моменты
растерянности, а во всех племенах слышали, что Ингвара, воеводу
Вещего Олега, невозможно припереть к стене!
     -- Я  слышал,  -- сказал Ингвар с набитым ртом, -- что ваш
сосед. Великий Войт дулебов, объявил сбор местных вождей?
     Ольха ответила с некоторой заминкой, которую он заметил:
     -- Не... знаю. У древлянских племен свои сборы.
     -- Как вы отличаете одно племя  от  другого,  --  удивился
Ингвар. -- Язык один, лапти на всех одинаковы. А верно говорят,
что   дулебы   готовятся   сбросить   иго   гнусных,   мерзких,
отвратительных пришельцев, которые огнем дышат, младенцев  едят
на  завтрак,  девственниц  --  на обед, а на ужин гложут спелых
женщин? Я говорю о русах, если вы не догадались.
     -- А что тут догадываться? -- удивилась она. -- Хоть вы  и
попытались  облагородить  свое  племя,  умолчав о самых гнусных
привычках, но все же понятно... А дулебы,  думаю,  освободятся.
Там  мужики,  а не тряпки. Вы вскидываете брови? Что-то не так?
Или в вашем племени нет мужиков, чтобы понять наших?
     Он швырнул кость под стол, засмеялся грохочуще:
     -- Нет, конечно! Мужики это здесь,  у  вас.  У  дулебов  и
вообще -- славян.
     -- А  у  вас?  --  спросила  она  язвительно, но несколько
сбитая с толку.
     -- У нас -- мужчины. А быть мужчиной это... словом, это не
просто мужиком. С мужчин спрашивается больше.
     Она выглядела озадаченной, глаза слегка округлились. Шум и
возгласы прервали их разговор. В палату ворвались пестро одетые
скоморохи, ряженые с бубнами и гудками. Баба в тулупе  с  мехом
наверх взобралась на спину толстого мужика, орала благим матом.
Видимо,  это было для веселья, древляне смеялись и что-то орали
одобряющее.
     Перед  Ольхой  поставили  расписное  блюдо  с   крохотными
комочками, покрытыми коричневой корочкой. Запах распространился
такой,  что  даже  Ингвар,  который уже насытился, снова ощутил
желание почувствовать  во  рту  эти  нежнейшие  тушки  дроздов,
зажаренные прямо с косточками.
     Нет,  сказал он себе, ее убивать нельзя. Конечно, вовсе не
из-за доброго сердца. Вместо убитой  древляне  тут  же  изберут
другую.  Точнее,  другого.  Поэтому пленный княжеский род нужно
истреблять целиком. Всю родню со стороны отца  и  матери,  даже
троюродных   братьев   и   племянников.   Пока  Ольха  жива,  в
древлянской земле нового князя не изберут!
     Он перевел сумрачный взор на младших братьев. Несмотря  на
свою  детскую  отвагу  и  задор, оба заерзали на своих чересчур
широких стульях, опустили головы. Горящий  мрачным  огнем  взор
руса был полон жестокости и, хуже того, предвещал беду.
     Ингвар  допил  медовуху, откинулся на спинку стула. Взгляд
его был  по-прежнему  острым,  как  у  хищной  птицы,  но  губы
медленно растянул в усмешке:
     -- Ладно.  День  был  нелегким.  Нам  пришлось пробираться
через  болота,  растаскивать  завалы,  которые  какие-то  дурни
навалили  на  дорогах...  Удивляюсь,  зачем?  Прошу  позволения
удалиться со своими людьми.
     Ольха величественно наклонила голову:
     -- Позволяю.
     -- Спасибо, -- поклонился Ингвар так низко, что даже у пса
под столом не было сомнения, что чужак  намеревается  оскорбить
княгиню.
     Пес  оторвался от кости, выказывая неподкупность, зарычал,
а Ольха замедленно кивнула.
     -- На здоровье, -- сказала она ясным голосом,  при  звуках
которого  у него снова зачесались руки от жажды стиснуть пальцы
на ее нежной шее, чтобы услышать хрип.
     Он пошел на другой конец палаты  к  своим  людям.  Те  уже
закончили  трапезу,  неспешно  и  без  охоты отхлебывали кислый
квас, переговаривались тихими голосами. Ингвар ловил на себе их
взгляды. Его малая дружина все  еще  ждала  от  него  условного
знака!
     Рано, напомнил себе Ингвар. Не случайно, он чувствует себя
не по себе. Похоже, опять его переиграли, но хуже всего, что не
может  понять,  где и в чем. Только неясное ощущение поражения,
смутная досада вперемешку с всплесками злости, когда встречался
с ее ясным взглядом.
     Дружинники  с  грохотом  поднялись  при  его  приближении.
Крепкие,  закаленные,  с  конца  копья  вскормленные, в шоломах
взлелеянные. Самых надежных дал ему Олег,  чуял,  что  придется
непросто.  Зря  тогда обиделся на великого князя: я-де сам один
поеду, все сделаю?
     -- Пора посмотреть,  --  сказал  он  громко,  --  что  нам
приготовили  за постели. Сами живут в болотах, так что не знаю,
не знаю...
     Дружинники ответили сдержанными смешками. Ольха и даже  ее
малолетние братья сделали вид, что не услышали.
     Когда  русы  покинули палату, ведомые гриднями, древляне с
явным облегчением закончили трапезу и разошлись. Если для людей
Ингвара был тяжелым день, то для  них  будет  тяжелой  и  ночь.
Стражу  придется  утроить,  людям  Олега доверять нельзя. А его
воеводе  Ингвару,  самому  коварному,  нельзя   доверять   даже
связанному  и брошенному в подвал. Но в подвал бросить пока что
нельзя, однако двери, где ночуют его дружина, можно закрыть  на
засовы и даже подпереть бревнами.
     Ольха  испустила долгий вздох. Только сейчас уловила запах
остывающих блюд, дразнящий аромат запеченных в подливе из  ягод
нежных  куропаток:  Сама  готовила,  но  сейчас  все показалось
пресным. Словно  вся  соль  и  весь  перец  ушли  с  этим  злым
человеком.

     -- Что  теперь? -- спросил Павка, когда они оказались в их
палате.
     Ингвар покосился на дулебских  гридней.  Те  как  обросшие
плесенью столбы стояли в коридоре, прислонившись к стенам. Даже
голов  не  поворачивают  вслед,  только  глазные яблоки едва не
вылезают  из  орбит,  словно  все  не   могут   надивиться   на
бритоголовых  и безбородых мужчин. Уши их, по словам острого на
язык Павки, за ночь вытянутся на  две  трети.  А  тому,  кто  в
ночном храпе русов выловит что-то важное, княгиня даст пряник.
     Павка  понял взгляд воеводы, протяжно зевнул, потянулся, и
Боян, который тоже понимал с полуслова, тут же захлопнул двери,
очень вежливо пожелав стражам доброй ночи.
     -- Утро вечера  мудренее,  --  повторил  Ингвар  поговорку
русов.  --  Это  мы  здесь.  Малая  часть!  А дружина в лесу. Я
оставил за себя Влада.
     Павка зябко передернул плечами:
     -- Не хотел бы я проснуться с перерезанным горлом.
     -- С перерезанным не проснешься.
     -- Верно! Тогда буду спать спокойно.
     Боян, Окунь, остальные русы неторопливо и деловито снимали
кольчуги, разоблачались, готовясь ко сну. Ничего не спрашивали,
воевода сам скажет, когда придет время.
     Ингвар придирчиво  осмотрел  толстые  дубовые  двери.  Все
сделано  без  единого гвоздика, на шипах да пазах. Как и столы,
лавки, лежанки, стены, крыша, подпол... Все из дерева.  Недаром
же  --  древляне.  Впрочем, в Киеве то же самое. Как и в других
местных племенах. Если сжечь весь Искоростень, а  это  стольный
град древлян, то отстроится за то же лето. Такой же в точности,
а  то и краше. Здесь топоры точат каждый день, топорами играют,
с топорами спать ложатся. И сейчас вон даже в  потемках  топоры
как дятлы стучат!
     Сила  древлян,  подумал  он  сумрачно,  что любой дом, как
сарай,  баню  или  конюшню,  можно  разобрать   по   бревнышку,
перевезти  в  другое  место, а там собрать. Да и легко заменять
сгнившие бревна, подпорченные, погрызенные  жуками  и  красными
муравьями. А если бревна смолистые, проветриваются, скажем, под
крышей, то износу им нет... Но в атом и слабость древлян.
     Тяжело  строить  из  каменных глыб, за лето не управиться,
обычный дом-крепость строят лет по пять, а добротный  замок  --
хорошо,  если  в  десяток  лет  управишься.  Но  каменные стены
надежнее при защите. А в столь смутные времена что есть важнее?
Деревянная  крепость,  сколь  не  велика  доблесть  защитников,
уязвима.  А  он,  Ингвар,  из  тех воевод, которых уже умеет их
брать на копье!
     -- Отдыхайте, -- велел он строго. -- Завтра нам  предстоит
долгий путь.
     Лишь Павка рискнул спросить:
     -- Куда?
     -- Обратно  в  Киев,  -- бросил Ингвар. -- Мы сделали даже
больше, чем хотел князь Олег.

     Ночь опустилась густая, как  смола.  Воздух  был  тяжелый,
настоянный  на  ядовитых испарениях болот, сырой земли, гниющих
стволов и прогнившего мха. Луна еще не взошла,  а  слабый  свет
звезд не мог осветить даже темное небо.
     Ольха,  не  в  состоянии  заснуть,  когда такие гости в ее
крепости, набросила плащ и вышла из светлицы. Постель  осталась
не разобранной, а горстка ягод на блюде нетронутой.
     Постояв,   пока  привыкнут  глаза  к  темноте,  постепенно
уловила движение в двух саженях слева,  гридень  скреб  ногтями
спину,  затем услышала запах старого сала сверху, там явно Вяз,
большой любитель сала, а уже когда решилась сойти с  места,  ее
слуха коснулся шепот:
     -- Княгиня... если что... только шумни.
     -- Спасибо,  --  ответила шепотом, вздрогнув, -- почему не
спишь, Корчак?
     -- Потому же, что и ты, княгиня.
     -- Спасибо. А на воротах как?
     -- Стража утроена. Но кроме явных, в потайных местах еще я
поставил с самострелами. Ингвар носит  кольчугу  под  рубашкой.
Пусть только попробует что-нибудь.
     -- Хорошо  бы  попробовал,  --  сказала она с надеждой. --
Боги нам не простят вероломства, а вот если бы он сам нарушил!
     Глаза уже хорошо различали узкий проход. Верхушки  дальних
деревьев  озарились  слабым  лунным  светом.  Скоро луна выйдет
из-за леса и осветит гигантское поле с их крепостью. Это скорее
поможет людям Ингвара, потому что  древляне  и  в  полной  тьме
знают каждую ямку и каждое бревнышко в ограде.
     -- Пусть  особо  следят  за полем, -- предупредила она. --
Чтобы елочки не подошли слишком близко!
     Два года назад одно из древлянских племен попалось на этот
крючок Ингвара. Ночью дозорные следили за  лесом,  высматривали
конников   русов,  или  хотя  бы  множество  ползущих  людей  с
лестницами, но не обратили внимания на  множество  елочек,  что
отделились  от леса, медленно переползали по вырубленному полю.
Теперь это кажется диким, почему не заметили, все же  ясно,  но
тогда,  как  выяснилось, многие видели эти елочки, дивились как
быстро выросли, некоторые даже намеревались днем срубить.
     Та крепость была взята почти без боя. Ингвар сам пробрался
под прикрытием елочки  прямо  к  воротам,  перелез,  убил  трех
дозорных, открыл ворота, пока другие кололи как кабанов стражей
на стенах. Ворвавшаяся дружина зарезала князей в постелях.
     -- Ни  елочки,  ни  кочки,  --  услышала  она голос, -- ни
летучая мышь! Их в лесу еще сотни две, а то и больше.
     -- Кто-нибудь их видел?
     -- Нет. Я посылал людей, но ни один не вернулся.
     Неслышным шагом она пошла прочь. Старого воеводы так и  не
увидела, а его голос доносился то справа, то слева, то вроде бы
даже  сверху.  Он умел выбирать места для стражей, умел строить
оборону.
     Обойдя  терем,  она  поднялась  по  узким  ступенькам   на
сторожевую  башню.  Сейчас там пусто, лучшие дозорные выдвинуты
за стены крепости. Кто затаился, прижавшись  к  земле,  слушает
шумы,  шорохи,  в  такую  тихую  ночь  можно  зачуять ползущего
человека за сотни саженей, другие  пробрались  к  самому  лесу,
издали  следят  за  дружиной. Ежели что, они первыми заспешат в
крепость, упредят о нападении.
     С  башни  было  видно  далеко,  луна  уже  поднялась   над
вершинками  дальнего  леса.  На  вырубленных  местах  все тихо,
чисто. Пней не больше, чем было. Дружина Ингвара еще в лесу,  а
что он затевает на самом деле, пока неясно.
     Она  перебирала  в  памяти  все,  что  слышала  про  этого
легендарного воеводу. Лет двадцать тому в земли полян,  соседей
древлян,  вторглись  неведомые  русы.  Они походили на варягов,
которые тоже военной рукой однажды захватили власть в  Киеве  и
соседних  племенах, но русы были ближе по языку, хотя в отличие
от привычно длинноволосых варягов брили головы,  оставляя  клок
на  макушке  --  знак  тайного союза с их богом. Мол, когда мир
будет погибать, бог вытащит их из огня  и  пламени.  Для  этого
родяне,  так они звали себя, оставляют на головах длинные чубы.
Чтобы Роду было за что ухватить.
     Варягов  удалось  побить  и  прогнать  за  море.  Но  русы
оказались  крепче  варягов,  удержались  на  захваченном клочке
земли. Это было вблизи Ладоги, за Новгородом. Русы  назвали  ее
Новой  Русью,  в  память  о  старой,  оставшейся  на  неведомых
островах.
     После гибели Рюрика, князя пришлых захватчиков,  его  русы
служили  верой  и  правдой  Олегу, который пришел ниоткуда, чье
прошлое овеяно тайной. Олег огнем и мечом начал расширять новое
государство,  убивая  племенных  князей,  сжигая   и   разрушая
крепости, сгоняя племена с насиженных земель. По слухам, у него
были  два  верные  помощники,  Асмунд  и  Рудый, воеводы самого
Рюрика, которым князь доверял целиком и  полностью.  Отлучаясь,
Олег  оставлял  за  себя  Асмунда.  Значит,  доверял ему больше
Рудого, но в последние годы вырос новый воевода,  чья  кровавая
слава  почти  заставила  замолчать  о  других воителях русов --
Ингвар! Похоже, князь Олег не доверяет Ингвару, если все  время
держит  его  в  походах  вдали  от  Киева? Впрочем, Ингвар, как
верный пес, по-прежнему предан великому князю.
     Его именем пугали детей, а сильнейшие богатыри бледнели  и
прятались  за спины, когда перед началом любого сражение Ингвар
выезжал вперед и предлагал поединок. Он не просто побеждал,  он
еще   и  глумился  над  противником  во  время  боя,  настолько
превосходил в воинском деле. А лишь натешившись, сбивал  наземь
опозоренного, вязал и отдавал на продажу рахдонитам.
     Даже  Олег,  говорят,  чему  Ольха  не очень-то верила, не
одобрял  той  жестокости,  с  которой  Ингвар  жег  и   побивал
противников,   разрушал,   изгонял,  казнил  племенных  князей,
вождей, старейшин.
     Она ощутила тепло рядом с собой.  Рука  сама  дернулась  к
кинжалу  на  поясе,  но  сильные пальцы перехватили за кисть, а
Другая ладонь зажала ей рот.

     Глава 4

     Ольха попыталась сопротивляться, однако человек был силен,
как дикий зверь. Она с ужасом поняла, что ее  схватил  как  раз
тот, о котором думала, которого боялась больше всего.
     -- Тихо,  княгиня,  --  прошептал  голос над ухом, -- я не
замыслил  ничего   дурного.   Просто   не   хотел,   чтобы   от
неожиданности... ну, крик подняла. Или пустила лужу.
     Его   пальцы  начали  медленно  разжиматься.  Она  сказала
негромко, чувствуя твердые,  покрытые  мозолями  пальцы  6а  ее
губах:
     -- Я не буду кричать.
     -- Быстрое решение, -- сказал он уважительно.
     Его  пальцы  уже  не  зажимали  ей  рот, как и вторая рука
отпустила ее кинжал. Сердце  Ольхи  стучало,  как  у  скачущего
зайца,  мысли  роились  в  голове,  но держаться себя заставила
спокойно.
     -- Почему ты здесь?
     -- Я привык к запахам моря, -- донеслось из темноты тихое.
-- В Киеве не сразу  свыкся  с  рекой,  пусть  даже  громадной,
лесом.  А  здесь  мне  душно,  тяжко.  Поднялся на башню, чтобы
подальше от сырой земли...
     -- А заодно рассмотреть всю крепость сверху, -- в тон  ему
добавила она.
     -- О, княжна...
     -- Княгиня.
     -- Разве ты замужем? -- удивился Ингвар.
     -- Нет, но я правлю племенем. Пока братья не подрастут.
     -- Ольха  Древлянская,  --  сказал  он  отчетливо, -- дочь
князя Мирослава, внучка Вязогоста, сестра Ключеслава.
     Урожденная княгиня, добавил про себя  с  мрачной  иронией.
Как  объяснял  ему  Олег,  у  славян,  даже самых диких лесных,
существует строжайшая  иерархия  имен.  Есть  имена  княжеские,
светло-княжеские, великокняжеские, а также отдельно для княжьих
детей,  которым  не  суждено  стать князьями, а предназначены в
воеводы или знатные бояре.  Когда-то  вожди  славянских  племен
вовсе  стремились  поставить  себя  вровень  со  своими богами,
потому и принимали имена, куда непременно всобачивали имя бога.
К примеру, поклоняющиеся богу  Радогосту,  брали  имена  вроде:
Келагост,  Терногост,  Рубигост...  А потом, если верить Олегу,
который  все  знает,   застеснялись,   что   ли,   перешли   от
божественных  имен  к  человеческим,  но особым -- княжеским. А
княжеских имен-титулов у славян всего четыре. На  севере  взяли
частицу  "мир",  откуда  пошли  всякие  их  лапотные  Велимиры,
Владимиры, Ратмиры, на западе придумали  "слав",  откуда  пошли
Святославы,   Мирославы,   на   юге  выбрали  "смысл",  откуда:
Гостомысл, Дубомысл, Осмомысл, Земомысл, а на востоке прижилось
"волод" -- Володимер, Яроволод...
     -- Значит, -- сказал он,  --  ты  из  древнего  княжеского
рода. Древнейшего!
     -- Да, -- сказала она с вызовом. -- И что же?
     -- И  твой  отец  был  не  простым князем, -- продолжал он
медленно, -- иначе назвали бы, скажем, Миролюбом или  Миробоем.
Но  в  имени  твоего  отца  составлены  две  частицы княжеского
имени... Мол, князь над князьями. Он был не простым  князем,  а
светлым?
     Она вскинула гордо голову:
     -- Да.  Он был верховным князем. Под его рукой были князья
двенадцати древлянских племен. Но что тебе в имени моем, рус?
     -- Я просто хочу сказать, что понимаю обычаи  земли,  куда
пришел,  --  ответил Ингвар. -- А твой братишка, если назван не
Твердиславом, а Твердятой, то значит...
     -- Значит, -- закончила она с неожиданной злостью, --  что
он  не будет князем. Зато станет другой мой брат -- Мстислав! А
не Мстиша, как ты его назвал.
     Ингвар кивнул.  Твердята  мог  рассчитывать  только  стать
воеводой.  Все  понятно  в  простом  мире древлян, как и других
славян. Но он сказал неожиданно, вспомнив  горящие  благородным
гневом глаза младшего братишки:
     -- Когда  нет наследника... или с ним что-то случается, то
и Твердята в состоянии стать князем. Даже Твердятко!
     Она смотрела  вдаль,  отвернувшись.  Ингвар  присмотрелся,
заметил  что  у  гордой княгини подрагивает подбородок. Видимо,
старший брат, который должен был стать князем,  погиб  недавно,
рана еще свежа.
     -- А что значат ваши имена? -- спросила она неожиданно.
     Он пожал плечами:
     -- Для  русов  больше  значат люди, чем их имена. Рюрик --
значит, могучий славой сокол, Олег --  по-нашему.  Святой,  мое
имя  говорит  о  том,  что я посвящен богу морей Инге. Но у нас
могучий или мудрый властелин,  пусть  безродный,  всегда  будет
выше наследника самых древних родов, даже если те идут от самих
богов.  Так  что,  когда  твои  братья  подрастут, они по нашим
обычаям могут стать князьями... Конечно, не древлянскими.
     Она похолодела:
     -- Почему нет?
     -- Когда  подрастут,  этой  крепости  уже  не...   Кстати,
княгиня, если бы ты видела столько укреплений, как я, удивилась
бы,  как  люди думают одинаково во всех краях света! А крепости
древлян вовсе как доски в заборе. Хоть,  я  расскажу,  где  тут
склады  с  оружием,  где  кузница,  где хранятся запасы муки на
случай осады, укажу даже потайной ход, что  выводит  во-о-он  в
тот овраг, сейчас не видно за лесом?
     Она   похолодела.  Ингвар  знает  чересчур  много.  Пальцы
стиснулись вокруг рукояти кинжала.  А  он  словно  прочитал  ее
мысли, голос стал предостерегающим:
     -- Про  этот  потайной ход уже знают мои дружинники. Я его
велел завалить, а еще и поставил охрану.
     -- Это ты называешь прибыть с миром?
     -- Это так, на всякий случай. Вдруг вы откажетесь от мира.
     -- Мир... на каких условиях?
     Голос Ингвара стал неожиданно серьезен:
     -- На  условиях  выживания  всех.  Время   мелких   племен
кончилось. На Востоке они давно слились в огромные государства,
ты  даже  представить не можешь, как давно. И я, честно говоря,
не могу, хотя Олег пытался мне вдолбить в голову. На Западе  --
недавно,  но  уже  и  Восток,  и  Запад  теснят наши карликовые
княжества, коим несть числа, захватывают, стирают с лица земли,
забирают земли, а народ  изгоняют  или  порабощают.  Наш  князь
никого  не  порабощает,  ничьи  земли не забирает. Все остается
по-прежнему,  только  отныне  все  мелкие  племена   входят   в
государство,  названное  Новой Русью. Платят налоги, по велению
князя выставляют войско.
     -- И для этого  надо  брать  крепости  приступом,  убивать
князей и старейшин?
     -- Разве  были убиты князья кривичей, полян, рашкинцев? Но
мы не могли оставлять у  себя  в  тылу  непокорных  князей.  Им
только  дай  ударить  в спину! Жизнь кровава, но не в племенах,
какие встали под руку Олега...
     -- Были йокорены.
     -- Пусть были покорены.  Но  прекратились  распри,  драки,
даже исчезли такие зверские обычаи, как умыкание невест...
     Она   нахмурилась,   умыкание  невест  осталось  только  в
древлянских племенах. Поляне парувались по согласию  родителей,
у  тиверцев  за невесту давали выкуп, только древляне держались
старого Покона.
     -- Ты не знаешь наших обычаев.  Возможно,  нашим  женщинам
это нравится.
     -- Так ли?
     В  голосе  Ингвара  был  яд.  Сердясь  на  себя,  чувствуя
неправоту, она сказала с вызовом:
     -- Да. Ты не знаешь женщин.
     -- Так ли? Я знал их сотни.
     -- Девок, но не настоящих.
     В голосе Ингвара насмешка перешла в недоверие, сомнение:
     Не  знаю.  Является  чужой,  хватает   тебя   без   твоего
согласия...  вовсе  в темноте... накидывает мешок на голову или
бросает поперек  седла  и  увозит  в  чужое  племя.  И  там  ты
вынуждена жить о ним, ибо даже не знаешь обратно дороги!
     Она  возразила,  хватаясь  за  последний  довод, стараясь,
чтобы голос звучал непреклонно:
     -- Чтобы это понять, надо быть женщиной!
     Она  чувствовала  его   вражду,   раздражение.   Да,   она
воспользовалась  нечестным приемом. И оба это понимали. Дыхание
его  приблизилось,  внезапно  сильные  руки  схватили  ее,  она
увидела  в  лунном свете его хищное лицо. Выступающие высокие и
мощные скулы, тяжелые надбровные дуги, злые глаза.
     Его губы приблизились, она ударилась о его твердую  грудь.
Вскрикнуть  не  успела,  его  рот накрыл ее губы. Его губы были
твердыми, грубыми, хищными. Он старается унизить ее, поняла она
в страхе, оскорбить, втоптать в  грязь,  потому  что  иначе  не
одержать верх, а для мужчины не быть униженным женщиной важнее,
чем победить в бою.
     Ингвар  в  самом деле хотел унизить. Раз уж защищает такие
обычаи, то испытай их на своей шкуре. Тем болев  от  проклятого
киевского  воеводы,  самого  ненавистного  для древлян. Но едва
грубо впился в ее нежные губы, едва сжал так, что услышал хруст
нежных косточек или хрящиков,  как  странная  волна  окатила  с
головой,  затопила,  даже пол под ним качнулся, будто внизу уже
били тараном.
     От ее губ по его телу прокатилось тепло. Он держал ее  так
крепко,  что  вжал  всю  в  себя, мягкую и нежную, от нее пахло
чисто и беззащитно, губы были как разогретые на  солнце  спелые
вишни.  Она  отталкивала  его. Упершись в грудь, кулаки ее были
твердые, но Ингвар не чувствовал ничего, кроме странного жара в
сердце, во всем теле.
     Ольха в первый момент испытала такой ужас,  что  не  могла
двигаться. Но когда его хищный рот накрыл ее губы, она отчаянно
забарахталась  в  его  сильных руках, или хотела забарахтаться,
потому что от его  твердых  горячих  губ  хлынула  волна  жара,
прокатилась  по  спине, наполнила тело. Ноги ослабели, а кулаки
сами собой разжались, она упиралась в грудь  воеводы  ладонями.
Или держала их у него на груди.
     Ингвар  с  огромным усилием, словно разрывая пудовые цепи,
отстранился, дико взглянул в запрокинутое к нему лицо. В лунном
свете оно было бледным, глаза темными как лесные озера, а  губы
распухли  и  блестели.  От  нее  пахло цветами, а воздух в этой
проклятой древлянской долине был одуряющим.
     Не сумев сразу же отодвинуться и уйти, он ощутил, как  его
руки,  словно сами по себе, привлекли ее снова. Он наклонился и
опять накрыл губами ее рот. На этот  раз  нежно,  бережно,  сам
удивляясь себе и страшась повредить ее, такую хрупкую и нежную.
Одной  рукой  он  придерживал  ей  голову,  словно  ребенка при
купании, его пальцы задели ленты, и водопад волос рухнул на  ее
плечи, накрыл другую руку, которой прижимал ее к себе за талию.
     Спаси  меня  боги,  мелькнуло  у него в голове паническое.
Олег меня убьет, швырнет живьем в яму с голодными псами. Я  все
испортил в самом начале. Древлян можно было бы взять без крови,
а сейчас на ее крик сбегутся стражи, начнется резня, безоружных
дружинников перебьют прямо в постелях!
     Ольха  застыла, страшась шевельнуться. Ноги подкашивались,
в теле  была  такая  приятная  слабость,  даже  истома,  словно
плавала  в  теплой  воде  родного лесного озера. Сердце стучало
часто, жар опускался в низ живота, ноги слабели еще больше.  Он
держал  ее  крепко,  держал  насильно,  против  ее воли, но она
чувствовала, что ее некогда сильная воля испарилась, как  капля
росы в огне.
     Ингвар  сам  горел  в  атом огне, который прижимал к своей
широкой груди. Ее губы стали еще слаще и нежнее, он  чувствовал
ее  упругую  грудь, все ее теплое податливое тело. Она была как
воск в его горячих ладонях,  что  с  готовностью  принимает  ту
форму, которую возжелают руки.
     От  земли шли пряные запахи. Воздух был теплый, насыщенный
ароматами душистого сена, клевера. Голова Ольхи  кружилась  все
сильнее,  тело слабело. С последней искоркой воли она заставила
себя ощутить собственные руки, уперлась Ингвару в грудь.
     Ингвар уже не Ингвар, а что-то другое, пожирал  ее  запах,
ее  теплоту, ее сладость и нежность, но когда ощутил ее ладони,
что ыслабо отталкивали. Принудил себя опомниться, вынырнуть  на
/поверхность. Он стоял на сторожевой башне древлянской крепости
и  держал  в  объятиях злейшего врага объединения Новой Руси. А
внизу справа и слева дожидались ее возвращения стражи крепости.
А он был дурак и преступник.
     Медленно освобождая ее из объятий,  он  судорожно  пытался
отыскать  какие-то  спасительные  слова,  но на языке вертелось
такое, что лучше молчать вовсе.
     Ольха отстранилась наконец, ее темные  без  зрачков  глаза
обыскивали  его  угловатое  лицо  с  горящими  глазами.  Ингвар
отыскал свой голос, проговорил неуклюже:
     -- Как видишь, княгиня... это нехорошо, когда умыкают.
     Она взглянула дико, повернулась и пропала в  тени.  Ингвар
слышал  лишь  частый  скрип  ступенек.  Наконец  затихло, вдали
послышался мужской голос, затем голос древлянской княгини.
     Ингвар замер, чувствуя  свое  полнейшее  бессилие.  Сейчас
самое время выместить ненависть к людям киевского князя.
     Он  стоял,  прислонившись к столбу, ждал. Ночь была тихая,
теплая, над головой шелестели огромные, как совы, летучие мыши.
Не дождавшись тревоги, потащил свое тело,  из  которого  словно
вынули  все  кости, вниз с башни. Во всем теле была слабость, а
мысли серыми и мертвыми.
     Только  одно  было  живым:  воспоминание  о   ее   сладких
податливых  губах,  ее  запах.  А  пальцы  подрагивали, все еще
чувствуя ее нежное тело.
     Почему он полагал, что она сплошь из тугих мускулов?

     Утром воины древлян бродили с угрюмыми  злыми  лицами.  Не
выспались даже свободные от стражи, все чего-то ждали всю ночь,
спали  вполглаза. Русы, хоть и безоружные, держались увереннее.
Бродили  группками,  громко   смеялись.   Пережив   ночь,   уже
чувствовали   себя   победителями.  Древляне  скрипели  зубами,
воеводы едва удерживали их от стычек с пришельцами.
     Когда запахи ухи, жареного мяса  и  птицы  заполнили  весь
двор,   гридни   позвали   на   трапезу.   Русичи   отправились
по-хозяйски. Кремень придержал самых горячих из древлян,  велел
оставаться  снаружи.  Драки ни к чему, довольно одной искры для
кровавого пира, но парням объяснил, что им  доверено  важнейшее
дело.  Надо присмотреть за стенами и воротами, для оставшихся в
лесу самое время пойти на приступ.
     Ольха,  стоя  за  косяком,  наблюдала  За  русами.  Хорошо
вооруженные,  крепкие,  как на подбор, каждый справится с двумя
древлянскими  воинами.  Даже  без  оружия   выглядят   чересчур
опасными.  Нужно  избавиться  от них сегодня же. Самое позднее,
накормить обедом и отправить. Вторая ночь, чует ее  сердце,  не
пройдет  так  мирно.  Да  и воеводы предупреждают, что молодежь
старается вызвать русов на ссору.
     Среди чужаков как  прирожденный  вожак  показался  Ингвар.
Прищурился от солнца, быстро оглядел двор, метнул огненный взор
на  второй  поверх  терема.  Ольха  едва  удержалась от желания
шарахнуться в тень, хотя и так, знала, ее не узреть со двора.
     Воевода русов выглядел  особенно  злым,  ругался  и  пинал
своих  дружинников.  Накричал на одного так, что тот убежал, не
разбирая дороги.
     Младший братик, Твердята, осторожно  дернул  ее  сзади  за
платье:
     -- Ты их всех убьешь?
     Она вздрогнула:
     -- Почему?
     -- Они все враги.
     Личико  его  было  не  по  годам  серьезным.  Серые, как у
сестры, глаза смотрели пытливо, печально.
     -- Враги, -- подтвердила Ольха. -- Но мы не можем нападать
на гостей.
     -- Тогда убей хотя бы этого... с  хохлом  на  голове.  Или
разопни его на стене терема. Чтобы все видели.
     Дрожь прошла по ее телу:
     -- Почему?
     -- Сестрица,  разве  не  видишь? Он говорит одно, а делает
другое. У него злое лицо. Я слышал, он никогда не держит слово.
     Она  присела  и  обняла  брата.  Что  за  жизнь,  подумала
отчаянно.  Даже  малые  дети  говорят  про убийства и пытки так
просто, будто рвут цветы или ловят бабочек.
     -- Что он хочет? -- спросил он серьезно.
     -- Говорит о мире. Но для этого мы должны встать на колени
перед киевским князем. И отдать свои земли.
     Мальчик гордо выпрямился. Детские глазенки блеснули как  у
лесного зверька:
     -- Мы ни перед кем не встанем на колени!
     -- Ни  перед  кем,  -- подтвердила Ольха. -- А теперь иди.
Тебе нужно много заниматься. Видишь, какие они громадные? Чтобы
воевать с русами, надо быть сильным.

     Глава 5

     Ольха отдавала последние распоряжения в обеденной  палате,
когда  сзади  послышались  шаги. Она безошибочно узнала поступь
кровавого пса киевского князя. Кое-как  закончила  наставление,
хотя  сама  не  слышала своего голоса и не смогла бы вспомнить,
что говорила.
     Ингвар, нахмуренный и с осунувшимся лицом, вошел  с  таким
видом,  словно  искал  кого  бы  разорвать на части. Вынужденно
остановился, коротко поклонился княгине. Она потупила глазки  и
улыбнулась.  Шея ее была тонкая, белая, он снова ощутил Желание
стиснуть на ней пальцы.
     -- Хорошо почивал, воевода киевский?
     -- Отвратительно, -- буркнул он. -- В этих болотах  комары
как лошади с крыльями.
     -- У нас леса, а не болота, -- напомнила она.
     -- Все равно, -- буркнул он.
     -- Тогда  ты  еще  не  знавал  дряговичей,  -- сказала она
ехидно.
     -- Те, что в болотах?
     -- Да.
     -- Сапоги пачкать в грязи  неохота.  А  потом  примучим  и
болотников.  Долго  ли там просидят, если на берег выпускать не
будем?
     -- Надо было спать в палате, -- сказала она  негромко.  --
Комары боятся наших светильников.
     Он  снова  поклонился,  чувствуя что опять его щелкнули по
носу. Обычно быстрый на острый ответ, сейчас не находил  нужных
слов.  От этого желание сломать ей шею стало таким сильным, что
пальцы  сами  сжались  в  кулаки  с  такой  силой,   что   кожа
заскрипела.
     -- Чем ваши светильники лучше? -- буркнул он.
     -- Мы добавляем в масло... нужные травы.
     Он  быстро  пошел  к своим людям. За ним следило множество
глаз, как его людей, так и древлян.  Однако  он  чувствовал  на
себе  и  прикосновение  ее взгляда, странно тревожащего, отчего
ему хотелось украдкой оглядеть себя, все ли у  него  на  месте.
Хмурясь, переступил через лавку, скованно опустился за накрытый
белой скатертью стол.
     Отроки и молодые девки начали вносить блюда. Вечером девок
не было, заметил Ингвар с насмешкой. Побаиваются буйства русов.
Хотя у  них  по  сорок  воинов на каждого его дружинника... Или
избегают стычек с его людьми, что вернее. Если перебить  русов,
то рассвирепеет князь пришельцев с Севера, таинственный Олег. А
так,  авось,  пронесет  нелегкая. Отсидятся в дремучих лесах, а
русы то ли сгинут сами, аки обры, то ли их кто-нибудь сгинет.
     На стол поставили жареных поросят. Скромнее, чем вчера, но
все же чересчур обильно для простой утренней трапезы. Вчера был
пир. Не  сколько  для  гостей,  кто  им  рад,   сколько   молча
показывают, что не бедствуют, а раз так, то могут и защищаться.
Бедных   легче  покорить,  чем  богатых...  Но  богатство,  что
древляне не учли, еще больше разжигает жадность.  Богатых  русы
могут  не  только  грабить,  но и успешно доить! Если, конечно,
удастся в этих землях зацепиться хотя бы зубами.

     За огромным столом, где пировали-- русы,  царило  веселье,
шутки,  смех, слышались веселые крики. Русы наперебой поднимали
кубки с брагой  и  хмельным  медом,  провозглашали  громогласно
здравицу  великому  князю.  Обглоданные  кости  швыряли кто под
стол, там псы рычали и дрались за мослы, а кто и  бросал  через
плечо, не глядя куда упадет.
     Древляне  смотрели  ненавидящее, бессильно сжимали кулаки.
Еда в рот не шла,  чужаки  веселятся  чересчур  явно,  чересчур
нагло. А кости швыряют в их сторону, иной раз почти доставая до
их стола.
     Воевода Корчак сказал своим громко:
     -- Счастливы,  что уцелели. Надо было аки курей в постелях
подушить!
     -- Да уж зазря корм тратим, -- послышались голоса.
     -- Побили бы и все делы...
     -- Чо терпим надругательство?
     -- Они и на наших жонок смотрят аки псы!
     -- Воевода, только кивни. -- А княгиня простит.
     -- Да, они ж сами...
     В  палату  вошел  в  сопровождении  троих  воинов  молодой
великан.  Он  был  в  копытном  доспехе, на поясе висел кинжал.
Лапти щегольские, с подошвой из кожи. Тонкие  ремешки  обвивали
голени  до колен. Русые волосы красиво падали на плечи, бородка
короткая, курчавая.
     Ингвар заметил его в тот же миг, когда  парень  возник  на
пороге.  И  теперь  рассматривал  Исподлобья,  чувствуя угрозу.
Парень не по-древлянски  рослый,  плечи  округлые,  как  скалы,
грудь  широка.  На доспехе копыта наложены умело, внахлест, меч
скользнет... Если он не  двуручный,  конечно.  Двуручным  можно
рассечь даже наковальню.
     Лапти подшиты кожей из задних ног тура, продолжал отмечать
Ингвар.  На  широком  поясе  нож  с  рукоятью, инкрустированной
ракушками, что-то совсем не древлянское. Но  такая  рукоять  не
скользнет даже в потной ладони, это понятно любому воину.
     Бог  создавал  его  в хороший день, потому дал рост, силу,
мужественное лицо и прямой взгляд  синих,  как  небо,  глаз,  а
тяжелый  подбородок  по-мужски  выпирает вперед. Мощные челюсти
выдают себя рифлеными желваками. Но бог куда-то  торопился,  не
стал   подравнивать,  подтесывать,  сглаживать,  потому  парень
остался с суровыми грубыми чертами лица, узловатыми  руками.  И
этим  он  бы  понравился  Ингвару,  если бы не был древлянином.
Опасным древлянином.
     -- Ясень! -- вскрикнула Ольха с княжеского места.
     На  этот  раз  она  трапезовала  в  окружении  древлянских
воевод,  а  воевода  русов  хмурый,  как  сыч,  сидел со своими
воинами. Он ел нехотя, взгляд был отсутствующим. Ольха тоже  по
большей  части  старалась  смотреть  в  миску,  а Ясеня увидела
потому лишь, что по всей палате  сразу  прошла  волна  веселого
оживления.
     Ясень,  счастливо  улыбаясь,  пошел  к  Ольхе Древлянсной,
светлой княгине, двенадцати древлянских племен. Шаги  его  были
широкими,  он  весь был широким, но в движениях ясно проступали
сила и молодость.
     -- Ольха, -- сказал он преданно, голос его был по-юношески
звонким, но сильным и могучим, словно шел из боевого  рога,  --
мы услышали, что к вам подступили русы. Пока войско собирается,
я  взял  свою  дружину  и примчался. Мои люди встали с твоими у
ворот и башен. Если что надо, только свистни!
     Вбежали мальчишки, княжичи, с радостным визгом  повисли  у
молодого богатыря на руках.
     -- Дядя  Ясень,  --  закричал Твердята. -- К нам вторглись
русы! Ты убьешь их всех?
     -- С готовностью, -- ответил Ясень.  Он  обратил  яростное
лицо к сидящим за столами русам. -- С готовностью.
     На  него  посматривали  искоса,  оценивающе.  Выше  самого
рослого из древлян, широк в плечах, с могучей грудью и длинными
руками, перевитыми толстыми жилами. Двигается  легко  и  точно,
как большой кот. В движениях видна хищность и готовность бить и
принимать  удары,  но  опытный  глаз  замечал  еще  и  то, что,
несмотря на молодость, у парня уже поступь  опытного  бойца.  А
из-за  его  плеча  недобро  глядит  рукоять длинного двуручного
меча, что совсем неслыханно как для древлянина,  так  и  вообще
для славянина.
     Ольха  видела  как  волна  тяжелой  крови бросилась в лицо
киевского воеводы. Его широкая ладонь хлопнула по бедру, но  на
поясе  было  пусто.  Налитые кровью глаза побежали по комнате в
поисках оружия.
     -- Спасибо, Ясень,  --  сказала  Ольха  торопливо,  --  мы
счастливы,  что  ты  прибыл  так спешно. Мои братья будут рады,
если останешься на ночь... Или,  по  крайней  мере,  пробудешь,
пока я провожу посланцев киевского князя.
     Ингвар  поднялся,  сказал  громко,  бешенство  сквозило  в
каждом слове, он почти давился,  став  еще  больше  похожим  на
разъяренного пса:
     -- Если мне понадобилось бы взять этот холм с деревяшками,
я взял бы этой ночью. Но я могу взять и прямо сейчас!
     Ясень  повернулся  к нему, одной рукой потянул из-за плеча
меч. За столами ахнули. Двуручный меч был еще длиннее, чем  все
ожидали,  а  вращал им молодой витязь с такой легкостью, словно
это была хворостина.
     Улыбка его была жестокая, словно улыбалась сама смерть:
     -- Попробуй!
     Ольха вскрикнула:
     -- Прекратите! Воевода, ты же знаешь как охраняются ворота
и стены! А теперь еще с двойной сторожей?
     Ингвар смотрел  сквозь  красный  туман  в  глазах.  Сердце
стучало часто, его трясло как медведь грушу. С огромным усилием
заставил себя опуститься на лавку. Олег не простит, мелькнуло в
голове. Что это нашло, что стал подобен дикому зверю? Он всегда
умел  с легкостью заставить себя делать то, что нужно, а сейчас
трясется от бешенства, исходит слюной, и все почему? Не  потому
ли  что  появился  этот  сопляк,  которого  он, несмотря на его
широкие плечи и длинный меч, перешибет, как соплю?
     Недоставало,  мелькнуло   в   голове   злое,   чтобы   еще
приревновал.  К  этой  хитрой  и  коварной  женщине,  что умеет
пользоваться даже своим смазливым личиком.  Еще  как  умеет!  И
прикинуться невинной овечкой, когда того потребуется.
     -- Двойная  стража  -- это хорошо, -- сказал он хрипло. --
Это очень умно. Значит, я имею дело с воинами
     Он резко  поднялся  из-за  стола,  едва  не  опрокинув.  С
отвращением  взглянул  на  еду,  повернулся,  пошел к выходу из
терема.  Даже  русы  проводили  его   озадаченными   взглядами.
Перемена в поведении воеводы была настолько крутой, что и самые
близкие к нему Павка и Боян переглянулись, пожали плечами.
     Ольха  ощутила, как ее всю осыпало морозом, будто на голое
тело стряхнули снег с зимней ветки. Холодный тон воеводы  пугал
больше, чем прямая угроза.
     А  за  столом  русов  поднялся  крепкоплечий  дружинник  с
озорными глазами, крикнул весело:
     -- Кончай жевать!.. Пора седлать коней. Впереди -- Киев!

     Корчак неслышно подошел  сзади,  когда  она  наблюдала  со
своего  поверха  за  двором.  Дружинники Ингвара седлали коней,
укладывали вьючные мешки. Ольха распорядилась снабдить уходящих
врагов припасами па три дня. Гридни  и  стражи  древлян  угрюмо
наблюдали  за  русами.  Мечи  и копья, конечно же, наготове, но
все-таки какое облегчение, когда эти страшные люди уйдут!
     -- Зверь, не человек, -- проговорил Корчак. -- Не зря  его
страшатся даже в Киеве.
     Ольха вздрогнула:
     -- Ты о Ингваре?
     -- Княгиня... Ты тоже смотришь только на него. И ты права.
Он --  ключ  ко всему. Мы слишком честны и просты, а он повидал
мир, пришел из-за моря. Ты знаешь, что это  такое?  Даже  я  не
знаю.
     -- А  зачем  мне  знать? -- сказала она, защищаясь. -- Это
моя родная земля, мой родной лес. Это весь  мир,  мне  не  надо
другого.
     Она   чувствовала  по  скрипу  кожаного  доспеха,  как  он
замедленно пожал плечами:.
     -- Наверное, верно... Но мужчин всегда влечет даль, я  сам
стремился  выйти  из  леса.  Увидеть  хотя  бы Степь, о которой
говорят кощюнники. Море, может  быть,  просто  выдумка,  трудно
вообразить  воды  больше,  чем  в  нашей речке, но Степь -- это
вырубленный лес, как  мы  сделали  вокруг  крепости...  Правда,
приходится  каждую  весну  рубить  молодняк,  иначе  лес  снова
отвоюет землю, а в Степи, сколько же надо народу держать, чтобы
всякий раз вырубывать  молодой  лесок?  Он  же  прет  из  земли
неудержимо!  Все-таки  я  верю,  хочу верить, что есть и Степь,
есть и Море, есть и  непохожие  на  нас  племена...  Ингвар  --
порождение  другого  мира.  Он  разнообраанее,  так  как  видел
разное, учился разному. Я боюсь, что нам с  ним  не  справится.
Это великое облегчение, что он покидает нас.
     Она  зябко передернула плечами. Великое облегчение! Старый
воевода даже не представляет, какое это облегчение для нее. Она
всегда была хозяйкой себе, другим, всему граду и племени. Но  в
его  руках  едва  не  потеряла  себя.  Конечно,  он  застал  ее
врасплох,  она  была  не  готова,  другого  такого  случая   не
повторится, но все же...
     -- Мне  не  надо  перемен,  --  заявила  она  твердо, даже
слишком  твердо.  --  Когда  женщине  требуются  перемены,  она
двигает мебель.
     -- Но зачем они приезжали?
     -- Устрашить,  -- предположила она тревожно. -- У них, как
ты сам видел, намного больше войска.  Вооружено  лучше.  У  нас
одна  надежда  на  поддержку  соседей! Если будем помогать друг
другу, мы не оденем ярмо ненавистных киевлян.
     -- Русов.
     -- Да, теперь они все русские рабы. Даже свободные кривичи
и уличи просто рабы. Но, я думаю, когда сюда прибыл Ясень с его
дружиной, Ингвар усомнился, что нас просто взять... Он попытает
счастья с другими.
     В глазах старого воеводы было сомнение:
     -- Не попытавшись взять нас?
     -- Он потеряет половину войска, -- отрезала  Ольха.  --  А
достанутся   горящие   развалины.   Конечно,   это  лучше,  чем
враждебное племя, но вот так, подъезжая и  пугая  своим  видом,
можно добиться покорности иных племен... даже не теряя людей.
     Корчак покачал головой:
     -- Да,  киевский князь мягко стелет. Кто-то, устрашившись,
поджимает хвост.  Сила  киевского  князя  растет.  Сила  русов,
гореть им в вечном огне!

     Трое  дружинников-русов  рассорились из-за заводного коня.
Сперва друг с другом, потом заспорили с  местным  конюхом.  Они
оставили  древлянам  двух  охромевших,  взамен получили одного.
Правда, здорового, но хромота за неделю пройдет. Два за одного,
это грабеж. Гостей грабить -- последнее дело!
     Древляне, и без того  раздраженные,  заспорили.  Некоторые
схватились   за   ножи,   другие   явились   с  кольями.  Ольха
нахмурилась, поспешно побежала  вниз  по  ступенькам.  Отдавать
второго  коня -- позорно, вроде бы устрашились русов, не отдать
-- неизвестно, чем закончится эта ссора.
     Сбежав во двор, почти наткнулась на Ингвара. Воевода уже в
полном доспехе, но с непокрытой головой, сам  седлал  огромного
черного  жеребца.  Жеребец  был  такой же масти, как и воевода,
даже в движениях, яростно-диковатых, напоминал хозяина.
     -- Воевода, -- вскрикнула она. --  Останови  этот  нелепый
спор!
     Он  оглянулся  лениво,  в  глазах была насмешка. Голос был
полов яда:
     -- Как?
     -- Когда оставляли  коней,  как-то  договаривались?  Назад
слово не берут!
     Ингвар пожал плечами:
     -- Рабы  --  не  берут. А если кто своему слову хозяин, то
сегодня дает, завтра берет обратно.
     Она  не  сразу  сообразила,  что  воевода   русов   просто
насмехается.  Ей,  выросшей  в лесу, в самом деле не тягаться с
подлым, изощренным в коварстве умом захватчиков из-за моря!
     -- Прекратите! -- она топнула ногой.
     Он оглядел ее с головы  до  ног.  Насмешка  в  его  наглых
глазах стала явной. С издевкой сказал:
     -- Не  все  ли  равно  тебе,  княгиня? В гостях у великого
князя, я говорю об Олеге Вещем, ты скоро забудешь этой  мышиный
холмик.
     Она   похолодела.  Глаза  Ингвара  смеялись,  но  это  был
жестокий смех победителя.
     -- В гостях...
     -- Да. Ты едешь с нами.
     Она прошептала мертвеющими губами:
     -- За... чем?
     -- Великий князь решил укрепить  связи  с  племенами.  Где
берет  заложников,  где  меняет  князей,  а  в  твоем случае...
пожалуй, лучше всего привезти в Киев и выдать замуж за  верного
человека.  Родственные  чувства  у диких людей -- великая сила!
Дурость -- не попользоваться.
     Ее рука упала на кинжал на поясе. Во всю мочь вскрикнула:
     -- Стража! Измена!
     И тут же страшный голос киевского воеводы  легко  прорезал
гвалт и крики, как нож прорезает теплое масло:
     -- Всем стоять! Никому не двигаться! На стенах -- товсь!
     Она  в  страхе  вскинула  голову, будто ее ударили снизу в
подбородок. На стенах блестели  доспехами  дружинники  Ингвара.
Все  целились из луков в собравшихся как овцы толпой древлян, а
было этих овец столько, что половина  поляжет  сразу.  Ольха  с
болью  увидела  кровь  и  свесившиеся тела ее стражей со стены.
Расслабились, видя уход ненавистных  русов,  а  тут  еще  ссора
из-за  коня, засмотрелись... Значит, и ссора была предусмотрена
коварным воеводой!
     Раздался треск, грохот.  Створки  ворот  распахнулись,  и,
топча  тела неподвижных стражей, галопом ворвались закованные в
доспехи,  блещущие  железом  русы.  Быстро  и  умело   окружили
скучившихся древлян, несколько русов сразу ринулись в княжеский
терем.  Там  послышались  крики,  хрип,  по ступенькам скатился
человек  с  окровавленной  головой,  потом  второй,  а   третий
выбежал, явно от кого-то спасаясь.
     Вожак  ворвавшихся  русов,  молодой  крепкоплечий  парень,
подбежал к Ингвару. Ольха с изумлением увидела  кудрявую  русую
бородку славянина.
     -- Воевода! Все ворота -- наши!
     -- Молодец, Влад. Действуй дальше.
     Влад,  вспыхнув  от  гордости,  звонким  страшным  голосом
отдавал  приказы,  посылал  своих  людей  в  конюшню,  кузницу,
оружейную.  Быстро,  умело,  будто  знал. где и как лучше всего
схватить древлян за горло. Когда он повернулся.  Ольха  увидела
как из-под шлема выбиваются густые русые волосы!
     На крыльцо с боевым кличем выпрыгнул Ясень. Одной рукой он
держал  страшный  меч,  едва  ли  короче  оглобли,  вращал им с
легкостью, от  него  пятились,  отпрыгивали.  Другой  рукой  он
прикрывался  круглым  щитом,  где  уже  со стуком вонзились три
стрелы, а когда пересекал двор, еще две.
     Ингвар свирепо оскалил зубы:
     -- Всем стоять! Он мой.
     Влад бросил ему  свой  меч.  Ингвар  повелительно  вскинул
левую  руку,  второй дружинник швырнул ему другой. Ингвар хищно
повернулся, злой, оскаленный, с двумя мечами.
     В толпе древлян затаили дыхание. До них доходили  слухи  о
страшных воинах, их зовут оберукими, но это было в кощюнах!
     Глаза Ясеня заблестели:
     -- Ты не уйдешь от смерти, проклятый!
     -- Мы все не уйдем, -- ответил Ингвар.
     -- Не беги, прими бой!
     -- Кто сказал, что я бегу?
     Ясень бросился на него с криком:
     -- Умри, убийца! Умри, кровавый пес!
     -- Сколько воплей, -- поморщился Ингвар. -- А где же дело?
     Меч  Ясеня  упал  с  такой  силой,  что должен был рассечь
киевского воеводу пополам. Все ожидали, что воевода  уклонится,
отступит,  но  тот лишь вскинул мечи, поймал падающий двуручный
меч в перекрестье своих мечей.
     Все-таки удар был так страшен, что лезвие остановилось  на
два  пальца  от  голой  головы  воеводы. Все еще держа мечи, он
сказал громко, могучим голосом, полным ярости:
     -- Клянусь, и  эта  клятва  нерушима!  Если  этот  увалень
побьет  меня в поединке, то все русы уйдут. Древлянам останутся
их вольности!
     Ольха задержала дыхание. Крепость  уже  в  руках  киевлян,
воевода  чересчур уверен в себе. Явно какая-то хитрость, успеть
бы ее понять и обезвредить. Не  станет  же  в  самом  деле  так
рисковать?..  Ясень,  несмотря  на  молодость,  заслужил  славу
сильнейшего бойца. Он свирепеет в битве, бьется люто, но головы
не теряет, его страшатся и избегают даже опытные бойцы.
     Круг был широк, древляне перемешались с русами. Все  жадно
смотрели  на бой. Сошлись сильнейшие, это знали все, а теперь и
видели.
     Ингвар хладнокровно отражал  страшные  удары  древлянского
богатыря,  ни  на  шаг  не  отступал.  Двор  наполнился лязгом,
грохотом.
     Древляне кричали, подбадривали  Ясеня.  Русы  молчали,  но
следили  возбужденно,  изредка вскрикивали, толкали друг друга.
Ингвар  все  еще  парировал   удары   противника,   попеременно
подставлял  то один меч, то другой, и все видели, что одинаково
владеет обеими руками.
     Сердце Ольхи наполнило  нехорошее  предчувствие.  На  лице
Ингвара  были хищный оскал, откровенная ненависть. Он не просто
старается убить, внезапно поняла она со страхом.  Он  стремится
искалечить  молодого  парня.  Или  ранить так, чтобы тот умирал
долго и в муках!
     Внезапно Ингвар сделал выпад. Ясень защититься  не  успел,
двигался  киевский воевода, как скользкая молния. Острие чужого
меча блеснуло возле горла древлянина, а руку его  отшвырнуло  с
такой   силой,   что   едва   не   вывернуло  из  плеча.  Ясень
остановившимися глазами проводил свой тяжелый меч.  Тот  трижды
перевернулся в воздухе, с лязгом ударился оземь.
     Подпрыгнуть  он не успел. Сапог киевского воеводы прижал к
земле.  Острие  меча  все  еще  смотрело  в  грудь  древлянина.
Мгновение   Ингвар  смотрел  в  побледневшее  лицо  противника,
отступил на шаг:
     -- Да, сопливый, тут скользко. Ладно, это не в счет.
     Ясень, еще не веря, медленно  нагнулся,  протянул  руку  к
мечу.  В  толпе  стояла  мертвая  тишина.  Ольха быстро бросила
взгляд на киевских  дружинников.  На  их  лицах  были  жестокие
усмешки. Ждут, что их воевода сейчас обрушит удар второго меча,
и голова древлянина покатится в пыли?
     Ингвар  отступил  еще,  выждал  пока  Ясень  подберет меч.
Древлянин смотрел исподлобья, дышал  тяжело.  Его  руки  начали
опускаться,  словно  он терял силы, внезапно с диким криком, от
которого стыла кровь, прыгнул вперед.
     Киевлянин не  сдвинулся  с  места.  Два  меча  заблистали,
словно  их было две дюжины. Ясеня встретил град ударов. В толпу
полетели щепки от  изрубленного  щита.  Через  мгновение  Ясень
сжимал  лишь  ремень,  на  котором висел обломок доски с медной
полоской.
     Древлянин в ярости и  растерянности  смотрел  на  то,  что
осталось  от  щита.  В толпе сочувствующе и растерянно кричали,
подавали советы. Он резко отшвырнул  щит,  схватил  меч  обеими
руками  и  пошел  наносить  страшные удары. Двигался он быстро,
несмотря на свой рост и огромные  мышцы,  но  киевский  воевода
всякий раз парировал удар или пропускал мимо себя.
     Звякнуло,  и  снова меч вырвало из рук древлянина. Упал на
землю между поединщиками. Снова на  лице  Ингвара  играла  злая
усмешка, но голос был полон сочувствия:
     -- Да,  когда  в  соплях путаешься, драться трудно, И этот
раз не в счет!
     Ясень тяжело дышал, по лицу бежали крупные  градины  пота.
Он прохрипел, глядя налитыми кровью глазами:
     -- Я... не пощажу...
     -- Спасибо,  что  предупредил,  --  откликнулся Ингвар. Он
чуть раскраснелся, но  оставался  сухим.  --  Я  тоже.  У  вас,
славян, прощают до трех раз? Тогда это -- третий, последний.
     Его   быстрые   глаза   поймали  отчаянный  взгляд  Ольхи.
По-волчьи улыбнулся, показав острые белые зубы, подмигнул.  Тут
же подставил мечи, напрягся, выдерживая натиск. Ясень, чувствуя
себя  опозоренным,  все же наступал расчетливее, бил сильно, но
старался  угадать  следующее  движение  противника.  В   глазах
древлянина горела жажда убийства.
     В  толпе  кричали, орали, свистели. Внезапно Ингвар словно
взорвался. Его мечи слились в нескончаемые  сверкающие  полосы.
Ясень  зашатался  под  градом  ударов.  Шлем  слетел со звоном,
светлые волосы заблистали под солнцем. От железных  пластин  на
плечах, на груди летели искры.
     Улыбка   Ингвара  стала  шире.  Ясень  шатнулся,  булатная
пластина на его плече звякнула,  рассыпая  искры,  меч  Ингвара
отлетел  со  звоном.  Крупные  капли  крови  брызнули на плечо,
пробежали цепочкой по выпуклой груди.
     -- А-а-ах! -- раздалось в толпе.
     На землю упало ухо, покатилось, за  ним  осталась  цепочка
красных капель.
     Ингвар предложил:
     -- Закончим? Будешь взрослым, сойдемся еще раз.
     Ясень   растерянно   потрогал   голову,   поднес   к  лицу
окровавленную ладонь.  Медленно  лизнул,  прислушался  к  вкусу
собственной   крови.  Поднял  глаза  на  Ингвара-.  Во  взгляде
появилось и разрослось бешенство берсерка.
     Он затрясся, изо рта пошла пена. С жутким  воплем  ринулся
на  смертельного  врага.  Ингвар  впервые  попятился, отступал,
горбился под страшными ударами. Ясень бил с такой яростью и так
быстро,  что  теперь  уже  его  меч  казался  сплошной  полосой
блистающего булата.
     Ингвар  отступал, пока не почувствовал, как спина уперлась
в толпу, что не успела податься  в  стороны.  Он  ускользнул  в
сторону,  вывернулся  из-за  спины  и  ударил  сзади  коротко и
сильно.
     Ольха  вскрикнула.  Ясень  рухнул  во  весь  рост,   земля
дрогнула от удара. Ингвар дышал тяжело, вытер лоб:
     .  --  Давно такого бугая не встречал... Уже недели две, а
то и три. Эй вы, лапотники! Уберите  дурня  да  заприте.  Когда
проспится  да повзрослеет, авось толк из него и выйдет. Хотя не
понимаю, что хорошего, когда останется одна бестолочь?
     Только теперь Ольха поняла, что Ясень жив.  Воевода  русов
ударил  его  мечом по затылку плашмя. Древляне молчали, но в их
лицах Ольха читала смятение. Отвага и воинское  умение  Ценится
везде,  но  Ингвар  сумел удержаться от убийства даже в честном
поединке. Обезоружив смертельного врага, он  оставляет  его  за
спиной. Дурость, безрассудство или что-то другое?
     Ингвар   бросил   мечи  дружинникам.  Его  глаза  блистали
торжеством. К Ольхе подошел, выпячивая грудь и раздвигая и  без
того широкие плечи:
     -- Если  выступим  сейчас,  к  вечеру  достигнем кривичей.
Поторопись,  княгиня!  А  если  что-то  задумала,  взгляни   по
сторонам.
     На  стенах  закованные  в  булат русы приготовили стрелы с
паклей. Несколько человек стояли с факелами. На крыльцо  терема
дружинники  вытащили  старого  Корчака,  лицо  его  было залито
кровью, а следом -- у нее  оборвалось  сердце  --  Мстислава  и
Твердика. Оба тщетно пытались вырваться. Твердята кусался и бил
ногами. Дружинники вытащили ножи.
     Ольха жалобно вскрикнула, когда детей грубо ухватили сзади
за волосы.  Одной рукой русы умело запрокидывали детские личика
к небу, другой приставили острые лезвия к нежным горлышкам.
     -- Нет? -- закричала Ольха. -- Хоть их не трогайте!
     -- Что?
     -- Не трогайте детей!
     -- Это не то,  что  я  хочу  услышать,  --  сказал  Ингвар
холодно.
     Она  бросила  отчаянный взгляд на Ясеня. Тот лежал рядом с
крыльцом, над ним хлопотали двое, дули в ноздри, в уши, трясли.
Ольха обреченно отвела взор. Ее губы прошептали раздавленно:
     -- Я еду с тобой пленницей.
     Ингвар холодно усмехнулся:
     -- Гостьей.  Только  гостьей  великого  князя   киевского.
Братья твои едут тоже.
     -- Они тоже... заложники?
     -- Гости,  --  повторил  Ингвар  с  угрюмым торжеством. Он
кивнул обоим дружинникам. -- Проводите княгиню  в  ее  комнату.
Пусть  соберет  вещи.  Но  не  больше узла! Кони не славяне, их
жалеть надобно.

     Глава 6

     Чувствуя себя богом, Ингвар неспешно сел на  коня.  Сердце
бухало  часто,  он чувствовал щенячью радость. Грозный воевода,
но хотелось завизжать от  счастья,  либо  выкинуть  что-то  еще
глупее:  кувыркнуться,  как  славянский скоморох, а то и просто
заорать: какой он замечательный, и как все у него удачно!
     Во дворе гремели  уверенные  голоса  русов,  наглый  смех.
Особенно  громкий  и вызывающий, после того унижения, когда без
оружия провели вечер и ночь в чужом граде. И теперь  ходили,  с
надеждой  поводя по сторонам налитыми злобой глазами. Только бы
взглянул кто недобро, только бы пикнул, только бы...
     Однако древляне забились по  щелям.  Корчак  знал,  какому
страшному  разгрому подвергают русы захваченные селения, потому
загнал самых смелых в оружейную, кузню, подвалы, где и запер, а
несмелые попрятались сами.
     Взгляд Ингвара упал на капище. Не  только  залитый  кровью
деревянный  столбик был темно-зеленым от обсевших навозных мух.
Даже на заборчике  темнели  загустевшие  потеки  крови.  Только
теперь   он   рассмотрел   неумело   вырезанные  на  деревяшках
вытаращенные, как у  лягушек,  глаза,  широкие  рты.  Все  было
старательно вымазано кровью. Пахло гадостно, кровь разложилась,
а между камнями копошились белесые трупные черви. Ингвар ощутил
тошноту.
     -- Сжечь!
     Павка зябко повел плечами:
     -- Надо  ли?  С  богами  ссориться  не  с руки. Они нас не
трогают, мы их.
     -- Этого божка нет среди богов русов и  полян.  Мы  строим
единую  державу-- Там уже достаточно богов. Ты хоть знаешь, что
это за урод?
     Павка распахнул невинные глаза:
     -- Это их главный... или почти главный бог!
     -- Не может быть, --  не  поверил  Ингвар.  --  Главных  я
запомнил.
     -- Клянусь Ингой!
     -- Кто это?
     -- Ярило.  Бог  ярой  мужской силы. Ему по весне праздники
учиняют. Через костры в лесу скачут, а потом  кто  кого  сгреб,
тот  того и... Только у полян его лик режут на больших столбах,
у кривичей -- на досках, а здесь вытесали в том виде,  в  каком
им нужен для их ритуалов.
     Ингвар смотрел недоверчиво:
     -- Откуда ты все вызнал?
     Павка скромно опустил глаза:
     -- Да  я  ж  помню,  что  я -- лазутчик. Всегда на работе,
всегда на службе ратной. Если поглядеть, то это тоже  ратная...
Вы отсыпались, а я все в работе, в тяжком труде! Словом, слазил
к  одной.  Она рассказала всякое. И про это капище. Здесь и она
рассталась с невинностью. Я еще проверил на всякий случай,  еще
к  одной  слазутничал. Та тоже перед замужеством принесла этому
Яриле  свое  девичество.  Я  решил  перепроверить,  ты  ж   сам
настаиваешь  на перепроверках, па обратном пути забрел к сенным
девкам, малость их потешил... ну, и сам чтоб не сильно остаться
в накладе... они подтвердили, что до меня их поимел этот  Ярило
в  облике  этого самого, на что ты как на гадюку смотришь. Он у
них у всех был первым!
     Челюсть Ингвара отвисла:
     -- Ты не тронулся?
     -- Я ж говорю, проверил  и  перепроверил.  Ты  мне  должен
доплатить  за  старания.  Я  ж  ночь  не спал, а вы все дрыхли.
Понимаешь,  перед  замужеством  каждую   приводят   туда.   Они
раскорячиваются,  садятся  на  этот  кол,  а  волхвы следят! Их
собирается как муравьев на  дохлого  жука...  Следят,  чтобы  и
кровь была, и девка наплакалась. Мол, право первой брачной ночи
принадлежит только богу!
     Ингвар,  оскалив  зубы,  выхватил  меч, пустил коня шагом.
Примерился, опустил  руку,  нагнетая  кровь  для  удара.  Павка
покачал головой:
     -- Надо  ли?  Одним  богом  больше, одним, меньше. Правда,
меня тоже завидки берут.
     Ингвар коротко взмахнул мечом. Послышался сухой треск.  На
месте  кола  остался  пенек высотой в два пальца. Мухи, блистая
белеными  крыльями,  взвились  злобно  гудящей   тучей.   Павка
отшатнулся, замахал руками. Рожа была хитрая. Уже придумал, как
преподнести   веселую   историю  дружинникам  на  привале.  Как
воззавидовивший воевода воевал с самим богом! А там и сказители
подхватят, кощюну сложат. И будут петь о герое-богоборце.
     -- Что струсили? -- гаркнул Ингвар злобно. -- Что  это  за
бог? Разве мы не беремся сделать его работу? Да еще с охоткой?
     Дружинники   неуверенно   посмеивались.   Ингвар   властно
протянул руку, Влад сбегал за факелом, протянул воеводе. Все  в
молчании  смотрели,  как  воевода  поджигает деревянную оградку
капища.  Огонь  не  разгорался  долго,  наконец  робкие  язычки
пламени   пошли   лизать  сухие  колья.  Ингвар  швырнул  факел
вовнутрь, прямо на обрубок ярилиной мощи.
     И все-таки древляне сквозь щели в ставнях видели, что русы
подавленно затихли. Похоже, Ингвар так раньше не делал. Говорят
же, что  в  захваченном  русами  Киеве  капища  полян  остались
нетронутыми.  Более  того, захватчики добавляют в храмы и новых
богов, когда примучивают то или иное племя.
     Пламя   наконец   взметнулось   жаркое,   слепящее.    Все
попятились,  закрываясь  руками  от  жара.  Высохшие  на солнце
березовые колья  полыхали,  как  гигантская  корона  на  голове
великана.
     Ингвар  с  каменным  лицом  смотрел,  как  пламя выгрызает
колышки из земли, спарывает коричневую корку,  оставляя  чадный
дым,  игривыми  огоньками  прыгает  по  жертвенному  камню.  Он
чувствовал, что переборщил, совершил  святотатство,  не  стоило
так  жестоко,  но  иначе взорвался бы от злости, как надуваемая
через соломинку жаба. Да, он победил. Полно  и  сокрушающе!  Но
эта  сероглазая  змея не обливается слезами, как случилось бы с
любой женщиной, не молит о пощаде, не падает на колени. А  чего
стоит любая победа, если ее не признает женщина?
     В последний раз взметнулись жаркие жалящие искры. Багровые
угольки  с  треском  лопались,  раздуваемые  ветром.  По  двору
полетели хлопья серого пепла.
     Внезапно страшный крик, как ножом,  распорол  пространство
двора.   Отпихнув   доброжелателей.  Ясень  поднялся,  бледный,
мокрый, с залитым кровью лицом. Вытаращенные глаза  смотрели  с
ужасом,  будто  зрел неведомое, лежащее за пределами привычного
мира. Затем его лицо исказилось в свирепой гримасе:
     -- Ярило! Ты удостоил меня зреть... Да, теперь я вижу твою
мощь!
     Его подхватывали под руки, он должен шататься от слабости,
но Ясень стоял нерушимо, словно в рос в  землю.  Горящие  глаза
пробежали  по  толпе, остановились на Ингваре. Свирепая гримаса
перешла в гримасу лютой радости:
     -- Ты!.. Думал унизить бога? Я зрел грядущее!
     Ингвар ощутил холодок по всему  телу.  Ясень  словно  стал
выше  ростом, в нем чувствовалось присутствие силы большей, чем
человеческая. И раны будто  затянулись,  он  выглядит  сильным,
ярым  и  просветленным,  будто  из  его черепа сквозь блестящие
восторгом глаза смотрит сам славянский  бог.  Даже  голос  стал
нечеловечески мощным, громадным.
     -- И что же ты узрел?
     Ингвар  старался  держать  голос  насмешливым,  но тот все
равно  дрогнул.  Хуже   того,   его   замешательство   заметили
дружинники.
     Ясень  выкрикнул  так, что его услышали даже за городскими
воротами:
     -- Ты... Широкая поляна... два  высоких  дерева  с  разных
сторон  пригнуты  вершинками к земле... Тебя за ноги, а веревки
крепкие... И-и-и-и-ых!!!
     Лицо исказилось судорогой  восторга.  Кулаки  сжались,  он
дергался, рубил веревки, пригибающие вершинки деревьев к земле,
задирал   голову,   видел   как   взметываются,   унося  взвысь
привязанного за ноги человека,  одну  ногу  в  одной  вершинке,
Другую  --  в другой. Дернулся, подпрыгнул, высунув язык, ловил
падающие сверху струи крови.
     -- Я буду жить, -- сказал он вдруг ясным голосом.  --  Мне
стоит жить.
     Он  повернулся и потел в терем, переступая через павших. В
дверном проеме повернулся. Глаза его полыхали, как две утренние
звезды.
     -- Потому что я зрел того,  кто  привяжет  тебя!  --  и  в
страшном молчании добавил. -- Это был я.

     Совершенно  раздавленная, она поднималась в свою светлицу.
На лестнице и в коридоре  были  брызги  крови,  следы  схватки,
перевернутая  и  порубленная  мебель,  но  больше  всего  крови
осталось внизу, где Ясень встретил напавших.
     У дверей своей комнаты она повернулась к дружинникам:
     -- Мне надо переодеться.
     Воины переглянулись. Один пожал плечами:
     -- Воевода велел только взять узел.
     -- Но я... в этом платье меня везти  труднее,  --  сказала
она с трудом. -- Вам же придется возвращаться дольше.
     Они опять переглянулись. Старший сдался:
     -- Только быстро.
     Он  хотел  было  зайти  следом,  Ольха вздрогнула, сказала
умоляюще:
     -- Надо ли меня так позорить? Я переоденусь и сразу выйду.
     -- Пусть,  --  сказал  другой  воин.  Ольха  помнила,  что
воевода называл его Бояном. -- Куда она денется!
     -- А вдруг?
     -- Окунь,  ты  в самом деле веришь, что здешние бабы могут
перекидываться кошками? Брехня это. Они все могут.
     Окунь с сомнением  посмотрел  на  плененную  княгиню,  она
выглядела  жалкой  и запуганной, губы трясутся, глаз поднять не
может, от страха вот-вот пусти лужу.
     -- Только недолго, -- предупредил он. -- И не бери  ничего
лишнего. Мы обозов за собой не таскаем.
     -- Только один узел, -- повторила она слабым голосом. -- Я
помню.
     Она  закрыла  дверь,  отошла,  громко  топая, вернулась на
цыпочках и бесшумно вложила толстый засов в петли. Она княгиня,
должна заранее просчитывать разные  случаи,  даже  такие.  Рано
оставшись   без  родителей,  вынужденно  занималась  совсем  не
детскими делами. И сейчас быстро, словно не первый раз  убегала
от  врагов,  сменила  княжескую  одежду  на простой наряд своей
челядницы, сдернула со стены веревку, завязала конец  за  ножку
ложа, а весь моток выбросила в окно.
     Спустилась  легко, хотя последний раз так лазила тайком от
родителей лет  пять  тому.  Ветер  развевал  ее  юбку,  на  миг
коснулась  стыдливая мысль, что ежели увидят мужчины, застыдят,
но тут же холодящий страх высоты стер все лишние мысли.
     Руки застонали от напряжения, она спускалась и  спускалась
по бревенчатой стене, наконец ноги коснулись земли. Она была за
глухой  стеной  терема,  окна  только  на  третьем  поверхе. До
крепостной стены оставалось саженей десять,  но  здесь  скакали
всадники  с  обнаженным оружием, бегали голосящие бабы. Похоже,
кого-то  все  же  грабили  или  насильничали,   как   в   любом
захваченном городе.
     Опустив   голову   и   сгорбившись,   она   пошла,  слегка
подволакивая ногу, к воротам. Створки  не  закрывались,  убитых
уже  оттащили  на  обочину.  Конники  русов  стояли  в  проеме,
придирчиво осматривали выходящих. Бегству, как она  поняла,  не
препятствовали.
     Ольха,  надвинув  платок,  бочком  пошла к воротам. Сердце
едва не выпрыгивало, сил едва хватало  держать  лицо  тупым,  с
глупо раскрытым ртом.

     Она буркнула хриплым злым голосом:
     -- А коров ты мне загонишь?
     Второй бросил с неудовольствием:
     -- Что  ты трогаешь убогую? Грех обижать тех, кого обидели
боги. Иди, девка. Как же ты, хроменькая, гоняешь-то скот?
     -- Больше некому, -- буркнула она и  прошла  мимо.  Второй
крикнул вдогонку:
     -- Я могу поправить ногу... ха-ха!.. и спину выпрямить!
     Ольха   отсчитывала   шаги,  чувствуя  их  взгляды.  Спину
старалась держать такой же согнутой, правое плечо выше  левого,
а  ногу  подволакивала.  Скорее всего, о ней забыли раньше, чем
миновала вороша, но она все шла  и  шла,  загребая  придорожную
пыль.
     Лишь  смешавшись  с  растерянной  толпой, немало народу на
всякий случай убежало через ворота, теперь не знали, куда  идти
дальше, она ускорила шаг. Деревянная стена тянулась и тянулась,
но  вот  спасительный угол, два шага вправо, теперь от ворот ее
не видно.
     Впереди темнела далекая стена деревьев. Родных,  надежных,
где  знакома  каждая  тропка. Оглянувшись, Ольха со всех ног по
бежала к лесу.
     Ингвар дважды слезал с  седла,  вскакивал,  ерзал,  потел,
наконец заорал в бешенстве:
     -- Да  где же эти дурни, что с дуба рухнули? Сколько можно
собираться? Влад бросил весело:
     -- Бабьи сборы -- гусиный век.
     -- Я велел быстро!
     Влад засмеялся:
     -- Как такое можно велеть? Разве что самому собрать.
     -- Это мысль, -- бросил Ингвар свирепо.
     Он спрыгнул, бегом кинулся через двор в терем. Когда несся
вверх, перепрыгивая по три ступеньки,  навстречу  уже  грохотал
сапогами растерянный Боян:
     -- Воевода! Она заперлась!
     Ингвар рявкнул с веселой злостью:
     -- Прекрасно! Выбить дверь. Да так, чтобы вместе с косяком
и притолокой. Можно и стену завалить к чертям собачьим.
     Он заспешил наверх, а Боян кричал в спину:
     -- Окунь уже ломает!
     Когда  Ингвар  взлетел  как  птица  на  поверх. Окунь тупо
бросался на дверь, отступал и снова  кидался.  Массивная  дверь
трещала, выгибалась. Окунь глухо взревывал, дышал как загнанный
зверь.  Вдвоем  с  Ингваром  ударились  о  дверь, как брошенный
катапультой обломок скалы. Боль стегнула в плечо Ингвара, но  в
следующее мгновение оба влетели в светлицу вместе с сорванной с
петель дверью, притолокой и дверным косяком.
     Окунь  еще  лежал,  распластавшись,  как  толстая  жаба, а
Ингвар, перекувырнувшись через голову, в два прыжка оказался  у
окна:
     -- Убежала!
     В  вопле  было  столько  ярости, что окунь поспешно втянул
голову в плечи. Никогда еще не видел Ингвара таким взбешенным и
пристыженным.  Словно  в  бою  обвели  вокруг  пальца,  разбили
дружину,  а  его  самого  повели  с  веревкой  на шее на потеху
победителю.
     -- Куда?.. Где?
     -- Вставай, лодырь, -- рявкнул Ингвар. -- Разлежался!
     Он  высунул  голову  из  окна,  быстро  осмотрелся.   Если
древлянка  не  последняя дура, а она вовсе не показалась дурой,
то сейчас как раз добегает до леса. А там деревья укроют...  По
крайней мере, так она надеется.
     Подобно  камнепаду  с горы он сбежал по лестнице. Его люди
уже ждали в  седлах.  Мальчишек  тоже  посадили  на  коней.  Их
сторожил  цепкий  и  все  примечающий  Влад. Ему Ингвар доверял
больше, чем олухам, упустившим Ольху.
     -- Прапор вперед! -- велел он. --  Выступаем  немедля.  По
двое... пошли!
     Влад сказал полуутвердительно:
     -- В Киев, как и собирались?
     Ингвар оскалил зубы в злой усмешке:
     -- Пока  нет, пока нет. Сперва должны решить одно дело. Ты
знаешь эти леса. Здешняя княгиня  провела  нас,  как  последних
деревенских  дурачков.  Сбежала!  Не  думаю,  что уйдет далеко.
Где-то прячется в оврагах. Ждет, пока уйдем.
     Влад смотрел внимательно.  Когда  после  паузы  заговорил,
Ингвар  почуял  странную нотку, то ли сочувствие, то ли скрытую
насмешку:
     -- Искать будет трудновато. Не проще ли  плюнуть  да  идти
сразу  в Киев? Ведь мы сделали все, что велел князь Олег. Почти
все. Покорили дрябичей,  побили  типичей,  добром  присоединили
сосенцев. А эта сбежала... Ну и боги с нею. Велика беда!
     -- Велика,  --  отрезал  Ингвар. -- Это одно из сильнейших
племен. К тому же закрывает нам реку. Оставить такое за спиной?
Сбежала, рассчитывая) что махнем рукой и уйдем, а мы... отыщем,
чего бы это не стоило!
     -- Все пойдем?
     -- Нет. Ты остаешься за меня.  Бери  все  войско,  веди  в
Киев.  И  этих  двух  змеенышей  доставь  великому князю. А я с
дюжиной воинов пойду по следу.
     Влад долго молчал. Ингвар видел, как в душе молодого воина
борется и тщеславие, доверено вести огромное войско, к тому  же
первым  сообщит  Олегу  и всем русам в Киеве о новых победах, и
трезвый расчет, столь редкий в такой нематером возрасте.
     -- Не мало будет? --  сказал  Влад  наконец  с  сильнейшим
сомнением  в  голосе. -- Конечно, я благодарю за честь, но тебе
опасно с дюжиной воинов  идти  в  чужой  лес.  К  тому  же,  не
обессудь,  но  мне  все  это кажется глупо... У нас в кулаке ее
младшие братья. Разве это не залог? Тебе лучше махнуть  на  нее
рукой, сесть на своего Ракшана и, с развернутым прапором, вести
войско к Киеву!
     Ингвар  птицей  взлетел  в  седло. За ним уже выстроились,
горяча коней для бешеной скачки, Павка, виноватые Боян Я Окунь,
вся его отборная дюжина самых умелых и преданных.
     -- Я догоню ее в этом же лесу!
     В его голосе  было  столько  бешенства,  что  Влад  только
удивленно  покосился  на воеводу, но смолчал. Таким воеводу еще
никто не видел. Он бывал в ярости, но не из-за женщин.

     Ингвар и сам не понимал, почему ее бегство  вызвало  такую
бурю  в  его мохнатой волчьей душе. Влад, конечно же, был прав,
тысячу раз прав. Умнее всего было бы оставить ее,  вернуться  в
Киев. Он выполнил почти все, что велел князь Олег. Даже больше.
Он   покорил   еще   три   племени,  уж  очень  удачный  случай
подвернулся. А Ингвар  умел  пользоваться  удобным  случаем.  А
когда   не   оказывалось,   умел   создавать.   Племя   древлян
просуществует само по  себе  на  год-другой  дольше.  Только  и
всего.
     Олег  ему не раз говорил, а Ингвар теперь и сам видел, что
время мелких племен прошло. Если не сольются в одно, вольно или
невольно, то их сожрут взматеревшие соседи. А тогда  уж  точно,
уцелевшим   после  резни,  придется  кланяться  чужим  богач  и
говорить на чужом языке.
     Он даже не стал дожидаться, когда Влад и  дружина  покинет
Искоростень.  Влад бесчинств не допустит, его уважают как русы,
так и славяне, которых в его дружине уже немало.
     Вломившись в лес, он сразу  пустил  свой  маленький  отряд
широкой  цепью.  Павка  с Боянем искали следы, каждый дружинник
двигался сам по себе. Сам Ингвар взял с  собой  самых  быстрых,
бросился  в  чащу первым. Он выбрал не самый трудный и не самый
легкий путь, но так, как ему казалось, должны  пойти  она.  Это
своим подвойским сказал, что беглянка прячется где-то в лесу, в
оврагах,  на  самом  же  доле,  если  ее  как-то понимал, она в
одиночку бросится к ближайшим древлянам.
     Маленькая, но  злая,  подумал  люто.  Это  ж  два-три  дня
пробраться  через  лес,  полный  диких  зверей!  И наверняка не
успела взять еды.  Мужчиной  бы  родиться,  лучше  не  было  бы
воина..  Неукротимый дух в женском теле. Что ж, жеребец под ним
то же был зверем, к которому  боялись  подойти.  Там  достойнее
сломить и заставить выполнять волю хозяина!
     Кони  галопом  миновали  широкую поляну, целое племя можно
разместить, снова ворвались в лес, сперва редкий,  вырубленный,
с  широкими полянами, потом деревья сдвинулись, пошли валежины,
завалы.
     Окунь ехал поблизости, посматривал искоса.  С  расспросами
не  приставал, но Ингвар чувствовал, что это не беспечный Павка
или лихой Боян. Окуню, самому вдумчивому  из  старшей  дружины,
придется как-то объяснить свое странное решение.
     Они ехали по ее следам целый день, а когда наступил вечер,
все были уверены, что поиск закончился. След был утерян, к тому
же за  ночь  можно  и  уйти  далеко,  и следы замести. Но после
ночевки  Ингвар  сам  пошел  со  следопытами,   отыскал   следы
беглянки, и снова маленький отряд ринулся в погоню.
     Однажды  даже  увидели  ее  светлое  платье,  мелькнуло  и
пропало. Ингвар пришпорил коня, все радостно заверещали. Однако
сразу же пошли, такие завалы, валежины,  что  даже  неунывающий
Павка возопил:
     -- Ингвар! Либо коней придется бросать... лешим на потеху,
либо вертаться!
     -- Мы пройдем, -- рявкнул Ингвар.
     -- Коней на руках понесем?
     -- На шее.
     -- Я ж не ты и не Манфред. Мне и свой зад носить тяжело.
     Когда  пробились,  где растаскивая завалы, где объезжая по
широкой дуге, беглянка исчезла. Даже след  ее  нашли  только  к
полудню, когда даже Ингвар собирался поворачивать коней.
     Окунь подъехал, зыркнул сердито:
     -- Дальше земли дулебов.
     -- Ну и что? Они платят нам дань.
     -- Да,  во...  за данью являемся зимой. На полюдье. Как бы
не осерчали.
     Ингвар зло огрызнулся:
     -- Наши данники?
     Но сам понимал, что Окунь прав. На  полюдье  ходят  только
зимой.  Не  потому, что легче вывозить дань, а затем, что летом
любой данник возьмет, да  и  уйдет  от  прибывших  русов.  Даже
беззащитная  девка  может  схорониться  в  кустах, питайся себе
птичьими яйцами, рыбой из ручья, малиной да ягодами,  спи  хоть
под кустом, хоть на дерево залезь, а вот зимой в снегу долго не
убидит  никто.  А  русы  приезжают  надолго,  с  неделю гостят,
бесчинствуют, девок портят, замужних жен бесчестят, и никуда от
них не спрячешься.
     Затем, собрав дань, натешившись силой и властью,  уезжают,
забрав  молодых  парней  на разные работы. А война если, то и в
передние ряды войска.
     Только  раз  в  год  наезжают  русы,  а  остальное   время
разгромленные  веси  зализывают раны, с ужасом и безнадежностью
ждут нового приезда. А явиться на  полгода  раньше,  так  можно
даже мирную мерю довести до того, что схватятся за топоры.
     -- Дулебы,  -- напомнил Окунь предостерегающе. -- Те самые
дулебы.
     -- Знаю, -- огрызнулся Ингвар.
     Окунь был прав, это злило. Как  внятно  объяснить,  почему
так  важно  захватить  беглянку? И при этом сохранить ее живой.
Ибо пока она жива,  древляне  остаются  без  княгини.  Если  же
погибнет, то тут же выберут другую... или другого. Посадят того
Же  Мстиславика  и от его имени учинят кровавую распрю. Если уж
уничтожать княжеский род, то до последнего человека, до дальних
родственников, вырезать троюродных племянников и четвероюродных
дядей!
     С дулебами битва за примучивание была особенно жестокой  и
кровавой.  Но  они  живут  слишком близко от Киева, Олег просто
должен был подчинить их в  числе  первых.  Однако  дулебы  были
совсем  не те, которых когда-то истязали обры, а на их женщинах
ездили друг к другу в  гости.  Перебив  жестоко  обров,  дулебы
возгордились  силой  и  не  давали  спуску тем, кто осмеливался
ступить на их землю. Да, Олег их подчинил,  но  дани  почти  не
получал.  А  на  второй  поход  у  него,  честно говоря, нет ни
времени, ни сил!

     Глава 7

     Мохнатые   фигуры   в   звериных   шкурах   они    увидели
одновременно.  Те  стояли  за  два  десятка  шагов, загораживая
дорогу. Шкуры мехом наружу, даже звериные  личины  сохранились.
Устрашение,  отметил  Ингвар  невольно. На него и русов свирепо
смотрели оскаленные медвежьи морды, волчьи хари, кабаньи  рыла.
Человечьи лица прятались за звериными.
     На  два шага вперед выдвинулся коренастый мужик. Настолько
широкий в плечах, что Ингвар не сразу сообразил, что тот с него
ростом,  если  не  выше.  Мужик  был  в  наброшенной  на  плечи
медвежьей  шкуре,  морда  зверя  скрывала  верхнюю  часть лица.
Нижняя  тяжела,  как  у  коня,  массивная,  надменно  выдвинута
вперед.
     Ингвар,  чувствуя,  как  по  всему  телу  пробежал холодок
страха,  рассматривал  человека  на  дороге.  У  руках  у  того
исполинская  дубина,  обожженная  для  крепости,  в  щели вбиты
осколки кремня. Крепок, силен, намеренно  дик.  Если  и  другие
такие же...
     За  ним  недвижимо застыли коренастые лохматые и бородатые
люди. Тоже в звериных шкурах, все с дубинами,  палицами.  Шкуры
мехом  наружу,  отчего  все выглядят вставшими на дыбы грязными
медведями. Косматые неопрятные волосы и  такие  же  свалявшиеся
бороды прячут шеи. Казалось, головы сидят прямо на плечах.
     Ингвар  ощутил  холодок  страха.  Русов  всего  дюжина,  а
дулебов не меньше трех-четырех десятков.  Перегородили  дорогу,
по  обе  стороны в кустах наверняка затаились лучники. Истыкают
стрелами так, что станешь похож на большого ежа.  Или  закидают
дротиками.
     Он  остановил  коня.  Самое время сменить львиную шкуру на
лисью. Он вскинул руку в небрежном приветствии:
     -- Мы с миром! Едем по своим делам. К дулебам к  нам  дела
нет.
     Мужик проревел сильным злым голосом:
     -- Ты идешь по нашей земле.
     -- У  нас  сбежала  пленница,  -- ответил Ингвар как можно
спокойнее. -- Похоже, она прошла в этом направлении.
     Мужик рассматривал его, как грязного жука:
     -- Сколько вас?
     -- Тебе это важно? -- спросил Ингвар.
     -- Мы берем мзду за топтание земли дулебской,  --  ответил
мужик. Он посмотрел мимо Ингвара на русов. -- С рыла по гривне.
Сколько вас?
     -- Подсчитываешь,  сколько  взять?  --  спросил  Ингвар  с
улыбкой, но в небрежном голосе с каждым словом стала  нарастать
жестокая  нотка.  --  Нас восемь племен в одном могучем кулаке.
Кулаке великого князя Олега. Десять тысяч мечей, тридцать тысяч
топоров, сорок тысяч лучников и пятьдесят тысяч тяжелой дружины
на конях. Неплохая может быть плата, если  мы  придем!  Хочешь,
чтобы явились?
     Говорил  он  громко,  уверенно,  с  жестокостью в голосе и
взоре. Пусть слышат  и  те,  кто  целится  в  него  из  зеленых
зарослей.  Дулебы  гордятся  силой и яростью, но и они не будут
биться головами о стену. Их полегло  две  трети  племени  всего
двадцать  лет  тому,  когда  впервые  соприкоснулись  с кулаком
Олега.
     Мужик несколько мгновений прожигал его свирепым  взглядом.
Ингвар  застыл,  чувствовал как подрагивают стрелы на натянутых
тетивах в кустах. Наконец мужик проревел тем же злым голосом:
     -- Я сотник Снег. Мы охраняет наши земли.
     -- Я Ингвар, воевода киевский.
     -- Мы не видели вашей пленницы, -- сказал Снег с  усилием.
-- Но вы можете пройти через наши землю.
     -- Спасибо, -- сказал Ингвар иронически.
     -- Только  без  захода  в  веси  и города, -- добавил Снег
угрюмо.
     Было видно, как тяжело далось  ему  разрешение  на  проход
русов.  За  его  спиной мужики заволновались, зароптали. Ингвар
страшился, что у кого-нибудь из лучников дрогнут  пальцы.  Конь
под  ним  переступил  с  ноги на ногу, осторожно шагнул вперед.
Снег нехотя сдвинулся в сторону.
     Как же, сказал Ингвар про себя. Не заходить в  веси!  Если
ее  выведут  к  нему  с веревкой на шее, он и шагу не сделает к
ихним вонючим хаткам. А так сами боги не остановят!

     В излучине реки за высоким частоколом  из  бревен  ютилось
десяток  бревенчатых избушек. Ингвар подумал хмуро, что будь их
две или три, дулебы их все равно бы окружили  высоким  забором.
Даже  две  сторожевые  башенки,  совершенно  бесполезные здесь,
подняли на высокие столбы. Вон  отсюда  видно  лохматые  головы
стражей. От кого берегутся? Или уж очень повоевать хочется?
     Снег отправил с ними двух провожатых. Ингвар повернул коня
в весь, Ольха ее не могла миновать. И то невероятно, что сумела
убежать  так  далеко! Провожатые хмуро шли по бокам. Ни они, ни
Ингвар больше не вспоминали о запрете заходить в веси и города.
     Запах свежепролитой крови встретил  их  прямо  в  воротах.
Чуть  погодя пробивались сквозь тучу жирных зеленых мух, Ингвар
сразу начал искать налитыми кровью  глазами  жертвенник  Ярилы.
Нет, здесь у дулебов больше чтили Перуна. Его столб был вымазан
свежей   кровью,   на   жертвенном   камне  лежали  еще  теплые
внутренности, по отесанным стенкам  сползали  потеки  слизи,  в
коричневой жирной земле копошились белые толстые черви.
     Ингвар зябко передернул плечами. Судя по внутренностям, на
жертвенном  камне  располосовали подобно большой рыбе взрослого
сильного человека. Скорее всего,  пленного.  А  вон  на  кольях
насажены   сердце   и  печень  --  так  жертвуют  Перуну,  богу
дружинников. Хотя в  это  время  во  всех  племенах  благодарят
Велеса за добычу, урожай, лесные ягоды!
     Их  провожали  десятки  враждебных глаз. Ингвар чувствовал
как на загривке начинают  шевелиться  волосы.  Здесь  все  было
пропитано враждой. Женщины все до единой с закутанными платками
головами,  скрывая  волосы.  Похоже, это от дулебов пошло слово
"опростоволоситься",  открыть  свои  волосы.  Даже  мужчины  по
большей  части  в  шапках,  а  то  и повязанные платками, будто
прячут волосы от солнца!

     Вождь  дулебов,   приземистый   мужик   с   бычьей   шеей,
длинноволосый и с бородой до пояса, восседал на широкой лавке с
высокой  спинкой.  Лицо в шрамах, к тому же разрисовано цветной
глиной и охрой. На голой груди, необъятной, как Рипейские горы,
пестрят нарисованные той же  охрой  и  красной  краской  когти,
зубы,  стрелы.  На  шее  ожерелье из кабаньих клыков. Руки, как
бревна, толстые жилы  вздуваются  подобно  сытым  змеям.  Глаза
сидят  глубоко  в  прорезях  черепа,  массивного, как гранитный
валуи, обкатанный морскими волнами. Нижняя челюсть как у дикого
жеребца, тяжелая и недобрая, а выступает вперед так, что  видны
зубы, острые, как у волка.
     Рядом  никто  сесть  не  осмеливался.  Даже воины-богатыри
теснились под другой стеной. Ему же не больше тридцати, подумал
Ингвар с отвращением. А  борода  как  у  дряхлого  старца.  Или
здесь,  чем  длиннее  борода,  чем  выше  почет? Тогда взяли бы
вождем козла...
     Он усмехнулся, представив себе на месте вождя козла с длин
ной бородой. Вождь люто сверкнул глазами. Похоже,  привык,  что
перед  его ужасающим обликом трепещут и самые смелые. И похоже,
подумал Ингвар вдогонку, что у дулебов в вожди избирают все еще
не за умение воевать и править, а  за  крепость  мышц  и  лютый
нрав.
     -- Кто вы, посмевшие войти в наши земли?
     Голос  его  прогремел,  как  раскаты  грома  над вершинами
деревьев. В напряженной тишине  слышно  было,  как  Ингвар  без
нужды почесался, бросил с небрежностью:
     -- Я   воевода  великого  князя  Олеги  Вещего.  Послан  с
передовым отрядом.
     Вождь свирепо зыркал из-под массивных  надбровных  дуг:  В
помещении  стояла  мертвая  тишина.  Наконец вождь проревел еще
более страшным голосом:
     -- По какому делу?
     -- Не тебе спрашивать, -- ответил Ингвар холодно.
     Он слышал, как ахнули  воины  дулебов,  а  его  дружинники
задержали  дыхание.  Воевода,  по  их мнению, дразнит зверя без
всякой нужды. А зверюка тут лютый, только покажи палец --  руку
отхватит. Одно дело сойтись в славном бою, другое -- когда тебя
насадят, как щуку, на копья.
     Вождь  сделал знак своим воинам. Мгновенно два десятка пик
опустились, уперлись в грудь Ингвара. Он  все  так  же  холодно
усмехнулся:
     -- Войско  Олега  Вещего будет здесь через три дня. Ну же,
раб! Наверно, умеешь превращаться в птичку? Но и тогда  великий
князь  изловит,  ибо  превращается  в  орла.  Или  знаешь, как,
подобно мыши зарыться в землю? И все твое племя зароется вместе
с тобой? И сумеешь увести всех женщин и детей?
     Опять он слышал по наступившей тиши, как  разом  его  люди
затаили дыхание. Если вождь сделает знак, то русы под их мечами
и  копьями  падут  все.  Дулебов  в десятки раз больше. А после
унижения  под  властью  обров  из  самого   покорного   племени
превратились   в  озверевших,  где  даже  дети  жаждут  убивать
чужаков.
     Вождь скрипнул зубами так, что мороз  пробежал  по  спинам
многих воинов:
     -- Что здесь ищет... Олег?
     -- Великий князь, -- напомнил Ингвар тем же ледяным тоном.
-- Он  собирается наказать одно непокорное племя. Ты, наверное,
понимаешь, что если Олег хочет наказать, он накажет. И, кик  ты
знаешь,  он может по дороге истребить и пару других племен. Как
кабан, который раздавит улитку, даже не заметив.
     Вождь впился взглядом в надменного воеводу-- Русы  храбры,
сильны  и свирепы, что больше всего чтимо в мужчинах, но и русы
не прут на рожон. С чего бы этот человек, с которым идет  всего
дюжина  воинов,  это проверили, так дерзил? А если в самом деле
за ними движется, все пожирая на пути, большое войско? Двадцать
лет тому русы  ступили  на  землю  дулебов,  потому  в  племени
дулобов   сейчас   не  увидишь  мужчин  старше  двадцати  пяти.
Остальные полегли в сече, а молодых девок русы увели и  продали
в  рабство иудеям-рахдонитам, а те отвезли их вовсе в заморские
страны. Ему тогда было восемь весен, его тоже едва не отдали на
продажу, да один рус сжалился над  плачущей  матерью,  отпустил
мальца. Все остальные в племени -- моложе.
     Ингвар   обвел  гордым  взором  деревянные  башни,  стены,
терема, конюшни, сараи. И вождь увидел через  глаза  руса,  как
все  это  вспыхнет под градом стрел с горящей паклей. Как падут
под  двуручными  мечами  русов  молодые  дулебы,  как  заплачут
женщины,  как  свяжут и уведут молодняк на продажу. На этот раз
племя могут вырубить в корень. Князь Олег, если верить  слухам,
жесток.
     И  с  великим  трудом,  наступая  себе тяжелой подошвой на
горло, вождь прохрипел:
     -- У нас нет споров с князем русов.
     Ингвар покосился на замерших  Павку,  Бояна,  Окуня.  Даже
побелели, бедолаги. Знали бы, что он сам весь белый, но глубоко
внутри,  где  никто  не  видит,  а  сердце трясется, как овечий
хвост. Но этот вождь оценивает только размер  кулаков  и  длину
мечей.   Такие  люди  вежливую  речь  понимают  лишь  как  знак
слабости. Заговори с  ним  как  с  равным,  сразу  отрубленными
головами русов украсят свои ограды!
     -- Великим  князем  Новой Руси, -- сказал Ингвар надменно.
Он стоял, а вождь сидел, но Ингвар использовал  и  это  в  свою
пользу,  смотрел  свысока с брезгливой жалостью, как на калеку.
-- Тем, самым которому ты платишь дань.
     Массивное  лицо   вождя   налилось   дурной   кровью.   Он
приподнялся,  рот  открылся  для  грозного  наказа... копья уже
начали впиваться сильнее, кололи в  грудь  и  бока,  как  вдруг
вождь  шумно выдохнул воздух, сел. Багровое лицо очень медленно
начало бледнеть. Он все еще оставался устрашающе  раздутым,  но
красные огоньки в глазах погасли.
     Ингвар    зевнул,   небрежным   мановением   руки   послал
дружинников вперед. Он  чувствовал  их  напряжение,  но  в  его
дружине  трусов  не осталось, воеводе верят, и сейчас с гомоном
пошли из терема вождя. Тот зыркнул вслед люто, поспешно гаркнул
что-то двоим воинам, и те, оставив оружие, бросились следом.
     Ингвар вопросительно поднял брови. Вождь объяснил нехотя:
     -- Покажут твоим людям, где расположиться на ночлег.
     -- Клопов нет? -- спросил Ингвар.
     -- Только комары, -- буркнул вождь.
     -- А муравьи?
     -- Муравьи? -- переспросил вождь озадаченно.  --  Муравьев
вроде бы нет.
     -- Странно,  -- промолвил Ингвар задумчиво. -- Я слышал от
князя Олега, что муравьи даже  Ящера  пробуют  утащить  в  свою
нору.
     Он  посмотрел  на  вождя  пустым взором, как на колоду для
рубки мяса, повернулся  с  небрежностью,  на  хмурых  бородачей
обращая внимания не больше, чем на доски в заборе, вышел.
     Единственный  способ  уцелеть,  напомнил себе еще раз, это
идти напролом. Говорить  и  делать  вид,  что  огромное  войско
вот-вот  пойдет через земли дулебов. И от их поведения зависит:
остаться им жить или же исчезнуть. Второй раз Олег  не  оставит
за спиной мятежное племя!
     Поверят,  сказал  себе  без  особой  уверенности.  Ну  кто
подумает, что он рискует жизнью и  головами  людей,  только  бы
догнать одну-единственную женщину?

     Глава 8

     Изба, которую им выделили на ночь, Павке показалась просто
лучшей  во  всей веси. Новенькая, с большими окнами, под правой
стеной бежит веселый ручей, чистый и  светлый.  Рядом  с  избой
сарай, настолько просторный, что можно было разместить и коней.
Русы  с  облегчением  вздохнули.  Павка и Боян тут же вызвались
ночевать с конями. Боян чувствовал вину, упустил  полонянку,  а
Павка просто жалел друга, да и коней любил.
     -- Расстарался,  бирюк лесной, -- сказал он, кивая в спину
вождю. -- Петушится, а. у самого поджилки трясутся!  Еще  бы  и
девок в такую хатку прислал...
     -- Он  поступил  как  вождь,  --  не согласился Ингвар. --
Бирюк бы сразу  в  драку,  а  этот  проглотил  обиду.  Чуть  не
удавился, но проглотил. Значит, не зря его выбрали.
     -- Выходит, и девок пришлет? -- обрадовался Павка.
     -- Вряд ли.
     -- Жаль...  А  то  бы!  Нас  сколько,  тринадцать?  Нам бы
четырнадцать девственниц на эту ночку.
     -- Зачем? -- не понял Ингвар.
     -- Пустили б им кровь по ляжкам.
     -- Нет, зачем четырнадцать?
     Павка облизнулся:
     -- Ну, каждому по девке,  окромя  тебя  и  Бояна.  Тебе  о
судьбах  Новой  Руси  думать  надо  всю ночь, не отвлекаться, у
Бояна тринадцать коней для потехи,  развлекайся  вволю,  а  мне
надобно не меньше трех.
     -- Ну ты и зверюга, -- поразился Ингвар.
     -- Да  нет,  две бы -комаров с моей задницы сгоняли. Там у
меня   кожа   нежная,   ровно   у   младенца.   Не   зря   Боян
присматривается,   а   глаза   у   него   становятся   какие-то
задумчивые... Вон как у тебя сейчас.
     Ингвар отмахнулся, ушел. Павка с его беззаботной болтовней
не рассеял недоброго предчувствия. Он,  Ингвар,  не  родился  в
лесу, но воевал в нем всю жизнь и, когда за плечами не огромное
войско,  а  малая  дружина,  то  куда  важнее видеть безопасной
дорогу к отступлению, чем к возможной победе.
     А эта  новенькая  изба  стоит  последней,  самой  крайней.
Дальше  в  полусотне  шагов  высится  крепостная  стена с двумя
мощными башнями. На ней не меньше троих стражей, а  когда  русы
только  подъезжали к терему, Ингвар рассмотрел на башне десятка
два вооруженного народу. Башня выше  избы,  оттуда  легко  бить
стрелами по окнам. И нечего радоваться, что окна широкие.
     -- Отдыхать по очереди, -- сказал он негромко Окуню.
     Глаза Окуню расширились:
     -- Ждешь беды?
     Ингвар кивнул:
     -- Оглянись.
     Если  прямо  за  избой  была  крепостная  стена  с  двумя.
сторожевыми башнями, то сзади, по обе стороны той  дороги,  где
их  провели,  стояли  мрачные  амбары,  конюшни, склады. Дорога
узка, но отступать можно только по ней. Однако, если  на  крыши
вывести  стрелков... или даже простых мужиков и баб с камнями и
кипятком, то перебьют половину дружины раньше, чем те достигнут
ворот.
     А там полягут остальные.
     -- Пуганая ворона куста боится, -- заметил Окунь,  --  но,
по  чести говоря, мне тоже не по себе. Похоже на ловушку. Ты им
предложи, что останемся  вон  в  том  сарае.  Нам  ведь  только
переночевать,  а  утром  уедем.  Стоит  ли нести грязь и пыль в
такую чистенькую избу? Для них это прямо княжеский терем!
     Павка возмутился:
     -- Ингвар! Пошто обижать людей? Нам там снеди  наготовили.
Авось, все-таки баб молодых подлежат. Мы ж витязи хоть куда! От
нас  порода  только  улучшится.  А  чтобы ее не подпортить, я и
ваших девок возьму на себя.
     Измученные нелепой скачкой через лес дружинники зароптали.
Ингвар  поймал  и  насмешливые  взгляды.  Похоже,  начнут   еще
смотреть  как--  на  труса,  ставшего  воеводой  лишь благодаря
беспредельной преданности великому князю!
     Он вспыхнул:
     -- Добро.  Но  когда  вас  будут  привязывать  за  ноги  к
вершинкам,  не жалуйтесь! Кто стремится лечь в постель помягче,
просыпается на жестком.
     Не оглядываясь, прошел во вторую комнатку. Ее оставили для
воеводы. Окунь пошел следом, спросил в спину:
     -- Как ты ее найдешь?
     Ингвар нахмурился, но  Окунь  спрашивал  без  иронии,  без
намека  на безнадежность искать иголку в стоге сена, к которому
де дадут и приблизиться. В голосе  молодого,  но  не  по  годам
рассудительного  дружинника  было лишь страстное и почтительное
желание учиться у более знающего, опытного, умелого.
     Ингвар ощутил себя как на краю пропасти. Окунь  смотрит  с
обожанием,  уверен,  что  воевода уже знает, как поступить, ему
всегда все удается, все у него получается. А когда женится,  то
черти ему будут детей качать, чтобы по ночам не плакали.
     -- К   успеху   ведет   много  дорог,  --  ответил  Ингвар
многозначительно. -- Бывают среди них и ложные. Но  проигрывает
тот,  кто  выбирает  только  одну.  Олег говаривал, что если не
помогла львиная шкура...
     Он повернулся к углу, где стояло его ложе. Там  копошилась
как  ящерица,  что  торопливо  роет  нору,  сенная  девка.  Она
торопливо стряхивала пыль с ложа,  заменяла  простыни,  стелила
новое одеяло, взбивала подушки.
     -- Эй, иди-ка сюда.
     Девка  обмерла,  ворох  одеял вывалился из ослабевших рук.
Медленно  обернулась  к  русам,  розовощекое   лицо,   покрытое
веснушками, медленно бледнело.
     Ингвар поморщился:
     -- Не  бойся. Я по другому делу. Здесь у вас находится моя
сбежавшая пленница. Если я не  смогу  получить  ее  добром,  то
возьму силой. А это большие неприятности для дулебов.
     Окунь,  слушавший  с  таким  почтением,  что раскрыл рот и
глупо вытаращил глаза, теперь закрыл рот, пожевал губами:
     -- Ингвар, она даже не понимает, о чем ты.
     Девку трясло, растопыренными  глазами  уставилась  в  лицо
грозного  руса,  поглядывала  на  его  руки,  такие хищные, что
сейчас схватят, сорвут одежду, будут мять больно и свирепо.
     Ингвар поморщился:
     -- Я должен был это сказать. А теперь смотри.
     Он вложил ей в безжизненную ладонь золотую монету.  Девка,
наконец,  оторвала взор от грозного лица. уставилась на монету.
Таких отродясь не видывала. С кругляшки золота на  нее  смотрел
горбоносый мужик, голова венце из листьев, а вокруг головы, как
слепни, вьются по кругу закорючки.
     -- Если  узнаешь что-то о ней, -- сказал Ингвар раздельно,
-- то я добавлю еще две. Но если не узнаешь...  то  эта  монета
все равно твоя. Поняла?
     Девка  смотрела  расширенными  глазами.  Зрачки  от страха
стали белыми. Окунь оглядел ее, пощупал грудь, пышную, крупную,
предложил сочувствующе:
     -- Надо ее понять, тогда  придет  в  себя.  Ее  за  тем  и
прислали,  чтобы  ты  потешил  плоть. А теперь не понимает, что
тебе еще восхотелось.
     Ингвар оглядел девку, пышную, краснощекую, молодую. На миг
ощутил желание, еще вчера бы без колебаний швырнул ее на  ложе,
с  наслаждением  бы  насытил  свою звериную половину, но сейчас
что-то погасило эту искру. Без  натуги,  ясным  голосом  и  без
сожаления бросил:
     -- Сам  тешь.  Настоящий  воевода избегает сластолюбия как
зверь ловчих ям.
     -- Ну, -- сказал Окунь, -- слава богам, я еще не воевода!
     Он повернул девку, задрал подол, наклонил, а Ингвар сел на
лавку, с облегчением стянул сапоги. Ступни были красные, как  у
гуся  лапы,  распухли.  Сапог  на  стыке  с голенищем протерся,
протекает. Скорее бы в Киев, там у него три пары в запасе.
     Со стороны ложа послышался долгий вздох облегчения.  Окунь
слез,  поддергивая  портки, сапоги так и не снимал, а девка все
еще не двигалась, пока Окунь дружески не похлопал по заднице:
     -- Все, больше не нужна. А нашему воеводе нужна та  девка,
о которой он говорил. Поняла?
     Девка  соскочила  резво,  опустила  подол. В глазах уже не
было страха, даже сочувствующе  улыбнулась  грустному  Ингвару.
Окуню  показала  язык. Тот ободряюще погладил по толстой ляжке.
Схватив какое-то тряпье, исчезла.
     -- Думаешь, получится? --  поинтересовался  Окунь.  --  Я,
что,  свое  получил... Впервые в жизни удалось опередить Павку!
Хоть и на дармовщину. Девку-то присылали тебе.
     -- Не получится, -- ответил Ингвар  отстраненным  голосом,
мысли  его были далеко, -- попытаем другую тропку. Не найдем --
протопчем. К победе много путей.
     -- Еще больше -- к поражению, -- напомнил Окунь.

     Ужинали скудно. Дулебы, рискуя  вызвать  недовольство,  на
столы  поставили  кислые  щи  да  пареную репу. Русы, на что уж
проголодались, роптали. Щи хлебал только неразборчивый Боян, да
и тот заметил, что щи -- это помои от борща русов.
     Ингвар  готовился  ко  сну,  когда  в   дверь   постучали.
Насторожившись,  он  кивнул Окуню, будь наготове, открыл дверь,
держа за спиной длинный нож.
     Из темноты послышался торопливый шепот:
     -- Это я, Ганка, сенная девка.
     -- Входи, -- пригласил Ингвар.
     Девка  неслышно  скользнула  в  комнату,  обмерла,  увидев
воеводу русов с обнаженным ножом. А Окунь широко улыбнулся:
     -- А у меня как раз снова зачесалось в том же месте.
     -- Я... я... узнала... -- пролепетала Ганка.
     -- Говори, -- потребовал Ингвар.
     Окунь убрал меч, широко улыбнулся:
     -- Меня не бойся, красавица. Аль я был груб?
     Девка  несмело  улыбнулась,  вряд  ли  кто  называл раньше
красавицей, но Окунь умел быть сладким--  на  язык,  а  Ингвару
сказала поспешно:
     -- Беглянка за два дома влево. Я вызнала, что она упросила
дулебов  дать  ей  ночлег. Утром отправят обратно. Сопровождать
будут трое дулебских витязей.
     Ингвар протянул ей на ладони две золотые монеты:
     -- Сделай из них серьги. Думаю,  таких  нет  даже  у  жены
вашего князя!

     Утром  вождь  дулебов  был еще мрачнее, чем вчера вечером.
Зыркая исподлобья, пробасил неприятным голосом:
     -- Великий князь в самом деле собирается к нам на полюдье?
     -- Как и ко всем, -- ответил Ингвар настороженно.
     -- Но он не дерет шкуры с полян, уличей, рашкинцев...
     -- Они  уже  в  Новой  Руси,  --   объяснил   Ингвар.   Он
посматривал  украдкой  по  сторонам.  Дулебы  могли уже за ночь
получить помощь из других весей. Всего-то надо  две-три  дюжины
для  короткого  боя.  --  А  дулебы  -- нет. Потому вы обложены
данью. Как чужаки. Войдете в состав Новой Руси...
     Вождь отшатнулся:
     -- Ни за что!
     -- Тогда останетесь покоренным врагом, -- закончил  Ингвар
жестко.  --  За  вами  будет  глаз  да  глаз.  Думаете, сумеете
подняться? Да ежели  утаите  хоть  один  беличий  хвост...  все
войско  русов  будет  здесь  через  три  дня.  Не  ради хвоста.
Непослушание Олег карает сразу и люто. И вам лучше бы  войти  в
Новую Русь.
     -- Нет,  -- отрезал вождь. -- У нас есть свой князь. Мы не
водим посадника Олега.
     Ингвар пожал плечами:
     -- Дело ваше. Меня интересует, нашли мою беглянку?
     -- Нет, -- заявил вождь. Он не  смотрел  воеводе  русов  в
глаза,  но  голос был твердым. -- Я спросил стражей на воротах.
Никто  из  чужих  не  входил.  У  нас  мышь   не   проскользнет
незамеченной!
     Ингвар пристально посмотрел ему в глаза:
     -- И никто не выходил?
     -- Нет, -- еще резче ответил вождь.
     -- Даже охотники? -- поинтересовался Ингвар.
     Вождь ощутил, что допустил промах:
     -- Ну,  охотники,  бортники, рыбаки -- не счет. А из чужих
никто не входил, никто не выходил.
     -- Ладно, -- сказал Ингвар медленно и многозначительно, --
спасибо за прием, за ласку. Ты -- вождь. Знаешь, что  от  твоих
решений  зависят  жизни  людей. Правильно решишь -- будут жить,
ошибешься... или соврешь -- их  смерть  будет  на  твоей  душе.
Верно?
     -- Верно, -- подтвердил вождь настороженно.
     -- Вот  и хорошо, -- сказал Ингвар почти ласково. -- Такое
бремя у вождей, сам знаешь.
     Вождь,   нахмурившись,   смотрел   в   удаляющуюся   спину
громадного  воеводы  русов.  И  по  мере  того,  как  заморские
захватчики  седлали  коней,  чувство  страха  и   неуверенности
становилось  сильнее.  Где-то  он,  допустил  ошибку.  Этот рус
намекнул достаточно прозрачно. Только что не указал пальцем. Но
где он ошибся?
     И только, когда русы выезжали за ворота, он  заметил,  что
их всего десять человек.

     Ольха  покинула  терем  приютившего  ее  боярина  с первым
проблеском света. Ее тайком  вывели  за  ворота,  только  тогда
дулебы  подвели  ей  и  троим  воинам  коней. Крепкие, мрачные,
суровые,  они   выглядели   бывалыми   ратниками,   и   она   с
благодарностью  подумала,  что если раньше древляне и дрались с
дулебами, то ненависть к русам объединила оба племени.
     -- В добрый путь, -- сказал боярин. -- Не  хватятся!  Русы
-- тупые, как их сапоги.
     -- Пусть   боги   отблагодарят   вас,  --  ответила  Ольха
искренне.
     Конь под  ней  был  неказистый,  но  с  упругими  мышцами,
длинноногий,  с  живыми  огненными  глазами. Он уже нетерпеливо
долбил землю, мол, он создан для  скачки,  а  тут  снова  стой,
слушай... Дулебы уже взобрались в седла, угрюмо посматривали по
сторонам.
     Ольха   чуть   тронула  коня  каблуками.  Тот  оскорбленно
дернулся,  могла  бы  и  поводьями,  рванулся  с   места,   как
выпущенная   из   лука  стрела.  Ольха  охнула,  ее  отшвырнуло
встречным ветром, едва удержалась в седле, долго тщетно  ловила
поводья. Над головой и по обе стороны тропинки мелькали деревья
и  кусты,  сливались  в  сплошную зеленую стену. Копыта стучали
глухо, земля после ночного дождика  оставалась  рыхлой,  гасила
звуки.
     Дулебы  нагнали  ее  уже  на  второй  версте.  Двое  пошли
впереди, третий упорно держался за спиной  гостьи,  защищал  от
неожиданностей  сзади. Ольха чувствовала себя защищенно. Мужики
крепкие, рослые, отважные, хотя и не такие гиганты как  Ингвар,
воевода киевский.
     Неожиданное  тепло  разлилось по ее телу, когда вспомнила,
как он смотрел на нее. Если бы судьба не свела их врагами!
     Она счастливо неслась сквозь лес по широкой  дороге  между
толстых  дубов. Впереди в стене деревьев появилась щель, быстро
расширялась. Там был простор, свет,  ибо  ночь  уже  отступила,
лишь  в лесу еще гнездилась под широкими ветвями, опустившимися
до самой земли, кусты окутывала как темное облако, а  там  утро
блистало победно, торжествующе, в щель виднелся краешек облака,
пугающе  алый  в еще сером утреннем мире, дрожащем от сырости и
холода.
     Внезапно сзади щелкнуло, она услышала хрип. Затем  донесся
странный  глухой  стук,  будто  что-то  тяжелое упало на землю.
Оглянулась, кровь застыла в жилах. Пальцы онемели, разогретый в
ладони повод выскользнул, больно хлестнул по лицу.
     Воин, что  скакал  задним,  свалился  с  седла.  Нога  его
запуталась  в стремени. Конь, испугавшись, начал убыстрять бег.
Дулеба волочило лицом вниз, раскинутые руки бессильно загребали
землю. В спине торчало древко короткого копья.
     В страхе она посмотрела вперед, но и там лишь один остался
в седле. Он приник головой  к  гриве,  та  окрасилась  красным.
Ветром срывало капли крови и рассеивало позади в воздухе. Ольха
с  ужасом  ощутила  на  губах  соленое. Лошадь второго мчалась,
высоко  запрокидывая  голову,  чтобы  не  запутаться  ногами  и
поводе, что сгребал по земле грязь. Седло было пустым.
     Еще  не  поняв,  что  случилось, она чудом поймала повод и
ударила коня в бока. Тот зарычал, как зверь, и рванулся вперед.
Она пронеслась мимо раненого,  голова  дулеба  была  рассечена,
вырвалась на простор дороги, за которой блистал рассвет...
     -- Стой!
     Ее  будто  ударили  по  лицу  хлыстом.  Она  сразу  узнала
ненавистный говор руса, хотя еще не поняла, кому принадлежит. У
всех русов голоса сильные и вызывающе властные.  Конь  рванулся
еще  быстрее,  завизжал  от  ярости,  а  затем будто налетел на
скалу. Ольху  мотнуло  в  седле,  снова  чудом  удержалась,  но
выронила  поводья.  Конь  бросил  задом, затем взвился на дыбы,
яростно забил в воздухе копытами. Ольха ощутила, что отделилась
от седла.
     Сильные  руки  подхватили  у  самой  земли.  Она   увидела
смеющееся  лицо  руса,  который  всегда  был  близь Ингвара. Он
поставил ее на ноги, раскрасневшийся, запыхавшийся:
     -- Ну вы и  неслись!  Я  уж,  грешным  делом  боялся,  что
проскочите!
     Ольха  оглянулась,  упавшее сердце замерло вовсе. Еще двое
вышли из зарослей, деловито добили раненых, шарили в их  сумках
и  одежде,  снимали  ножи,  браслеты.  Они  устроили  засаду на
повороте, поняла Ольха, когда любой  конник  замедляет  скачку.
Двое  ударили  почти  в упор дротиками, а один даже затаился на
ветке, под которой она с дулебами пронеслась так опрометчиво. И
где дулеб буквально сам ударился лбом о подставленный топор.
     -- С тобой всего  трое?  --  допытывался  рус.  --  А  нам
сказали,  что поедут пятеро. Мы б тогда вовсе одного послали. Я
бы сам пошел, пусть остальные отсыпаются.
     Это было явное хвастовство. Как не сильны  русы,  подумала
она  с  бессильной яростью, только внезапность помогла победить
так легко.  Но  молодой  дружинник  ликовал,  раздвигал  плечи,
выпячивал грудь, и Ольха опустила голову, сказала безнадежно:
     -- Да, я вижу... от Ингвара не уйдешь.
     -- Вот-вот! -- подтвердил он довольно.
     -- Ладно уж... А что теперь?
     -- Теперь  дождемся Ингвара, -- объяснил он словоохотливо.
Огляделся. -- Да прямо здесь! Ну, только в сторонку от  трупов.
А то мухи, мыши набегут.
     С  поляны, которую он выбрал для отдыха, хорошо была видна
дорога. Когда поедет Ингвар с оставшимися дружинниками,  только
слепой  не  заметит.  Двое других, Боян и Окунь, привели коней,
расседлали и пустили пастись. Ольха с горечью подумала о павших
дулебах. Их трупы даже не оттащили с дороги.
     Все трое развели  костер.  Солнце  только-только  окрасило
далекий  виднокрай, воздух оставался холодным, как лезвие меча.
По рукам пошел бурдюк с медовухой, прямо на траву выкладывались
ломти хлеба и сыра. В сумке  у  дулебов  нашелся  огромный  кус
мяса,  две  жареных  утки,  крупный  гусь,  и дружинники совсем
повеселели. Даже пожелали, чтобы боги  взяли  дулебов  на  поля
Вечной Охоты.

     Глава 9

     Ольха  украдкой  всматривалась  в лица пленивших ее людей.
Все равно в них нет  злости,  а  на  нее  посматривают  даже  с
сочувствием. Как на красивого теленка, подумала она со злостью,
которого пришла пора резать на мясо.
     Тот  самый рус, молодой и самый веселый, она часто слышала
его смех и шуточки, принес ей бурдюк с хмельным медом.
     -- Хочешь хлебнуть?
     -- Нет, -- ответила она едва слышно.
     -- Меня зовут Павка, -- сказал он жизнерадостно, ничуть не
смутившись. -- Если по-вашему, по-славянски, то Мизгирь. Можешь
звать меня и так,  мне  все  равно.  Уже  все  русы  говорят  и
по-вашему,   а   дети   наши  и  вовсе  полянский  язык  родным
сочтут...Это отец мой вашу речь не выучит,  годы  не  те.  Хоть
сюда еще раньше меня пришел. Еще с Аскольдом.
     -- А как зовут твоего отца? -- поинтересовалась она тем же
замирающим голосом;
     -- Корчага,  --  ответил  он  довольный,  что  пленница не
отказывается от общения.
     -- Хорошее   имя,   --   признала   она   равнодушно.   --
Древлянское.  У  нас  тоже  каждый  десятый либо Корчагин, либо
Корчвой, а то и вовсе Корчевский или  Корчевич.  Все  пошли  от
Корча или Корчаги, что забрел в наш лес лет сто тому.
     Павка обрадовался:
     -- Вот здорово! А наш прадед тоже пришел на остров лет сто
назад.  Может  быть,  родные братья? Княгиня, только свистни, я
всегда сородичам в помощь!
     Его позвали к костру. Он подмигнул  Ольхе,  убежал.  Ольха
сидела,  прислонившись  к  дереву,  жалкая, понурившаяся. Павка
быстро отхлебнул пару раз, на  Ольху  и  оттуда  посматривал  с
сочувствием.    Наконец   снова   оказался   возле,   предложил
жизнерадостно:
     -- Золотоволоска, не плачь... Хошь, я покажу  тебе  своего
страшилку?
     Ольха на этот раз огрызнулась:
     -- Пошел прочь, дурак.
     Снова  застыла  в  своем  безнадежном горе. Павка сходил к
своим, принес ей утиную лапку, зажаренную в ароматных  листьях,
разогретую над костром. Ольха отказалась. Павка сказал просяще:
     -- Ты  такая  печальная...  Давай,  я все-таки покажу тебе
своего страшилку?
     -- Сгинь, -- отрезала она.
     Павка в самом деле сгинул к  бурдюку,  чьи  бока  усилиями
Бояна  и  Окуня заметно опали, как у отелившейся коровы. Друзья
что-то  сипло  пели  на  своем  языке.  Ольха  слышала  только.
протяжный сильный рев, от которого мурашки бежали по коже. Русы
песню ревели тоскливую, словно жизнь у них была совсем собачья.
     Солнце  окрасило  верхушки  деревьев,  когда Павка подошел
снова. Вид был веселый:
     -- Сейчас подъедет Ингвар с остальными сонными курами.  Да
ты  не  убивайся уж так... Эх, ты как хошь, а я все-таки покажу
тебе своего страшилку!
     Ольха взорвалась от ярости и унижения:
     -- Если  ты...  если  осмелишься...  если  только  начнешь
спускать портки, то я... я тебя разорву!
     Челюсть  Павки  отвисла.  Выпученными  глазами  смотрел на
древлянскую княгиню, потом вдруг его румяное лицо залила густая
краска. Он пролепетал смущенно:
     -- Боги... Что ты подумала?
     Ольха сама растерялась, очень уж у руса вид был необычный.
Павка   торопливо   шарил   в   карманах   портков,   суетился,
приговаривал  что-то  негодующе, наконец, выудил нечто зеленое,
как молодая лягушка, бросил ей, будто боялся даже  прикоснуться
к ее руке.
     В  ее ладонях оказалась вырезанная из камня фигурка. Ольха
не могла удержаться от улыбки. Зеленый камень, невиданный в  ее
краях, позволил передать мельчайшие морщинки, а резал страшилку
волхв-умелец  долго  и любовно. Человек это был или мелкий бог,
но был он настолько ужасен, с такой широкой пастью,  где  можно
пересчитать  все зубы, достаточно острые. Ольха щупала пальцем,
что она ощутила отвращение, восторг и жалость одновременно.
     -- Кто это? -- спросила она  с  неловкостью,  не  поднимая
глаз.
     Павка  тоже  не  смотрел  ей  в лицо, все еще смущенный, а
голос был нарочито небрежным:
     -- Мы его кличем Страшилкой. Откуда-то  из  дальних  стран
завезли  в  Царьград.  Ну,  а  ромеев  пограбили всласть, когда
ходили мы походами в далекие края, у берега Эвксинского бросали
якоря... Может, это ихний бог, а может, кто соседа изобразил.
     -- Соседа? -- Ну, таким он его видит.
     Ольха повертела так и  эдак,  любовалась  редкой  работой.
Резал  из  камня  великий  умелец, на лике маленького страшилки
видны как морщинки, так и остроконечные  волчьи  уши,  короткие
рожки, а из ощеренной пасти торчат четыре клыка. Остальные зубы
человечьи,  их  можно  пересчитать.  Даже  на  крохотных лапках
различимы коготки, а  мелкие  насечки  так  искусно  изображают
густую  шерсть,  что  Ольха  почти чувствовала ее под пальцами.
Никогда ничего подобного не видела. Понятно, подумала  внезапно
со  щемящем  чувством потери, из дерева, пусть самого крепкого,
такое чудо и не сотворить, не вырезать!
     Павку позвали, он сунул страшилку в  карман,  подмигнул  и
вернулся  к  друзьям.  Ольха  нетерпеливо  дожидалась, когда он
наклонится над углями. Наконец, все трое с веселыми  возгласами
принялись  разрывать последнего дулебского гуся, а она неслышно
отступила за  дерево,  попятилась,  скользнула  за  кусты.  Она
видела вершинки старых деревьев и, собрав все силы, бросилась к
ним.
     Тут  же  со стороны дороги донесся победный стук множества
копыт, ржанье. Кто-то пел звонким молодым голосом.  Прежде  чем
проскользнуть  между  огромными  стволами,  она  успела увидеть
скачущих коней.  Впереди  мчался  на  вороном  жеребце  Ингвар,
собранный,  как  зверь  перед  прыжком.  Ольха  видела как он в
нетерпении наклонился вперед, будто  готовился  схватить  ее  в
свои хищные лапы.
     -- Умойся, -- прошипела она злобно.
     Стена  деревьев  осталась  за  спиной, дальше распахнулось
небольшое  пространство,  а  потом  --  чутье  не  подвело!  --
навстречу мчались завалы, валежины, выворотки. Она неслась, как
молодой  олень, перепрыгивала ямы и пни, издали чуяла трухлявые
валежины,  на  которые  становиться  опасно,  подныривала   под
зависшие  на  ветках  гигантские  стволы,  где  не протиснуться
всаднику, и бежала, бежала, бежала...

     Ингвар увидел, как впереди на дорогу выбежал  Павка.  Двое
дулебов лежали у обочины, третьего бросили прямо поперек тропы.
Конь  прошел  по краю, Ингвар пригнулся, над головой пронеслась
толстая ветка, с ободранной корой. Явно Павка отсюда рубил  или
метал, он любит такие места.
     -- Ингвар! -- крикнул Павка весело. -- Их было всего трое!
     -- Ну и что?
     -- Даже погреться не успели!
     -- Где пленница?
     Павка посерьезнел:
     -- Княгиня?  Горюет. Только возрадовалась свободе... и тут
ты -- хыщник.
     -- Веди, -- велел Ингвар.
     Не покидая седла, он повернул  коня,  выехал  на  полянку.
Боян и Окунь помахали ему от костра гусиными лапами, но Ингвар,
не  замечая  их,  шарил  взглядом по поляне. Только одно дерево
посреди поляны, раскидистый дуб, ветви чуть  ли  не  до  земли.
Дупло с кулак размером.
     Он  обернулся к Павке, у того вдруг стало серое лицо. И по
мере того, как Ингвар, раздуваясь от гнева, смотрел  на  Павку,
тот  из  серого  стал  желтым,  как  мертвец,  а  потом и вовсе
побелел. В два прыжка оказался у дуба, дважды обежал,  зачем-то
заглянул в дупло и даже под вылезшие из земли корни.
     Ингвар  развернулся  в  седле  с  такой  скоростью,  будто
поскользнулся на льду:
     -- Искать! Эти вороны. Ящер их забери, ее потеряли!
     Дружинники, ничего не спрашивая, в  диком  галопе  пустили
коней в разные стороны. Павка тоже со всех ног понесся к своему
коню.  Боян  и  Окунь,  выронив  остатки  гуся, бросились через
поляну.
     Ингвар ощутил как мир померк, по всему телу стегнула боль.
В страхе привстал на стременах, огляделся,  стараясь  стряхнуть
пелену с глаз. Справа ручей, за ним широкий заливной луг, слева
редколесье,  назад  дороги  нет, там дулебский град, догонят, а
вот там вершинки стоят чересчур густо. Если убегать, то лишь  в
места,  куда  на  конях  не  пробраться. И где рожденная в лесу
древлянка чувствует себя как белка на дереве, как рус в океане.
     -- Без нее не возвращаться! -- закричал он страшно. Пелена
перед глазами внезапно  налилась  алым,  закрыла  лес,  небо  и
землю.   Он  прокричал,  срывая  голос.  --  Сам  вас  разметаю
лошадьми!
     Его трясло, от бешенства едва не пошла пена.  Он  ночь  не
спал, не мог дождаться рассвета. Коня гнал так, что тот едва не
заплакал, а сам предвкушал как увидет ее, как гордо соскочит на
землю...   нет,   еще  с  седла  окинет  ее  горделивым  взором
победителя, усмехнется небрежненько. Как даже  подумать  могла,
что минует его длинной руки?
     Стена  деревьев  надвинулась  стремительно. Под стук копыт
едва успел пригнуться, острым суком задело  по  бритой  голове.
Ощутил  боль, затем увидел красные капли, ветром их расплескало
по щеке и унесло прочь. Конь с храпом проломился сквозь  кусты,
перепрыгнул  валежины,  на  полном  скаку  с  трудом,  едва  не
заварившись набок, обогнул гигантский выворотень.
     Внезапно сердце Ингвара  подпрыгнуло,  словно  пыталось  в
одиночку  перескочить  завал. Поперек пути лежало, уперевшись в
землю обломками толстых ветвей, огромное дерево. Неповрежденные
ветки торчали вверх и в  стороны.  А  между  землей  и  деревом
пламенел клочок ткани!
     Ингвар  соскочил  на  ходу,  упал  на  колени, подполз под
ствол. Едва коснулся пальцами лоскутка, как ноздри дрогнули  от
едва  слышного  запаха. Все тот же терновник, дикий своевольный
запах. Запах, который шел от ее волос, ее одежды.
     Пальцы с непривычной бережностью  сняли  ткань.  Он  почти
увидел,  как  древлянка  с  разбега  упала  под опасно нависший
ствол. Стоит только обломиться хоть одной ветке,  остальные  не
выдержат...  Страх  ударил в грудь с такой силой, что он ощутил
резкую боль. Ветки уже подрагивают, гнутся,  а  тяжелый  ствол,
способный  раздавить  в  лепешку  пару  дюжих медведей, в любой
момент может рухнуть на землю! Уф, все-таки,  судя  по  следам,
проползла  под  створом  сквозь  завесу  веток,  извиваясь, как
ящерица.
     Еще раз кольнуло в сердце, когда заметил  на  остром  суку
капельку  свежей  крови.  Поцарапалась  дурочка,  а  вдруг даже
поранилась? У нее кожа  такая  нежная,  шелковистая  на  ощупь,
незащищенная. Ее может повредить листок, упавший с дерева!
     Он  посмотрел на свои мускулистые руки почти с ненавистью.
Кожа -- как  у  черепахи  панцырь,  сухожилия  --  просмоленные
канаты!  Выругался в бессилии. Все-таки лес не для женщин. Даже
рожденных в самой дремучей чаще.
     Павка  подъехал,  когда  Ингвар  свистел,  заложив  четыре
пальца  в  рот,  подзывал  коня. Дружинник держался ниже травы,
тише болотной воды. Стыд и срам были на лице, а глаз не подымал
вовсе. Когда заговорил, голос вибрировал, как осенний  лист  на
осеннем ветру:
     -- Там сплошные завалы. Еще с прошлой войны остались!
     -- Что  тебе мешает еще? -- свистящим от бешенства голосом
спросил Ингвар.
     -- Да нет, ничего! Просто обогнем, только и делов.
     -- След потеряем.
     -- Вряд ли она  свернет.  Отсюда,  ежели  по  прямой,  как
ворона летит, не больше сорока верст до земель древлян.
     -- Ворона  только  в  степи  летает по прямой, -- напомнил
Ингвар раздраженно.
     Лес  наполнялся  голосами,  храпом  испуганных  коней.  Их
заставляли  опускаться  на  колени, проползать под зависшими на
ветвях деревьями, переступать валежины, осторожненько  обходить
трухлявые  пни,  под которыми могли оказаться ямы. Наконец Боян
сказал со вздохом:
     -- Все. Дальше не пройти.
     -- Надо возвращаться, -- сказал Павка с надеждой.
     -- Другого пути нет, -- сказал еще кто-то.
     -- Есть -- отрезал Ингвар.
     -- Куда? -- спросил Павка отчаянно.
     Ингвар ответил так, как и боялся услышать от него Павка:
     -- Вперед! Пешими.
     Коней оставили под присмотром  двух  дружинников,  а  сами
пошли  продираться  сквозь  чащу.  Теперь  было  проще, человек
пройдет там, где не пройдет ни конь, ни олень, ни ловкая белка.
Человек пройдет везде... если ему припечет.
     Но что припекло их воеводе?

     Когда даже Ингвар потемнел, как грозовая туча,  начал  все
чаще  останавливаться,  посматривать назад, Павка вдруг завопил
обрадованно:
     -- След!.. Человечий!
     Боян бросил на друга косой взгляд. Павка запоздало  понял,
что  тот заметил тоже, но смолчал, надеясь, что воевода вот-вот
даст приказ повернуть обратно. Оттиск каблука был едва заметен,
древлянка и здесь старалась бежать, рискуя  вывихнуть  лодыжки,
либо  по  стволам упавших деревьев, либо прыгала по выступающим
из  земли  корням,  либо  неслась,  как  молодой  олененок,  по
толстому  ковру  прошлогодних  листьев.  С  коня  могли  бы  не
заметить, но, к счастью,  сами  брели  пешими,  склонялись  под
нависающими ветвями, едва-едва носами не вспахивали землю.
     Понимает,  подумал  Ингвар  злорадно  и  в  то  же время с
тревогой, понимает, что я могу не оставить погоню.  Не  зря  ее
выбрали княгиней взамен погибшего отца. Будь девкой как другие,
поставили  бы  во  главе  племени  умелого  воеводу или мудрого
волхва.
     Павка и Боян помалкивали, чуяли вину, держались тихие, как
мыши под полом, но Окунь, наконец, сказал встревоженно-
     -- Она бежит на север? Тогда придется  хоть  краешком,  но
пройти через земли дрягвы.
     -- И  что же? -- резко спросил Ингвар. Он знал, что скажет
дружинник.
     -- Ни один еще не возвращался живым из  их  земель.  Никто
даже  не  знает, каким богам кланяются. Говорят, пожирают своих
пленников живыми.
     -- Ты хочешь попасть к ним в полон?
     -- Нет, но...
     -- Так и  не  болтай  лишнего.  Мы  должны  ее  догнать  и
доставить в Киев.
     -- Но у нас ее два младших брата! Что может баба?
     -- Эта может много.
     Окунь  хмыкнул,  приотстал.  Ингвар косился на дружинника,
желая понять,  как  он  оценивает  странные  действия  воеводы.
Похоже, Окунь все-таки считает ее женщиной. Настоящей женщиной.
Такие  не  раз  правили  и  в  их племени, даже водили дружины.
Просто  Окунь  ищет  повод  вернуться  в   Киев.   Насточертело
таскаться  в  тяжелом доспехе по дремучим лесам, не видя синего
неба, не видя раздольного Днепра, так  похожего  на  их  родное
море.
     Когда  след  потерялся  снова,  Боян  воспрянул  духом, но
воевода был неумолим. Ясно, идут правильно. Если ускорить  шаг,
то  могут  догнать  уже  сегодня.  Как  ни шустра древлянка, во
мужчины, обученные бегать с утра до вечера в тяжелом доспехе  и
с оружием в руках, все же передвигаются быстрее.
     Иногда казалось, что выходят на свежепротоптанные дорожки,
но это  оказывались  звериные  тропы.  Лес  опускаются,  шел  в
низину, наконец услышали свежий запах воды. Чуть позже  деревья
разошлись в стороны, впереди блеснула небольшая речка.
     Навстречу  катился  туман.  Плотные,  как  снежная лавина,
клубы  наваливались  на  кусты,  зависали  на  них  лохмотьями,
пригибали  траву,  катились, как комья снега. Верхушки деревьев
торчали, как погребенные под снегом.
     Ингвар сошел вниз почти наугад,  деревьев  там  не  стало,
повеяло  еще  большей  сыростью.  Через  десяток  шагов  увидел
впереди воду. Туман  плыл  над  рекой,  не  соприкасаясь,  даже
приподнимался,  боясь  намокнуть  еще  больше. Его сплющивало о
берег, уплотняло, он  сгустками  перекатывался  через  камни  и
полузатонувшие  бревна,  дальше  вламывался  в лес, оставляя за
собой сырь, крупные и мелкие капли на листьях.  За  ним  следом
все блестело, даже цветы и выступившие из земли камешки.
     Деревья  опускались  к  самой  воде.  Дно  было  песчаное,
ровное, в прозрачной воде мелькали  серебристые  рыбки.  Ингвар
хотел  было  пустить  коней прямо по речке, вода редко где выше
колена, а можно и вовсе мчаться по  краю,  там  едва  покрывает
копыта,  но  русло  впереди  уже  грозно перегораживали упавшие
стволы сосен. То ли сами рухнули, то ли рука человека  помогла.
Чертовы  лесные люди! Сами же белого света не видят из-за своих
завалов. Окунь, посоветовавшись со  следопытами,  снова  догнал
Ингвара:
     -- В  двух  верстах начинается болотом А где болото, там и
дряговичи.
     -- А обойти?
     -- Придется, только и справа и слева верст по десять...
     Ингвар выругался. До ночи не обойти. А эта змея  с  серыми
глазами может знать тропки через болото.
     -- Спроси,  нет  ли  дорог  через  болото? Слишком велико,
чтобы быть одной лоханью гнилой воды.
     Окунь развел руками:
     -- Уже спрашивал. Дороги есть, но  их  знают  только  сами
дряговичи.  Болото  в  самом деле не сплошняком. С берега видны
островка с кустами, даже с березками. Но  Павка  и  Боян  могут
указать только начало дорог! Их видно.
     -- А потом?
     -- Дрягович  считает  шаги.  Двадцать  шагов,  к  примеру,
прямо, три влево, опять сорок прямо... Кто ошибался, того упыри
на дне жабам кормят.
     -- Жабы не раки, мертвых не едят.
     -- Воевода... Ты спятил, если думаешь лезть в болото!
     Ингвар процедил:
     -- Мне это говорили часто. Но я еще топчу зеленый ряст.
     В глазах дружинника он читал осуждение. Под отчаюгами  лед
трещит-трещит,  но  когда-то  и  ломится.  Впрочем,  Ингвар  не
сомневался, что Окунь и в болото пойдет без страха. Этот  изгой
свою  жизнь  не  ценил,  головой  часто  рисковал вовсе за так,
болото и болотники его не пугают. А в Киев рвется лишь  потому,
что там тепло, пьянка, драки, бабы...
     Впереди  был  просвет,  он  пустил  коня  в  галоп, рискуя
сломать ноги. Воздух в лесу был сырой, холодный. Эта сероглазая
змея убежала в чем была, сейчас мерзнет, сейчас ей холодно. Так
ей и надо, паскуде. Пусть мерзнет! Пусть замерзнет  так,  чтобы
кожа  пошла  гусиными  пупырышками. На ее нежной коже это будет
отвратительно. И пусть проголодается так, чтобы  желудок  начал
грызть ребра.
     Только  бы  не  схватила  хворь,  подумал он с мучительной
тоской. Боги, проследите за дурой, не дайте ей заболеть.  Пусть
мерзнет, голодает, пусть от страха пустит лужу, но только бы не
заболела.  У него нет с собой хороших лекарей. А костоправ, что
едет с дружиной, годится только  медведю  кости  ломать,  а  не
трогать ее нежное тело!
     Да,  сказал  он себе убеждающе, она нужна ему сравнительно
здоровой. Даже не для князя Олега.  А  чтобы  ее  тонкие  кости
хрустнули под его железными пальцами. Чтобы испуг метнулся в ее
глазах, когда его пальцы ухватят и сдавят ее горло.
     Он  стиснул  зубы,  едва  успел  пригнуться. Толстая ветка
вынырнула неожиданно, едва не вышибла из седла. Сзади  раздался
стук,  сдавленный  крик,  проклятия. Ингвар хмуро оскалил зубы.
Окунь чересчур размечтался  о  теплых  киевских  бабах.  Теперь
пусть догоняет коня пешим. Растрясет телеса малость... Впрочем,
придется  в  самом  деле  замедлить  скачку, а то потеряет весь
отряд.
     Он начал придерживать коня. Вскоре громкий топот и  ругань
возвестили  о том, что Окунь все-таки поймал своего коня. Когда
он догнал Ингвара, на лбу пламенел кровоподтек,  конь  виновато
опускал  голову.  Окунь, хмурый сильнее обычного, с отвращением
покосился на гнилое болото, но в голосе было облегчение:
     -- Надо вертаться. Дальше, как я понимаю, болото.
     -- У тебя нет другой песни? Или смени хотя бы припев.
     Ингвар повел носом. Упал с коня прямо коленями  на  землю,
приблизил  лицо  к  траве.  Ноздри уловили знакомый запах. Едва
слышный, собака бы не учуяла,  но  он  ощутил  словно  попал  в
теплую  воду.  Хотелось  упасть,  подгрести  эту  траву к лицу,
уткнуться лицом. Что усталость делает даже с таким  неутомимым,
каким он знал себя!
     Он  заставил  себя  подняться,  словно  разрывал невидимые
веревки, приковывающие  к  земле.  Окунь  смотрел  непонимающе.
Ингвар   поймал   встревоженные   взгляды  его  людей.  Думают,
захворал?
     -- Вперед, -- велел он хрипло.
     Среди зеленых деревьев все чаще стали  попадаться  сушины.
Причем, почерневшие, с покрытой слизью ноздреватой корой. А те,
что кору потеряли, стояли как черные камни, изъеденные ветрами.
Воздух  постепенно  приобретал  запах гнили. Перепревшие листья
под копытами сменились темным мохнатым ковром.

     Глава 10

     Павка, что ехал  впереди,  внезапно  присвистнул,  вскинул
ладонь.  Дружинники  придержали  коней.  Ингвар  пустил Ракшана
вперед. Деревья впереди расступались,  там  наметился  просвет,
оттуда  тянуло  тиной,  гниющими  болотными растениями, ряской,
лягушачьей икрой. Конь неуверенно прядал ушами,  но,  повинуясь
хозяину, ступал вперед.
     От  деревьев  вдаль  тянулось  умирающее  озеро.  Нет, уже
болото. Широкие мясистые листья кувшинок покрывали  поверхность
почти целиком. Версты на две вширь и на пять, если не больше, в
длину. Деревья на той стороне выглядели каргалистыми. Ингвар не
был  уверен,  что там уже берег, а не отдельные островки грязи,
за которыми снова тянется болото.
     Солнечные лучи заливали  болото,  как  любимое  детище.  В
середке каждого листа кувшинки сидела на редкость раскормленная
лягуха,  и  все  с  ожиданием  смотрели  на  Ингвара,  будто им
объявили о нем дня за три  и  пообещали  от  него  по  вкусному
толстому червяку.
     -- Болото,  --  объяснил Павка с таким видом, будто Ингвар
уверял,  что  перед  ними  горы.  --  Жаль,   утопла   девка...
Вертаемся?
     -- Размечтался,  --  огрызнулся  Ингвар.  -- Я тебя скорее
утоплю.
     Он спрыгнул, пошел, пригнувшись. След вел в  воду,  дальше
были  помяты  и притоплены листья, а ил все еще не осел. Ингвар
проследил взглядом, выругался, скрывая дрожь в голосе. По спине
бежали мурашки страха. Он боялся темной воды болота. В  детстве
прыгал с высоких скал в бушующее море, нырял в холодной воде на
дно  и  поднимал  гладкие  обкатанные  камешки,  но  там  море,
прозрачная вода, а  здесь  темное  загадочное  болото,  укрытое
мясистыми  листьями,  вода  теплая  и  неподвижная, колдовская,
нехорошая.
     Навстречу поплыл  туман,  редкий,  как  дулебский  кисель.
Сильнее  запахло  гнилой  водой,  дохлой рыбой, затхлой тиной и
ряской.
     -- Никуда  не  денешься.  --  подытожил  Окунь.  --   Надо
вертаться.
     Ингвар, уже и сам колеблясь, обводил взглядом край болота.
Внезапно  в  глаза  бросился  неясный  след  в воде. Он прыгнул
вперед, словно его выбросило катапультой.
     В самом деле, с болотистой земли  сквозь  мутную  воду  на
него  смотрел  отпечаток  ступни.  Его  уже  слегка размыло, но
сквозь толщу воды в палец глубиной его  было  видно  тому,  кто
очень захотел бы увидеть.
     Окунь подъехал, голос был скептическим:
     -- Это может быть след любого из дряговичей.
     -- Это  ее,  -- сказал Ингвар. Сердце заколотилось чаще, а
во рту стало сухо. Он чувствовал внезапное возбуждение,  словно
перед  битвой или когда на охоте догонял оленя. Ну, почти такое
же, а в оттенках Ингвар предпочитал  не  копаться.  --  Это  ее
след!
     -- Как  ты  отличаешь?  --  удивился Окунь. -- Ну и глаз у
тебя!
     Ингвар смолчал. Не объяснять же, что не столько  глаз  или
память  виной.  Просто  он,  как дурак достаточно долго таращил
глаза  на  ее  ноги,  на  ее   безукоризненные   ступни.   Если
потребуется,  он  с  закрытыми  глазами вылепит из глины точное
подобие. Или даже если не потребуется.
     -- В болото, -- велел он.
     -- Воевода...
     -- Где прошла она, там пройдем и мы.
     Окунь шумно почесал затылок:
     -- Она легкая как коза, а как с нашими задницами?
     Взгляд Ингвара зацепился  за  примятый  стебель.  Кувшинка
чуть  притоплена,  будто  на  ней  посидела  лягушка непомерных
размеров. В белых лепестках виднелись капельки мутной воды.
     Лягушка,  сказал  он   себе.   Царевна-лягушка.   Втоптала
кувшинку  в дно, та едва выплыла к поверхности, а сама скакнула
на берег, а там, как змея, проползла по траве, юркнула в кусты,
а дальше уже зайчиком-зайчиком от злых волков-русов.
     Оглядевшись, велел негромко:
     -- Коней оставить. Павка, Боян -- со мной.
     И пошел по берегу, всматриваясь в  примятую  траву.  Павка
что-то бурчал возбужденное, но Ингвар знал только одно -- найти
и  стиснуть  пальцы  на  нежном  горле  беглянки.  Ну, пусть не
задавить совсем, это урон для их дела, но увидеть, как ее ясные
глаза затуманятся страхом, увидеть в  них  мольбу  о  пощаде...
Ради  этого  стоит пройти по вонючему болоту и покормить пиявок
своей кровью!
     Он уже видел мысленно, как она  вошла  в  спокойную  воду,
нарочито  примяла на берегу траву, а в воде -- мясистые листья,
прошла дальше, оставляя  мутный  след  ила,  а  потом  нырнула,
проплыла  под  водой  по  дуге  обратно, вышла на берег всего в
десятке шагов. На этот раз ступала так,  чтобы  и  травинки  не
примять.   Дескать,  глупые  русы,  незнакомые  с  лесом,  след
потеряют. Решат, что утонула,  только  бы  не  попасть  в  руки
захватчикам, как чаще всего поступали молодые славянки.
     Эта  мысль кольнула не прошенной болью. Только бы эта дура
в самом деле Не...  Впрочем,  не  настолько  же  дура?  Княгиня
должна быть выше, чем просто женщина.
     Сзади бурчали, наконец Павка спросил раздраженно:
     -- Воевода... Ежели за каждой блохой гоняться, то много от
нас толку будет! Что скажет Олег?
     -- Не знаю, -- буркнул Ингвар.
     -- Врешь, знаешь. Да и все знаем.
     -- Помалкивай, коли знаешь. Мне отвечать, не тебе.
     -- Да  жаль  просто.  Мне  любую тварь жалко, коли в петлю
лезет. Такой уж я жалостливый. Так бы и прибил раньше, чтобы не
мучилась. Аль тебя лучше обухом меж ушей?
     Смачное чавканье под  ногами  заглушало  монотонный  голос
лазутчика.  Сапоги  погружались по щиколотку в жидкую грязь, та
держала  сапоги  так  цепко,  будто  из-под  земли  в   подошвы
вцеплялись  десятки  пар  рук  мертвецов.  Подошвы  трещали, на
каждом сапоге налипало по  пуду  вязкой  грязи.  Вязкой,  дурно
пахнущей  и  с едким запахом. Еще немного, и от сапог останутся
одни лохмотья.
     Постепенно  стали  попадаться  стебли  травы,   а   вскоре
продирались   сквозь   плотные   заросли  камыша.  Впереди  шли
поочередно Павка и Боян. Бурчали, но  шли,  а  воеводу  впереди
себя  не  пускали.  Боян,  что  шел  впереди, раздвинул зеленые
заросли, присвистнул. Ингвар, насторожившись, как  можно  более
неслышно подошел, выглянул. То, что увидел, послало вдоль спины
холодок  страха.  Над  болотом  висел  редкий туман, во в сотне
шагов впереди выступали как призраки деревянные дома на высоких
столбах. Они были  соединены  между  собой  прочными  мостками,
уходили вдаль, где угадывались еще такие же дома.
     Деревня  дрягвы!  Племя, которое живет только среди болот.
Неуязвимое племя, потому что к ним не подобраться незамеченным.
Ни войной, ни даже осадой не взять такую  весь!  Тайные  тропки
ведомы  только жителям, остальных поглотит топь, трясина. Осады
не страшатся, ибо в болоте вдоволь рыбы, к тому  же  необъятное
болото  не  окружить  настолько, чтобы кто-то не выскользнул за
припасами. А еще дряговичи единственные из славян, кто и в  бою
применяет  отравленные  ядом тухлых рыб стрелы. Сердце Ингвара,
как и у большинства русов, взвеселялось при виде блеска  мечей,
но,  как  большинств  сильных  и  здоровых мужчин, он панически
боялся темной силы яда.
     Он в злом бессилии  стиснул  кулаки.  Ему  выпало  идти  в
страшное   болото!   Ему,   у   которого   в   крови   плещется
горько-соленая вода чистого северного моря!
     -- Ингвар, -- сказал Павка предостерегающе, --  не  смотри
туда так.
     -- Как?
     -- Как смотришь. Глаза как у рака при виде дохлой лягушки.
Я туда не полезу! Клянусь всеми богами, не полезу.
     -- А  кто  у  меня  лучший лазутчик? -- спросил Ингвар, не
поворачивая головы
     -- Так лазутчик же, а не плавутчик.  А  то  еще  скажи  --
грязеползалщик. Тут подобраться невозможно!
     -- Ночью?
     -- Ночью и сама дрягва боится своего болота. Смотри, какие
пузыри поднимаются! И кто их пускает?
     Ингвар  посерел,  видя  как  серебристые пузыри размером с
орехи  целой  россыпью  устремились  к  поверхности.  А   когда
лопались,  пошел  гадостный  запах,  словно  огромный подводный
зверь переел дрягвы, теперь мается животом. Или же ему скормили
в жертву старых и больных.
     -- Вартовых не видно, -- сказал он негромко,  держа  голос
ровным,  изгоняя  из него страх. Дружинники бывают чуткими, как
кони и собаки, быстро ощутят его состояние,  сами  перепугаются
до икотки. -- На таком болоте можно жить без стражи.
     -- Да? А как добраться до тех домов?
     -- Как и они, -- сказал Ингвар.
     -- Да они оттуда и не выходят!
     -- Но как-то же селились?
     Павка пробурчал подозрительно:
     -- Думаешь, дно не поменялось за эти годы?
     Но  повеселел,  ибо  болота  --  не моря, с годами мелеют,
высыхают. А Ингвар уже подобрал длинный шест,  словно  нарочито
брошенный в этом месте. Павка с недоверием смотрел, как воевода
двинулся,  раздвигая  камыши,  в  темную страшную воду. Толстые
листья водяных растений, настолько широкие и мясистые, словно и
не листья вовсе, заколыхались,  а  со  дна  потревоженно  пошло
вверх беззвучное и страшное желтое облако. Толстые, как хомяки,
лягушки злобно бросались в тухлую воду, поднимая брызг столько,
будто   падали   бревна.   Впереди  в  десятке  шагов  из  воды
высовывались черные слизкие корни дерева-выворотня, похожие  на
длинные  пальцы  мертвяка. Оттуда тоже что-то следило за ними с
тупой нечеловеческой злобой.
     Павка почувствовал, как волосы на  загривке  зашевелились,
встали  дыбом.  В  одержимости  воеводы  есть нечто не людское.
Разве ж можно даже во имя Новой Руси, пусть своей новой родины,
класть ни за что головы?

     Вода в болоте была отвратительно теплая. Павка и Боян  еще
не  забыли чистых волн северного моря, ледяной воды, от которой
кожа вздувается пупырышками, а потом  становится  ярко-красной,
как  у  свежесваренных раков. Та вода бодрила, заставляла кровь
быстрее двигаться по жилам,  на  любой  глубине  видно  на  что
ступают  ноги: круглый камень или спину морского зверя. А здесь
двигаешься через взбаламученную воду, сжимаешься  в  страхе,  а
твои  ноги что-то трогает, ощупывает, под ступнями шевелятся то
ли корни, то ли обитатели дна...
     Не только Павка и Боян,  но  и  остальные  русы  покрылись
холодным  потом,  взмокли  от страха, сотни раз успели умереть,
когда наконец от деревни  раздался  предостерегающий  крик.  Из
домов  на  помост  выбежали  мужчины,  полуголые, разрисованные
цветной глиной. В их руках были зазубренные остроги,  при  виде
которых  застыл  на  месте даже Ингвар. Ими хорошо бить крупную
рыбу,  не  сорвется,  но  в  теле  человека  застрянет,   такую
невозможно  выдернуть  обратно,  и  в  любом  случае  оставляют
гниющие, долго не заживающие раны.
     -- Всем стоять! -- донесся крик.
     Ингвар поднял руку, но дружинники за его спиной и так  уже
остановились.   Ингвар   заставил  себя  шагнуть  дальше.  Вода
доходила до  груди,  а  когда  приходилось  отодвигать  с  пути
мясистые  листья,  он  содрогался от мысли, что лягушки прыгнут
ему на голову.
     Мужчины  выставили  перед  собой  рогатины.  Женские  лица
Ингвар  заметил  в  окнах.  Все  взоры были прикованы к рукояти
исполинского меча, что выглядывала  из-за  плеча,  таких  мечей
дряговичи  не  видели,  но  руки Ингвар держал распростертыми в
стороны. Он даже  пытался  растянуть  губы  в  улыбке,  но  сам
ощутил, что лучше бы этого не делал.
     Когда до помоста оставалось не больше двух десятков шагов,
один из  мужчин  коротко  размахнулся.  Ингвар  остановился как
вкопанный. Острога описала длинную дугу, без  плеска  и  хруста
пронзила  широкий  лист  и  беззвучно  ушла  в  глубину. Ингвар
смотрел исподлобья: отполированный кончик дерева торчал из воды
перед ним в  полушаге.  Если  бы  не  остановился,  зазубренное
острие пропороло бы ему грудь. Или на этого и рассчитывали?
     -- Я  с миром! -- крикнул он. -- Позволено мне будет войти
в вашу деревню?
     -- Кто ты? -- последовал вопрос.
     -- Ингвар, воевода князя киевского, -- ответил  он  зычно,
-- мы едем мимо, с вами ссоры у нас нет.
     -- Тогда почему ты здесь?
     Голос был грозный, недружелюбный. Ингвар ответил несколько
резче:
     -- Возможно,  ты  уже  слышал  о киевском князе. Не мог не
слышать. У нас нет с вами вражды... пока нет. Но у меня сбежала
пленница. Следы ее ведут к вам.
     Его рассматривали настороженно. Ингвар вычленил  из  толпы
лохматых  мужчин  широкого  в  плечах мужика, который вел с ним
разговор. Остальные теснились рядом, трясли грязными  бородами,
люто  скалили  желтые порченые зубы. Вождь, если это был вождь,
выглядел широким, грузным, налитым силой, в глубоких  глазницах
поблескивали маленькие глаза.
     -- Рус, ты умеешь видеть следы на воде?
     Голос  был  насмешливым.  Его  воины услужливо захохотали.
Ингвар ответил серьезно:
     -- Если умеете вы, то почему не научиться нам?
     Вождь сказал резко:
     -- У нас нет твоей пленницы. Уходи!
     -- Но...
     -- Уходи,  --  повторил  вождь.  Мужчины  за  его   спиной
вскинули  над  головами  остроги.  Сердце Ингвара застыло, Если
хоть один швырнет, то ему в воде по плечи не увернуться.  Разве
что  нырнуть,  но уж лучше острием остроги в лоб, чем о головой
под грязную воду.
     Он заставил себя улыбнуться:
     -- Ладно, уйду... Но раз уж я добрался до ваших домов,  то
я хотел бы побывать у вас в гостях. Или вы не чтите Сварога?
     Удар попал в цель. Все боги славян жестоко наказывали тех,
кто пренебрегает   священным   долгом   гостеприимства.  А  кто
отказывался принимать гостей неоднократно, того вообще изгоняли
из общины, чтобы не навлек гнев богов и на них. Гостя следовало
накормить, напоить, в баньку сводить, на чистое ложе уложить, а
уж затем можно было спрашивать  имя  да  каких  кровей,  какого
роду-племени,  откуда  бредет.  Но и тогда, если гость не желал
отвечать, настаивать не полагалось.
     После некоторого колебания старшой махнул рукой:
     -- Будь гостем. Опустите ему лестницу!
     Ингвар  выждал,  когда  с  помоста  плюхнулись   осклизлые
бревна,  скрепленные  черными  перекладинами. Верх придерживали
двое худых, но жилистых мужиков. Ингвар  с  отвращением  взялся
обеими  руками  за  скользкие жерди. Ощущение было таким, будто
раздавил в каждой ладони по жирной пиявке.
     От старшого сильно пахло рыбой, еще сильнее, чем от  стен,
пола и грязного тряпья по углам. Волосы слиплись как на голове,
так   и   в   бороде.  Волосы  на  груди  тоже  были  грязными,
засаленными, в них  запуталась  рыбья  чешуя.  Лохмотья  рубахи
засалились  до такой степени, что прежний цвет уже наверняка не
смог бы вспомнить и сам.
     Когда Ингвар распрямился, мужики помрачнели.  К  этому  он
привык,  никому  из  мужчин  не нравится, когда перед ним стоит
мужчина ростом повыше. А он почти всегда бывал здесь выше почти
на голову, среди местных племен, да и среди  рослых  русов  был
тоже не последним.
     -- Меня  зовут  Карп,  -- сказал вождь кисло, -- я -- войт
нашей веси.
     -- Ингвар, воевода князя киевского.
     -- Будь гостем. -- повторил Карп нехотя, -- тебя  проводят
в дом, где накормят.
     Ингвар  кивнул, его голубые глаза цепко прощупывали стены,
помост, оглядывали лица и одежду дрягвы. Ноздри дрогнули,  вонь
стоит  сильная,  хоть  топор вешай, но не чудится ли ему аромат
свежих лесных цветов? Терновника? Или чары  этой  колдуньи  уже
начинают его преследовать всюду?
     Сквозь редеющий туман видел высокие мостки уводящие вдаль.
Не к таким   же  покрытым  мехом  и  плесенью  избушкам,  а  на
свободное от  жилья  пространство.  Там  среди  толстых  бревен
торчал  столб  с вырезанным жутким ликом. Рот древлянского бога
был вымазан кровью. В воде  вокруг  столба  Ингвар  с  холодком
заметил  движение.  Какие-то мелкие животные что-то терзали под
водой, в то время как верхушку столба облепили тучи мух. Что-то
в облике древлянского покровителя племени показалось  знакомым.
Ингвар  не  успел  додумать  до  конца,  как  войт повторил уже
настойчивее:
     -- Изволь зайти внутрь.

     В самом большом помещении на стенах висели копья с резвыми
рукоятями, остроги, дротики всех видов. Наконечники были  узкие
и широкие, булатные и бронзовые, треть белела рыбьей костью, но
от  чего  плечи  Ингвара  сами  собой  передернулись,  так  это
загнутые назад зазубрины на лезвиях. Такую уже ее  вытащить  из
плоти. Разве что вместе с мясом, кишками.
     -- Это  и  есть  княжеский  дворец?  --  спросил он бодро,
стараясь не выказывать насмешку слишком уж явно.
     Войт взглянул остро:
     -- Княжий терем... в стольном граде.  А  тут  малая  весь.
Здесь  старшой  я. Если ты забыл, то я здесь войт, а зовут меня
Карп.
     -- А кто у вас князь? -- спросил Ингвар.
     Он сел за стол, невесело смотрел, как постелили  скатерть,
достаточно чистую, расшитую диковинными цветами. Беглянку могут
тем  временем  увести подальше. Все избушки соединены мостками,
дабы  ножки  не  мочить...  Правда,  Павка  дело  знает.  Людей
расставит  в  нужных  местах  и  за переходами проследит особо.
Только бы их самих в болоте пиявки не пожрали.  Или  что-нибудь
похуже.
     -- Князь? -- удивился войт. -- Да рази с кем воюем?
     -- Прости, -- сказал Ингвар.
     Все  ясно,  сказал  себе  тревожно.  Здесь  князя выбирают
только в случае войны. Это еще хуже,  ибо  так  заведено  не  в
племенах, даже больших и сильных, а в объединении племен. Пусть
даже  самых крохотных. Власть не наследуется. Князя захватишь в
плен, пусть переловишь даже весь род, тут же изберут другого.
     -- Сколько вас? -- спросил он.
     -- Нас? -- переспросил войт. -- Гм... ну,  сколько  капель
воды в болоте.
     Сколько  жаб,  подумал  Ингвар раздраженно, во переспросил
вежливо:
     -- Я говорю о племенах.
     -- А... восемнадцать.
     -- Ваше не самое главное?
     Он надеялся, что войт обидится,  они-де  самые-самые,  что
даст повод пройтись по их мелкости, но войт, показывая, что уже
вышел  из детски драчливого возраста, оскалил зубы в понимающей
усмешке:
     -- А здесь даже не племя. Тут всего один род. Малый  такой
род  из  малого  племени. Мы могем выставить к вечеру не больше
пяти сотен ратников. Правда, к утру уже наберем тыщи  три...  А
дня за два и восемь наскребем.
     Ингвар  ощутил  недобрый холодок. С дрягвой Олегу придется
повозиться. Приступом их не взять -- сверху будут бить бредущих
по горло в воде, измором тоже трудно -- рыбу прямо  под  домами
ловят,  да  и  всего  войска  русов  не  хватит  окружить такие
исполинские болота. Разве что зимой пройти по замерзшему льду?
     Войт звучно хлопнул в  ладони.  Раздался  смачный  шлепок,
словно  ударил  одной  мокрой деревяшкой о другую. Ингвару даже
почудилось, что брызнула мутная болотная вода.

     Глава 11

     В дверях, шаркая подошвами, появились отроки с  блюдами  в
руках.  Сгорбленные, неопрятные, с длинными жирными волосами на
плечах, Ингвар сразу подозрительно уставился одному на  грязные
пальцы.  Худой, в лохмотьях, лицо в крупных, с орех, чирьях, он
указательный палец почти весь погрузил в уху. Животные, подумал
Ингвар с отвращением. Показывают мне, что не обожгусь, остыло в
самый раз. Что за дурные у славян обычаи!
     Он без охоты похлебал, отметил  невольно,  что  варили  из
свежей рыбы, а не снулой. Из снулой уха намного хуже, ее только
собакам  на  корм,  почти  так же плоха, как и замороженная, ту
вовсе есть нельзя.
     Войт сидел напротив, каждое блюдо пробовал, выказывая, что
не отравлено. Но так чавкал,  ронял  куски,  ковырялся  кривыми
ногтями  в  зубах,  рыгал,  что Ингвар лучше рискнул бы в самом
деле отравиться.
     Потом  уху  убрали,  тут  же  из  двери  пошли  гуськом  с
деревянными   плоскими   блюдами.   Комната  сразу  заполнилась
запахами жареного сома, запеченных  в  листьях  карасей.  Перед
Ингваром подержали поднос с крупной зажаренной рыбиной, которую
Ингвар  никогда  не  видел.  Во  рту торчало яблоко, а по бокам
пристроили печеных в духовке  окуньков.  Все  истекало  пахучим
соком, пузырилось.
     Ингвар  кивнул, одобряя, блюдо опустили перед ним на стол,
и только тогда увидел,  что  изъеденный  чирьями  отрок  держит
указательный  палец  в  пышущем  паром боку рыбины. Вогнал туда
весь, терпит, аж перекосился...
     Он скрипнул зубами, едва не врезал в лоб  так,  чтобы  все
чирьи  ссыпались,  но сдержался. Он в гостях, в чужое капище со
своими богами не ходят. Правда, рыбу ковырял  уже  без  прежней
охоты.
     Рыба  речная,  не  озерная,  судя  по  мясу. Тем более, не
болотная. Но, наверное, и ее сюда заносит, иначе бы  не  подали
на стол. Ведь все, что подано здесь, все неспроста}
     С  особым  торжеством внесли и поставили перед ним широкое
блюдо с  парующей  горкой  мелких  черных  штучек,  похожих  на
изъеденные  черной гнилью корешки дуба. Ингвар стиснул челюсти,
удерживая тошноту. Жареные пиявки! Толстые, насосавшиеся крови,
откормленные, жирные.
     -- Благодарствую, -- кивнул он, силясь улыбнуться. --  Вот
на что ваши жертвы идут?
     Войт  оскалил  зубы.  Взгляд  его  оценивающе  пробежал по
крупной фигуре руса. На таком можно откормить пиявок на хорошую
пьянку всем племенем. Если  те  не  обломают  зубы  о  дубленую
ветрами,  зноем  и стужей шкуру. И не отравятся соленой кровью.
Говорят, что у русов за место крови течет морская вода  пополам
с огнем.
     Ингвар  бросал  пиявок  в рот горстью. Он представил себе,
что это мелкие кровяные колбаски, такие едал у  полян,  и  даже
ощутил  удовольствие  от  их  хруста,  запаха  спекшейся крови,
дразнящего необычного сока.
     Хороши были раки: их  подали  горячими,  пышущими  вкусным
паром,   все   крупные,   как  кони,  жирные,  раздобревшие  на
мертвечине. Кровь пленных  идет  пиявкам,  понял  Ингвар,  мясо
объедают   раки,   но   хозяйственная   дрягва   явно  и  кости
приспособила хотя  бы  для  свистулек.  Да  и  рыболовные  сети
сплетены, отсюда видно, из женских волос.
     Он  придирчиво  просмотрел раков, боялся недоваренных. Это
дрягва жрет  все,  как  скот,  но  шейки  раков,  слава  богам,
поджаты.  Поджаты  плотно,  значит  отобрали  лучших. К тому же
раков сварили черноватых, самых вкусных,  хотя  Ингвар,  честно
говоря, на вкус их не отличал от зеленоватых.
     Ел  он  торопливо, хватая с каждого блюда по горсти. Чтобы
выказать внимание, мычал от удовольствия, похваливал, блюда  по
его  знаку  уносили,  но  на смену появлялись новые, и он начал
стервенеть, вспоминая рассказы о  гостеприимстве  славян.  Даже
простые  бояре, когда кичились богатством и достатком, подавали
к столу по сотне  перемен,  а  у  князей  гостю  предлагали  по
две-три  сотни.  У  Аскольда,  как  он  слышал, перемен знатным
гостям бывало по семьсот-восемьсот блюд!
     Запить принесли какую-то бурду, мутную и липкую. Похоже на
смесь давленых пиявок с рыбьим соком. А то и жабьим.
     Он старался не представлять, как да из чего делали  питье.
Воинская  жизни  приучила,  что  можно есть все, что двигается,
ползает, летает или плавает. Кто перебирал  едой,  тот  уже  не
топчет зеленый ряст.
     Последним  пришел  отрок  с унылой харей, принес пойло, от
которого шел едва уловимый запах кваса.  И  снова  указательный
палец был по репицу погружен в темную жидкость.
     Ингвар процедил сдержанно:
     -- Это было не обязательно.
     Отрок  не  понял,  Ингвар  кивнул  на палец. Тот вытаращил
глаза, вынул палец: распухший, красный, истекающий желтым гноем
из лопнувшего нарыва:
     -- Как не обязательно? Мне легче, когда держу в теплом!
     Едва сдерживая тошноту, Ингвар предложил:
     -- Так засунь себе в задницу! Там тоже тепло.
     -- А я так и делал, -- удивился отрок.  --  Между  ухой  и
сомом.
     Войт  кивал  понимающе, удивлялся тупости руса. А еще стал
воеводой. Наверное, в родстве с великим князем.
     Чувствуя, что  роняет  себя,  Ингвар  хмуро  доел  пиявок,
раков,  вареные  листья  кувшинок  в  жабьем  соку  и месиво из
лягушачьей икры, рыбьих плавников и молодой ряски.
     Могли бы и жареного кабанчика  подать,  подумал  он,  ведь
ходят  же  в  леса!  Но все подается с намеком, во всем скрытый
смысл. Мол, даже не выходя в лес,  мы  обеспечены  всем.  Любую
осаду выдержим. Правы, сволочи. Окружить такое болото не хватит
всех  войск.  Будут  выходить  тайными  тропами,  бить  зверей,
покупать или выменивать муку и зерно. Война с ними затянется...
ежели не придумать что-то хлесткое, быстрое, неожиданное.
     Когда  подкатили  к  столу  бочонок  с  брагой,  Ингвар  с
облегчением поднялся:
     -- Благодарствую. Но я в походе.
     -- Князь не велит? -- хмыкнул войт.
     -- Перун,  -- развел руками Ингвар с сокрушенным видом. --
Да и не выберусь из болота пьяным.
     Войт самодовольно улыбался.  Ингвар  вышел  из  помещения,
изображая  осоловелого от еды гостя, затем свернул не вправо, а
влево, побрел под стеной под шаткому помосту. На  встревоженные
возгласы позади не обращал внимания.
     Наконец войт догнал, ухватил за плечо:
     -- Не сюда!
     -- Да?  --  удивился Ингвар, он шумно потянул ноздрями. --
То-то вроде бы я здесь не бывал.
     Войт усмехнулся презрительно, а Ингвар снова шумно  втянул
воздух, обернулся, внезапно вломился в низенькую дверцу. Войт с
криком бросился следом.
     В  полумраке  Ингвар увидел в каморке застывшую под стеной
женскую фигуру. Женщина вздрогнула от треска сорванной с петель
двери, выпрямилась. Ингвар быстро шагнул к ней, крепко  ухватил
за  руку.  Ольха попыталась выдернуть, но он с такой силой сжал
ее кисть, что слышал, как хрустнули косточки.
     Войт закричал:
     -- Что... Почему..?
     -- Вот моя беглянка, -- заявил Ингвар. -- Это моя женщина.
Я беру ее обратно.
     Войт отступил, дверной проем закрыли  низкорослые  мужики,
но  остроги  в  их руках были острые и с нехорошими зубьями. По
знаку войта местная стража вдвинулась в комнату,  острия  почти
касались груди воеводы.
     -- Берешь? -- переспросил войт.
     -- Беру, -- ответил Ингвар с торжеством. -- Даже, несмотря
на эти  копья.  Меня  зовут  Ингвар,  я  воевода великого князя
Олега. И стою я намного дороже этой женщины. Подумай, стоит  ли
из-за нее драться с великим князем?
     В  напряжении  ждал  ответа.  Войт  стар, из-за женщины не
станет ссориться даже с тем, кого не страшиться. Однако войт  к
его изумлению и страху лишь пожал плечами:
     -- Из-за женщины стоит драться даже с богами.
     -- Но не за такую, -- сказал Ингвар.
     Войт  оглядел  Ольху  с  головы  до  ног, раздел взглядом,
неторопливо одел и покачал головой:
     -- Тогда за какую?
     Ольха пыталась вывернуться.  Ингвару  пришлось  напрячься,
чтобы удержать при себе.
     -- Не знаю, -- огрызнулся он. -- Твое последнее слово?
     Войт  отступил  к  стене,  давай место воинам с острогами.
Голос его был будничным:
     -- Убейте дурака.
     Ингвар похолодел, мысли метались, как  вспугнутые  мухи  в
выдолбленной  тыкве. Никогда раньше не думал с такой скоростью,
не искал так отчаянно выхода. И когда острия  качнулись  в  его
сторону, вскрикнул:
     -- Погодите!  Не  хотите  отдать  так,  по законному праву
мужчины, то я... куплю ее!
     Две остроги все же остановились, только упершись  остриями
в  грудь.  Он  чувствовал,  как лопнула кожа, кольнуло, потекли
теплые струйки крови.  Войт  покачал  головой.  В  глазах  было
сомнение:
     -- И  что можешь предложить такое, что все равно не снимем
о тебя мертвого?
     Ингвар дернулся, войт прав снова, но мысли  обгоняли  одна
другую,  он  поймал  одну за хвост, яркую, как всплеск молнии в
ночи:
     -- Но там остались мои люди! У одного из них есть  кое-что
важное для вас. Ты можешь получить это... за неважную женщину.
     Ольха  злобно  зашипела. Войт задумался, колебался. Острия
качались перед лицом Ингвара.  Прямо  перед  ним  стоял  мужик,
злобно  щерился,  а  острогу  старался  прижать  к лицу Ингвара
поближе к глазам. Ингвар стукнулся  затылком  о  стену,  затаил
дыхание. Ольха все дергалась, и острие расцарапало ему щеку.
     -- Я должен посмотреть, -- сказал наконец войт, колеблясь.
     Ольха вскрикнула негодующе:
     -- Ты послушаешься этого руса?
     -- Молчи,  женщина,  --  сказал Ингвар услужливо, -- когда
говорят мужчины.
     Войт кивнул самодовольно. Вон даже  дикому  русу  понятно,
что  женщина должна знать свое место. Ольха сразу возненавидела
этого тупого болотника, способного продать человека  неизвестно
даже  за  что.  Он  не умнее жаб, что заполонили болото, пахнет
тиной и пиявками, а от зубов остались только гнилые пеньки.
     Снаружи Ингвар вздохнул полной грудью. Болотный дух все же
лучше, чем спертая затхлость внутри домов дрягвы. Там вовсе  не
продохнуть  от  напиравших поглазеть, от всей враждебной толпы.
Почти у всех в руках остроги, на поясах  ножи  с  рукоятями  из
толстых  рыбьих костей, а чехлы покрыты рыбьей шкурой. С такими
ни дружить, ни воевать не хочется.
     Его дружинники стояли в двух десятках  шагов  по  грудь  в
воде. Теперь они собрались здесь все десять, не считая тех, кто
остался  на берегу с лошадьми. В руках Павки и Бояна были луки,
а рядом дружинники держали наготове пучки стрел с намотанной на
хвосты паклей. Еще у двоих в руках полыхали, несмотря на  ясный
день, смоляные факелы.
     Додумались,   подумал   Ингвар  с  гордостью.  Хороших  он
подобрал себе воинов. Сами принимают решения. Погибни он, и без
него доведут дело до концах
     Странно,  эта  грустная  мысль  наполнила  не  унынием,  а
радостью.  Все верно, для русов интересы и благополучие племени
испокон веков выше счастья любого человека
     -- Павка! -- крикнул он. -- Неси ту великую драгоценность,
которую великий князь отвоевал у багдадского кагана!
     Павка лишь  мгновение  смотрел  расширенными  глазами.  Он
никогда  не  бывал  в Багдаде и даже не знал, что это такое, но
Ингвара понимать научился давно. Тут  же  передал  лук  соседу,
поддернул  перевязь  с  мечом  за  спиной,  пошел  к  дому, что
поднялся над водой на столбах, как взъерошенный пес над нивесть
откуда взявшейся под ним лужей.
     В его сторону сразу нацелились остроги, луки с наложенными
стрелами. Павка  брел  с  непроницаемым  лицом,  но  глаза  его
обыскивали  лицо  воеводы. Ингвар свесился вниз, протянул руку.
Павка подошел,  задрал  голову.  Лестницы  не  опустили.  Павка
вздохнул,  он  размок  и  начал  мерзнуть даже в этой прогретой
воде,  выудил  в  мешке   Страшилку,   посмотрел   на   Ингвара
вопрошающе: угадал ли, и швырнул вверх.
     Ингвар  поймал,  подержал  на ладонях. На его суровом лице
появилось  благоговейное  выражение.  Голос   дрогнул,   Ингвар
судорожно сглотнул и проговорил медленно и торжественно:
     -- Вот  великий  бог,  который  правит  великим  и  мудрым
народом Индии, страны чудес!
     Карп вытянул  голову.  За  его  плечами  послышались  ахи,
вздохи,  дальше  пошло  восторженное  перешептывание,  а вокруг
Ингвара наступила  благоговейная  тишина.  Карп  даже  повернул
голову, бросил короткий взгляд на столб своего болотного бога.
     Ингвар   уловил   голоса,   убегающие   волнами   в  толпу
сгрудившихся мужчин и женщин:
     -- Наш бог!
     -- Только в божественном камне...
     -- Говорили ж волхвы!
     -- И вправду есть за морями, за горами наш народ.
     -- Индия, грит... А где эта Индия?
     Руки войта тряслись. Он принял драгоценность в обе  ладони
и  не  мог  оторвать  от  нее жадно-восторженного взора. Ингвар
видел  в  глазах  Ольхи  восхитительную  ненависть  и  растущее
отчаяние.
     -- Индия? -- прошептал Карп.
     -- Да, -- кивнул Ингвар. -- Ты разве слышал о ней?
     -- Волхвы  сказывали. Мол, тыщи лет тому наши пращуры ушли
посолонь, в великий поход  встречь  солнцу.  Там  нашли  страну
обетованную...
     Ингвар, сохраняя серьезное лицо, кивнул:
     -- Этот  бог, говорят, там стоит выше самой высокой сосны.
А высечен целиком из драгоценного камня. Не то  нефрит,  не  то
алатырь-камень. Прямо целую гору взяли и секли. Есть еще статуи
целиком  из злата, серебра, меди... Тоже с горы размером. А это
вроде оберегов, каждый носит на шее. Вон дырочки для веревочки.
Наверное, лыковой.
     Войт осматривал бережно, суровые складки  на  грубом  лице
разгладились.  Толстые  корявые  пальцы  касались  нефрита  так
нежно, будто страшилка был из крыльев бабочки.
     -- Бери  женщину,  --  прошептал  он,  глаза   его   были,
прикованы  к  фигурке  из  зеленого  камня. -- Хоть что бери...
Хошь, еще дюжину дам?
     Грудь   Ингвара   поднялась   и   опустилась.    Сведенные
напряжением  мышцы  впервые  расслабились.  Все  это  время  он
ощущал, как остроги входят  в  его  плоть,  рвут  мясо,  дробят
кости, и кровь начинала медленнее течь в его жилах.
     Он  в  задумчивости  посмотрел  на  бледную древлянку. Она
ответила ему яростным взглядом.
     -- Дюжину, говоришь? Хорошо  бы...  Впрочем,  нам  с  этой
хлопот хватило. Спасибо, не надо.
     -- Говоришь,  -- спросил Карп с надеждой, -- там далеко за
лесами, за горами -- наш народ?
     -- За лесами, за горами, за морями, -- уточнил Ингвар. Ему
даже стало жаль этого старого воина, так  внезапно  выказавшего
смятение,  недостойное  мужчин. -- Огромная страна! Неслыханные
города, невиданные звери, самоходные повозки из чистого злата и
яхонтов... Это и понятно. Всяк, кто встал  с  печи  и  хотя  бы
обошел вокруг хаты, уже умнее того, кто так и не слез с печи. А
ваш  народ  забрался  так  далеко.  Наверняка  проходили другие
земли, тоже богатые. Но у него хватило духа дойти до края мира!
И все, что там имеют, они получили по заслугам.
     Он внезапно ухватил Ольху, швырнул  ее  с  помоста.  Павка
запоздало  растопырил  руки. Там был визг, а брызги гнилой воды
взлетели до помоста. Ингвар соскользнул по столбу, теплая  вода
с   готовностью   поднялась   до   груди.   Под  ногами  что-то
шевельнулось,  попыталось  вывернуться.   Ингвар   с   гадливым
чувством  поспешил выйти из-под навеса. Гадят и мочится прямо с
помоста, а вода в болотах совсем не проточная.

     Он догнал Ольху уже на  берегу.  Ее  выводили  из  болота,
держа  за  руки,  Павка  и  Боян.  Павка с восхищением покрутил
головой:
     -- Здорово ты ее...
     А Боян вовсе раскрыл рот:
     -- Но как ты учуял?
     Ольха  тоже  косилась  круглым  глазом,  как  рассерженная
птица.  Ингвар хмурился, как-то унизительно признаться, что все
его чувства были обострены до предела не из-за опасности, а  из
страха  не  найти  эту женщину. И потому ему сперва почудилось,
что среди  плотной  вони  из  гниющих  рыбьих  внутренностей  и
нечистот  снизу,  донесся  едва слышный аромат лесных цветов, а
потом уверился, что она где-то рядом, тайно  слушает,  а  то  и
видит его, ее преследователя.
     Да,  тогда  его  взгляд  упал на плетеную стену. Она могла
затаиться  там,  прильнуть   к   щелочке!   Оставалось   только
притвориться, что пьян и путает правую и левую руку.
     -- Ты  в  самом деле осталась бы в этом болоте? -- спросил
он со злой насмешкой.
     -- Зачем? -- отпарировала она. -- Я знаю обратно дорогу.
     -- Так  бы  тебя  и  отпустили!  Если  великого  князя  не
страшатся, то что им далекие древляне?
     Она промолчала, не желая соглашаться с лютым врагом. Иначе
недалеко  и до признания, что она, поняв, что ей грозит, не так
уж и старалась затаиться. И не одно  любопытство  заставило  ее
прильнуть  к  щелочке,  рассматривать  его,  такого надменного,
сурового, непривычно высокого среди мелкорослой дрягвы. Ей даже
показалось, что на нем все еще следы волн северного моря,  хотя
по  некоторым  слухам,  он  родился  уже здесь, вдали от родных
мест.

     Глава 12

     Выйдя на берег, он вернулся к завалу,  где  двое  ждали  с
конями, посадил ее на Ракшана впереди себя. Слитком измученная,
чтобы  сопротивляться.  Ольха лишь закусила губу. Ничего, дикая
жизнь в лесу научила и затаиваться. Она сумеет ударить,  сумеет
стереть победную ухмылку с ненавистной рожи!
     -- Вперед!   --  велел  Ингвар  звучным  голосом.  --  Нас
заждались в Киеве!
     Кони сразу  перешли  в  галоп.  Павка  по  своей  привычке
понесся   впереди,   остальные  дружинники  скакали  в  хвосте,
прикрывая воеводу с пленницей.  Ингвар  ощутил,  как  худенькое
тело в его руках начало вздрагивать. В схватке коса расплелась,
волосы   закрывали  ее  лицо,  теперь  он  понимал,  что  Ольха
позволила  ей  расплестись  намерение.   За   таким   занавесом
беззвучно плачет, сотрясаясь от рыданий.
     Ящер  меня возьми, подумал он бессильно. Сама же виновата,
змея подколодная. Не сопротивлялась бы, люди не погибли бы ни с
ее  стороны,  ни  с  его.  И  осталась  бы...  Да,  забрали  бы
заложниками только ее младших братьев. Так, на всякий случай. А
она  правила  бы  почти  как и раньше, всего лишь признав Олега
верховным  князем  примученных  к  дани  племен,   князем   над
князьями.
     Руки  его  начали сближаться. Он с великим трудом заставил
себя скакать, как будто не слышит ее  молчаливого  плача.  Кожа
горела  как  в огне, так хотелось прижать ее к груди, погладить
по голове, успокоить.
     Скорее бы  Киев,  взмолился  он.  Никогда  не  жаждал  так
очутиться   в   городе.   Сдать   ее  князю  Олегу,  пусть  сам
расхлебывает. А она наконец-то убедится, что Киев --  не  такое
уж и кровавое место. И что там вовсе не враги.
     Он  вспомнил  ее  лицо, ее глаза. Да, ей долго не придется
ждать, когда кто-то возьмет ее у жены. Отбоя не будет!  Возьмут
и  будут  счастливы. Даже не ради ее земель, а ради ее самой. И
каждый  вечер  она  будет  кому-то  снимать   сапоги,   стелить
постель...
     Он скривился и сам не понял, почему одна только мысль, что
она станет  чьей-то женой, подняла волосы на затылке, а по коже
пробежали мерзкие пупырышки, будто после  ядовитой  многоножки.
Да,  она  приживется в Киеве, потому что назад дороги не будет.
Он сам отрезал ей все дороги.
     -- Плачь, -- сказал он сочувствующе, -- плачь сейчас.  Мне
мама говорила, что лучше выплакаться сразу.
     Ее голос был едва слышен:
     -- Кто сказал, что я плачу?
     -- Мне показалось.
     -- Пусть  не кажется... Женщины нашего племени не плачут в
руках врага. Княгиня не будет плакать тем более.
     Он  чувствовал,  как  она  глубоко   вздохнула,   стараясь
выровнять  дыхание  и  прекратить  тихий  безнадежный плач. Она
враг,  беспощадный  враг,  но  он  чувствовал  уважение  к   ее
стойкости.  Если  бы родилась мужчиной, она бы водила дружины в
походы. Возможно, сама бы огнем и  мечом  соединяла  племена  в
одно крепкое государство.
     -- Скоро Киев, -- сказал он. -- Ты увидишь другую жизнь.
     Ее  голос  стал тверже, он почувствовал в нем мощь, словно
она вложила в него всю жизнь:
     -- Сварог, взгляни на землю!.. Перун, мой  бог,  я  ли  не
проносила  тебе  кровавые  жертвы? Меня хотят отдать под власть
коварного пришельца из-за моря, ненавистного князя русов Олега]
Помоги, а я клянусь, что не успокоюсь, пока не убью и не  брошу
собакам его кровавого пса -- Ингвара Северного.
     Его потрясла не сама клятва, а та страстность, с какой она
ее произнесла.  С  холодком  по  спине  понял,  что древлянская
княгиня в самом деле не успокоится, пока  не  выполнит  клятву.
Неважно, дала ее богам, родителям или бебе.
     Он  ехал  молча, покачиваясь в седле в такт шагов Ракшана.
Чувствовал  себя  так,  будто  его  окунули  в  прорубь  и  там
оставили.  С  ним  едет  его  смерть,  а он бережно держит ее в
руках.
     Дорога иногда выныривала на опушку, и тогда слева тянулись
распаханные поля, виднелись избушки. Потом кони снова  мчались,
почти   задевая   боками  деревья.  Ингвар  видел  следы  рубки
деревьев, хворост весь выбран, здесь в лес  ходят  как  в  свой
задний двор.
     Он  насторожился,  ладонь  упустил  на  рукоять  меча, что
торчала слева у седла, но коня не  придерживал.  Впереди  между
деревьями  молодой  здоровенный  парень в рубахе до колен тащил
двухколесную тележку. В ней сидели, держась за борта, седой как
лунь старик и такая же старая женщина.  Ольхе  было  достаточно
беглого взгляда, чтобы понять все.
     Ингвар  загородил  дорогу,  раздраженно  смотрел на парня,
потом на стариков. Такое лицо у него становилось, когда чего-то
не понимал. Старики были очень похожи, так  бывает  даже  не  у
брата  с  сестрой, у них с годами сходство теряется, а у мужа и
жены,  проживших  вместе  многие  годы,  вырастивших  детей   и
поднявших внуков.
     -- Старики   прервали   неспешный  разговор,  смотрели  на
воеводу русов без страха и  любопытства.  Лица  у  них  были  в
мелких   морщинках,   как  печеные  яблоки,  глаза  выцвели  от
старости.
     Ингвар бросил озадаченно:
     -- Эй, ответствуй! Куда  везешь  таких  немощных?  Они  не
годны  на сборе ягод, там и малец уморится. Им и сучья собирать
трудно. Аль бортничать? Но их пчелы забьют.
     Парень смотрел исподлобья:
     -- Воевода, мы дань платим исправно. Чего тебе еще?
     -- Да я просто любопытствую.
     -- Мы дань платим, -- повторил парень упрямо. -- А в  наши
обычаи тебе лезть незачем. Там не будет прибыли.
     В  его  словах  прозвучала  затаенная  угроза. Ингвар чуть
подал коня вперед, тот напер на  парня  грудью.  Да,  с  чужими
богами  лучше  не  спорить.  Прибыли не будет, а беду накликать
легко.
     -- Я просто любопытствую,  --  повторил  он  сухо.  --  Ты
можешь  везти  их дальше. Но почему, если я все верно понял, не
дождался зимы? Сейчас корму хватит на всех.
     -- Они так захотели, -- объяснил парень. --  Летом  в  эту
пору  повстречались,  в  эту  пору  и хотят уйти. Вместе, как и
жили.
     Он наклонился, подхватил оглобли. Ингвар молча смотрел как
уперся в землю ногами, двуколка потащилась дальше, скрылась  за
деревьями. Старики молча смотрели только друг на друга.
     Ингвар  зло  хлестнул  коня.  Тот  взыграл,  несправедливо
обиженный. Кожа на скулах Ингвара натянулась, желваки заиграли.
Процедил у Ольхи над ухом с ненавистью:
     -- Проклятая земля! Проклятый народ!
     Ольха проводила долгим  взглядом  стариков.  Те  и  сейчас
смотрели  друг на друга любяще, неотрывно. Не знают, встретятся
ли еще в другой жизни, где окажутся: в вирии  или  в  подземном
мире  Ящера,  удасться  ли  снова быть вместе, и потому вбирают
взглядами друг друга всецело.
     Дурак этот воевода русов,  подумала  она  неприязненно.  В
зимнюю  бескормицу,  когда из сусеков выметают последние крохи,
почти в каждой веси стариков сажают на санки,  везут  в  лес  и
оставляют  там  на  растерзание  диким  зверям.  Это правильный
обычай, чтобы выжили молодые.  Иначе  хлеба  может  не  хватить
детям,  а  без них погибнет род, погибнет и племя. Старики сами
напоминают взрослым детям, чтобы те отвезли их в лес. А те  еще
оттягивают  разлуку,  пока  совсем  не становится голодно, хоть
щепки грызи!

     Кони шли ровным неспешным галопом. Ингвар молчал, всадники
скакали  молча.  Измученная,  она  чувствовала,  как  ее   тело
расслабляется,  теряет  власть.  Несколько  раз заставляла себя
держаться, не спать, нельзя выказывать слабость  перед  врагом,
лютым врагом, самым худшим из них -- кровавым псом Ингваром...
     Ингвар  чувствовал,  как  ее  твердое,  как  камень,  тело
становится мягче.  Она  расслабилась,  уже  засыпая,  вздохнула
горестно и поерзала в его руках, устраиваясь поудобнее.
     Ветерок  трепал  ее золотые волосы, они щекотали ему лицо.
Знакомый запах душистого сена и терновника наполнял ему ноздри.
Во сне злое  выражение  ушло  с  ее  нахмуренного  лица.  Брови
удивленно  поднялись,  пухлые  губы  чуть раздвинулись, обнажая
ровные белые зубы. Ресницы были  длинные,  пушистые,  загнутые,
скулы  гордо  приподняты.  Однако  чистое  невинное  лицо  было
настолько беззащитным, что у него остановилось сердце.
     Проклятая  жизнь,  подумал   свирепо.   Проклятое   время,
замешанное  на  крови,  убийствах и предательстве. Он родился с
мечом в руке, в седле провел больше времени, чем в  постели,  а
небо над головой видел чаще, чем потолок. Он сражался и убивал,
но  где-то  же  должны  быть  островки,  где чисто и мирно, где
цветут троянцы и поют соловьи? Именно  в  таких  местах  должны
жить  вот  такие  нежные,  но  они  тоже  знают только смерть и
убийства!
     Поклялась Перуном, мелькнуло злое. Ладно,  он  знает,  что
ему  на  роду  написана смерть на поле боя. Что ж, примет от ее
руки. Двум смертям не бывать, а одной не миновать,  как  бы  не
исхитрялся.
     Но  печалью  наполнила  сердце  не  сама  мысль о кровавой
смерти, а то, что может придти от ее руки. От  руки  той,  кого
везет в жены для одного из именитых бояр великого князя.

     Он  начал  придерживать  коня.  Солнце уже закатилось, а в
лесу сумерки подают на головы как удар топора.  Он  посматривал
по  сторонам, узреть бы полянку под раскидистым дубом на случай
дождя, а впереди на дороге его уже поджидал Павка.
     -- Ну что, -- буркнул Ингвар, --  опять  подумываешь,  как
отпустить ее?
     -- Воевода,  --  обиделся  Павка,  --  неча  старым  глаза
колоть! Кто ж знал, что эта змея окажется такой хитрой?  Она  ж
такая хитрющая, такая коварная, что прямо... прямо тебе пара.
     -- Ладно, что хотел?
     -- Воевода, у нас не твои волчьи глазища! Воротило отстал,
его конь хромает. Да и мы головы сломим в потемках.
     Ингвар  сам  видел,  что  не  успевают  достичь  Киева  до
темноты. Если бы эта змея не пыталась улизнуть, уже были  бы  в
тепле,  обнимался бы с друзьями, ему совали бы кубки с вином, а
веселые девки вешались бы на шею.
     -- Разжечь костер на ближайшей полянке, --  велел  он.  --
Ночь коротка, переждем. На рассвете будем в городе.
     Павка исчез впереди, а когда Ингвар с пленницей выехали на
поляну,   трое   дружинников,   стоя  на  четвереньках,  словно
кланялись огню, усердно раздували искры.  Павка  сам  притащил,
отдуваясь, огромную сухую лесину.
     -- На  всю ночь хватит, -- объявил гордо. -- А то собирают
щепочки... Что за молодежь пошла?
     Ингвар спрыгнул с коня, снял  Ольху.  Ее  передернуло,  от
ненавистных  рук  кровавого пса по ее телу прокатился нехороший
жар, поднялся к голове, где густая кровь  прилила  к  щекам,  а
когда достиг ног, те ослабели.
     Ингвар   пытался   ее   поддержать,   но   она   брезгливо
отстранилась, едва не упала. Дружинники спешились,  за  кустами
расседлывали  коней, спутывали ноги и отпускали пастись. Кто-то
уже снял мешок со снедью, развязывал перед костром.
     Павка  наконец  разжег  огонь,  а  Ингвар  сам   освежевал
забитого  по  дороге кабанчика, насадил на вертел. Тем временем
Боян выстругал и забил в  землю  колья  с  рогатинками.  Ингвар
положил на них вертел. Поворачивать вертел выпало Окуню, другие
уже  расселись  вокруг огня и, роняя слюни, смотрели как сквозь
толстую кожу  начинают  выступать  капли  жира.  Те  разбухали,
распространяя сводящий с ума аромат, срывались на горящие угли,
откуда навстречу выстреливали сизые дымки.
     Наконец  полянку  начал заполнять ароматный запах жареного
мяса. Боян застонал, шумно сглотнул слюну.  Окунь  ухмыльнулся,
покачал головой. Запах становился мощнее, победнее.
     -- Пора! -- не выдержал Боян.
     -- Не прожарился, -- сказал Окунь непреклонно.
     -- Уже подгорает!
     -- Только снаружи. А внутри еще сырой.
     -- Настоящие   мужчины   едят   с   кровью.  А  слюнтяи  с
расшатанными зубами могут есть траву!
     Сумерки сгущались быстро,  а  пламя  костра  казалось  все
ярче,   Далеко   на   дороге  раздался  предостерегающий  крик.
Зазвенело железо,  голоса  были  грубые,  раздраженные.  Ингвар
насторожился, а его люди взялись за рукояти мечей.
     Наконец из-за поворота вынырнул Павка на своем неказистом,
но быстром  коне.  Бок-о-бок с ним ехал Влад. Ольхе показалось,
что Вид у подвойского пристыженный. Еще издали он поднял ладонь
в приветствии:
     -- Ингвар! У меня с собой сотня витязей.
     -- Что случилось? -- бросил Ингвар резко.
     Влад спрыгнул с коня:
     -- Типичи. Они  послали  большое  войско  к  броду.  Могут
перехватить  тебя.  Я  узнал  от  одного из... словом, развязал
кое-кому язык. Потому я отпустил войско в Киев, а сам  с  малым
отрядом остался тебя предупредить.
     Русы  встревоженной  в то же время с облегчением зашумели.
Влад поступил мудро. Могли бы попасть  как  кур  в  ощип.  Хоть
типичи вояки хреновые, но ежели их десять к одному...
     -- Где твои люди? -- спросил Ингвар.
     -- К  ночи  стянутся  сюда,  -- ответил Влад. -- Я не знал
какой точно дорогой поедешь,  потому  поставил  по  десятку  на
разных тропах. Сейчас их соберут.
     Он  говорил  торопливо,  искательно. Дружинники все еще не
снимали ладоней с рукоятей мечей. С  Владом  что-то  стряслось,
все привыкли к его обычно рассудительной речи. Ингвар хмурился,
слушал невнимательно. Наконец спросил отрывисто:
     -- А как младшие братья этой... зверяки?
     И все увидели как опустил голову Влад. С трудом выдавил:
     -- Упустил.   Ты   даже   не  представляешь,  что  это  за
звереныши!
     Ольха вскрикнула радостно, а Ингвар, покосившись  на  нее,
переспросил:
     -- Я не представляю? Ну-ну. Как это случилось?
     -- Просто  сбежали на первом же привале. Да так хитро, что
я не сумел  отыскать  даже  следы.  Похоже,  им  кто-то  помог.
Наверное,  за  нами  шли  древляне. Ночью могли воспользоваться
случаем. Так что теперь  у  тебя  только  княгиня.  Но  она  не
сбежит, это точно.
     -- Почему так уверен?
     Влад несмело улыбнулся:
     -- От тебя никто не сбежит, не укроется.
     Он  слышал  за  спиной  сдержанный смех дружинников, видел
странную усмешку воеводы. Это пугало, он ждал взрыва гнева,  но
Ингвар все молчал, и колени Влада начали подрагивать. Он поднял
взгляд  на  грозное  лицо  воеводы. Ожидал увидеть перекошенное
яростью, но тот смотрел со снисходительной насмешкой.
     -- Это я-то  не  знаю?  --  повторил  он  медленно,  будто
прислушиваясь к чему-то. -- Ладно, собирай людей. Переночуем, а
утром спустимся по реке чуть ниже. Зайдем им со спины.
     -- Самих сбросим в воду? -- понял Влад.
     -- Почему  нет?  --  повторил Ингвар. -- Ударим дружно, мы
нахрапом сильны как никто. Побегут при первом же ударе.
     Влад с сомнением покрутил  головой.  Глаза  все  еще  были
тревожными:
     -- А ежели не побегут?
     -- Побегут, -- уверил Ингвар. -- Представь себе, ждут, как
двенадцать  воинов повезут одну пленницу. Пусть даже двенадцать
хорошо вооруженных богатырей. И кони  у  них  просто  звери.  К
этому  они готовы. Но если вместо двенадцати из леса внезапно с
боевым кличем, от которого кровь стынет в жилах, вырвется целая
волна... несколько  десятков?  И  неизвестно  сколько  еще  там
сзади?
     Влад    кивнул,   соглашаясь,   наконец   спросил   ломким
просительным голосом:
     -- Ингвар... ты здорово сердишься?
     -- Из-за детей?
     -- Да.
     -- Честно говоря, совсем нет.
     Влад вытаращил глаза. Ингвар усмехнулся:
     -- Ольха тоже сбегала дважды. Так что яблочко от яблони...
Это у них в крови, наверное. Да так убегала,  что  чуть-чуть  я
сам не отказался искать дальше! А доволен я, что все-таки довел
дело до конца. А если бы послушал своих дурней?
     Влад  вздохнул  с немалым облегчением. Посмотрел на Ольху,
что сидела у костра  в  окружении  дружинников,  посоветовал  с
беспокойством:
     -- Все-таки свяжи по рукам и ногам. Так спокойнее.
     -- Думаешь,  не  сделаю?  --  спросил  Ингвар серьезно. --
Пусть назовут меня трусом, но хочу послезавтра быть в Киеве,  а
не  кормить  пиявок. Если честно, тог и сейчас не спускаю с нее
глаз.

     Глава 13

     Ночь спустилась темная, беззвездная. От костра веяло живым
теплом,  угольки   потрескивали   по-домашнему   уютно.   Когда
подбрасывали   в   огонь  новую  охапку  хвороста,  из  темноты
выступала пугающе грозная стена деревьев, затем там  снова  все
погружалось в спасительную тьму.
     Ингвар  сидел  рядом с Ольхой. Ей руки были крепко связаны
за спиной, чтобы не перегрызла,  даже  на  ноги  одели  конские
путы.  Она  едва  не  плакала  от стыда и унижения. С такими же
путами за деревьями  бродили  кони,  щипали  траву  и  обдирали
листья с кустов, фыркали, роняли каштаны.
     Она почувствовала, что рус хочет ей сказать что-то, еще до
того, как шелохнул губами.
     -- Мы сейчас ложимся спать. Я советую сходить в кусты.
     Голос  его был едва слышен, и она поблагодарила богов, что
дружинники не обращают на них  внимания,  заканчивают  ужин.  И
никто не увидел, как краска бросилась ей в лицо.
     -- Я еще не хочу, -- ответила она сердитым шепотом.
     -- Напрасно,  -- ответил он все так же тихо. -- Среди ночи
из-за тебя я вставать не буду. Да еще и поднимать людей.
     -- Почему надо вставать и тебе?
     -- А что, отпустить в темный лес одну?
     -- А что я могу со связанными руками и ногами?
     -- Если я и дурак, то не настолько.  За  нами  тоже  могут
идти  древляне.  Или  дулебы.  Тут  же  разрежут путы и помогут
скрыться.
     Она поникла головой. Он угадал, она надеялась,  что  и  ей
помогут,  если  уже  помогли  Мстиолавику  и Твердику. Вез слов
поднялась, спросила глухо:
     -- Я могу хоть сама выбрать, где мне укрыться на время?
     Он кивнул:
     -- Можешь. Но мои люди пройдут  чуть  дальше.  Эй,  Павка,
Боян, Окунь! Вы ее уже упустили дважды. Хотите попробовать еще?
     Голос воеводы был зловещим. Дружинники, побелев, похватали
голыми  руками  из  костра  горящие  головни, углубились в лес.
Влад, покачав головой, поднял с десяток своих людей, они тоже с
факелами и обнаженными мечами углубились  в  чащу,  заглядывали
под темные кусты, тыкали копьями в заросли папоротника и терна.
     Плача  от  унижения, Ольха скрылась в кустах ненадолго, на
это время с нее сняли пути. Ей казалось, что ее  видят  десятки
глаз,  хотя выбрала самый густой куст и влезла в самую середку,
где  оказался  муравейник  со  злющими  кусачими   зверями,   и
выбралась оттуда раньше, чем намеревалась.
     Ингвар  тут  же  самолично  связал  ей  руки.  На этот раз
спереди, ноги связывать не стал. Ольха дивилась, глотая  слезы,
в  мозгу  начали  появляться  новые  планы,  вспыхнула надежда.
Ингвар бросил в двух шагах от костра на землю  конскую  попону,
сказал буднично:
     -- Ложись.
     Ольха  легла  послушно.  В  сторонке  ложились дружинники,
некоторые уже спали. Она заметила, что на поляне поместились не
все, многие спят за  деревьями  в  темноте.  Впрочем,  если  не
смотреть  в  сторону  костра,  глаза  быстро ко тьме привыкнут.
Можно пробираться в темном лесу, не наступая русам на головы.
     Ингвар стянул через голову кольчугу, оставшись  в  простой
рубашке.  Ворот был распахнут. Ольха невольно обратила внимания
на широкие мышцы груди, покрытые густыми черными волосами.
     -- Доброй ночи, -- сказал он.
     Она не успела послать к Ящеру, как он опустился  рядом  на
попону.  Она  в  ужасе  отвернулась. Он удовлетворенно хрюкнул,
обхватил ее и подтащил к себе. Ее  сердце  колотилось  с  такой
силой, что едва услышала, как он сказал:
     -- Ложечкой.
     -- Что? -- вскрикнула она.
     -- Ложечкой,  говорю,  заснем, -- пробормотал он ей в ухо.
-- Ты там не мечтай ни о  чем...  Я  устал  и  буду  спать.  Но
вырваться не мечтай тоже, я сплю чутко, как волк.
     Сердце колотилось бешено, кровь шумела в жилах. Она дышала
часто,  и  при  каждом  вздохе  ее  грудь касалась его руки. Он
подгреб ее под живот, держал крепко, а другую руку подсунул  ей
под голову. Ее ухо лежало на сгибе его локтя, он мог бы согнуть
руку  и  тогда  взял бы ее за... нет, он не посмеет взять ее за
грудь! Хотя может сомкнуть руки, чтобы она не выскользнула...
     Однако он не двигался, дышал ровно и мощно. Ее напряженное
тело,  едва  не  сведенное  судорогой,  начало   расслабляться.
Ложечкой,  подумала она смятенно. Вот уж поистине лежат как две
ложки, одна в другой. Все ее выпуклости укладываются  в  выемки
его  крупного  тела,  и  можно бы удивиться насколько точно она
лежит в его объятиях. Как будто ее создавали для его рук!
     Она чувствовала, что попала в самую жестокую  и  нежнейшую
тюрьму.  Сквозь  платье  на  спине чувствовала мышцы его груди,
поясницей ощущала мускулы его рельефного живота.  От  его  тела
шел  жар,  и  озноб  начал  покидать  ее так быстро, что она не
заметила, как  взамен  по  телу  разлилась  теплая  волна.  Она
ощутила  себя  плавающей в теплой прогретой воде лесного озера,
где тихо и покойно. Ее тело расслаблялось все  больше,  теплота
достигла ее сердца, она ощутила, как губы невольно раздвинулись
в улыбке...

     Она  все  еще  улыбалась, когда луч солнца пробился сквозь
листву,  коснулся  ее  лица.  Пухлые  разогретые  во  сне  губы
раздвинулись   в   счастливой  улыбке  еще  шире.  Яркие  блики
пробивались даже сквозь плотно сомкнутые веки. Она поморщилась,
легонько чихнула, и тут только ощутила почему ей так покойно  и
защищенно. Она лежала, согнувшись. как ребенок в утробе, колени
едва  ли  не у подбородка, а спиной вжималась во что-то теплое,
как печка, сильные руки держали ее крепко, не  давая  холодному
воздуху  вклиниться  между  ними.  Она с ужасом ощутила, что ее
голова лежит щекой на его руке, а другой рукой он держит ее  за
живот, и его ладонь почти касается ее. разогретой груди.
     Яростно завозившись, она освободилась, хотела вскочить, но
сильная  рука  удержала.  Обернувшись, увидела смеющееся лицо и
самые  пронзительно  синие  глаза,  какие  только  можно   было
вообразить.  У  нее  даже дух захватило, но тут же страх и гнев
взяли верх. Она вскрикнула:
     -- Что...
     Голос сорвался  на  писк,  она  закашлялась  от  холодного
утреннего воздуха.
     -- Как  спалось?  --  спросил он. И, не дождавшись ответа,
заметил насмешливо. -- Вижу, все в порядке. Я  проснулся  не  в
луже, чего боялся.
     Она  проглотила  колкий  ответ.  Только сейчас ощутила как
горячо и тяжело в самом низу живота. Возможно, ночью он  ощутил
своей ладонью, как раздулся ее мочевой пузырь?
     -- Сейчас тоже пошлешь меня сторожить?
     Он оглянулся, голос был задумчивым:
     -- Нет.  Но  не задерживайся. Иначе тебя можем потревожить
на самом интересном месте.
     От  костра  подошел,  потягиваясь,  Павка.  Он  ежился  от
утренней  сырости,  чуб  на  выбритой  голове  торчал  смешно и
нелепо. Руки держал подмышках, плечи торчком. Кивнул Ольхе  без
всякой вражды:
     -- Как  почивалось,  княгиня?..  Ингвар,  ты  не думаешь о
граде рутуллов?
     -- Какие рутуллы? -- буркнул Ингвар. -- Не по дороге!
     -- Как раз по дороге, -- возразил Павка, и Ольха в который
раз подумала, что либо Ингвар -- слабый дурак,  либо  люди  его
больно своевольны. Перечат почем зря. Но Ингвар не слаб, почему
не пригнет их к земле, не заставит говорить уважительно?
     -- Зачем нам они?
     -- Влад  сказал,  типичи послали большое войско. В сторону
брода, где нам переходить реку.
     Ингвар, морщась,  зло  пытался  развязать  узлы  на  руках
Ольхи.  За  ночь  их  стянуло еще больше, покрыло росой, пальцы
скользили. Разозлившись, он перерезал ножом. Ольха поспешила  к
кустам, щажено растирала распухшие за ночь кисти.
     -- Потому мы должны пойти через лес рутуллов?
     -- Точно,  --  подтвердил  Павка  довольно. -- Конечно, мы
справились  бы  с  типичами...  Что  нам  лапотное   войско   с
рогатинами?  Но  какой  резон  свой  же  скот бить зазря? А так
постоят на берегу, хлебалами пощелкают, воды  попьют  как  лоси
рогатые,  разойдутся  несолоно  Хлебавши...  Мы же за это время
рутуллов примучим!
     Ольха слышала громкий голос Павки, и внезапно поняла: град
рутуллов им не взять, а при ней признаться киевский воевода  не
хочет.  Для  мужиков очень важно перед бабами распускать хвосты
аки петухи горластые.
     Больше не слышала, удалившись за  дальние  кусты.  Правда,
еще  дальше  дружинники  седлали  коней,  но  она  нырнула  под
склонившиеся прямо к земле ветки, даже в  спешке  не  проверив,
нет ли там муравейника.
     А у костра Ингвар сказал нехотя:
     -- Негоже нам уклоняться от боя. Хоть с типичами, хоть еще
с кем. Мы одолеем!
     Павка пожал плечами:
     -- Как  хошь... Только я по весне на торгу с одной Любавой
словцом перекинулся. Девка сладкая, как ягода! Вся --  сплошная
ягода!  Даже  не  ягода,  а  ягодица.  Она  дочка  рутулльского
воеводы, а терем его крайний от крепостной стены.
     Он повернулся уходить, Ингвар зло оскалил зубы:
     -- Погодь! Ты с ней, говоришь, словцом только перекинулся?
А она не забрюхатела от своего словца?
     -- Да вроде не должна, -- сказал  Павка  с  сомнением.  --
Хотя  кто  их,  баб,  поймет.  Это  я  у своей псины знаю когда
течка... Думаю, что я смог бы к ней пробраться. Да не к суке, к
Любаве. К моей суке и  во  время  течки  не  всякому  кобелю...
Словом, если ночка будет темная.
     Ингвар сказал саркастически:
     -- И  что?  Будем  ждать, пока натешишься, а потом явишься
хвастаться?
     -- Ингвар, -- сказал Павка с укором, --  разве  раньше  не
рисковали? Что за жизнь для мужчин, ежели без риска? Все равно,
что девке без румян.

     Они  свернули  с  прямой  дороги  к  Киеву,  поняла Ольха.
Березняк  сменился  сосняком,  между  деревьями   было   пусто,
валежины  встречались  редко.  Кони шли споро, бодро вскидывали
мордами, всхрапывали, кусались на ходу. Ольха  хранила  угрюмое
молчание, на редкие вопросы Ингвара лишь щерила зубы.
     Павка  часто  исчезал  впереди,  возвращался  всякий раз с
обещанием вот-вот показать их стольный град,  мол,  уже  второй
день  едут  по  землям  рутуллов.  Ингвар  хмурился, но однажды
все-таки Павка вернулся с криком:
     -- Стойте! Привал!
     -- Уже близко? -- спросил Ингвар быстро.
     -- Да. Не стоит, чтобы нас узрели со стен.
     Они расположились в густой дубраве, а костры Ингвар  велел
развести  в  ямах, чтобы не выдать их блеском огня. Едва успели
набрать сушняка, как  начали  сгущаться  сумерки.  В  лесу  они
наступают   внезапно,   даже  русы  к  этому  привыкли,  загодя
расседлали  коней,  вбили   рогатины   над   кострами.   Ингвар
придирчиво проверил, чтобы ямы было по колено, не мельче.
     Павка  сушняк  не таскал, ямы не рыл, за дичью не гонялся.
Разлегся нагло под деревом, жрал на виду у всех, посмеивался, а
обозленному  Бояну  серьезно  ответил,  что  ему  надобно  силу
копить, на подвиг идет во вражеский стан. Боян ушел, недовольно
сопя,  а  Павке  со  всех  сторон  посыпались советы, как лучше
совершить свой подвиг, а ежели  их  застанет  мать  Любавы,  то
повторить  подвиг  и  с  нею,  а  вдруг прибежит собака, то и с
собакой тоже, чтобы на его стороне была, русов отличала...
     С наступлением темноты Павка исчез. Ольха поймала себя  на
том,  что  всматривается  в  звездное  небо. Луна светила ярко,
заливая весь мир внизу светящимся  ядом,  самое  время  упырей,
нежити  и  вурдалаков.  Луна  -- солнце мертвых, Павке придется
туго, ибо все зло вылезло из-под земли, бродит в поисках теплой
крови...
     Ее плечи передернулись. Тут же послышался голос:
     -- Зябко?
     Этот воевода не спускает с  нее  глаз.  Ну  просто  редкий
трус.  Она  связана  уже не веревкой, а ремнем, в довершение ко
всему привязана и к дереву. И все-таки он трясется  от  страха,
что она убежит!
     Она  пренебрежительно повела плечами, когда он набросил на
них теплую душегрейку. Она ощутила его залах, что  накопился  в
умело  выделанной  коже.  Почему-то  пахнуло  морем,  таким она
представила этот горько-солоноватый запах, так как, кроме своей
малой речки другой воды не видела. Не сразу сообразила, что это
просто крепкий пот немытого мужского тела.
     -- Иди к костру, -- велел он сухо.
     -- Зачем? -- спросила она надменно. -- Если ты собираешься
надругаться над моей женской вестью... в тепле да еще на свету,
тебе придется меня тащить силой.
     Он стиснул зубы с  такой  силой,  что  скрежетнуло,  будто
сдвинулись   жернова.  Мгновение  смотрел  ей  в  лицо,  бешено
раздувая ноздри, глаза блестели как у волка.  Развернулся  так,
что  плащом  ее  стегнуло  как бичом, ушел. Она видела, как сел
перед костром, красное пламя бросало на резко  очерченное  лицо
странно трепещущие блики.

     Павка  явился  почти  под  утро.  С  ним была располневшая
женщина. Когда приподняла капюшон. Ольха увидела молодое лицо с
полными  сочными  губами.  Щечки  были  пухленькие,  с   милыми
задорными  ямочками.  А  когда  сбросила капюшон вовсе, Ольха в
багровом  свете  костра  с  ревнивой  ноткой  отметила  крупные
навыкате  глаза, томные и как бы покрытые поволокой, на которые
западают все мужики.
     Павка сказал гордо:
     -- Моя любовь, Любава. А это наш воевода Ингвар.
     Любава  медленно   поклонилась   молодому   воеводе,   дав
возможность  заглянуть  в  глубокий  вырез платья, откуда тугие
груди   отчаянно   старались    выкарабкаться    на    свободу.
Распрямлялась  она  еще  медленнее, чувствуя на своей оголенной
части груди жадные мужские взоры. За спиной Ингвара  завистливо
вздохнул Боян:
     -- Всегда везет этому бесу.
     -- Ингвар,  -- сказал Павка, -- я уже поговорил с Любавой.
Она берется завтра в ночь опустить веревку со стены.
     Ингвар спросил настороженно:
     -- А что потом?
     -- Поднимемся по одному. Потом сразу в терем к Любаве. Она
напоит челядь бражкой с  сонным  зельем.  Будет  тихо.  Нас  не
увидят. Накопимся в тереме побольше, потом ударим разом!
     Ингвар  с  сомнением покачал головой, испытующе смотрел на
молодую   девку.   Она   томно   прижалась   к    Павке,    тот
покровительственно похлопывал ее по кокетливо вздернутому заду.
     -- Попробовать  стоит,  --  сказал  он, наконец. -- Нам бы
забросить хотя бы десяток без шума... а там  можно  ударить  по
воротам,  распахнуть для остальных. Ладно, девка. Что ты хочешь
за такую услугу?
     Любава прижалась к Павке, томно взглянула в его  смеющееся
красивое  лицо.  Ольха  предполагала,  что  именно  попросит  у
воеводы, но Любава снова повернула голову к Ингвару.  Голос  ее
был игривым:
     -- То, что русы носят на левой руке.
     Ольха  перевела  взгляд  на  руки Ингвара. У него на левой
руке был золотой  браслет,  знак  боярина,  у  его  дружинников
браслеты   были  из  серебра  --  широкие,  массивные,  у  иных
украшенные рубинами, изумрудами, топазами.
     -- Добро, -- сказал Ингвар  с  пренебрежением.  Его  синие
глаза обшаривали ее лицо. -- Что еще?
     -- Ничего,  --  ответила  Любава,  она как кошка прижалась
грудью к локтю Павки. --  Конечно,  чтобы  меня  не  отдали  на
расправу им... ну, нашим.
     Павка  вздохнул,  а Ингвар, видя его разочарование, широко
улыбнулся:
     -- Добро. В том тебе мое слово!  Укажи  место,  где  будет
веревка.  Павка,  отведи  ее  обратно,  пока  не хватились. Уже
светает!
     Ольха снова  попыталась  заснуть,  укрывалась  одеялом  из
удивительно  тонкой  нежной ткани. На душе была горечь. Вот как
русы захватывают крепости,  кремли,  детинцы.  Когда  силой  не
взять,  идут  на хитрости. Если бы не предательство, что бы они
сделали?
     Уже засыпая, услышала смешок Бояна:
     -- А Павка говорил, что у девки брови -- два  крыла,  стан
же  тоньше  камыша...  Брови  --  да,  но  в стане больше копну
напоминает.
     -- Славяне  таких   любят   больше,   --   ответил   Окунь
рассудительно.  --  У  них  даже  о больных говорят: "худой", а
когда кто выздоравливают, то, дескать, "поправился".
     -- Павка не славянин!
     -- Все мы потихоньку ославяниваемся.
     Засыпая,  она  услышала  два  горестных  вздоха,  а  перед
внутренним  взором уже начали возникать сперва смутные видения,
потом  все  более  отчетливые  картинки,  наливались  цветом  и
яркостью.  Вот  она  сокрушила  и  победила  всех, а проклятого
кровавого пса взяла в полон, на белом коне вернулась в  славный
град  Искоростень.  Русов вышвырнули за море, как и приходивших
ранее варягов. А кровавого пса со связанными руками и  на  цепи
привела  в  свой  град...  Нет,  лучше  с  веревкой на шее, так
унизительнее.
     Конечно, казнить слишком просто. Он  над  ней  поиздевался
всласть,  теперь  ее  очередь.  Раз он пес, то пусть и сидит на
цепи. Во дворе княжеского терема. Пусть все видят и... Нет,  со
злости  кто-нибудь  зарубит или проткнет копьем, ее месть умрет
ненасыщенной. Его надо приковать прямо в тереме. Поближе  к  ее
покоям, а то и вовсе возле ее двери. И убрать подальше все, чем
может  лишить  себя жизни. Он слишком горд, чтобы жить в плену.
Тем более, в плену древлянки, которую ненавидит просто  люто...
Она  все время чувствует его подозрительный и ненавидящий взор,
куда бы не шла, что бы не делала.
     А то и вовсе приковать в ее покоях. Чтобы  видел  как  она
ложится  спать в роскошную постель, укрывается мягкими шкурами.
А ему бросить собачью подстилку и поставить  собачью  миску.  И
пусть видит, как она раздевается на ночь, видит ее нежное тело,
пусть исходит слюной...
     Уже  на грани погружения в глубокий сон, когда грезы плыли
сами, без ее участия, она увидела его лицо, пронзительно  синие
глаза,  ощутила  его могучие руки, он склонялся над ней и жадно
смотрел в лицо... И дальше произошло настолько  отвратительное,
настолько  недопустимое  между  нею,  древлянской  княгиней,  и
подлым пришельцем из-за моря, что она  вздрогнула  во  сне,  ее
руки дернулись, словно пытались отстранить чужака, но грезы уже
ей не подчинялись.
     Ингвар подошел к пленнице. Она лежала, скрючившись, поджав
ноги,  маленькая  и  жалобная. И хотя знал, что она ростом выше
большинства славянских женщин, а в своем  племени  едва  ли  не
самая крупная, ему показалась маленькой и беззащитной.
     На  лице ее застыло выражение страха, но губы улыбались, а
пальцы дергались, словно она то ли отталкивала  что-то,  то  ли
притягивала к себе.
     -- Будь  проклят  день,  --  прошептал  он едва слышно, --
когда тебя увидел! Будь проклято племя, где ты родилась... Будь
проклята вся эта жизнь.
     Он осторожно опустился на колени, разрезал  веревку.  Если
бы  эта  древлянка  знала,  какая  это пытка -- ложиться рядом,
держать ее в руках, чувствовать ее  тепло,  слышать  ее  мерное
детское   дыхание!  Держать  в  руках,  но  оставаться  камнем,
деревом, мертвецом. Всю ночь бороться со сладостными видениями,
что заполнили его сны!
     Если бы она знала, если бы она только знала, что за  грезы
мучают его в ночи!

     Глава 14

     Она  ощутила,  что  не  желает  просыпаться.  Так бывало в
далеком детстве,  когда  засыпала  на  руках  родителей.  Потом
пришли  пуховые  постели, перины из лебяжьего пуха, но в грезах
она нередко возвращалась ко времени,  когда  лежала  калачиком,
вся  уместившись  на  жестких,  как  бревна,  но  таких теплых,
надежных и уютных руках отца!
     Что-то  пощекотало  нос,  она  чихнула,   открыла   глаза.
Непонимающе  смотрела  на  черный странный лес, что расплывался
перед глазами, приподняла  голову  в  недоумении.  И  с  ужасом
увидела,  что черный лес -- волосы на обнаженной груди мужчины,
и что она, спасаясь от утреннего холода,  целиком  заползла  во
сне  на  Ингвара,  распластав  его  на  спине, как лягушку. Она
лежала на нем, вовсе не касаясь земли, а он еще  и  придерживал
ее огромной рукой, другую небрежно забросив за голову.
     Она  вздрогнула,  начала  сползать  осторожно, стараясь не
разбудить. Его  веки  подрагивали,  она  со  страхом  и  стыдом
ощутила,  что  он  вовсе  не  спит,  трудно  спать вот так, она
чувствует... О, боги!.. она чувствует своими коленями, что  ему
в  самом  деле  трудно  спать  вот так, сдерживая свое звериное
естество.
     Кое-как сползла, замерла рядом. В  голове  и  сердце  была
буря,  там  ослепляюще  блистали  молнии,  а  гром грохотал так
обвиняюще, что она  содрогалась,  морщилась,  боялась  раскрыть
глаза.
     Ингвар  глубоко  вздохнул,  глаза все еще не открывал. Она
пугливо повернула голову, быстро окинула его взглядом.  Он  по.
прежнему  Лежал  на  спине,  широкий  и  с распахнутой на груди
рубашкой, в черных волосках  прыгал  солнечный  лучик,  стрелял
крохотными  искорками.  На  поляне  догорал  костер, лежали три
конские попоны, но голоса дружинников слышались издалека.
     Воевода вздохнул снова, медленно забросил и другую руку за
голову. Скривился чуть,  и  она  поняла,  что  ему  спать  было
неудобно, если он, конечно, спал. Она представила себе, как она
лежала  на  нем,  как  ее  грудь  прижималась к его твердой как
вырезанной из  дерева  широкой  груди,  как  она  непроизвольно
обхватывала его за шею... и как вообще во сне заползла на него,
как  умащивалась,  чтобы не свалиться, как хваталась за него...
боги, за что хваталась, как прикасалась  к  его  мужскому  телу
своими ладонями?
     Ее  осыпало жаром, она плотно-плотно зажмурилась, стараясь
уйти из этого позорного мира, надо же так  влипнуть,  старалась
изгнать  видение,  как  лежала  на  нем,  цеплялась,  чтобы  не
свалиться, а он тоже поддерживал... понятно, боялся, что сбежит
в ночи, но она, как могла  она,  княгиня,  которая  никогда  не
должна терять над собой власти?
     Она приподнялась, села. Руки ее были свободны, как и ноги.
Обрывки  веревки лежали в двух шагах. Сзади зашевелился Ингвар.
Ольха не поворачивалась, боялась своих полыхающих щек.  Слышала
как  он  медленно встал, охнул, а потом его злой голос хлестнул
ее как плетью:
     -- Одень на ноги путы!
     Не поворачиваясь, она взяла ремни, с отвращением одела  на
ноги. Тот же злой голос предупредил:
     -- Если пикнешь чуть громче обычного, тебе завяжут рот.
     -- Зачем?  --  спросила  она  тихо,  все  еще  стоя к нему
спиной.
     -- Днем в лес могут зайти рутуллы. Я не  хочу,  чтобы  нас
нашли раньше времени.
     Он  ушел в ту сторону, где кони фыркали и с хрустом жевали
сочную лесную  траву.  Ольха  взглядом  отыскали  самые  густые
заросли, направилась к ним.

     День тянулся в тревожном ожидании. Дружинники точили мечи,
топоры,  проверяли  доспехи.  В  глубокой  яме  принесли жертву
Войдану, а печень  и  почки  кабана  разбросали  по  кустам.  Р
воздухе  стоял  запах  свежепролитой крови, тревожил, заставлял
сердце биться чаще. Все жилы в тело напрягались, требовали боя.
Ольхе для предосторожности снова пригрозили завязать рот, чтобы
криками не привлекла  местных  охотников  или  баб,  собирающих
ягоды.
     Боян  обнаружил вблизи широкий ручей, а в двух местах, где
раньше явно были гигантские  деревья,  образовались  широкие  и
глубокие ямы, через которые вода бежала быстро и весело.
     Окунь  где-то  подобрал  дохлую  лягушку, привязал суровой
виткой, опустил  в  воду.  Ольха  с  отвращением  смотрела  как
отважные  русы  ловят  раков. Ждут, когда рак вцепится в легкую
добычу, вытаскивают на берег. Еще и веточкой сгребают в  кучку,
чтобы не расползлись.
     Ингвар приблизился, буркнул:
     -- Можешь искупаться.
     Ольха смерила взглядом берег:
     -- Там  отмели  нет,  сразу  глубина.  А  я  со связанными
руками... Что ж, может быть так и лучше.
     Она поднялась, Ингвар вспыхнул, ухватил ее за руки:
     -- Погоди!
     Его нож молниеносно возник в ладони. Ольха ощутила  рывок,
ее  кисти  рук  разбросало  в  стороны. Ингвар стряхнул обрезки
веревок, но придержал за рукав. Лицо стало подозрительным:
     -- Постой... А вдруг умеешь плавать?
     -- А что, --  ответила  она  надменно,  --  плавать  могут
только русы?
     -- Да нет... Хотя лягушки плавают и в болоте.
     -- Ты можешь пустить меня плавать на длинной веревке.
     Он задумался, глаза были ощупывающими:
     -- Веревку  перегрызешь  враз. Вон у тебя зубы как у щуки.
Самому влезть, что ли... Сторожить-то надо.
     -- Вода холодная, -- сказала она о презрением.  --  И  ох,
какая мокрая!
     Боян услышал, хохотнул:
     -- Как  коня  на  веревке!  Ингвар, ты ж коня купал, а это
тебе не просто конь, а конягиня! Ты ее не просто купать должен,
а еще и скребком потереть, копыта посмотреть.
     Ольха неспешно вошла в воду. Дно понижалось быстро, уже  в
двух  шагах  вода поднялась до подбородка. Ингвар тоже ступил в
воду,  смотрел  подозрительно,   готовый   кинуться   в   любое
мгновение.
     Ольха  шагнула  вправо,  берег  там был обрывистым. Бросив
презрительный взгляд на воеводу, резко опустилась под  воду.  В
подводной части берега чернели норки. Ольха сунула два пальца в
ближайшую,  наткнулась  на клешню, ловко перехватила Удобнее и,
вынырнув с шумом,  швырнула  рака  на  берег.  Окунь  с  воплем
отскочил, а Ольха снова скрылась под водой.
     Почти  в  каждой норке сидел матерый рак. Она натаскала их
больше дюжины, не сходя с места. Затем отошла на  другой  конец
водяной  ямы  и,  стоя  в  воде  по  пояс, стянула платье через
голову,  с  облегчением  и   наслаждением   принялась   тереть,
выполаскивать,  освобождаться от пота и грязи, накопившегося за
дни полона. Мужчинам не  понять,  как  это  важно:  не  пахнуть
потом, одеть чистое!
     Ингвар  ощутил  в груди боль, судорожно сглотнул, глядя на
ее обнаженную спину. Она была загорелой, в  отличив  от  многих
женских  спин,  которые  видывал,  а  под  чистой гладкой кожей
играли мускулы. В ней было  здоровье  и  сила.  Пышные  волосы,
теперь  намокшие,  были  собраны на затылке, не мешая ему жадно
смотреть на ее гордо выпрямленную спину.
     Ольха  натянула  платье,  повернулась  и  медленно   пошла
обратно  к  берегу,  где с луком в руках стоял Окунь, а Боян не
замечал,  что  раки  расползаются.  Ингвара  она  старалась  не
замечать,  услышала  только  восторженный  вздох  Окуня, а Боян
присвистнул изумленно. Мокрое платье плотно облепило ее стан, а
высокая грудь от  холодной  воды  поднялась,  застыла,  кончики
заострились и едва не протыкали тонкую ткань.
     Сбоку  захлюпала  вода.  Ингвар  тащился следом, мокрый до
макушки. Сторожил, поняла  она  с  горькой  насмешкой.  Заходил
поглубже, отрезал дорогу. Дурак, я могла бы пронырнуть мимо под
водой. Только потом куда? Окунь лук со стрелами не выпускает из
рук,  а он влет бьет за сорок шагов голубя. Да и скорый на ноги
Боян глаз не отводит.
     Затрещали кусты. Прибежал запыхавшийся дружинник:
     -- Воевода! Двое рутуллов бредут в нашу сторону!
     -- Кто? -- спросил Ингвар, не отводя глаз от Ольхи.
     -- Похожи на охотников.
     -- Охотников нескоро хватятся.
     -- Есть, -- ответил дружинник понимающе. -- Ножом по горлу
и под дерновое одеяльце?
     Ингвар не успел ответить, как Ольха вскрикнула негодующе:
     -- А невиноватых за что?
     -- За любопытство, -- отрезал Ингвар. -- Чтоб  так  далеко
не  забредали...  Впрочем,  так  лучших выбьем, а править будем
теми, кто с печи не слезает.  Ладно,  свяжите  их  покрепче.  И
пасти заткните. Отпустим, когда возьмем град.
     Дружинник  убежал,  бросив на Ольху уважительно удивленный
взгляд. Ингвару редко кто перечил, а тут  он  еще  и  переменил
решение ей в угоду! Вот тебе и полонянка.
     Ингвар   вроде  бы  ушел  тоже,  ей  так  показалось,  она
старалась  держать  его  краем  глаза,  Боян  и  Окунь   ловили
оставшихся  раков, рассуждали, как их лучше варить. Раки в этой
яме водились только черноватые, самые лакомые.
     Ольха  попыталась  выдернуть   колючку,   запутавшуюся   в
волосах,  поморщилась.  Стиснула  зубы,  надо  терпеть,  она  в
мужском мире, здесь другие законы.
     И тут же  что-то  упало  ей  на  колени.  Он  вскочила  со
сдавленным   криком,  глаза  были  расширены  в  испуге.  Сзади
раздался сдержанный смех. Оглянулась в ярости, Ингвар стоял  на
пригорке,  на  губах  играла  его  обычная  злая ухмылка. Ольга
посмотрела себе под ноги. В траве блестел костяной гребень.
     -- Он совсем не похож на  змею,  --  сказал  он  серьезным
голосом.
     -- Скотина!
     Первым  ее  движением  было  отшвырнуть  ногой гребень, но
решила, что со спутанными волосами будет выглядеть еще хуже. Ей
безразлично, что он о ней подумает, он всего лишь рус, но  сама
почувствует себя больной или увечной.
     Небрежно  подобрала  изделие из кости. Довольно изящное, в
другое время рассмотрела  бы  с  удовольствием,  но  сейчас  ее
любопытство  доставило  бы  радость  только ему. Ольха отошла в
сторону, села на траву. Солнце окутывало  ее  теплом,  целовало
обнаженные   плечи.   Выпрямившись,   она   принялась  медленно
расчесывать массу волос, распутывать свалявшиеся за ночь комки,
вынимала колючки и мелкие травинки.
     Ингвар сидел на пригорке, строго приглядывал за пленницей.
Она все еще полна дикой жизни, он обязать  не  спускать  с  нее
глаз. И его взгляд по долгу службы скользил по ее прямой спине,
задерживался  на полной круглой груди, что вызывающе натягивает
тонкую  ткань  из  шерсти,  с  удивлением  смотрел  на   тонкие
запястья,  чересчур изящные для женщины-воина. Вычесываясь, она
запрокидывала  голову,  выгибалась,  и  ее   грудь   еще   туже
натягивала  ткань.  Тонкое  платье  не  могло скрыть ее длинных
крепких ног, тонких в лодыжках, с едва  заметными  мышцами  под
светло-коричневой от солнца кожей.
     Она  расчесывалась долго и старательно, и он видел, как от
такого пустяка улучшалось ее настроение. Волосы  уже  блестели,
когда она с облегченным вздохом тряхнула головой. Целый водопад
волос,  разбрасывая капли воды, обрушило" на ее плечи, растекся
по спине. Затем ее взгляд  смягчился,  стал  мечтательным.  Она
подтянула  колени  к  груди, обхватила руками и положила на них
голову.
     Несколько капель с ее волос упали  на  его  обнаженную  по
локоть  руку.  Тайком,  сам не понимая, что делает, он коснулся
прозрачных  капель  губами.  Сердце  сладко  заныло.  Он  жадно
слизнул,  чувствуя,  как  от  языка  по всему телу пошло нежное
покалывание, сменившееся сладкой непривычной для воина истомой.
     Он не помнил, сколько так они сидели. Затем она  повернула
голову, глаза ее потемнели. Ему показалось даже, что по нежному
лицу пробежала гримаса отвращения.
     -- Откуда у мужчин гребень? -- спросила она едко. Нарочито
медленно  окинула  взглядом  его выбритую голову с единственным
клоком волос. -- Или расчесываете эти мышиные хвостики?
     Ей показалось, что кровь бросилась ему в лицо. Но его кожу
настолько прокалило солнце, что она не была  уверена,  было  ли
так  на  самом  деле.  А  ответил  он с неподражаемой грубостью
русов:
     -- Мы? Причем здесь мы? У наших коней  неплохие  гривы.  А
какие хвосты!
     -- Скотина, -- вскрикнула она снова и отшвырнула гребень.
     Он бросил с жестокой насмешкой:
     -- Ты бы видела, какие гребни у наших женщин!
     Короткое  перемирие  кончилось,  пора  было возвращаться в
стан.

     Пришел вечер, в небе зажглись  звезды.  Ингвар  с  угрюмым
видом сидел возле костра. Красные блики играли на суровом лице,
превращая  в  такое  же  создание  ночи,  как  лешие, упыри или
чугайстыри. Обнаженный меч держал на коленях.  Красно-оранжевые
блики прыгали по лезвию, и меч, казалось, жил своей жизнью.
     -- Пора, Ингвар, -- сказал негромко Боян.
     -- Рано, -- отозвался Ингвар, не поворачивая головы.
     Луна  неслышно  вплыла в черную и тяжелую, как гора, тучу.
Ингвару показалось, что там ей и конец, никогда  не  выберется,
задохнется  или защемит ее, а туча и завтра утром будет победно
чернеть на том же самом месте, но  к  его  досаде  хитрая  луна
проковыряла  дырку, выползла, обламывая ногти, как пьяный Павка
из чужой спальни,  глупой  бесстыдно  засияла  на  торжественно
черном звездном небе.
     Глупые  звезды блистали так, что глазам стало больно. Луна
проплыла  над  верхушками  деревьев,  зацепилась  среди  веток,
повисла  без  сил.  Боян снова подошел, потоптался сзади. Голос
был умоляющим:
     -- Пора?
     -- Рано, -- отметил Ингвар непреклонно.
     Ждет заполночь, поняла Ольха. Тогда  сон  смежает  веки  и
самым  стойким.  А  подняться по сброшенной веревке долго ли...
Выбрать только миг, когда страж ушел на другой конец,  да  чтоб
луна  скрылась  за облачком. А ударить лучше на рассвете, когда
сон особенно сладок. Бери их голыми руками!
     На  душе  стало  горько.   Славянская   лень,   славянская
беспечность,  славянское  "авось"... А русы ничего не оставляют
на волю случая, на авось, на прихоть  богов.  Сколько  раз  уже
слышала  от  них  в  дороге: на бога надейся, а к берегу греби,
бог-то бог, но и сам не будь плох...
     Небо готовилось сереть, в воздухе  ощущалась  предутренняя
свежесть, когда Ингвар рывком поднялся. Взгляд был твердым, как
адамант, а голос острее меча:
     -- Боян,  останешься.  Не  своди  глаз  с... этой. Головой
отвечаешь!
     -- Ингвар! -- возопил Боян обиженно.
     -- Больше доверить некому, -- отрезал  Ингвар.  Метнул  на
нее ненавидящий взор. -- Помни, она дорого стоит!
     Он  ушел  в  ночь,  словно  сам  порождение  ночи, а Боян,
покосившись на Ольху, возразил ворчливо:
     -- Заметил, наконец?
     Ольха не поняла, что  он  хотел  сказать,  спросила  после
паузы:
     -- Жесток ваш воевода?
     -- Крут,  --  ответил  Боян,  в  голосе не было осуждения.
Скорее наоборот, чувствовалось одобрение, а то и восхищение. --
И плачем не выпросишь отдыха!
     -- Так чего же гнетесь перед ним? Выбрали бы кого помягче.
     -- А зачем? -- улыбка Бояна была  снисходительной.  --  От
лени  добра  не жди. Да еще на войне. С нашим воеводой можно до
Царьграда дойти и раненым не быть.  Себе  он  вовсе  отдыха  не
дает!
     Он   прислушался,   конский  топот  давно  утих.  Ольха  с
недоверием наблюдала как Боян  отвязал  ее  от  дерева,  кивнул
приглашающе  в  сторону  костра. Ноги ее застыли, она заставила
себя идти, не пошатываясь, села к огню поближе.
     Лицо ее опаляло жаром, не сразу поняла, что стучит  зубами
вовсе  не  потому,  что утренняя сырь проникла в кости. Неясное
предчувствие  беды  зарождалось  изнутри,  как   хищный   зверь
подкрадывалось к сердцу.

     Солнце еще не озарило верхушки деревьев, когда Боян поднял
Ольху. Он повел ее настороженно, не забывал ее успешные побеги.
За ними  с  обнаженными  мечами  двигались  еще  трое русов, их
Ингвар оставил в помощь Бояну.
     Ворота крепости рутуллов были распахнуты.  В  лужах  крови
лежали  двое  стражей.  Русы  с  оружием  1?  руках  попадались
навстречу, глаза горели как у волков. По  дороге  к  княжескому
терему  попались  еще  три  трупа,  но к удивлению Ольхи больше
убитых не встретили. Разве что видели мужиков  с  перевязанными
головами, алая кровь еще сочилась сквозь белые тряпицы.
     Ингвар с тремя старшими дружинниками стоял на крыльце. Все
трое держали   щиты  на  уровне  груди,  зорко  и  настороженно
посматривали по сторонам, готовые защищать воеводу до последней
капли крови. У одного в щите торчали три  стрелы,  у  него  был
деревянный  щит, обтянутый воловьей кожей и скрепленный медными
полосами.
     Во дворе перед крыльцом  в  окружении  копий  стояли  двое
рутуллов.    Длинноволосые,   как   все   славяне,   бородатые,
приземистые. Один бесспорно волхв, они везде одинаковы,  другой
явно  вождь, этот выделялся седой гривой волос, гордым обликом,
такие люди рождаются с умением повелевать.  Был  он  в  простой
рубашке  и  белых  портках,  бос,  но держался как будто это он
оставался верховным князем, а Ингвар с его русами  --  дешевыми
наемниками.  Одежда  была в красных пятнах. Ольха рассмотрела и
длинные порезы на груди и плече.
     Будто кто-то толкнул Ингвара. Он быстро  повернул  голову,
ожег  Ольху и Бояна злым взглядом. Тут же взор смягчился. Ольха
поняла, воевода дергается как на раскаленных углях: и везти  ее
сюда опасно, и оставлять в лесу еще опаснее.
     -- Еще раз повторяю, -- сказал Ингвар свирепо, и тут Ольха
с удивлением  заметила, как лютый голос постепенно меняется, из
него уходит ярость, остается только самодовольство  победителя.
-- Ваш  град захвачен! Мои стрелки готовы поджечь его с четырех
сторон. Княжья оружейная заперта моими  людьми.  И  охраняется!
Если  драться,  то  надо  было  раньше. Сейчас это будет только
кровавая  бойня.  Вы  поляжете  все.  А  нам  нет   нужды   вас
истреблять.
     Конечно, в бешенстве подумала Ольха. Кого тогда грабить?
     Вождь   зажимал   ладонью  плечо,  кровь  струилась  между
пальцами. Он тоже, похоже, ощутил изменение в голосе  свирепого
победителя. Угрюмо оглядел его исподлобья:
     -- И что ты хочешь?
     -- Мира.
     -- Мира?  --  переспросил вождь горько. -- И для этого аки
хорь в курятник проник ночью? И зарезал  стражей  и  убил  моих
воев?
     Ингвар покачал головой:
     -- Что есть пятеро погибших для такого града? Они защищали
свое племя,  пока  другие  дрыхли. Честь им и хвала. Мы поможем
похоронить  их,  составить  краду  и  тризну.  Если  дозволишь,
конечно.  Но  мы  не  сожгли ни одного дома, не убили ни одного
ребенка, не обесчестили ни одной девки... Разве не так?
     Русы  громко  закричали,  подтверждая  его  слова.   Ольха
видела, как на площадь перед теремом, осмелев, выходят женщины,
а  за  ними  и  мужики. У кого на поясе висел хотя бы нож, русы
загоняли обратно, выпускали только неоружными. Ингвар заговорил
быстрее, потому что большое скопление рутуллов даже без  оружия
могло оказаться опасным.
     -- Рутуллы  известны  за  твердость  в  слове,  -- крикнул
Ингвар. -- Если сейчас заключим мир, то я знаю, что условия его
не нарушатся!
     Вождь из-под насупленных бровей зыркнул на лучников, что с
зажженными  стрелами  стояли  по  городской  стене,  на  крышах
теремов,  посмотрел через плечо Ингвара на выбитые окна и двери
в тереме, где блистало  чужое  оружие,  откуда  слышался  тихий
женский плач.
     -- Что ты хочешь? -- спросил он снова.
     -- Дани,  --  ответил  Ингвар.  --  Если хочешь оставаться
князем. Дань  куницами,  лисами  и  мясом,  а  также  людьми  и
серебром.  Но  ежели  твое племя захочет войти в Новую Русь, то
дань  не  требуется.  Только   будете   принимать   участие   в
обустройстве наших общих земель.
     Вождь подумал, качнул головой:
     -- Нет, лучше платить дань. Сколько?
     -- Как и другие, -- ответил Ингвар. В голосе воеводы Ольха
явственно  ощутила великое облегчение. -- Ты мудрый вождь, и ты
наверняка уже  прикидывал,  как  повернется  дело,  ежели  сюда
придет  киевский  князь.  И  как лучше поступить. Не скажу, что
дань легка. Но не настолько тягостна,  чтобы  ради  нее  класть
головы. Так что, я думаю, мы порешили... Верно?
     Вождь  заколебался,  его  ненавидящий взор отыскал Любаву.
Она стояла рядом с Павкой, прижималась к его  плечу.  Глаза  ее
были затуманены, по губам блуждала слабая улыбка.
     -- Еще одно дело, -- сказал вождь угрюмо.
     -- Говори, -- поощрил Ингвар, но голос его потвердел.
     -- Наш град был захвачен предательски.
     -- Для нас это военная хитрость, -- прервал Ингвар. -- Что
ты хочешь? Говори короче.
     Вождь  посмотрел  на  него  налитыми кровью глазами. Рядом
сопел и стучал  в  землю  посохом  дряхлый  волхв.  За  спинами
дружины   русов  нарастал  ропот.  Любава  ничего  не  слышала,
куталась в расшитый бирюсой платок. Павка уловил кивок воеводы,
оставил девку и поспешил на крыльцо.
     -- Русы, как я слышал, тоже тверды в слове,  --  заговорил
вождь  медленно.  -- И своих людей не выдают. Как и тех, кто им
доверился. Но мы же  предателей  караем  нещадно!  И  от  этого
правила отцов не отступим.
     Рутуллы  заорали,  загукали,  поднялся  лес  рук. Кулаки у
лесных рутуллов была не намного мельче  кулаков  русов.  Любава
вздрогнула, впервые ощутила неудобство, отступила к самой стене
терема под защиту длинных мечей русов.
     -- Это   единственное   препятствие?   --  спросил  Ингвар
медленно. Скулы его напряглись, черты лица стали хищными.
     -- Да, --  ответил  вождь  гордо.  Он  огляделся,  рутуллы
одобрительно  загудели. -- Но я не вижу, что сможете сделать. А
без этого мира не будет. И дани не дадим.
     Ингвар кивнул, спросил громко:
     -- Русы! Что в награду возжелала эта женщина?
     Рутуллы  замолчали  в  ожидании,  а  от   русов   загудело
нестройное:
     -- Баба...
     -- Что еще на уме?
     -- Так и сказала: "То, что носите на левой руке..."
     -- Понятное дело...
     Ингвар  с  усмешкой  повернулся,  посмотрел на Любаву. Она
чуть побледнела, в глазах появилась неуверенность, но в  пышной
фигуре  страха  не  было.  Во  всех  племенах  были наслышаны о
верности слову русов. И о том,  что  своих  друзей  никогда  не
выдают.  А силой отнять нечего и думать, русы свирепы, как буря
и сильны, как дикие туры.
     -- Так расплатимся же! -- сказал Ингвар громко.
     Он сунул меч  в  ножны,  вытащил  левую  руку  из  широкой
ременной петли щита, быстро и сильно швырнул. Лишь на мгновение
замешкались  трое  его  телохранителей. Их тяжелые щиты, у кого
окованные железом,  а  у  кого  и  цельножелезные,  полетели  в
Любаву.
     Не  оставляя  копий,  которыми  сдерживали толпу рутуллов,
русы из  сотни  Влада  дружно  взмахнули  левыми  руками.  Щиты
взлетели  в  воздух  как  стая  железных  птиц,  на миг затмили
солнце.  Взвился  и  оборвался,  сменившись  хрипом,  отчаянный
женский крик.
     Щиты  стучали уже друг о друга, гремели, образовав пологий
холм. На  стене  терема  появились  свежие  зарубки  от  ударов
железными  краями.  Щиты,  словно черепахи, двигались, засыпая,
замирая, наконец, застыли, а с ними затихли и стоны.
     В мертвой тишине Ингвар повернулся к вождю:
     -- Что скажешь теперь?
     Тот застыл с вытаращенными глазами. В лице было  безмерное
удивление.  Толпа  рутуллов  потрясенно молчала, еще по лесному
тугодумию не поняв, что стряслось.
     -- Да, но...
     -- Что еще? -- потребовал Ингвар.
     -- Ну... вы, ребята... Не ожидал. Да и кто бы...
     Ингвар  кивнул,  его  взгляд  отыскал   превратившуюся   в
каменный  столб  Ольху.  Боян  с готовностью подтащил ее ближе.
Русы сомкнулись вокруг воеводы,  Ингвар  спустился  с  крыльца.
Рутуллы  потрясенно  смотрели  на гору щитов, под которыми была
погребена та, которая не подумала, что на левой руке русы носят
не только легкие браслеты, но и тяжелые щиты.
     Ингвар прошел мимо вождя, задев его  плечом.  Они  на  миг
сомкнули  взгляды,  и  старый  рутулл, отвечая на невысказанный
вопрос  руса,  медленно  кивнул  и  чуть   раздвинул   губы   в
восхищенно-осуждающей  усмешке.  Ингвар неспешно двигался прочь
от княжеского терема.  Рутуллы  возбужденно  галдели  как  стая
галок, суетились, а русы уже разбирали щиты и быстро отступали,
сдвигая ряды.
     Ингвару  подвели  коня,  он  неспешно  поднялся  в  седло.
Огляделся, вскинул руку:
     -- Прощайте!.. Увидимся через полгода. Зимой.
     И первым повернул коня к воротам. Конников с ним  было  не
больше  десятка,  на  коне  через стену не перелезешь, но Павка
свистнул по-разбойничьи, навстречу побежал отрок с двумя конями
в поводу. Боян и Павка помогли Ольхе взобраться в  седло.  Боян
развязал  ее  руки  сзади и связал спереди. Ольха ухватилась за
луку седла. Павка ухватил ее коня за узду, снова  свистнул.  Их
кони галопом понеслись в раскрытые ворота.
     Все  это время Ольха чувствовала пристальный взгляд. Ей не
надо  было  оглядываться,  что  увидеть,  кто  смотрит  на  нее
неотрывно и хищно. Это ощущение между лопаток она не спутает ни
о каким другим.

     Глава 15

     Сквозь конский топот услышала рассудительный голос Боя-на:
     -- Не тужи по бабе, бог девку даст.
     -- Да  ладно тебе, -- донесся раздраженный голос Павки. --
Я сам  испугался,  когда  ее  увидел...  Целый  стог!  Чуть  не
удавила.   В   прошлый   раз,   клянусь,   в  самом  деле  была
камышиночкой.
     -- Да, -- пробурчал Боян. -- Толстая девка -- это  уже  не
та сладость. Не понимаю, зачем славяне их так откармливают? Но,
говорят,  боги таких любят больше. Недаром же их всегда первыми
волхвы берут  в  жертву  богам?  Или  это  по  старому  доброму
правилу: на тебе, боже, что нам негоже?
     -- Худую бы я не отдал, -- заявил Павка.
     Некоторое  время  Ольха  не  слышала  их разговора, копыта
стучали чересчур громко, потом пошли по мягкой траве, и  до  ее
слуха донесся уверенный голос Бояна:
     -- Ингвар  придумал  бы,  как взять так ли иначе. А как он
понял, что ее не жалко?
     -- На меня посмотрел, -- признался "Павка пехоты.
     Опять Ольха долго слышала лишь  перестук  копыт,  а  затем
донесся задумчивый голос:
     -- Да...  Он  умеет  не  только смотреть, но и видеть. Как
думаешь, рутуллы дадут дань?
     -- Дадут.
     -- Взяли врасплох. Теперь могут подготовиться лучше.
     -- Ты ж знаешь, он их уже завоевал  по-настоящему.  Да  не
мечами вовсе... А когда ту девку щитами забросал!
     Проклятый,  подумала  Ольха  с  ненавистью, сквозь которую
пробивалось странное  восхищение.  Он  в  самом  деле  завоевал
рутуллов.  Сердца  завоевал.  А  это  самое  коварное  и подлое
завоевание.
     Руки ее оставались свободными, однако ноги связали у  коня
под  брюхом.  Соскочить  на  скаку  нечего и думать, а чтобы не
умчалась вместе с конем, его длинный повод  привязали  к  седлу
коня Бояна.
     Ингвар   дважды   оказывался   рядом,  на  скаку  проверял
придирчиво узлы. Бросил ободряюще:
     -- Вечером будем в Киеве!
     -- Катись к Ящеру, -- отрезала она.
     Они неслись вдоль  небольшого  озера,  навстречу  катились
сбитые  в  комья  волны  тумана.  О  кусты  и  деревья рвались,
исчезали между листьями, но у самой  воды  туман  был  плотным,
осязаемым.
     Туман-глушил  звуки,  даже стук копыт почти исчез, и Ольхе
почудилась, что она скачет в одиночестве, а длинный  ремень  от
морды ее коня тянется просто в неизвестность.
     Мощный  стук  копыт  вывел  ее  из  оцепенения.  Из тумана
вынырнули две исполинские фигуры на огромных, как горы,  конях.
Туман  еще--  скрывал  их  наполовину, делая призрачными, но от
того казались еще страшнее и огромнее. Сердце Ольхи  затряслось
как овечий хвост, призраков боятся даже богатыри. Она вспикнула
тонким голоском:
     -- Великаны!
     Мгновенно вблизи раздался голос Ингвара:
     -- Велеты?
     -- Д-да...
     Голос  ее дрожал и срывался, потому что великаны двигались
прямо на нее, грозя втоптать в  землю,  оставить  мокрое  пятно
красного  с  желтым цвета. И в то же время ощутила облегчение,.
что Ингвар оказался рядом.
     Ингвар  бросил  ладонь  на  рукоять  меча,   всматривался,
нахмурившись   и   сопя,   как  бык  перед  схваткой.  Великаны
приближались, земля гремела  под  копытами  исполинских  коней.
Туман  постепенно  отступал,  отпускал их, клубясь за плечами и
спинами  незнакомцев.  Ольха,  наконец,  поняла,  что  это   не
великаны, а двое людей, похоже -- русов, хотя все же громадного
даже  для русов роста. А передний так и вовсе грузный, тяжелый,
похожий на скалу, взобравшуюся  на  другую  скалу,  побольше  и
массивнее.
     Ингвар заулыбался, распахнул объятия:
     -- Асмунд, Рудый!
     Передний  всадник  угрюмо, как показалось Ольхе, смотрел с
высоты седла, а второй спрыгнул с легкостью белки, травинка  не
шелохнулась.   Однако,  когда  обнялись  с  Ингваром,  раздался
металлический грохот, будто столкнулись две башни.
     -- Будь здоров, малыш!
     -- И ты, вуйко Рудый!
     -- Здоров ли?
     -- Хуже некуда! А ты?
     -- Слава богам, средне.
     -- Как это?
     -- Между плохо и очень плохо:
     Наконец перестали давить друг друга в  объятиях,  выбивать
пыль и ржать как два коня. Рудый обернулся к всаднику, которого
назвал Асмундом:
     -- Так и будешь там сидеть?
     Ольха  ждала,  что второй богатырь слезет с огромного коня
неспешно, величаво, больно  сам  велик  и  дороден,  но  Асмунд
перекинул  ногу  через  седло, прыгнул с неожиданной легкостью.
Правда, Ольха ощутила, как вздрогнула и качнулась земля, а конь
что-то пробормотал и вздохнул с облегчением.
     -- Откуда? -- буркнул Асмунд.
     Голос его напоминал рев медведя, как и сам он был похож на
хозяина лесов, разве что медведя Асмунд задавил бы с легкостью,
а дива,   еще,   наверное,   не   встретил.   Лицо   его   было
обезображено...   нет,  украшено,  поправила  себя  Ольха,  ибо
некрасивое  лицо  Асмунда   с   белеющими   шрамами   выглядело
значительнее, чем чистые лица молодых воинов.
     -- А  что у нас есть, -- ответил Ингвар невесело, -- кроме
походов в лес? Еще двенадцать племен примучил. А на две  дюжины
только посмотрел издали.
     -- Только к дани примучил? -- спросил Рудый живо. -- А как
насчет расширения земель?
     Ольха  ощутила  на  себе его внимательный взгляд. Он был в
полном доспехе, дорогом и сделанном настолько умело, что  Ольха
не могла оторвать взгляда, лицо смуглое, битое ветрами, зноем и
морозами,   брови  над  переносицей  сошлись  иссиня-черные,  а
выбритые щеки отливали синевой, как у очень чернобородых людей.
Глаза смотрели прицельно,  с  хитростью,  словно  уже  замыслил
какую-то пакость и приглашал разделить риск и добычу.
     -- Расширение? -- переспросил Ингвар горько. -- Лучше и не
заикаться. Из этих двенадцати хотя бы половина зимой вспомнила,
что явимся  на полюдье. А кто-то и вовсе навострит лыжи... Вы в
Киев?
     Рудый помедлил, очень внимательно смотрел на Ольху. Ей  не
нравился  его  ощупывающий  взгляд,  хищный  и насмешливый. Она
гордо отвернулась.
     -- Пора, -- донесся голос Рудого. -- Давно не виделись  со
старым князем. Асмунд, ты как?
     -- Поедем с ними, -- прогудел Асмунд. -- Все одно к вечеру
должны успеть к городским воротам.
     Он  неспешно  снял  шлем,  размером с пивной котел. Бритая
голова блестела, красная и распаренная, а чуб  был  белым,  как
осыпанным  снегом.  В левом ухе рассыпала искры золотая серьга.
Как у Ингвара, отметила Ольха невольно.  Только  вместо  рубина
здесь блистал неведомый зеленый камень удивительной красоты.
     -- Привал? -- спросил Ингвар.
     -- Дадим  коням  перевести дух, -- согласился Домунд. -- А
потом без задержек! Мать  городов  русских  уже  за  ближайшими
холмами.

     Костер  разожгли  тут  же  на  берегу  озера. Дружинники с
готовностью выложили все припасы. Уже не  откладывая  назавтра,
вечером  копыта  их коней простучат по мощеной бревнами главной
улице стольного града.
     Дружинники купали коней, мылись,  орали  дурными  голосами
как  дети, гонялись друг за другом, подныривали и утаскивали за
ноги. Благо, дно чистое, песчаное.
     На середке озера,  полускрытый  редеющим  туманом,  весело
ржал и бил по воде ладонями Рудый. Ингвар крикнул с берега:
     -- Что стряслось?
     -- Нашлись  рубашка  Асмунда1  --  выкрикнул Рудый, давясь
смехом. -- Когда я ему  спину  тер!  Ну,  не  глиной,  конечно.
Песком, галькой, конским скребком... И вдруг вижу, она там, под
третьем слоем благородной грязи.
     Ольха недоумевающе посмотрела на Ингвара. Тот отмахнулся:
     -- Это ж Рудый.
     -- Ну и что?
     -- Рудый  не  заснет,  если  человек  пять  не обманет, не
понасмешничает. Видишь, Асмунд даже не обиделся. Рудый  мог  бы
многое сделать, но для него нет ничего святого, ничего большого
или чистого.
     Она  вдруг  ощутила, что разговаривает с киевским воеводой
как с человеком, а ведь  это  захватчик,  который  и  ее  племя
пытается  примучить  к покорности. Волна враждебности поднялась
из глубины сердца.
     -- Если тебе хочется большого и чистого,  --  бросила  она
холодно  и  враждебно,  --  пойди  помой  моего  коня. Или коня
Ас-мунда, у него гора, а не конь.
     Ингвар не сразу понял:
     -- Зачем?
     -- Ну, -- бросила она с тем же  ожесточением,  --  я  буду
точно знать, что это не от коня прет такой вонью.
     Она  брезгливо  повела  носом,  отвернулась.  Чувствовала,
затаив дыхание,  что  воевода  потоптался  некоторое  время  за
спиной,  яростно сопел. Она ждала, даже напряглась, сейчас люто
схватит за плечи, развернет к себе, гаркнет что-нибудь свирепое
в лицо, накричит, а то и ударит, вряд ли его  осмеливались  так
оскорблять... но вдруг услышала удаляющиеся шаги.
     Когда  рискнула  чуть  повернуть  голову, Ингвара нигде не
было. Среди груд одежды  на  берегу  не  сразу  узнала  красные
сапоги Ингвара, его доспехи, рубашку, одежду, широкий пояс.
     Туман  почти  рассеялся,  она  увидела  Ингвара  почти  на
середине озера. Он стоял по пояс в воде и остервенело драл себя
конским скребком. Рядом плавали, полоскались, его онучи.  Ольха
ощутила,  что ее брови сами собой поднимаются крутыми дугами, а
губы будто кто тянет за уголки в стороны.

     Небо  хмурилось  с  утра,  но  тучи  образовались   как-то
неожиданно,   прямо  из  безобидных  облаков.  Блеснули  слабые
молнии, предостерегающе зарычал небесный зверь.
     Дружинники  нехотя  выскакивали  изводы.  Асмуад  похлопал
Ингвара по плечу:
     -- Вон,  видишь  прямо  по  дороге? Первая полявская весь.
Если дождь догонит, переждем под крышей.
     -- Надоели  задержки!  Я  уже  неделю  тому   должен   был
проскакать по Киеву.
     -- Летние грозы коротки.
     Гром   прогрохотал   мощнее,  тучи  на  глазах  наливались
тяжестью. Серый цвет сменился угольно  черным,  в  недрах  тучи
молнии  сверкали  чаще.  Рудый заорал что-то веселое, указал на
вое. ток.
     Там, вдали, на  грани  видимости,  возникла  серая  стена.
Ольха  не  сразу  сообразила,  что  видит яростно бьющие с неба
струи,  навстречу  которым  от  земли  вздымается  пыль.  Стена
медленно, но неотвратимо двигалась в их сторону.
     Павка  и  Боян забросили Ольху в седло, связали под брюхом
коня ноги. Она заметила, что Рудый  бросил  в  сторону  Ингвара
укоризненный  взгляд.  Тот ответил неприязненным взглядом, даже
зубы оскалил предостерегающе, как волк, охраняющий свою добычу.
Мол, не знаешь, что это за зверь, защищать не берись.
     Быстро собрав  все  хозяйство  в  дорожные  мешки,  наспех
приторочили к седлам, повскакивали на коней, с гиком погнали от
стены  падающего  дождя.  Вдогонку  ударил  холодный  ветер,  в
котором уже чувствовалась водяная пыль.
     Они  галопом  вылетели  из  леса,  пронеслись  по  широкой
пробитой   телегами  дороге.  Мимо  замелькали  избушки.  Ольха
потрясенно заметила  сразу,  что  они  не  бревенчатые,  как  у
древлян,  а слеплены из глины, или же покрыты глиной настолько,
что бревен не видно вовсе. Крыши  под  соломой,  а  не  покрыты
гон-той, как у древлян!
     Ингвар  издали  высмотрел  хатку  побогаче,  направил коня
прямо через невысокий забор из переплетенных прутьев. На кольях
торчали глиняные  горшки,  висели  расшитые  рушники,  но  конь
перелетел  как  птица,  подгоняемая грозой. Ничего не задел, на
прежнем галопе внесся под навес, и в  тот  же  миг  во  двор  с
грохотом обрушился ливень.
     Ольха  едва  не  завизжала. Холодные струи ударили с такой
силой, что пригнули  к  гриве  коня.  Она  словно  оказалась  в
водопаде, ослепла и оглохла от шума бьющей в землю воды. Только
конь  как-то  видел,  внес  под навес, и тут же ощутила сильные
руки. Не успев ничего понять, мокрая и дрожащая, она  свалились
с  седла  прямо  Ингвару  в  объятия. Павка, сухой и довольный,
перехватил ножом веревку, ее ноги опустились на землю, и Ингвар
тут же поспешно отпустил пленницу.
     -- Добро пожаловать к полянам, -- сказал он  неуклюже.  --
Здесь переждем. Дождь скоро кончится.
     Павка,  гордый,  что  первым  успел  укрыть себя и коня от
дождя, накинул Ольхе не плечи короткое походное  одеяльце.  Она
бросила  короткий  взгляд  на  Ингвара,  тот недовольно оскалил
зубы, но смолчал.
     Им приходилось кричать, чтобы слышать  друг  друга.  Струи
воды  мощно били по крыше, прямые крупные капли ударяли в землю
с  такой  силой,  что  фонтанчики  грязи  взлетали  на   высоту
человеческого  роста.  Стоял  неумолчный  грохот, словно тысячи
раков размером с коней скреблись в глиняном горшке. Над головой
непрерывно полыхало, а страшные раскаты грома приблизились.  Их
сменил  неумолчный  зловещий сухой треск такой силы, что голова
дергалась как от ударов. Ольха едва удерживалась от того, чтобы
не  сесть  на  корточки  и  коленями  зажать  уши.  От  грохота
вздрагивала  земля.  Кони  визжали  от ужаса, дружинники спешно
закрывали им глаза и уши.
     Ольха  ощутила  на  своем  плече  крепкие  пальцы.  Ингвар
набросил  ей на голову и плечи конскую попону, ухватил за руку.
Они проломились сквозь ревущую  стену  воды,  перебежали  через
двор.  Ингвар ударился в дверь, влетели в сени, дверь в избушку
оказалась не запертой. Не в избушку,  а  хатку,  сказал  Ингвар
недружелюбно.  Он сразу же выпустил ее руку, небрежно стряхивал
воду с одежды.
     Ольха, мокрая и дрожащая, все же оглядывалась с  невольным
любопытством.  Стыдно  сказать,  но  за  пределами своих земель
побывала впервые. На рутуллов смотрела во  все  глаза,  дулебам
дивилась,  от  дрягвы  пришла  в  изумление,  а  сейчас  она  у
загадочных полян, которые первыми пришли на эти земли,  ведомые
князем Кием и его братьями!
     Дверь  в полянскую хатку низкая, не захочешь, а согнешься.
И оконца узкие --  не  пролезешь.  Врагу  один  путь  ворваться
вовнутрь  -- через узкую дверь. Пригнувшись, подставляя шею под
острый топор хозяина. Так можно обороняться от целой толпы. Это
понятно, у самих древлян примерно такие же двери.
     Ингвар,  пригнувшись,  вошел  из  сеней  в  жилое.   Ольха
выглянула в окно. Сквозь струи ливня смутно видела дружинников.
Уже  снимают  с  коней  потнички  и попоны, но трое остались в;
седлах. Правда, под навесом. Явно будут  на  страже.  Вздохнув,
она отвернулась. Отсюда убежать еще труднее.
     Пол  земляной, утоптанный до твердости камня. Посреди избы
-- ровным колечком закопченные  валуны  очага.  Крыша  над  ним
раскрыта, зимой затыкают, а дым уходит через раскрытую дверь. А
вот  когда  дрова  прогорают, наступает самое важное: дать уйти
угару и сразу же закрыть дверь, сохраняя тепло. Сколько  народу
сгинуло  в  Искоростене,  сколько  угорело  до  блевоты,  когда
поторопились заткнуть продых в крыше и закрыть дверь!
     Крыша без потолка, лишь балка-матица  с  неопрятно  серыми
ребрами  стропил.  Черная  мизгиря  в углах, такая же свисает с
потолка, похожая на ведьмины космы. Стены тоже черные, в  саже.
Крупный мизгирь заканчивает плести сеть прямо в окне.
     -- А где же народ? -- спросила она.
     Ингвар пожал плечами:
     -- В поле, конечно. Это не лес. Там и дождь переждут.
     -- А детвора?
     -- А детвора как раз в лесу шастает. Птичьи яйца собирает,
ягоды, грибы, лук, хвощ... Близь этих деревень даже волков нет,
великий князь велел выбить!
     Она все еще оглядывалась в удивлении.
     -- Разве их возможно выбить?
     -- Когда власть сильна, возможно все.
     Она  отвернулась  с  неудовольствием. Он вовремя напомнил,
что он рус. Человек победившего племени.
     Уже без прежнего восторга новизны она  смотрела  на  лавки
под  бревенчатыми стенами. Таких у древлян нет. Судя по ширине,
они не только для толстых задниц,  на  таких  и  спят  холостые
парни  и  девки, взрослые дети. Правда, когда похолодает, спать
можно и на полатях -- широких, как  перекресток  дорог.  Полати
перекрывают  весь  угол  хаты  от исполинской печи до массивных
бревен стены.
     Ольха прикинула,  что  на  полатях  поместится  с  десяток
взрослых,  а  то  и больше. Древляне такими большими семьями не
живут, не прокормятся. Хотя, сказала себя независимо, вовсе  не
обязательно,   что  семья  здесь  большая.  Лесу  много,  могли
построить просто на вырост. Мол, заведем кучу детей, будем всех
держать при себе.
     Была и  вторая  комната,  но  вход  был  занавешен  тонкий
полотном  с диковинными цветами и василисками. Должно быть, там
спал хозяин с хозяйкой. Осмотревшись, Ольха заметила  и  второй
угол,  где  под  потолком было свернутое полотно. Наверняка его
тоже опускают на ночь. Значит,  один  из  сыновей  хозяина  уже
привел  жену,  на  ночь  отгораживаются  от  младших  братьев и
сестер.
     -- Подумаешь, -- сказала она дерзко. -- У наших бояр  дома
такие же! А то и лучше.
     Ингвар смотрел с недоумением:
     -- Бояр?
     -- Ну да.
     Он внезапно расхохотался:
     -- 3дорово! Тогда тебе будет, на что посмотреть в Киеве.
     Она насторожилась:
     -- Ты о чем?
     -- Ольха,  --  он  оборвал  смех,  голос воспарил, и Ольха
ощутила,  как  воевода  в  своем  презрении  к  ее   невежеству
оплевывает  ее сверху, пачкает пометом. -- Ольха Древлянская...
Ты в самом деле  --  дерево!  Это  же  простая  хатка  простого
полянина.
     Она не поверила:
     -- Простого?
     -- Не веришь, зайди в остальные дома. Это же простая весь,
где не живут бояре. Но эту весь вот уже двадцать лет не грабят,
не зорят,  сюда не совершают набеги. А самое главное, что народ
поверил, что их грабить больше не будут. Вот и строят добротно,
на века. А  монеты,  если  такие  заводятся,  не  закапывают  в
горшках в землю.
     Она нахмурилась:
     -- Ты хочешь сказать, что народ доволен?
     -- Конечно,  недоволен, -- признался Ингвар с неохотой. --
Редко найдешь семью, чтобы  не  проклинали  русов.  Захватчики,
грабители,  кровопийцы,  растлители...  ну,  и  все, что только
можешь придумать. Но жить все-таки стали безопаснее и богаче!
     Ее голос был сух:
     -- Лучше в опасности, но при свободе.
     Вскоре, прорезаясь через неумолчный шум дождя, послышались
звонкие детские голоса. Ольха поразилась, что мокрые, как мыши,
дети, завидев вооруженных людей во дворе, вбежали через калитку
без страха, смотрели  с  жадным  любопытством.  С  ними  явился
Павка, потрепал одного за вихры, спросил весело:
     -- Чьи вы, такие конопатые?
     Ответил самый старший, лет семи мальчишка:
     -- Жуковы. Наш тятя. Жук, сейчас в поле... А вы кто?
     -- Княжьи  дружинники.  Переждем дождь малость, если вы не
против, дальше тронемся к Киеву. Хошь с нами?
     -- Не хочу, --  ответил  мальчишка  серьезно,  --  а  тетя
говорит,  что  проливной перешел в обложной. И дедуля сказал...
Потому нас послали до дому.
     Ингвар выругался сквозь  зубы,  выглянул  в  окно.  Мощные
струи  ливня  сменились  частым  дождем,  не  таким сильным, но
упорным и неприятным,  а  вместо  черных  туч  небо  затягивало
серым, гнетущим.
     Павка покачал головой:
     -- Ну,   ежели   и   дедуля   сказал...   Старикам   кости
подсказывают.  Ингвар,  мы   тогда   займем   сеновал,   а   вы
располагаетесь  здесь.  Хозяев  определим  в сарай, за скотиной
присмотр нужен.
     -- Ладно,  --  согласился  Ингвар  сквозь  зубы.  --  Если
придется  ночевать,  то  придется.  Под этим дождем все равно в
Киев раньше не приедем. Дороги раскиснут.
     Глаза  мальчишки,  голубые,  как  у   Ингвара,   счастливо
заблестели. Голос он постарался сделать солидным, мужественным,
раз уж из всей родни оказался самым старшим:
     -- Ночуйте.  Коней  можно поставить во-о-о-он туда, воды я
помогу набрать. Если что, кликните Лютика. Это я. А  вечером  и
маманя явится, она тяте помогает. Накормят!.
     Дружинники по двое-трое разъезжались по избам. В доме Жука
остались  Ингвар с Ольхой и два руса. Ночь обещает быть теплой,
дружинники упросились ночевать  тоже  на  сеновале.  Ингвар  не
спорил,  понимал,  что  ждет  их  на сеновале, где в веси полно
молодых спелых девок. Даже  не  предупреждал,  чтобы  спали  по
очереди.   И   Ольха   впервые   увидела,   что  такое  жить  в
безопасности.

     Глава 16

     В единственное окошко с трудом протиснулась бы  разве  что
кошка,  да  и  то  худая,  но  Ингвар и его оглядел придирчиво,
зачем-то простукал стены. Ольха покачивалась от  усталости.  Не
глядя на нее, он велел:
     -- Ночевать  будешь  здесь. Если что понадобится, скажешь,
язык не отвалится.
     -- А где будешь ты? -- спросила она враждебно.
     -- Здесь, -- ответил он холодно.
     -- Где? В этой комнате?
     -- Угадала, -- ответил он зло. -- Мог бы даже разделить  с
тобой ложе, если бы ты не храпела.
     -- Я?
     -- И  еще  ты  из  тех,  --  добавил  он, -- кто стягивает
одеяло. Так что и не надейся.
     -- Я? Когда это я стягивала одеяло?
     -- Извини, -- сказал он, -- не одеяло, а попону.
     Задохнувшись от негодования, она наблюдала, как он  бросил
ворох шкур на пол у двери, сел, с трудом стягивал сапоги. Ноги,
судя по тому, как кривился, распухли, повредил в болоте или при
скачке.
     Со  вздохом  облегчения  он  лег,  разбросал могучие руки.
Ступни торчали из портков  багровые,  похожие  на  переваренных
раков.  Ольхе  показалось, что он сразу занял половину комнаты.
Он покосился  на  нее,  поскреб  волосатую  грудь.  Ногти  были
толстые  и  крепкие, как копыта дикого коня. Ей показалось, что
он хотел что-то сказать, в глазах мелькали странные огоньки, но
передумал, расслабился и  закрыл  глаза.  Она  ощутила  неясную
досаду.
     Несмотря  на усталость, сон не шел. Лежала, прикрыв глаза,
даже сделала дыхание ровным. Пусть думает, что она спит. Она не
желает слышать его ненавистный отвратительный голос победителя.
Который даже ее может взять по праву победителя.
     Ее плечи зябко передернулись.  Да,  она  в  руках  врагов,
захвативших  ее  в  плен.  И  единственная  ее  защита, что она
слишком ценная добыча, чтобы поступить  с  нею  вот  так.  Олег
старается подчинять племена без лишней -- крови. Он бережет как
русов,  так и жизни славян. Не из жалости, конечно. Если раньше
как волк нападал на стадо и старался загрызть как можно больше,
то теперь это его овцы, которых собирается стричь основательно,
по-хозяйски. Но для этого будет их беречь и кормить, охранять и
не давать драться друг с другом.
     Я добыча, с которой вынуждены обращаться бережно.  С  этой
успокоительной  мыслью  она,  наконец,  позволила себе медленно
погрузиться в теплый сон.

     Закричал петух. Ингвар вздрогнул:
     -- У, горлопан! Зачем орать так рано?
     С порога ответил сильный мужской голос:
     -- Чтобы его услышали. Когда  проснутся  куры,  это  будет
невозможно.
     Вошел  Рудый,  хитрый  и  с  таким лицом плута, что как-то
забывалось, что у него плечи дай бог каждому, мышцы как  булат,
дерется двумя мечами, равных в поединках не знает. Однако такие
победы  он не ценил, а вот надуть кого или посадить в лужу, это
для Рудого было как услышать пение небесных птиц.
     Ингвар  встал,  сразу  же  бросил  тревожный   взгляд   на
пленницу. Ольха уже проснулась, но осталась под тонким одеялом.
Ее   женственная  фигура  обрисовалась  так  четко,  что  Рудый
восторженно присвистнул:
     -- Вот это да! Ингвар, продай ее мне.
     -- Не для продажи, -- буркнул Ингвар.
     -- Нет? -- удивился Рудый. -- А для чего  ж  еще?  А,  для
себя,  наконец,  решил  завести...  Что  ж,  такая девка аскета
заставит выйти из пещеры!
     -- Рудый,  --  сказал  Ингвар  морщась,  --  это   княгиня
древлян. Я везу ее в Киев к Олегу, пусть решит ее судьбу сам.
     Рудый оценивающе рассматривал Ольху, что ответила холодным
взглядом, уже поняла его суть, возмутился:
     -- Что  ты  все  на  старика,  да на старика! Ему помогать
надо, а не перекладывать все на  его  плечи.  Давай  ее  судьбу
решим  прямо сейчас. Если не хочешь продать, то давай разыграем
в кости!
     Ингвар торопливо  одевался.  Ольха  отвернулась  к  стене,
услышала его недовольный голос:
     -- Все знают, как играешь. У тебя кости особые.
     -- Твои кинем!
     -- И на них порчу наведешь. Нет, я везу ее в Киев к Олегу!
     Рудый выставил перед собой обе ладони:
     -- Ну-ну, зачем кричать? К Олегу, так к Олегу. Твоего коня
уже седлают,  пора  ехать.  Солнышко подсушивает землю, к обеду
обнимешь своего великого князя.
     Ингвар раздраженно обернулся к Ольхе:
     -- Долго будешь лежать? Вставай, а то подниму силой.
     Рудый захохотал, глядя то  на  ее  лицо,  то  на  Ингвара.
Наконец ухватил его за локоть, потащил к двери:
     -- Может  быть,  я  делаю  ужасную ошибку. Может быть, она
рассчитывает, что ты грубо сорвешь с  нее  одеяло  и  заставишь
встать...
     -- Я  это  и собирался сделать! -- воскликнул Ингвар уже с
порога, он не давал себя утащить в сени.
     -- ... встать голой, -- продолжал  Рудый  невозмутимо,  --
чтобы ты узрел все ее прелести...
     Ингвар  исчез, будто его оттуда выдернули. Рудый подмигнул
Ольхе, ушел и плотно  закрыл  за  собой  дверь.  Ольха  сердито
сбросила одеяло. Ее платье, распятое на стене, за ночь высохло,
как  и  башмачки,  что  стояли  подле  очага,  но  только Рудый
заметил, что она лежит под одеялом совершенно обнаженная!
     Воздух во дворе был свежий, чистый, как вода в колодце. Ни
синем-синем небе солнце было вымытое, ясное. Весело и счастливо
верещали  птицы,  ласточки  носились  высоко,   а   еще   выше,
настолько, что стал невидимым, рассыпал трели жаворонок.
     Дружинники выводили коней, оседланных, собранных в дорогу.
Возле  колодца  плескался  огромный  грузный  человек. Ольха по
седому чубу на бритой голове признала  Асмунда.  На  него  лили
ведрами  воду,  он довольно ревел, фыркал, по-медвежьи бил себя
кулаками в грудь. Бухало, будто стучал в исполинское било.
     Двое младших дружинников почтительно держали его  доспехи.
Ольхе показалось, что держат с натугой, покраснев от усилий.
     Незаменимый  Влад,  пока  Ингвар спал, поднял и собрал всю
дружину. Тому оставалось только влезть в седло своего  Ракшана,
жеребец был бодр и весел, да посадить и связать пленницу.
     Когда  выезжали со двора, Ингвар с удивлением уставился на
одного парня в толпе зевак, что смотрели на  вооруженных  русов
через плетень. Тот был в плечах косая сажень, ростом не уступал
русам,  а  грудь была широка, как амбарная дверь. Голубые глаза
смотрели ясно, без страха и удивления. Судя по  могучим  рукам,
больше похожим на бревна, и ладоням как лопаты, он легко ломает
подковы, а если поднатужится, то и по две разом.
     Ингвар остановил коня, указал на парня:
     -- Эй ты! Подойди-ка ближе.
     Парень  не сдвинулся. Глаза стали угрюмыми, в них медленно
проступила злость, упрямая решимость. Дружинники заехали с двух
сторон, кольнули его копьями. Нехотя он перелез через  плетень.
Ноги  его  были в лаптях, но и сквозь простые портки из полотна
Ингвар угадал сильные мышцы, когда  коленями  можно  так  сжать
коню бока, что захрипит и падет замертво.
     -- Пойдешь  с  нами, -- велел Ингвар. Парень смотрел прямо
на горло воеводы, пальцы  непроизвольно  сжимались,  будто  уже
дотянулся до врага.
     -- На продажу его? -- спросил Павка.
     -- Нет,  слишком хорош, -- бросил Ингвар. -- Жаль упускать
такого богатыря. Он лучше будет смотреться в нашей дружине, чем
с ярмом на шее!
     Дружинники заговорили, на парня посматривали  весело,  уже
по-дружески.  Павка похлопал парня по спине, широкой, как склон
горы:
     -- Поздравляю! С тебя кубок медовухи.
     Парень тряхнул плечом, сбросил руку руса. С другой стороны
парня уже хлопал по плечу Боян:
     -- С нами не соскучишься! Получишь меч,  доспехи,  доброго
коня,  две  серебряных  гривны  на прокорм. Все девки наши, все
подвалы с бражкой... Эх!
     Парень отступил на шаг. Голос был хриплый, но твердый:
     -- Нет. Не пойду.
     Ингвар поморщился:
     -- Дурень, не понимаешь. Тебе выпала редкая удача.
     -- Нет.
     -- Оглянись, тебе завидуют все парни!
     Парень посмотрел на воеводу русов твердым взором. Губы его
едва шелохнулись, но ответ прозвучал резко и сильно:
     -- В дружину врага? Ни-ког-да.
     Ингвар сказал, уже сердясь:
     -- Ты должен знать, что я  имею  власть  брать  в  дружину
любых  молодых неженатых парней. Из любого племени, покоренного
Новой Русью.
     -- Но я... не пойду.
     В холодных глазах Ингвара блеснули насмешливые искорки:
     -- О, ты такой благородный?  Но  и  на  благородство  есть
ловушки. Да еще какие! Хочешь проверить на своей шкуре?
     Он  кивнул дружинникам. Павка, Боян и Окунь ухватили троих
детей, вытащили на середину улицы, поставили на колени.  Парень
дернулся,  когда  дружинники  одновременно,  ухватив детишек за
волосы, задрали  им  подбородки  кверху,  обнажив  белую  кожу.
Острия  мечей  оказались  возле детских горлышек. У одного кожа
лопнула, потекла тонкая струйка крови.
     -- Ну как? -- спросил Ингвар с интересом.
     -- Ты не сделаешь этого! -- вскрикнул  парень,  голос  его
дрогнул.
     -- Почему? Это чужое племя. Мы берем дань, но вы за вашими
спинами  точите  ножи.  В наших интересах уменьшить число ваших
будущих воинов.
     Парень обвел детей отчаянным взглядом. Да, русы бросили на
колени только мальчиков. Их острые мечи вот-вот...
     -- Не трогай детей, -- попросил он.
     -- Идешь в дружину?
     Дружинники  посмеивались,  с  гордостью  посматривали   на
воеводу.  Он  всегда  находил  способ добиться своего. И всегда
побеждал.
     -- Нет, -- ответил парень тихо. -- Я не смогу держать меч.
     Он положил ладонь на  кол  в  ограде  плетня,  выхватил  у
одного  из  дружинников топор. Вокруг застыл даже воздух, голос
парня был торжественен и  Светел.  Быстро  и  страшно  блеснуло
лезвие. Солнечный блик ударил Ольху по глазам и уколол сердце.
     Раздался  многоголосый вздох. Глухо ударил топор, на землю
упали, брызгая живой  теплой  кровью,  большой  и  указательный
пальцы.  Парень  протянул  к  Ингвару  брызжущую кровью руку. В
голосе сквозь боль и страх прозвучала гордость:
     -- Как видишь, воевода. Я негоден для дружины.
     Ингвар несколько мгновений  бешено  смотрел  в  его  ясное
лицо. Ноздри воеводы раздувались, а пальцы судорожно стискивали
пояс. Наконец с шумом выдохнул воздух, повернулся к своим:
     -- Чего встали? Едем дальше!
     Дружинники    непривычно    суетливо    торопили    коней,
нахлестывали, спешили выбраться из веси. Ольха ехала застывшая,
сердце превратилось в холодную ледышку. Перед глазами все стоял
могучий парень с  ясными  глазами.  По  бокам  слышался  говор,
дружинники  негромко  обсуждали  происшествие.  Она слышала как
Рудый крикнул Ингвару восхищенно:
     -- Здорово он нас, а?
     -- Что здорово, -- это был  голос  Ингвара,  раздраженный,
алой.  -- Был бы на его месте рус, бросился бы на нас о топором
в руке. Погиб бы с честью. А то и успел бы кого-то из нас взять
с собой к Ящеру. А этот... тьфу!
     -- Не скажи, -- возразил Рудый, --  в  этом  что-то  есть.
Верно, Асмунд?
     Асмунд  что-то  прогудел,  Ольха  не  услышала,  затем был
прежний ожесточенный голос Ингвара:
     -- Конечно, Олег поймет. Он был не только воином.  Но  для
вас это не человек, а... что-то вроде червяка!
     Но  когда Ольха, нечаянно приблизившись, увидела его лицо,
то  ощутила  даже  подобие  жалости.  Ингвар  ехал  не   просто
задумчивый,  а с потемневшим лицом, будто его внутренности грыз
голодный  лис.  Левая  щека  подергивалась,  он   непроизвольно
морщился.  Пальцы  стискивали  поводья,  ринуться  бы навстречу
ветру, но тут же, опомнившись,  надевал  личину  спокойствия  и
даже благодушия.
     Даже  малый  властитель,  это  Ольха  понимала  с горечью,
должон быть покоен и благостен, тогда и его люди проживут легко
и без тревоги!

     Ингвар повеселел, вот-вот откроется вид на Киев.  Ольха  и
сама  чувствовала  близость  непомерно  большого города. Уже по
лесу, по деревьям.
     Здесь лес выглядел как  древлянин,  выползший  из  темницы
руса.  Дороги,  дорожки  и  тропинки  истерзали во все стороны,
колеса телег выбили землю так, что втулки  сравнивали  бугорки.
Борта   тяжело   груженных  подвод  поцарапали  могучие  стволы
деревьев, содрали кору, оставив белые  полосы,  втоптали  землю
так,   что  траве  вцепиться  негде.  Сушины  и  валежины  явно
разобраны горожанами, кустарник вырублен, а жгучие лучи  солнца
сожгли толстые пласты мха.
     Даже  коричневая  гниль,  что  остается от трухлявых пней,
сгнивших стволов,  здесь  под  солнцем  и  в  продуваемом  лесу
превратилась  в  пыль и рассеялась незримо. Лес, хотя он далеко
от города, громче и убедительнее русов сказал ей о мощи Киева!
     Дорога невозмутимо поползла на холм. Кони, отдохнувшие  за
ночь,  поднялись с разбега. Ингвар почувствовал, как вздрогнула
пленница. У него самого перехватило дыхание.
     Киев! Град на семи холмах. За время  скитаний  в  дремучих
лесах  Ингвар  почти  забыл Киев, ставший второй родиной. Видел
только древлянские одинаковые селения, окруженные рвом и тыном,
называемые гордо крепостями, болота да веси, Киев  не  то,  что
померк,  а  как бы уменьшился, скукожился до размеров огромного
древлянского града. Сейчас же видел, что Киев -- это не  просто
стольный град. И не только.
     На  семи холмах раскинулся дивно украшенный огромный город
из  высоких  теремов,  башен,  роскошных  хоромов  и   огромных
складов,  внутри  была  высокая  стена.  Когда-то  этой  стеной
окружили град, уже крупный, больше любой крепости  древлян,  но
город разросся и за стеной, и теперь стена опоясывает разве что
самую  сердцевину,  а  огромнейший город раскинулся во всю ширь
намного  дальше,  там  другая  крепостная  стена,  уже   вокруг
современного города, исполинского, непомерного, но уже и за эту
стену   вышли  дома  и  даже  склады,  амбары,  торговые  ряды,
опускаются прямо  к  реке,  при  взгляде  на  которую,  как  он
заметил, у древлянки, закружилась голова и онемел язык.
     Они  ехали к Киеву, а Ольха пошатывалась в седле, будто ее
ударили. Впереди раскинулся город врагов, но это оказался город
из сказки. Крепостная  стена  немыслимой  высоты  в  три-четыре
роста  человека,  через каждые сто шагов вздымаются исполинские
башни, зияют ворота, сейчас открытые,  к  ним  ведут  подъемные
мосты,  ибо  город  ко  всему  еще и окружен глубоким рвом, где
течет вода... Но  то,  от  чего  у  нее  перехватило  дух,  это
исполинские  терема,  что  выросли  на  высоких холмах. Их было
видимо-невидимо.
     Под лучами солнца блестели стены великокняжеского  терема,
выложенные  из  белого  камня,  только  два  верхних поверха из
бревен, но многоскатная крыша нестерпимо блестит желтой медью.
     Она потрясенно ощутила, что воздух не просто влажный, а  в
нем  висит  мельчайшая  водяная  пыль.  Под  конскими  копытами
откуда-то застучали мокрые  камни,  ей  почудился  могучий  гул
бескрайнего моря, огромного и чудовищно тяжелого, расцвеченного
белыми  гребешками пены. О них часто пели кощюнники, и древляне
слушали, затаив дыхание.
     Кони, осторожно ступая по узкой тропке, начали  спускаться
вниз.  Вместе  с  набегающими  волнами  в  лицо  толкала мягкая
влажная лапа, на губах  чувствовался  солоноватый  вкус  крови,
словно  океан  был живым зверем, чья плоть ранилась о камни, но
океан   слишком   велик,   чтобы   замечать   царапины,   волны
обрушивались  на  берег тяжело, победно, отступали, утаскивая с
собой не только водоросли и гребешки пены, но и гальку, валуны,
а с каждым новым ударом прибрежные  скалы  тряслись,  с  вершин
падали  глыбы,  и  все  новые скалы рушились под натиском воли,
исчезали, превращались в песок.
     -- Море? -- спросила она слабым голоском.
     -- Днепр, -- ответил Ингвар торжественно. -- Данапр,  если
по-славянски.
     -- Окиян?
     -- Река, -- засмеялся Ингвар без насмешки. -- Главная река
этих земель.
     Внизу у воды была видна крохотная фигурка конника. Это был
Влад,  он  стоял на причале из толстых бревен, тряс над головой
копьем с красным яловцом. От того берега  отделился  гигантский
плот, отсюда совсем крохотный, на нем виднелись фигурки людей.
     Плот  тащился  медленно,  но  когда приблизился и ударился
торцами  толстых  бревен  в  бревна  причала.   Ольха   застыла
потрясенная  донельзя.  На  этом  плоту  можно разместить целую
деревню!
     Ингвар о его людьми въехал на плот,  с  нетерпением  ждал.
Селяне  заводили  коней, заталкивали и размещали подводы, скот,
телеги, носили мешки.  Дюжие  паромщики  деловито  покрикивали,
указывали места, расталкивали, чтобы погрузить всех, а двое уже
бегали по рядам, собирали за перевоз.
     Паром,   так   называли   плот,   медленно   пополз  через
великанскую ;реку обратно. Огромные тяжелые волны  зло  били  в
низкие  бока,  иногда  заплескивались наверх, но массивный плот
даже не качался, двигался через реку плавно и  неспешно.  Когда
брызги  попадали  наверх,  бабы и детишки верещали в притворном
испуге. Мужики помогали паромщикам тянуть канат.
     Все было удивительно в этом мире,  даже  то,  что  простые
мужики  и  бабы  вовсе  не  смотрели  на  немыслимую  реку,  не
страшились ни волн, что попадали под ноги, ни  страшной  бездны
под  плотом -- судачили, шутили, затягивали веревки на мешках и
постромках, а иные просто дремали, свесив ноги с повозок.
     Конники  спешивались,  разминали  ноги.  Ингвар  соскочил,
подал   руку  Ольхе.  Она  отвела  взор,  пусть  не  увидит  ее
удивления, еще истолкует неверно, сама соскочила легко.  Однако
ноги,  застывшие  без движения, подломились. Она упала... упала
бы на мокрые бревна, но Ингвар двигался молниеносно.
     Его руки подхватили, на миг ударилась о его твердую грудь.
Их глаза встретились, а свежий  ветер  поднял  ее  растрепанные
волосы  и коснулся ими лица грозного воеводы. Ингвар ощутил как
от щекотки сразу  к  щекам  прилила  горячая  кровь,  а  сердце
стукнуло сильнее, сбиваясь с ритма, застучало чаще.
     -- Благодарю, -- сказала она сухо, высвобождаясь
     -- Не за что, -- ответил он таким же ровным голосом.
     Она  все  отстранялась,  но  руки  их еще были сцеплены, и
незримый жар перетекал через пальцы в обе  стороны.  Он  видел,
как заалели ее щеки, чувствовал, как у самого сердце бухает как
молот.  Только  и того, что на его роже с дубленой кожей, битой
ветрами, сожженной солнцем и морозами, не дрогнет ни одна жилка
без позволения хозяина!
     Она,   наконец,   отодвинулась,   и   когда   их    пальцы
разомкнулись,  для  Ингвара словно бы тучка набежала на солнце.
Мир потемнел, это пленная  древлянская  княгиня  отвернулась  к
пери-дам парома.
     Ингвар   смотрел   люто,  пальцы  сжались  в  кулаки.  Она
пленница, в его власти сделать с нею вое,  что  возжелает.  Это
среди  тех темных лесных людишек она княгиня, там можно держать
спину прямой, а нос задранным, но здесь на все его воля!
     Паром ползет как  черепаха,  подумал  свирепо.  Перепороть
лодырей,  за  что  князь их держит. И все какие-то сонные. Надо
как-то встряхнуть, а то на ходу  сопли  жуют,  скоро  в  портки
мочиться будут. Затеять поход в дальние страны, что ли? Человек
должен жить в трудностях.
     Что  со  мной,  думала она смятенно. Этот человек чересчур
си-лев и дик. Она не страшится, но  его  звериная  сила  как-то
действует,  задевает  струны  ее  души.  Надо от него держаться
подальше. Она княгиня, а не селянская девка, что живет  так  же
просто и бездумно, как ее коровы и козы!
     Уже  видны были лица собравшихся на том берегу. Причал был
из толстых бревен, каждое в два обхвата,  торцы  измочалены  от
ударов  парома.  Вода  вокруг  причалу  была  желтой, берег был
голым, глинистым.
     Ольха снова подивилась множеству  людей.  Это  же  сколько
народу   переправляется  каждый  раз  через  великанскую  реку,
которую и рекой назвать нельзя? Может быть, это все-таки и есть
окиян-море, о котором поют кощюнники?
     Тонкий детский голосок пропищал за спиной:
     -- Мама, гляди: веселка!
     Ольха обернулась, от неожиданности едва не села на  мокрый
пол.   Через   все   синее-синее   умытое   небо   перекинулась
исполинская, расцвеченная  всеми  цветами  --  от  красного  до
фиолетового -- широкая дуга! Даже не одна дуга, а семь, если не
меньше,  каждая  плотно прижатая к другой, словно вдетая в нее:
за красной  --  ярко  оранжевая,  затем  желтая  как  созревший
одуванчик, еще -- зеленая как молодая травка, голубая, синяя, а
уж затем фиолетовая, что незримо истончалась, словно таяла...
     А  много  ниже  круто  изгибалась  еще одна точно такая же
дуга, похожая на сказочное коромысло, только намного  меньше  и
не такая яркая.
     Люди  указывали  на нее детям. Те радостно верещали. Ольха
потрясенно не отрывала глаз:
     -- Что... Что это за чудо?
     -- Радуга, -- объяснил Ингвар. -- Дуга  Солнца,  радуга...
Местные  ее  зовут веселкой. У вас ее не бывает? Впрочем, что в
лесу увидишь кроме прыщавых рож...
     Ольха впервые  не  огрызнулась.  Глаза  не  отрывались  от
небесного   коромысла.  Растолкав  дружинников  к  ним  подошел
Асмунд. Не отрывая взора от небесного чуда, положил  Ингвару  и
Ольхе ладони на плечи. Голос был гулкий, отеческий:
     -- Добрый знак. Боги пророчат счастье.
     Паром  ударился  о  причал. Все устояли, держались, только
Ольха едва не упала, но снова ее подхватила огромная  волосатая
рука.  Она  с  неудовольствием  отстранилась.  В глазах Ингвара
плясали насмешливые огоньки. Волосы на его руке было густые,  у
нее  пробежала  по всему телу дрожь. Кожа пошла пупырышками, но
ощущение не показалось таким уж отвратительным.
     -- Как видишь, древляне нуждаются в поддержке.
     -- Древляне нуждаются только в свободе,  --  отрезала  она
гордо. -- И они ее получат!
     Его лицо потемнело:
     -- Была у собаки хата... Дождь пошел -- она сгорела.
     Он отвернулся, схватил коня за повод. Она сердито смотрела
на его  руки,  покрытые  как  у зверя шерстью. Кожа лоснится от
пота,  воевода  вспотел,  пока  как   простой   мужик   помогал
паромщикам тащить через реку огромный паром. От него пахнет как
от   коня.   Запах   отвратительный,   мерзкий,   гадкий.   Она
прислушивалась, потому что это запах смертельного  врага,  надо
запомнить. Любое знание -- оружие в умелых руках.
     Ингвар  первым  вывел  своих  людей,  внезапно подхватил и
бросил Ольху на своего Ракшана. Она ахнуть не  успела,  как  он
оказался  сзади в седле, одной рукой ухватил поводья, другой --
положил ей на пояс.
     Она напряглась, готовая вспыхнуть, резкие слова  вертелись
на языке, но воевода не вольничал, просто придерживал, чтобы не
упала при скачке.
     -- Киев!  --  заорал  сзади  счастливым  голосом  Влад. --
Стольный град всех народов!
     -- Мать городов русских, -- сказал Ингвар почтительно.
     Ольха сказала язвительно:
     -- Тогда хотя бы отец!
     -- Много ты понимаешь... женщина, -- ответил Ингвар. Глаза
его были мечтательными. -- Вперед! Нас ждут Золотые Ворота.

      * Часть вторая *

     Глава 17

     Массивные ворота в городской стене  были  открыты.  Стражи
кричали  хриплыми  пропитыми  голосами,  а  женщины, попавшиеся
навстречу их отряду, улыбались  Ингвару  до  ушей,  отчего,  по
мнению  Ольхи  становились  похожи  на  жаб.  Одна даже бросила
цветы. Ольха проводила ее  долгим  взглядом.  Это  была  пышная
молодая  девка с неопрятной головой, толстая в поясе и с вислым
задом. У нее были длинные толстые ноги, крупные,  как  у  коня,
зубы  и  слишком  вывернутые  губы.  Хохотала  чересчур громко,
суетилась и трясла телесами отвратительно откровенно.
     Так ему и надо, подумала она мстительно. Он  другой  и  не
стоит.
     Кони   галопом   пронеслись   по  улице.  По  обе  стороны
замелькали мастерские гончаров. У Ольхи закружилась  голова  от
изобилия  горшков -- больших, малых, широких и узких, расписных
и простых, с круто выгнутыми краями. Были и  такие  затейливые,
что потрясенная Ольха уже не назвала бы такую красоту горшками.
     Потом  в  лицо  как дубиной ударил аромат свежевыпеченного
хлеба. Они неслись через  улицу  булочников.  Ольху  поочередно
овевали  запахи  хлеба  черного,  белого, с орехами, с ягодами,
хлеба тминного и укропчатого, хлеба и калачей с  медом,  а  еще
хлеба настолько странного, но возбуждающе пахнущего, что она ни
за что бы не догадалась, из чего пекли.
     Когда эта улица, наконец, оборвалась, а на ней поместилось
бы целое племя древлян, пошла улица кожевников, и Ольха вдыхала
ароматы  кож,  самых  разных  и  по-разному  сделанных, а потом
пересекли улицу оружейников, но она была уверена, что их  улица
не  короче  хлебниковской,  потом  проскакивали  через кварталы
красильщиков,  еще  каких-то  ремесленников...  Наконец,  когда
Ольха  устала  дивиться огромности города, его уже и городом не
назовешь, это что-то другое, большее, только слова такого  нет,
пошли терема добротные, богатые, искусно срубленные.
     Голова шла кругом от богатства и убранства теремов: резные
ставни,  коньки,  богато  украшенные  стены,  крыльцо, окна, но
потом кони вымахнули на другую улицу...  и  у  нее  перехватило
дух, будто дубиной ткнули в живот.
     Здесь  высились  настоящие  хоромы.  В два-три поверха, со
светлицами и горницами, украшенные  еще  богаче,  со  странными
цветными  окнами. Заборы из толстых бревен, а ухоженные деревья
полностью скрывают первые два поверха.
     На следующей улице хоромы  были  в  три,  а  то  и  четыре
поверха.  Ольха  сжалась, чувствуя себя маленькой и жалкой. Как
она могла рассчитывать воевать о такой  мощью?  Киевский  князь
возьмет  народ  с  одной улицы, получится такое войско, что все
племя древлян забросают  щитами,  как  глупую  и  жадную  девку
рутуллов.
     Киевский  князь  научился  собирать  силы  соседних племен
раньше  других,  поняла  она  обреченно.  Кого   кнутом,   кого
пряником.   Кому   достаточно  просто  показать  кулак,  грозно
цыкнуть, а где и кровь льется как вода. Но  Киев  уже  силен  и
богат. На их крови, на полюдье, на тяжелой дани.
     Дружинники  начали  попадаться за три квартала до детинца.
Перед воротами  во  двор  княжеского  терема  их  стояло  около
дюжины.  Все  рослые  гиганты в кольчужных рубашках до колен, с
широкими пластинами доспехов, в остроконечных шлемах.  Половина
с  длинными  мечами,  остальные  при  боевых топорах и коротких
копьях.
     Их пропустили во двор, не задавая вопросов, только кричали
Ингвару что-то  одобрительное.  Его  любят,  подумала  Ольха  с
удивлением.  И  не страшатся. Эти дружинники, из чужих отрядов,
тоже разговаривают как с равным.
     При виде  детинца  она  снова  ощутила  себя  маленькой  и
потерянной.  Весь  нижний поверх сложен из каменных глыб! Сколы
блестят, будто их еще вчера ломали горные  великаны  и  вбивали
здесь  в  землю.  А  над  первым поверхом еще три -- из толстых
ошкуренных бревен, с широкими  окнами...  Она  протерла  глаза,
думая,  что  мерещится. Во всех окнах блещет, переливается едва
заметная радуга. Какая-то особенная кожа бычьих пузырей?
     Двор вымощен камнями, вбитыми  в  землю  там  плотно,  что
земли  не  видно.  А  трава если и пробьется, тут же стопчут. В
Искоростене же, вспомнила она  со  щемом,  лишь  перед  княжьим
теремом Мостили весеннюю грязь, да и то жердями и хворостом.
     Тяжелые  кони  русов  звонко  били  подковами.  Из-под ног
летели искры, будто кресалом били по гигантскому  огниву.  Двор
был  огромен.  На  нем поместился бы град Искоростень... И весь
двор вымощен каменными плитами!
     С широкого  крыльца  за  ними  очень  внимательно  следили
пятеро  гигантов  русов. Все в булате, с головы до ног обвешаны
оружием,  шлемы  надвинуты  на  глаза.  Солнце  так  играет  на
выбритых  подбородках, что кажутся вырубленными из тех же глыб,
что и плиты в основании терема.
     Ингвар соскочил с коня,  подал  ей  руки.  Павка  привычно
перехватил  ножом  веревку  под  брюхом  коня. Ольха попыталась
спрыгнуть сама, но Ингвар, угадывая ее  изнеможение,  подхватил
почти  на лету. Она пошатнулась, уперлась ладонями ему в грудь.
Несмотря на вспышку гнева,  ощутила  тень  благодарности.  Ноги
занемели, могла бы упасть на потеху киевским русам.
     -- Спасибо, -- сказала она нехотя.
     -- Не  за что, -- ответил он, донельзя удивленный, что она
знает такие непривычные для лесной зверюки слова. И даже иногда
пользуется.  Хотя  наверняка  здесь  какой-то  подвох.   Сейчас
укусит, лягнет или хотя бы поцарапает.
     Он наблюдал сузившимися глазами, как она сделала нетвердый
шаг по  каменным  плитам.  Лицо  ее  побледнело,  но  не  хочет
показать слабости перед ненавистными русами. Что ж,  он  сумеет
ей  доказать,  что ее сила ничто перед силой Киева! И перед его
силой, Ингвара Северного.
     Он  шел  сбоку  и  на  полшага  сзади,  готовый  к   любой
неожиданности.  Павка  и  без  его  приказа  связал  ей руки за
спиной. Можно бы и развязать, подумал Ингвар  невольно,  теперь
она  в  их  городе...  Нет, сперва надо заслужить. А пока пусть
знает, что непослушание карается быстро и жестоко.
     С крыльца  сбежала,  часто  стуча  сафьяновыми  сапожками,
молодая   девушка.   Она  была  в  богатом  платье,  украшенном
жемчугом,  кокошник  расшит  жемчужинами  покрупнее,   но   что
привлекло  внимание Ольхи, так это ее удивительно чистое лицо с
большими сияющими глазами.
     Девушка  с  разбега  кинулась  к  Ингвару.  Он  улыбнулся,
наклонился   к  ней,  слегка  обнял.  Ее  глаза  расширились  в
удивлении, Ольхе показалось, она  ждала,  что  молодой  воевода
подхватит ее на руки, закружит, прижмет к груди.
     Ингвар сказал неловко:
     -- Дай   тебе   боги  здоровья.  Бузина.  Ты  всегда  меня
встречаешь первой.
     -- Это только тебя, мой сладкий.
     Ольха фыркнула. Кровавый пес мог  быть  кем  угодно,  даже
хитрым  и умелым, что доказал молниеносным покорением рутуллов,
но сладким можно обозвать только в  насмешку.  Девка  красивая,
ничего  не  скажешь,  только  умишком бог обидел... Хотя, ежели
присмотреться, то всего-то и есть, что кукольное личико. А  еще
неизвестно,  что  там  под  дюжиной  одежек  подложено в нужных
местах. А на голове может быть  и  волос  вовсе  нету,  недаром
наворотила два платка, а сверху еще и нелепый кокошник!
     Ингвар  обнял  Бузину  чуть  крепче, погладил по голове. И
опять она ахнула, ждала иного. Ольха видела, что  бедная  девка
прямо  лезла  на  него  как  древесная лягушка на дерево, во он
вынужденно краем глаза следил за своим полоном, потому у бедной
ничего не получилось. Боится,  что  сбегу  даже  здесь,  поняла
Ольха  с презрением. Сколько копий вокруг меня, руки связаны, а
он следит налитыми кровью глазами!
     -- Ладно, ладно, -- сказал он торопливо.  --  Мне  надо  к
Олегу. Он здесь?
     -- Наверху,  --  ответила  Бузина  обиженным как у ребенка
голосом.
     -- Мне надо с ним повидаться.
     Отрок  подхватил  поводья  коня,   Ингвар   кивнул   своим
дружинникам на Ольху. Древлянскую княгиню тут же подхватили как
куль  с  мякиной  и,  цепко  придерживая  за  локти, потащили к
крыльцу. Девушка, которою звали Бузина, попробовала идти  рядом
с  Ингваром,  хваталась  за  его плечо, но тот бойко взбежал по
ступенькам, почти задевая бедром перила, и ей пришлось отстать.
     Лишь вдогонку она крикнула:
     -- Полонянку куда отдашь?
     -- Князь решит, -- отозвался он, не оборачиваясь.
     -- Если что, я бы взяла. У меня одна челядвица захворала и
померла.
     -- Князь решит, -- повторил он торопливо.
     Русы-стражи сдвинулись перед дверью в терем.  Они  были  с
Ингвара  ростом,  но  в тяжелых панцырях выглядели как железные
башни.  Шлемы  были  с   личинами,   сквозь   прорези   недобро
поблескивали  светлые глаза северян. Ольха впервые видела шлемы
с личинами, ей стало страшно, словно дверь загородили не  люди,
а железное отродье Ящера.
     -- В чем дело? -- потребовал Ингвар.
     -- Кто  таков?  --  проревел страшный голос. -- К кому? По
какому делу?
     -- Ингвар Северный, -- ответил он  зло.  --  К  Олегу.  По
делу.  Пора  бы  запомнить, черт бы вас побрал, хотя бы воевод!
Вот возьму вас супротив древлян...
     Русы не двигались, но Ольха видела их ладони  на  рукоятях
мечей  и  боевых  топоров.  И понимала, что такие гиганты могут
двигаться очень быстро. А передний сказал все  тем  же  ревущим
как тур голосом:
     -- Я  один  побью  все  их  племя.  А  ты жди, когда князь
изволит выйти. Захочет, молвит тебе слово.
     Ингвар мгновенно пришел в ярость:
     -- Ах, ты чурбан!
     Его ладонь со стуком  упала  на  рукоять  меча.  Никто  не
видел,  как  тянул из ножен, только сверкающая полоса прорезала
воздух, раздался  лязг.  Воин  пошатнулся,  начал  сползать  по
стене. Один рог на его шлеме был срублен.
     Другие  выхватили оружие, но тут за спиной Ольхи прогремел
могучий рев, перед которым голос  стража  показался  ей  писком
комара: -- Всем стоять!
     С  огромного,  как  гора,  коня  соскочил Асмунд. Каменные
ступени потрескивали и  вминались  в  землю  под  его  тяжелыми
шагами.  Он  хлопнул  по плечу Ингвара. Тот нехотя бросил меч в
ножны, кивнул на стражей:
     -- Откуда таких набрали?
     -- Молодняк. Прибыл недавно. Из Руси... Теперь уже  Старой
Руси. Тебя еще не видели.
     -- Так  какого  черта  здесь? -- буркнул Ингвар. -- В лесу
есть дело.
     -- Там их побьют сразу. А тут  оботрутся,  местные  обычаи
узнают. Русов мало, Олег их бережет.
     Стражи  на этот раз расступились почтительно. Асмунд повел
Ингвара и Ольху в терем. Павка что-то крикнул вдогонку, но  его
не   расслышали.   Ольха   шла,   держа  связанные  сзади  руки
выпрямленными, отчего ее спина была невольно выпрямлена  гордо,
хотя  она  вовсе  не старалась, а грудь вызывающе выпячивалась.
Она чувствовал на себе горящий взгляд Ингвара, тот даже задевал
стену, стукался о Вбитые в стену светильники.
     Ольха стиснула зубы, чтобы не вскрикивать и  не  ахать  от
восторга  как  лесная  дурочка.  Лестница  широка,  под  ногами
толстый ковер диковинного узора, ноги по  щиколотку  утопают  в
мягком  ворсе.  Везде  ярко,  это ж сколько надо лучины... нет,
здесь масляные светильники, свет ярок, а запах приятно  щекочет
ноздри.  Не  бараний  жир,  как  в  ее  тереме в Искоростене, а
странное заморское масло, от запаха которого дышится  легче,  а
кровь быстрее бегает по усталому телу.
     По  два  руса  стояло  у  входа на каждый поверх. Их троих
останавливали, выпытывали, кто да  к  кому,  а  когда  в  конце
коридора   показалась   массивная  дверь,  украшенная  золотыми
львами,  оленями,  единорогами,  то  стражи   остановили   даже
Асмунда:
     -- А ты кто?
     Ингвар рассвирепел:
     -- Асмунд,  я  не знаю, что здесь стряслось. Видать, долго
меня по лесам носило. Но мне это не нравится!
     Он выхватил меч:
     -- Я к князю Олегу, непонятно?
     Оба  стража  разом  закрылись  щитами.  Блеснули   смертью
топоры.  Голоса  из-под  личин  звучали глухо, неразборчиво, но
непреклонно:
     -- Князь занят. Надо испросить изволения.
     Ингвар шире расставил ноги, взял меч в  обе  руки.  Асмунд
медленно  взял  из ременной петли за спиной боевой топор, такой
же длинный, как у Ингвара, но с лезвием в половину щита:
     -- Ладно. Олег услышит шум, сам появится.  Давай,  Ингвар,
покажем, как дерутся настоящие.
     Стражи  внезапно отступили. Ольха не видела их лика, но ей
показалось, что даже глаза их побелели:
     -- Ингвар? Воевода Ингвар?
     -- Разве я не сказал? -- спросил Ингвар сварливо.
     -- Нет, -- ответил страж уже почтительно,  --  но  великий
князь  изволил  как-то  спрашивать  бояр,  что  с  ним,  почему
задерживается.
     -- Потому что с вами языком треплю!
     Они отступили  еще,  освобождая  проход.  Ольха  с  трудом
сдержала  усмешку.  Кто  любит, а кто и боится. Видно, грозного
воеводы давненько не было в Киеве, за это время князь приблизил
других любимцев.  Видно  и  то,  что  кровавый  пес  мало  кого
оставляет  к  себе  равнодушным.  Одни  любят,  другие  боятся,
третьи...  третьи   ненавидят,   сказала   она   себе   твердо.
Очень-очень твердо.
     Дверь,  как  рассмотрела  Ольха  вблизи,  была украшена не
только золотом и  серебром,  во  и  драгоценными  камнями.  Она
видела  в  своей жизни только рубины, да и то в перстне отца, а
тут камни были крупные, с  орех  и  больше,  зеленые  и  синие,
фиолетовые и дымчатые, сказочно Прекрасные...
     Ингвар  грубо пнул ногой створки. Распахнулось без скрипа,
Ольха увидела большую  светлую  горницу.  Ближе  к  окну  стоял
огромный дубовый стол. На нем громоздились свитки пергамента, а
четверо   мужчин  склонились  над  расстеленным  полотнищем  из
телячьей кожи, разрисованном красками и жирными полосами.
     Все четверо подняли головы. Ольха взглянула в глаза самого
рослого, широкого в плечах, мужчины средних лет с красными, как
пламя, волосами. Он был мужественно  красив,  в  нем  ощущалась
мощь,  но глаза были усталые, невеселые. Она сразу угадала, что
это и есть великий князь,  хотя  на  трех  других  одежды  были
богаче,  у каждого на груди блестели золотые цепи, а пояса были
сплошь в драгоценных  камнях.  И,  несмотря  на  то,  что  этот
мужчина  был  в полной звериной силе, Ингвар и другие почему-то
называли его стариком.
     Двое были с длинными чубами на бритых  головах,  настоящие
русы,  третий больше всего походил на древлянина: редкие волосы
до плеч, бородка, но у великого, князя только лицо было выбрито
начисто, а красные волосы свободно падали на плечи. Глаза  были
удивительно  зеленые.  Не  просто  зеленые,  а  ярко зеленые, с
огромной радужной оболочкой.  На  мужественном  потемневшем  от
солнца  лице  они  горели  как  два  изумруда.  Князь сдержанно
улыбнулся, показав ряд белых ровных зубов:
     -- Ингвар? Злой бес, что тебя заставило так долго  рыскать
в лесу?
     Он  распахнул  объятия. Они обнялись, похлопали друг друга
по спине. Трое бояр смотрели с кислыми улыбками.
     -- Двенадцать племен, -- ответил Ингвар.
     -- Двенадцать? -- переспросил Олег удивленно.  Рассмеялся,
довольный.  --  За  один  поход? Неплохо. А еще не вечер. Кого,
кроме дубян, мелейцев и тиричей?
     -- Скопян, каргаличей, рутуллов...  --  начал  перечислять
Ингвар.
     -- Рутуллы?  --  переспросил  Олег  снова с удивлением. --
Гм... Далеко ж забрались. У них князья или как?
     -- Не знаю, -- пожал плечами Ингвар. -- Я только  краешком
прошел их земли. А в граде был их походный вождь Турн.
     -- Тур? -- переспросил Олег. В глазах великого князя Ольха
увидела живейший интерес.
     -- Турн,  --  поправил Ингвар. -- Хотя я бы не сказал, что
он больно поворотливый или моторный.  А  что,  ты  с  ними  уже
схлестывался?
     Олег  помолчал,  зеленые  глаза на миг затуманились, будто
чередой промелькнули давние воспоминания.
     -- Это было давно, -- ответил, наконец, он без  охоты.  --
Так,  говоришь,  двенадцать племен примучил? А это с тобой кто?
Неужто, наконец, невесту себе подыскал?
     -- В лесу? -- ответил Ингвар вопросом на вопрос. --  Какие
в  лесу  могут  быть  невесты?  Там -- волки. Погляди на самого
хищного.
     Ольха ощутила на себе взор великого князя. Он был острым и
пронизывающим,  она  со  страхом  ощутила,  что   этот   Вещий,
возможно,  в  самом  деле  Вещий:  сразу вызнал секреты, увидел
предыдущую жизнь и, возможно, предугадал ее судьбу.
     -- Хищного? -- повторил князь Олег. Покачал головой. -- Не
знаю... Но самого красивого, это уж точно. Зачем привел?
     -- Княже, я смирил двенадцать племен. За все время потерял
восемнадцать человек. Но когда подступил к стенам ее  крепости,
я потерял еще десять.
     Красные, как пламя, брови князя взлетели:
     -- Брал осадой?
     -- Если  бы осадой, не взял бы вовсе. А штурмом -- положил
бы все войско. Повезло, что сумел пробраться хитростью, стражей
-- винюсь! -- заколол в спину.  Но  и  тогда  были  потери.  Ты
будешь  смеяться,  княже,  но  вот  эта  зверюка  правила в том
племени!
     Князь  внимательно   смотрел   на   Ольху.   Спросил,   не
поворачивая головы:
     -- Почему буду смеяться?
     -- Ну... все-таки баба.
     -- Женщина,  --  поправил  Олег.  В  голосе  была странная
нотка, которую Ольха не поняла. --  Это  как  раз  не  баба,  а
женщина. Ты все еще не знаешь разницы?
     -- И знать не хочу.
     В  нечеловечески  зеленых  глазах  великого  князя блеснул
странный огонек.  Посмотрел  внимательно  на  воеводу.  Как  на
калеку,  внезапно  подумала  Ольха, перевел ощупывающий взор на
пленницу:
     -- А сюда зачем привез?
     -- Княже, -- в голосе Ингвара  был  упрек.  --  Ты  ж  сам
говорил,  что у древлян родня -- это все. За родню идут в огонь
и воду. Вот сейчас прибьем одним  камнем  двух  зайцев!  Уберем
человека, который так хорошо наладил оборону...
     -- Ну-ну.
     -- А  если  отдадим  кому-то  из наших, ее родня не сможет
вредить нам. А то и вовсе соединится по-доброму.
     Взгляд князя был насмешливым.  Но  с  любовью.  Словно  на
ребенка, который обещает поймать жар-птицу. Сивку-бурку, добыть
меч-кладенец и все это за одну ночь, не слезая с печи.
     -- Это по-доброму?
     -- Ну, почти.
     -- Хорошо мыслишь, -- сказал великий князь неторопливо. --
Мы выдадим ее замуж за боярина.
     Ингвар  вздохнул,  начал поворачиваться к выходу. Двигался
он так, будто держал на плечах гору. Голос сразу потерял  силу,
в нем появились хриплые нотки смертельно уставшего человека:
     -- Добро.  А я пойду брошу кости где-нибудь в угол. И буду
спать двое суток кряду.
     Уже у двери его догнал удивленный голос князя:
     -- Э-эй! Погоди! А что собираешься делать с женщиной?
     -- Я? -- удивился Ингвар. -- Не я же ее привез.
     -- Княже, ты же сам сказал... Выдать ее за кого-нибудь.
     Князь посмотрел на Ольху, она еще больше выпрямила  спину,
перевел взор на бояр.
     -- Ты, Студен, вроде бы женат... Еще одну не желаешь?
     Боярин, который обликом походил на древлянина, поморщился:
     Помилуй,   княже!  Я  уже  и  так  наказав  тремя  женами.
По-молодости захапал, теперь и одной много.
     -- Так-так, -- протянул князь. Он повернулся  ко  второму.
-- А ты, Черномырд?
     Боярин  засмеялся  гулким  смехом,  будто сидел в глубоком
дупле.  Его  глаза  под  хищно  набрякшими  веками  неторопливо
раздели Ольху, снова одели, затем лишь сказал со вздохом:
     -- Было   бы   в   моей  власти  скинуть  хотя  бы  годков
двадцать... а лучше -- тридцать, я бы сам тебя просил  о  такой
милости.
     -- А ты. Лебедь?
     Третий,  единственный, кто был в доспехе, даже не взглянул
на Ольху. У него было  свирепое  лицо  с  квадратной  челюстью,
глубоко  запавшие  глаза,  а  когда  заговорил,  то  словно бил
     -- Эй, девка! -- крикнул один. -- Куда собралась?
     -- Закончим войну, потешимся бабами. Если еще  сможем.  Но
не раньше!
     Князь   Олег   повернулся  к  Ингвару.  В  зеленых  глазах
князя-волхва прыгали веселые огоньки:
     -- Тогда остаешься только ты!
     Ингвар отшатнулся, словно конь ударил копытом между  глаз.
Дико посмотрел на князя, на Ольху, снова на князя:
     -- Это мне-то... за верную службу?
     Боярин   Черномырд,  пряча  ехидную  усмешку,  посоветовал
серьезным голосом:
     -- Бери, дурень. Ее племя самое богатое в той излучине. Но
богатство что -- она сама  жемчужина  редкостной  красы!  Разуй
глаза.
     Ингвар  пятился,  пока в спину не уперлись закрытые двери.
Ольха стояла гордо, лицо запрокинув, чтобы не  выронить  слезы.
Она чувствовала, как дрожат от обиды губы.
     Олег сказал уже серьезным голосом:
     -- Если  не  берешь  и ты, тогда она на твоих руках до той
поры, пока... не найдется охочий,  кто  ее  возьмет.  А  сейчас
отвечаешь за нее ты.
     Снова  Ингвар отшатнулся, будто после копыта получил в лоб
еще и  тараном,  которым  разбивают  ворота.  Черномырд  сказал
утешающе:
     -- Ингвар,  да  сегодня  же  ее  выхватят  из  твоих  рук.
Отоспишься как барсук. Стоит ее только показать боярам.
     Ингвар до хруста  сжал  кулаки.  Ольха  ощутила,  как  его
ненавидящий  взгляд  хлестнул  ее, но стояла так же неподвижно.
Князь Олег сказал, морщась:
     -- Ингвар, ты бы развязал ей руки. Ни в жизнь  не  поверю,
что ты ее так боишься.
     Ингвар вспыхнул:
     -- Я?
     Бояре  гулко  взревывали  от  хохота,  толкали  друг друга
кулаками. В руке Олега возник  нож,  простой  охотничий,  одним
взмахом  перехватил  веревку  на ее руках. На миг 0льх1 ощутила
сильные горячив пальцы князя. В нем чувствовалась  сила  помимо
княжеской.  Если  он  может  предвидеть грядущее, то почему это
наполняет его печалью?
     -- Я не думаю, -- сказал он потеплевшим  голосом,  --  что
Ингвар  будет  обижать тебя, княгиня. Он только с виду зверь, а
на самом деле... зверюка еще  та!  Ты  его  не  дразни,  зверей
дразнить нельзя... и все будет хорошо.
     Он не выглядел кровавым, но она знала, что для того, чтобы
проливать  кровь,  не  обязательно  самому  вспарывать животы и
резать яремные жилы на  детских  горлышках.  Тем  более,  чтобы
проливать кровь сразу тысяч и тысяч людей.
     Ингвар спросил глухо:
     -- Когда будет большой совет?
     Князь, снова склонившийся над картой, ответил отстраненно:
     -- А  зачем...  А,  тебя  все еще беспокоит, как побыстрее
избавиться от женщины? Ну, Ингвар, раньше ты о них  столько  не
думал.
     Черномырд сказал намекающе:
     -- Княже, великий герой вернулся.
     В  голосе  боярина  была  дружеская издевка. Князь тряхнул
головой, словно  пытаясь  вернуться  к  реальности,  неожиданно
улыбнулся, потянулся до хруста в костях:
     -- Ты  прав,  боярин. Забываем, что мы пока что не больше,
чем люди.
     Ольха не поняла загадочного замечания, лишь  прояснившиеся
лица  и  улыбки  бояр  подсказали,  что на днях, а то и сегодня
вечером, будет пир. Мужчинам нужен только повод  для  пьянства.
Поводом для пира послужит победное возвращение их кровавого пса
Ингвара.
     И  на  этот  пир  сойдутся  знатные мужи и бояре, пьяные и
толстые, и прямо на пиру ее придирчиво осмотрят как лошадь и...
кому-то отдадут!

     Глава 18

     Ингвар попятился к двери. Глаза  стали  как  у  безумного.
Рыча как зверь, рванул ворот рубахи, будто задыхался: -- Так-то
ты мне... великий князь, за верную службу? Ну ладно же!
     В  голосе  его  была угроза. Ольха ожидала, похолодев, что
князь тут же велит покарать дерзкого, но Ингвар схватил  ее  за
локоть, потащил прочь из палаты.
     Они  почти  бегом  миновали  длинный  коридор, оказались в
правом крыле терема. Поднялись еще на поверх, под самую  крышу,
Ольха  увидела ярко освещенную узкую длинную палату. Но здесь в
стенах были не светильники, а трезубцы с  короткими  держаками.
Вместо  жал торчали толстые древки из воска, на кончике каждого
горел оранжевый огонек, похожий на крохотное солнце.
     У Ольхи чаще застучало сердце от такого милого  чуда.  Она
даже  замедлила шаг, а Ингвар, сначала не поняв, вдруг растянул
губы в злой улыбке:
     -- Не встречала? Это свечи. Мы привезли их  из  Царьграда.
Вместе с подсвечниками.
     Ольга  остановилась,  легонько коснулась кончиками пальцев
трезубца. Он был прочно вделан в стену, сверху покрылся  слоями
расплавленного воска, что застыл как наледь возле ключа в зиму.
Подсвечник  был  весь  из  крохотных  фигурок тончайшей работы.
Ольха признала только одного человека, явно витязя, судя по его
могучей  фигуре,  только  почему-то  голого,  другие  же   были
диковинными  зверями,  крылатыми  змеями, полканами, грифами, а
если и людьми, то лишь сверху, а от пояса уже были в шерсти и о
копытами.
     -- Красиво, -- кивнула она, но не смогла в голосе удержать
восторга.
     -- Это еще что, -- отозвался Ингвар. Он все еще  хмурился,
дыхание  его  учащалось,  явно  вспоминал  как  с  ним нечестно
поступил князь, затем с усилием снова  брал  себя  в  руки.  --
Здесь  Геракл  бьется за царство. Нет, это Персей вроде бы... В
твоей комнате еще и не то узришь!
     Она  опомнилась,  возобновила  шаг.  В  голос   подпустила
холода:
     -- Почему в моей?
     Ингвар  ответил  с  равнодушием,  в  котором  она  увидела
насмешки больше, чем в самых ядовитых выпадах:
     -- Потому, что в любой комнате как подсвечники, так и  все
прочее, получше, чем на проходах. Или на лестнице.
     Не   отвечая,  все-таки  ее  пленитель,  а  теперь  еще  и
тюремщик, она с гордо поднятой головой последовала к той двери,
на которую он указал. Из двери торчал золотой  рог  диковинного
зверя,  круто  изогнутый,  блестящий.  Сама дверь была украшена
серебром и златом.
     Ольха остановилась перед дверью, вопросительно  оглянулась
на  тюремщика.  Она  не  знала, как открыть, вряд ли достаточно
просто  пнуть  ногой,  но  Ингвар   понял   как   невысказанное
требование,  послушно зашел вперед и положил ладонь на рог. Тот
с  легким  звоном  подался  вниз,  дверь  распахнулась.   Ольха
показалось,  что  гордый воевода слегка поклонился... или хотел
поклониться, но в последний миг удержался.
     Гордая нечаянной победой,  она  величественно  переступила
порог.  Челюсти стиснула заранее, потому только глупо промычала
от восторга, как корова при виде широкого луга с сочной травой.
Ей показалось, что попала на небеса.
     Просторную комнату заливал  изумительный  солнечный  свет.
Широкие  окна  все  так  же  блистали  странными искорками. Она
подошла ближе, потрясенно поняла,  что  вместо  пленки  бычьего
пузыря натянуто нечто иное -- прозрачное, блистающее!
     Ее  палец  наткнулся на твердую поверхность. Она словно бы
трогала застывший воздух, твердый,  как  лед,  прозрачный,  как
родниковая вода.
     Оглянувшись,   увидела  Ингвара.  В  глазах  воеводы  было
странное сочувствие:
     -- Ты и этого не видела? Боги... Это же стекло.
     -- Стекло? -- переспросила она невольно. Быстро  взглянула
вверх. -- Откуда стекло?
     -- Не  откуда,  а что, -- возразил он с недоумением, потом
расхохотался. -- Это про разлитое молоко  можно  сказать,  что,
оно стекло на пол. А это стекло... словом, это такой камень. Но
его  не  добывают,  а  делают  сами.  Из песка. Только чистого!
Расплавляют, как воск, как масло, а потом  как-то  оттирают  от
грязи. Не знаю. Я воин, а не умелец.
     Она  ощутила досаду. Выказывает себя дурочкой, и он всякий
раз злорадно напоминает, что взял ее город-крепость с налету.
     -- И что мне здесь ждать?
     -- Просто ждать, -- отрезал он. --  Я  выставлю  охрану  к
двери. Все, что тебе понадобится, скажешь. Я пришлю ключницу.
     -- Зачем?
     -- На всякий случай.
     Он ушел, громко стукнув дверью. Ольха слышала, как грюкнул
засов,  послышались тяжелые шаги, мужские голоса, среди которых
его звучал особенно зло и настойчиво.

     Комната была невелика, с двумя окошками в угловых  стенах,
широким  подоконником,  и  столом  близ окна, чтобы падал свет,
узкое ложе стоит под другой  стеной.  Пол  застелен  медвежьими
шкурами.
     Она  осторожно  села  на  резной  стул,  их  три  у стола,
положила руки на подлокотники. Таких  удобных  стульев  еще  не
видела. Чтобы и спинка резная, и подлокотники умельцем резаные,
и даже ножки покрыты фигурками людей, зверей и птиц?
     Легкая  горечь  коснулась  сердца.  Эта  комнатка,  как  и
десятки других, предназначена для заезжих гостей. То  ли  гонцу
понадобится  переночевать,  то  еще  кому  придется  по  службе
задержаться, здесь нет ничего богатого и дорогого,  но  все  же
эта  комната  почти равна по роскоши ее княжеской палате там, в
Искоростене!
     Она хмуро смотрела на ложе. Спинка из  дуба,  украшена  не
только серебром, во и золотом. В стенах крюки из толстой старой
меди.  Дверь  и  с  этой  стороны крест-накрест оббита широкими
полосами  из  меди  --   потемневшей,   благородной,   тоже   в
полустершихся  фигурках  людей  и зверей. Здесь вообще, как она
заметила  ревниво,  много  железа,   меди,   бронзы,   которыми
пользуются  расточительно,  без  всякой скупости. В Искоростене
две трети войска вооружены  дубинами  да  рогатинами,  железные
топоры только в княжьей дружине, а здесь его тратят на пустяки!
     Стук в дверь раздался, когда она недвижимо сидела, положив
голову  на столешницу. Очнувшись, удивилась, кто бы мог быть, а
в комнату вдвинулась дородная пышнотелая женщина. За ней  Ольха
увидела смеющееся лицо Рудого и насупленного Ингвара.
     От  Рудого  пахло хмельным, Ольха не смогла понять чем, на
медовуху и бражку непохоже. Да и глаза блестят чересчур хитро.
     -- Ольха, -- сказал он обиженно, --  эти  двое  не  хотели
меня брать с собой! Но должен Же я знать, где твое окно?
     -- Какое окно? -- не поняла Ольха.
     -- Да  вот  это. Иначе как я буду лазить к тебе как кот по
ночам? Да и тебе со мной бежать сподручнее. Убегем в  Царьград,
заживем,  я  тебя сделаю царевной, а сам стану базилевсом... Ты
знаешь, что такое базилевс? Одни пряники жреть!
     Ингвар морщился, а  ключница  критически  оглядела  Ольху.
Массивная  и  с огромной связкой ключей на поясе, она выглядела
полной хозяйкой, а воеводы при ней  казались  просто  служилыми
гриднями.  Ингвар  полагал,  что  она  относится  к  нему когда
по-матерински, когда грубовато по-отцовски, и он  едва  не  сел
морде:
     -- Я   не   знаю,  что  велел  князь  Олег...  Но  я  могу
переспросить! А сейчас я принесу девушке горячей воды. Ей  надо
помыться.
     -- Она не просила, -- сказал Ингвар резко.
     -- Ты  бы шел к себе, -- предложила ключница. -- Засиделся
что-то в этом крыле. Тебя дружки ждут, уже стол накрыли.  Да  и
не  одна  Бузина  все глаза высмотрела, тебя ожидаючи. А красна
девица здесь погостит.
     -- Красна девица, -- передразнил  Ингвар.  --  Это  красна
девица  пятерых  гридней  голыми руками раздерет как пардус! Ей
даже здесь лучше сидеть  связанной  по  рукам-йогам,  да  и  то
пятерых мужчин оставил бы возле нее с голыми мечами!
     -- Мне плевать на твои страхи, -- ответила ключница резко.
-- Да  и  ты мне, воевода, не указ. Здесь терем князя, И пока в
нем порядок, он в  мои  дела  не  вмешивается.  Бедная  девушка
измучена, покрыта пылью и грязью, словно неделю дралась и опала
на  голой  земле. Как вы можете в таком виде потащить на пир? А
ты, Рудый?
     Рудый невинно похлопал главами.  Ресницы  у  него  были  в
самом деле длинные, душистые, как у красной девицы.
     -- Это не я, клянусь! Я б ее, сама знаешь, в какой бы холе
унянчил.
     -- Пыль  и грязь странствий украшают мужчин, -- огрызнулся
Ингвар.
     -- Разуй глаза,  воевода!  Такой  красоты  в  этом  тереме
отродясь  не  бывало.  А то и во всем полянском племени. Девки,
эй, в коридоре! Ну-ка готовьте воду!
     Ольха с удивлением наблюдала как прямо в светлицу принесли
огромный таз, начали таскать снизу ведра с горячей  и  холодной
водой,   поставили  кадку,  где  воду  смешивали,  добавляя  то
кипятка, то студеной  из  колодца.  Принесли  странные  комочки
цветной  глины,  терки, шершавые рукавички, скребницы, которыми
трут при купании коней.
     -- А где же баня? --  спросила  она  высокомерно,  скрывая
страх.
     -- Мы, русы, не моемся в банях, -- ответил Ингвар гордо.
     Она ахнула, не сумела скрыть удивление:
     -- А как же...
     -- Для   этого  есть  тазы,  корыта,  --  объяснил  Ингвар
сердито. -- В конце-концов, мы всегда мылись  прямо  в  морских
волнах!  А  кто жил на берегах рек и озер, мылся там. А строить
эти домики из  бревен...  ну,  бани,  только  для  того,  чтобы
помыться -- дурь. Дурь и невежество.
     Она   смотрела   на   них,  не  находя  слов.  Рудый,  что
прислушивался к их разговору внимательно, тут же влез:
     -- Княгиня, пусть это  будет  единственная  разница  между
нашими  народами. Давай я тебе расскажу случай. Идет как-то ваш
Иваш с березовым веником под мышкой, как у вас водится,  увидел
Асмунда... а его любят даже славяне, он как конь -- здоровый, и
зубы  как  у  медведя,  но не кусается... Ага, увидел и кричит:
"Асмунд, пойдем в баньку!" А тот отвечает гордо,  как  положено
благородному  русу:  "Нет,  мы,  русы,  привыкли мыться прямо в
озере!" Иваш кивнул, говорит уважительно: "Да, это здорово. Ну,
а зимой же как?"
     Ольха, несмотря  на  дрожь  во  всем  теле,  ощутила,  что
невольво  ждет  ответа.  Рудый  сделал  паузу, с пренебрежением
пожал плечами, подражая грузному воеводе:
     -- Да сколько той зимы?
     Ольха от неожиданности прыснула, не удержалась, засмеялась
во весь голос. Ингвар вздрогнул, втянул голову в  плечи,  будто
его  ударили  между  лопаток. Ольху поразила смесь выражений па
его лице. Будто и обрадовался, услышав ее редкий смех,  даже  с
благодарностью  взглянул  на  Рудого,  но  была в том взгляде и
жгучая зависть.
     Рудый крутнулся на каблуке,  вокруг  него  ширилось  такое
мощное  облачко  хмельного,  что  Ольха  ощутила,  как пьянеет.
Испуганно посмотрела на него, на Ингвара, и Рудый тут же сказал
в пространство:
     -- Что-то  у  вас  скучно...  Пойду  в  самом  деле  вниз.
Говоришь,  там не одна только Бузина ждет? Ингвар, ты не спеши,
не спеши! Сторожи пленницу, а я там то да се, слово  по  слову,
хвостом по столу...
     Он  удалился,  подмигнув  Ольхе.  Шутками и ужимками он на
воеводу был не больше похож, чем свинья на коня, только глядя в
удаляющуюся спину, Ольха видела и мощные бугры мышц, и  широкие
плечи, и стянутый тугими мускулами пояс, а двигается как лесной
зверь,  который чует что делается не только впереди и сбоку, но
и за спиной.
     А девки тем временем в  огромное  деревянное  корыто  лили
горячую и холодную воду, смешивали, бросали туда пахучие травы.
Ингвар стоял, прислонившись к дверному косяку. Ольха зачерпнула
ладошками  из  лохани  холодной  воды,  плеснула  себе  в лицо,
зажмурилась. Капельки повисли на ресницах, блестели  на  щеках.
Одна  сорвалась  с  оттопыренной  губы,  Ингвар  видел  как она
падает, блестя в солнечном луче, и у него  было  непроизвольное
желание   подхватить,   самому  поймать  на  губы,  ощутить  ее
сладость.
     Ольха старалась не  обращать  внимания  на  Ингвара,  если
можно не обращать внимания на человека, чей взор ощущает так же
четко,  как  раньше ощущала его руки. Даже от его взгляда у нее
по телу идет теплая волна!
     Ингвар стиснул кулаки. Она стоит,  нечего  не  подозревая,
против  окна,  солнечный луч пронизывает ее платье насквозь. Он
видит каждый изгиб ее тела. Внутри заныло от сладкой  боли.  Он
пытался  напомнить  себе  о ее клятве убить его, но сердце ныло
слишком сладко и больно, и ему было безразлично, убьет она  его
когда-нибудь  или  он сгинет как пес в этих лесах сам. Главное,
сейчас видеть ее.
     Ольха не могла понять причину злого триумфа в его  глазах,
словно  он видел то, о чем она не подозревала. Она даже провела
ладонью по губам, не прилипли ли крошки, потом решила, что губы
ее слишком распухли и потемнели... нет, он смотрит на ее тело!
     Наконец сообразив, она ощутила, как горячая кровь  прилила
к щекам, залила шею. Рассердившись, сказала сердито:
     -- Если здесь и купаются под присмотром мужчин, то я лучше
останусь немытой!
     Голос  Ингвара  был  сиплый, натужный, словно после жаркой
бани напился холодного молока:
     -- Конечно, если ноги кривые...
     Ключница оборвала сурово:
     -- Воевода! Даже, если эта женщина твоя пленница,  жди  за
дверью. Я отвечаю за нее. Отсюда никуда не денется.
     -- А если денется?
     -- Твой меч -- моя голова с плеч.
     -- Нужна мне твоя голова, -- сказал Ингвар с досадой.
     Он был уже на пороге, когда вдогонку ударило ехидное:
     -- Будто не видно, чья голова тебе надобна. Да и не голова
вовсе.
     Он зло хряснул дверью. В коридоре отослал стражей, остался
вместо  них.  За  дверью  слышался  шум  льющейся воды, женские
взвизги. Наконец донесся ее  чуть  печальный  смех  --  нежный,
звонкий,  пробивающий  все  кольчуги,  панцири души, поражающий
прямо в сердце. Заныло, он и сквозь дверь видел ее тело,  видел
как  она  сидит в корыте, а девки льют на нее воду, расчесывают
ей волосы, моют и трут ее нежную спину.
     У него  пальцы  задергались,  от  кончиков  пошло  жжение,
прокатилось по рукам и снова укололо сердце. Он выругался, едва
ли не бегом бросился прочь от проклятой двери.
     Уже  снизу послал стражей, велел не спускать глаз с двери.
А еще двух погнал сторожить окна со двора.

     Это было нехорошо,  нечестно,  но  Ольха  чувствовала  как
вместе с грязной водой вымывается и злость из ее тела. Конечно,
это  ненадолго,  но удивительно приятно сидеть в странно нежной
мягкой воде, где ажурная пена поднимается выше головы. Эти русы
знают некие секреты, их вода разом снимает усталость, наполняет
бодростью  и,  что  просто  неприлично  в  ее  положении,  даже
весельем.
     Ключница  сама  помогла  Ольхе  вытереться  мохнатым,  как
щенок, полотенцем, а девки кликнули стражей. Те помогли вынести
бадью с водой. Ингвара, как успела Ольха рассмотреть  до  того,
как дверь за ними захлопнулась, в коридоре не было.
     Оставшись  одна,  она  бросилась  к  окнам.  Двор после их
приезда разом  ожил.  Известие  о  великом  пире  выдернуло  из
подвалов  сонную  челядь,  закружило  народ,  подбавило  огня в
разговоры, а смех и шуточки  зазвучали  даже  в  самых  мрачных
углах.
     Из  подвалов выкатывали бочки с вином и хмельным медом, из
других выносили копченые и соленые туши, бочки с  рыбой,  несли
на  шестах  огромные  связки  колбас,  одни  толщиной  в  бедро
взрослого мужчины, другие тоньше пальчиков младенца.
     Вовсю дымили гигантские печи, где коптили, парили,  пекли,
жарили  мясо, птицу, рыбу. Откормленных жирных гусей ощипывали,
резали по спинам острыми ножами, пластали, потрошили,  вынимали
кости,  натирали  мясо солью, вешали коптить, но эти гуси будут
готовы к осени,  их  надо  коптить  с  неделю,  а  потом  месяц
проветривать на сквозняке, потому Ольха обратила взор на другую
часть двора, где кололи свиней.
     Головы   самых  могучих  зверей  бережно  отделяли,  чтобы
закоптить до  весны,  а  остальные  разрезают,  нижние  челюсти
отдают коптить, сама голова пойдет на студень, мозги подадут на
стол  свежими, сожрут как лакомство, языки тоже съедят свежими,
хотя часть могут и закоптить.
     Потом снимают  слой  лучшего  сала,  остальное  сало,  что
больше похоже на жир, срезают для челяди. Потом вынимают печень
и ливер, съедят свежими и добавят в колбасы...
     Она  со  вздохом  отвернулась.  Даже сюда слышно было, как
подвесив  окровавленные  туши  на  крюки,  огромными   широкими
ножами,  тяжелыми,  как мечи, срубывают пласты мяса, швыряют на
великанские чугунные сковороды. Те стояли под стеной забора  по
всему   двору.   Это   был   страшный  город,  страшный  своими
немыслимыми размерами.

     Другое окошко выходило на  задний  двор,  оттуда  слышался
лязг   железа,   хриплые   выкрики.   Ольха   подтащила  лавку,
взобралась.  Окно  выходило  на  задний  двор.  Там  на   мечах
упражнялись  четверо.  Молодой  воин  искусно  орудовал щитом и
длинным мечом, умело теснил сразу троих  противников.  Одет  он
был   богато,  не  простой  воин,  а  когда  повернулся,  Ольха
поразилась его сосредоточенному лицу, умному, так  не  похожему
на  лицо  ратника, распаленного боем. Это был Влад, подвойский,
как его называл Ингвар, что-то  вроде  подвоеводы,  как  поняла
она. Именно он в действительности захватил ее крепость!
     Она  смотрела  с  недоброжелательностью,  желая  чтобы его
поразили, а так как бой не настоящий, то  хотя  бы  он  упал  и
сломал ногу! Но Влад бьется изо всех сил, бьется умело, в руках
чувствуется  мощь опытного бойца, а трое ратников наверняка уже
слышат вкусные запахи с главного двора, с тоской ждут, когда их
подвойский угомонится...
     Скрипнула дверь. Не оборачиваясь, она уже знала, что ей  в
спину  смотрит  Ингвар.  Проверяет, повяла с горькой насмешкой.
Теперь все время будет чувствовать взгляд своего тюремщика.
     -- Я все хотела спросить,  --  сказала  она  медленно,  --
почему у него длинные волосы?
     -- У  кого?  --  раздался  за спиной его сильный, немножко
хрипловатый  мужественный  голос.  Ей   почему-то   захотелось,
наверное  подействовала  тряска  на  коне, чтобы он произнес ее
имя.
     -- Влада. У вас эти нелепые чубы... я слышала, что вы, как
морской народ, зовете их оселедцами, по-нашему -- селедками.  А
славяне  вас  дразнят вообще... гм... Один Влад волосами больше
похож на человека.
     Ингвар усмехнулся:
     -- На волосы кто из мужчин  обращает  внимание?  Растут  и
растут.  Когда  становятся  слишком  длинными,  их обрезают. Не
слишком коротко, чтобы голова зимой не мерзла. У нас это как-то
связано с нашими древними  богами.  Наш  народ  избранный,  так
говорят  волхвы. Мы заключили союз с богом, что будем исполнять
его заветы, а он нас за это  спасет.  Ну,  когда  придет  конец
света.  Вытащит  за  волосы  из пламени, в котором будет гореть
весь мир. Или тонуть, не помню. Для этого оставляем чубы, чтобы
ему было за что ухватиться.
     -- Но... -- сказала она, несколько сбитая с толку,  --  не
проще  разве  оставлять  длинные  волосы.  Как  у  Влада? Как у
древлян? Да и голова не будет зимой мерзнуть.
     Он отмахнулся:
     -- Волхвы говорят, что обычай появился, когда  наше  племя
жило  в  знойных  странах.  В Индии! Там головы поневоле бреют,
жарко. С той поры так и осталось. Волхвы  вообще  цепляются  за
старое.  Мол,  боги так велели, менять нельзя, что бы в мире не
происходило. У иудеев волхвы вообще обрезание делают  каменными
ножами!  Ибо  еще  с  того времени заведено, когда даже меди не
знали.
     -- Что такое обрезание? -- спросила Ольха.
     Он поперхнулся, посмотрел в ее невинно распахнутые  глаза,
промямлил неуклюже:
     -- Это  вроде  пуповины...  только в другом месте. Словом,
Влад хоть и похож больше на варяга, чем на руса... по не варяг,
и не рус. Он -- русич.
     -- Рус? -- переспросила она, не поняв.
     -- Нет, русич. Сын от брака руса со славянкой.  Таких  уже
много,  ты их просто не различаешь. Да мы их сами не различаем.
За ненадобностью. Какая разница,  из  какого  рода-племени?  Мы
ведь сейчас лепим совершенно новое племя. Вернее, новый народ.
     -- Он дружинник?
     -- Старший  дружинник.  Понимаешь,  когда  русы еще только
захватили северные земли... ну, где построили Новый  Град,  то.
один  из  местных  князей  по  прозвищу  Вадим Хоробрый, поднял
восстание. Была сеча.  В  конце-концов  Вадим  пал,  его  племя
оказалось  под рукой русов снова. Один из воевод, Ольгард, взял
молодую жену Вадима себе... Этот Влад и  есть  сын  Ольгарда  и
Травицы. Он хорош в бою, умен, уже водит в бой малую дружину.
     Ольха  вспомнила  серьезные  глаза  Влада, затаенный в них
огонь, зябко передернула плечами:
     Похоже, он в самом деле умен.
     Что-то о нем знаешь? -- насторожился Ингвар.
     -- Нет, а что?
     -- Да так, болтают разное.
     -- Что?
     -- Ну, что он на самом деле  не  сын  Ольгерда,  а  Вадима
Хороброго. Но это вряд ли... Он вылитый Ольгард! Хоть и родился
как раз через девять месяцев со дня, когда пал Вадим.
     Она  попыталась припомнить среди пирующих воевод Ольгарда,
пожала плечами:
     -- Да какая разница?  Ежели  вы  в  самом  деле  пытаетесь
смешать все племена в кучу, порушить законы...
     Голос  ее  был злым. Ингвар окинул цепким взглядом решетки
на окнах, он в самом  деле  пришел  вспомнить  какие  они,  уже
подзабыл,  на  сердце  отлегло. Среди русов по пальцем перечтет
тех, кто сумел бы повредить эти решетки. Асмунд, Рудый, но этих
двух никакой женщине не  обвести  вокруг  пальца.  Еще  он  бы,
пожалуй,  смог,  но  лучше голову себе сорвет своими же руками,
чем отогнет хоть один прут!
     -- Мы строим Новую Русь, -- начал он сердито.
     Ольха прервала:
     -- Это уже слышала. Во имя построения своего  государства,
вы готовы залить кровью все эти земли... Погоди, если обрезание
касается не пуповины, то чего?
     Ингвар  попятился,  с  порога  пробормотал, что обед ей не
несут, потому что вот-вот позовут на  пир.  И  поспешно  закрыл
дверь, оставив ее со вскинутыми удивленно бровями.

     Глава 19

     Тени   от   забора   удлинились,  стали  угольно  черными.
Багровое, как поджаренное мясо,  солнце,  огромное  и  залившее
полнеба   темно-красным  огнем,  тяжело  сползало  по  медленно
темнеющему куполу к черной черте земли.
     Она  услышала  тяжелые  шаги,  русы  все  шагают   тяжело,
по-хозяйски,  затем  загремел  засов.  Дверь  распахнулась, там
стоял снова Ингвар. Его синие глаза были темными, как  вечернее
небо. Ольхе показалось, что в них отражается кровавый закат. Он
был в белой рубашке с открытым воротом, бритая голова блестела,
но  подбородок  и  щеки  были  иссиня-черными.  Судя  по всему,
воевода не нашел времени выбрить лицо.
     -- Пора, -- сказал он мрачно.
     -- На твой пир? -- спросила она, не двигаясь с места.
     -- На пир к великому князю, -- сказал он.
     Голос его был глухой, он смотрел на нее  неотрывно.  Ольха
медленно  поднялась.  В  глаза  человеку,  который привез ее на
глумление,  смотреть  не  хотела.  Ингвар  отступил,  давая  ей
дорогу, она так же неспешно вышла.
     Ингвар  повел  ее  вниз,  как он сказал, короткой дорогой.
Прошли через две богато убранные комнаты, в одной к балке  была
подвешена  просторная клетка. Птица сидела на жердочке яркая, с
таким загнутым клювом, что Ольха остановилась,  обомлев.  Таких
птиц не видела, даже не думала, что такие могут быть на свете.
     А  птица посмотрела на нее одним глазом, сказала скрипучим
голосом, но отчетливо, по-человечьи:
     -- Начнем с главного?.. Да, наливай!
     Ольха вспикнула,  отпрянула,  спиной  ударилась  о  стену.
Птица почесалась, произнесла хрипло:
     -- Бей ромеев! Хазары -- подлые... Есть хочешь?
     Ольха  чувствовала,  как  тряслись  ее  губы. Ингвар нагло
смеялся, будто говорящие птицы паслись по всем  помойкам,  чему
дивиться.
     -- Свиненок,  -- сказал он весело. -- Жил в комнате Олега,
а тот готовил поход на Царьград. Наслушался на военном  совете.
Ишь, наливай ему...
     Ольха прошептала:
     -- Что... это... за чудо?
     Ингвар  пренебрежительно отмахнулся, но Ольха видела каким
торжеством вспыхнули его глаза:
     -- Говорящая ворона. Из теплых краев. Там  стаями  летают.
Тоже кизяки клюют.
     -- Такие... красивые?
     Он  открыл  рот,  хотел  ответить, но что-то остановило. И
Ольха прочла в глазах воеводы, что и  она,  для  древлян  такая
красивая  и  волшебная,  здесь  в  клетке.  И тоже будет кизяки
клевать, если заставят.
     Вспыхнув, она отклеилась от стены и  заставила  себя  идти
мимо,  не  бросив  даже взгляда на волшебную птицу. А та что-то
кричала  скрипучие,  но   человеческим   голосом,   упрашивала,
грозилась, обещала.
     Еще  в  коридоре она ощутила запах дыма и жареного мяса. С
каждой  же  ступенькой  вниз  запахи  становились   сильнее   и
разнообразнее.  Она  узнавала  и  ароматы лесных ягод, что явно
идут на подливу, запах меда и медовух, ароматных трав. Но  были
и  запахи  незнаемые,  пряные,  тревожащие. Доносился и слитный
шум, будто толпа осаждающих пыталась вломиться в крепость.
     Со второго поверха  уже  различала  пьяные  вопли,  песни,
выкрики,  здравицы. Она чувствовала, как вся сжимается в комок.
Чужой  народ,  враждебный  народ.  Она  здесь  не  княгиня,   а
пленница.  Которую  сейчас  осмотрят  как  корову  на  торгу  и
продадут... Хуже того, отдадут любому, кто захочет протянуть  к
ней руку и назвать женой.
     Хоть   не   наложницей,  мелькнуло  с  горькой  насмешкой.
Впрочем, Олег не хочет ее  чрезмерного  унижения.  Это  вызовет
взрыв  злобы в Искоростене. А великий князь любых ссор избегает
пугливо. Не уверен в своей власти, не уверен! И не зря.
     Хотя какая разница, подумала она трезво. Хоть женой,  хоть
наложницей. Все равно убьет любого мужика в ту же ночь, а затем
лишь покончит с собой.
     У  входа в палату остановилась на последней ступени. Здесь
пир уже гремел, на нее внимания не  обращали.  Под  стенами  на
вертелах  поворачиваются,  бесстыдно  выставляя оголенные ноги,
туши кабанов, молодых косуль,  оленят,  гусей.  Жир  капает  на
багровые  угли,  с шипением взвивается синими чадящими дымками.
Из  распахнутых  настежь  дверей  непрерывной   чередой   бегут
взмокшие отроки, у каждого в руках огромное блюдо. Ставят перед
боярами,  забирают  предыдущее,  даже  если  гость  не  успел и
дотронуться, подкатывают бочонки со  странно  пахнущей  бражкой
или  заморской  медовухой.  Ольха догадалась, что там неведомый
напиток,  о  нем  рассказывал  побывавший  в  дальних  племенах
Вырвидуб, но ему не верили: что на свете может быть еще, окромя
браги и медовухи?
     Она судорожно перевела дыхание, сошла в палату. Одних бояр
больше,  чем  у  нее  войска! Вздрогнула от удивления: здесь не
только русы. Немало таких, как Влад: с волосами до плечей, есть
даже с короткими бородками. Есть с волосами до плечей  и  чисто
выбритыми  подбородками,  но с пышными усами: у кого свисают до
груди, кто лихо загибает кверху,  кто  вообще  срезает  лишнее,
оставляя только черную щеточку на верхней губе... Похоже, здесь
кроме русов еще с десяток племен и народов.
     Многие,  как  увидела  сразу,  в  странных  переливающихся
искрами рубахах. Волосы перехвачены золотыми  обручами,  а  кто
предпочел  булат, тот вставлял посередке лба рубин или яхонт, а
то и вовсе такие невиданной красоты камни, что  у  нее  спирало
дыхание.  А  кто  был  на  воинской  службе, тот вовсе явился в
доспехе, но таких панцырей Ольха отродясь не видывала: золотые,
блистающие, с выбитыми диковинными зверями на груди!
     Один  боярин  в  таком  доспехе  потянулся  через  стол  к
другому.  Ольха  по  легкости  его  движений  сразу поняла, что
доспех не настоящий, его не то, что ножом или стрелой,  пальцем
проткнешь,  но  лишь  стиснула  зубы плотнее. У них даже особые
доспехи для гулянок! Как у девок бусы и цветные ленты. Вот  это
и   есть  настоящее  богатство,  а  не  сундуки  с  серебряными
монетами.
     За ее спиной Ингвар сказал негромко:
     -- Не  останавливайся.  Топай  прямо,  а  там  вправо  меж
столами. Великий князь звать изволит.
     Стол,  за  которым пировал Олег со старшей дружиной, стоял
на помосте в три ладони высотой. Князь видел всех, и все видели
князя. По правую  руку  от  Олега  было  два  пустых  кресла  с
высокими спинками.
     Ольха  на  слова  Ингвара  раздраженно дернула плечом. Она
ощутила взгляд великого князя еще когда показалась на лестнице.
Даже когда он отвернулся и беседовал с  грузным  воеводой,  она
каким-то образом чувствовала на себе его взгляд.
     Они  были в трех шагах от помоста, когда Олег повернулся и
сразу указал на два свободных места по ту сторону стола:
     -- Прошу, дорогие друзья! Даже не представляете, как я рад
вас видеть!
     Его красные волосы на лбу были перехвачены широким обручем
из черной бронзы. Над  переносицей  кроваво  блистал  неведомый
Ольге  камень.  Даже  брови  великого  князя  были красные, как
пламя.  Тем  удивительнее  полыхали  зеленым  огнем  глаза   --
крупные, с неимоверно широкой радужной оболочкой, захватывающей
почти половину глазных яблок.
     В этот миг один воевода поднялся из-за стола. Ольха узнала
Лебедя,  что-то  буркнул  князю,  пошел из палаты. Ольха тут же
села на его кресло. Вернется,  сядет  ближе  к  князю,  ему  же
больше  чести.  Ингвару  сидеть  о  праву  руку своего хозяина.
Великая честь, да лишь верный пес ей рад.
     За столом узнала Черномырда, Студена, Влада, они  добротно
веселились  по ту сторону стола от великого князя, с левой руки
Олега высились Асмунд и Рудый,  перед  ними  быстро  таял  один
кабанчик  на  двоих.  За  столом  были  и  знакомые  из дружины
Ингвара:  Павка,  Боян,  Окунь,  остальных  не  знала.   Сидели
свободно,  с  запасом,  локтями не пихались, как за столами для
младшей дружины и простых бояр. За этим столом  отроки  следили
особо,  кувшины  с  напитками и еду ставили сразу, не дожидаясь
истошных криков.
     Перед  Ольхой  услужливо   опустили   блюдо   с   молочным
поросенком.  Пахнуло  ароматом  молодого мяса, сквозь трещины в
коричневой  хрустящей  корочке  стекал  нежнейший  сок.   Запах
дразнил  ноздри.  Ольха  сглотнула  слюну,  но  к  поросенку не
притронулась.
     Олег видел и замечал все. Поинтересовался негромко:
     -- Почему не ешь. Ольха?
     -- У нас не едят свинину, -- ответила она.
     Олег удивленно вскинул брови:
     -- Уже? Быстро же шагает  эта  новая  вера...  Или  к  вам
пробралась старая, от хазар? Гм, Ингвар, сядь о нею рядом.
     -- Зачем? -- огрызнулся Ингвар. -- Еще укусит!
     -- Укусит, -- согласился Олег, -- если не будем кормить. У
тебя руки  длинные,  доставай  ей  утятину,  оленину, а свинину
пусть уберут.
     -- Пусть жрет, что дают, -- огрызнулся  Ингвар.  --  Здесь
ваша Русь, а не дикие древляне.
     -- Хочешь укрепить ее в своих обычаях? -- удивился Олег.
     Ворча,  Ингвар  сел  рядом с Ольхой. Повинуясь приказу, он
знаком велел отрокам убрать блюдо  со  свининой.  К  сожалению,
великий  князь  прав: если насильно принуждать кого-то изменить
веру или обычаи, тот  лишь  еще  больше  заупрямится,  упрется,
будет цепляться за старое.
     Потому,  и  лишь  потому,  он  присматривал,  чтобы  перед
пленницей на стол  ставили  самые  изысканные  блюда:  Олег  из
похода на Царьград привез и поваров в числе добычи!
     -- И   этого   выпей,   --   велел  он,  наливая  в  кубок
темно-красной жидкости. -- Напиток богов!
     -- Что это? -- спросила она подозрительно.
     -- Попробуй, узнаешь.
     -- Не стану всякое снадобье пробовать, -- отрезала она. --
Мало ли какую гадость пьете. Сок  из  раздавленных  жаб,  слюни
нетопырей, сопли утопленников...
     Ингвар оборвал торопливо:
     -- Не  надо,  не  перечисляй!  Я  верю, что у тебя желудок
крепче.  Прямо  из  булата!   Это   вино,   перебродивший   сок
виноградной лозы.
     -- Что такое виноградная лоза?
     -- Виноградная лоза, на которой растут ягоды винограда.
     -- Что такое виноград?
     Ингвар  в  отчаянии  ухватил  кувшин,  налил  себе, залпом
выпил. Щеки его порозовели, во вид по-прежнему был растерянный.
Ольха взяла свой кубок, пахло  оттуда  тонко  и  одуряюще,  она
никогда  не слышала такого нежного волнующего запаха. Осторожно
коснулась губами. Напиток слегка пощипывал губы, небо, язык.
     Сделала  осторожный  глоток,   прислушалась,   с   усилием
удержала  на  месте  расползающиеся  губы.  Это  не брага, и не
медовуха. Тем до этого... как Ингвар сказал, вина, как жабе  до
вола.
     -- Вино?  -- повторила она медленно, словно пробуя ни вкус
и само слово.
     Ингвар торопливо кивнул, его глаза  не  отрывались  от  ее
полных, покрасневших губ:
     -- Хиосское!.. А вон фалернское... И афинского отведай.
     Он  налил  из другого кувшина самую малость, дождался пока
Ольха  выпьет,  не  старается  напоить  допьяна,  отметила  она
удивленно,  затем  в  тот  же  кубок налил из третьего кувшина,
украшенного на толстых боках цветными  картинками  удивительной
красоты.
     Это  вино  было  светлое,  оранжевое, словно в нем таилось
солнце тех южных стран, о которых рассказывают  в  сказках.  На
миг  тоска коснулась сердца, только по сказкам знает те страны!
А эти, проклятые, бывали.  Затем  глоток  кипрского  вина,  так
назвал  Ингвар,  снова  повернул  мысли. Это терпкое, хмельное,
жгучее. По гортани словно горячий комок прокатился,  в  желудке
стало тепло и легко.
     Ингвар  что-то  говорил  еще,  но  она  решила,  что и так
разговаривает с ним слишком много. Он ее главный  враг,  нельзя
забывать ни на миг. Даже за таким удивительным столом.
     Она  видела,  как  в  палату  вошли  трое  в белых одеждах
волхвов. Все с одинаковыми седыми волосами на плечах, бородами,
посохами, только лица их  были  закрыты  личинами.  У  двух  --
берестяными,  искусно  расписанными, а у третьего маска была из
темной меди. Лик, выкованный  неведомым  ковалем,  был  ужасен:
грозные   глаза,   ощеренный   рот  с  клыками,  хищный  оскал,
заостренные  скулы.  Личины  покрывали  лица  волхвов  целиком,
оставляя только затылок.
     Она шепнула Ингвару:
     -- Это... кто?
     -- Тайные, -- шепнул он тоже, она ощутила в голосе воеводы
страх.  --  Из братства Тайных Волхвов. Никто не смеет зреть их
лица. У вас их нет?
     -- Нет. Я только слышала о них. У  них,  говорят,  ужасные
обряды.   Они   поклоняются  богам,  что  давно  забыты...  или
низвергнуты новыми, молодыми. Б-р-р!
     Волхвы прошли вдоль стены, исчезли в другой  двери.  Ольха
заметила,  что те из гостей, кто их видел, на время присмирели,
словно  над  их  головами  пролетела  смерть,  едва  не   задев
крыльями. И кто знает, не пролетит ли обратно еще ниже.
     Она   пришла,  как  поняла  вскоре,  когда  уже  отгремели
здравицы в честь великого князя, в честь побед, и теперь  гости
пили  и  ели  в  свое  удовольствие, на великого князя внимания
почти не обращали. Ее хоть и заметили, но тут же забыли, а пили
друг с другом,  звонко  стукаясь  краями  кубков,  расплескивая
дорогое   вино,   громко  хохотали,  обнимались,  подозрительно
вызнавали уважает ли их сосед, после чего снова  обнимались  и,
вытирая  друг  о  друга  сопли и слюни, слезно клялись в вечной
мужской нерушимой дружбе.
     Ольха не выдержала, спросила  соседа  слева,  им  оказался
добродушный Асмунд:
     -- Кто вон тот?
     Асмунд  на  миг  оторвался от кабаньей ножки, он ее держал
двумя  руками,  но  кончиками  пальцем,  словно  лапку  дрозда,
посмотрел на Ольху, перевел взгляд на Ингвара:
     -- Где?
     Ольха  указала  глазами  на  соседний  стол, где смеялся и
шутил человек со смуглым лицом и ястребиными глазами:
     -- Слева от мужика с дурацким чубом на бритой голове.
     Сказала и осеклась, ибо хотела заодно уесть Ингвара с  его
нелепым  клоком  волос,  забыла,  что  у  Асмунда  такой же, но
грузный воевода не заметил или поленился заметить. В один прием
сожрал  половину  ноги  вместе  с  костями,  и  Ольха  невольно
вспомнила  поговорку  русов,  мол,  как  собаке муха, Асмунд же
неторопливо сглотнул, снова посмотрел на нее,  на  Ингвара.  По
блестящим  от  жира  толстым  губам  промелькнула едва заметная
улыбка:
     -- Гм... Не  упомню.  А  вот  наш  молодой  воевода  знает
наверняка.
     Он  кивнул  на  Ингвара.  Ингвар сумрачно загребал золотой
ложкой гречневую кашу, пропитанную топленым жиром из гуся.  Уши
его  двигались,  будто  прислушивался  к  шорохам  в  лесу, а в
сторону Ольхи не смотрел Вовсе.
     Ольха отвернула лицо. На Ингвара  старалась  не  смотреть,
уловила  первые  признаки охмеления. А меньше всего хотелось бы
ударить в грязь лицом перед своим тюремщиком.  Княгини  никогда
не бывают пьяными, как простые сенные девки.
     Асмунд хитро посмеивался. Дальше сидел Рудый, он незаметно
утащил  с  блюда  друга  половинку  поросенка,  взамен  положил
обглоданный скелет  жалкого  бекасика.  Асмунд  не  видел  еще,
смотрел  на Ольху и Ингвара, хитро щурился, чем-то став похожим
на Рудого. Ольха подумала, что как собаки становятся похожи  на
людей,  так и друзья. Только люди перенимают не у старшего, а у
худшего.
     -- А в самом деле, -- сказал Асмунд задумчиво, --  кто  бы
это мог быть? Я его раньше не видел в этих хоромах. Ингвар, кто
тот чернявый?
     Ольха  краем  глаза  заметила  во взгляде Ингвара, который
бросил  на   развеселившегося   Асмунда,   нечто   напоминающее
благодарность.
     -- Чернявый?  --  сказал  он  так  поспешно,  что  едва не
удавился. -- Сын  хазарского  кагана.  Не  наследник,  конечно.
Наследника  берегут,  а  этот  прибыл  послом.  Вчера прибыл, с
князем еще не виделся. Олег не спешит, да и этот  сперва  почву
прощупывает,  как  на  болоте,  не  провалиться  бы, узнать все
тропки заранее.
     Ольха, делая вид, что  ей  неинтересно,  буркнула  что-то,
хотя  внутри все верещало от жажды узнать побольше о загадочных
хазарах, о которых доходили в Искоростень лишь  смутные  слухи,
глазами указала на рослого молодого витязя с золотыми волосами,
что веселился с такими же могучими дружинниками в дальнем конце
палаты:
     -- А тот?
     -- Варяг,  -- ответил Ингвар без промедления. -- Зовут его
Малькольм, он явился к Олегу, наслышавшись о  его  мудрости.  И
остался,  хотя  вроде  бы  мудростью  Олега  попользоваться  не
пришлось. А вот тот рядом с ним,  справа,  любопытный  зверь...
Родом  багдадский  иудей,  но прижился в Киеве, дом купил, трех
жен завел, наложниц не меньше десятка, в свои теплые края ездит
все  реже,  без  охотки.  Видишь,  даже  одет  как  киянин,  не
отличишь. Говорят, богатств у него больше, чем у короля какого,
но он начал их потихоньку перетаскивать в Киев. Значит, верит в
князя. Верит, что отныне все пойдет без грабежей, по законам.
     Ольха  нахмурилась,  опять  хвала  ненавистному захватчику
славянских земель, Ингвар тут же кивнул на могучего  витязя  за
дальним столом:
     -- А  знаешь,  кто  это?  Мальфред  Могучий, сильнейших из
киевских  богатырей.  Коня  поднимает  со  всадником  в  полном
доспехе и носит по двору, в одиночку тараном в ворота бьет, две
подковы разом ломает!
     -- Зачем?
     -- Что зачем?
     -- Зачем по две подковы портит?
     Ингвар сказал раздраженно:
     -- Силу  свою кажет! Сила -- разве это не самое важное Для
мужчины?
     Она ответила тихо, не глядя в его сторону:
     -- Это не самое главное даже для зверя.
     Сама считала, что для мужчины главное --  сила,  да  и  не
только  для  мужчин,  спорила,  чтобы  спорить,  но когда такое
вырвалось, то самой показалось, что сказала истину.
     На пороге возникла стройная миниатюрная женщина. Мгновение
оглядывала собравшихся, потом уверенно прошла в палату  и  села
за  два  стола  от  княжеского. У нее были очень темные длинные
волосы, черные ярко очерченные брови. Изогнутые крутыми дугами,
они придавали ее лицу вопрошающее выражение.  Она  сидела  так,
чтобы  видеть  великого  князя. Ольха с удивлением увидела, как
изменилось лицо дотоле невозмутимого Олега, прозванного  Вещим.
Перед женщиной поставили блюдо, кубок с золотым ободком, но она
не  притрагивалась  к  еде,  пока  не  встретилась  взглядом  с
повелителем Новой Руси.
     Олег смотрел неотрывно, женщина чуть улыбнулась и кивнула.
Ольха решила после колебаний, что гостья все же красива. Хоть и
с черными, как вороново крыло, волосами,  хоть  и  мелковата  в
кости,  но в ней чувствуется степная резкость. Совсем не похожа
на красну девицу из терема, что сидит как дура у окошка и  ждет
когда ее кому-нибудь отдадут.
     Она  повернулась с вопросом к Асмунду, но тот, догадавшись
что хочет от него древлянка, тут же развернулся к  Рудому,  они
обнялись  и заорали песню. Морщась, она вынужденно, что делать,
обратилась к Ингвару:
     -- Кто эта женщина? В ней чувствуется тайна.
     -- Тайна?
     -- Да. И она самая красивая.
     -- Где?
     -- Не на меня смотри... Вон та.
     Она указала взмахом ресниц.  Ингвар  еще  некоторое  время
смотрел   на   нее,   потом   скользнул  взглядом  в  указанном
направлении.
     -- А, -- сказал он небрежно. -- Эта... Я ее уже видел.  Не
однажды. Она миссионерка. -- Что это?
     -- Ох, эти дикие люди из леса! Да нет, это не о... словом,
она не из леса. Она послана с миссией. Говорить о мессии. Новую
веру распространяет! Как офеня товар. Только бесплатно.
     -- Бесплатно? -- не поверила она.
     Ингвар показал зубы в недоброй улыбке:
     -- Заметила?  На самом деле только кажется, что бесплатно.
Любая вера приносит и деньги, и власть, и все-все... Но  потом.
Словом,  она  здесь  убеждает  принять  ее  бога.  Правда, Олег
говорит, что это не новая, а как раз старая до  нас  дохромала.
Вон вы, древляне, свинину вдруг перестали есть! С чего это?
     -- Не знаю, -- ответила она искренне. -- Наши волхвы вдруг
начали вводить новые правила. Мне, правда, понравились.
     Ингвар нахмурился:
     -- А я не верю. Ни ей, ни в ее миссию. И Олег на этот раз,
несмотря на всю мудрость, ошибается. Она разведывает, что и как
у нас,  в новом королевстве! А новая или старая вера -- личина.
Я,  когда  лазутчиков  или  разведчиков  засылаю,   тоже   велю
наряжаться кощюнниками, купцами или скоморохами. Только до веры
еще не додумался!
     Она сказала холодно:
     -- Думаю, они засылают к вам не только миссионеров.

     Глава 20

     Насытилась  она быстро, чересчур много незнакомых блюд, не
удержалась, пробовала, но когда счет пошел на десятки... К тому
же Асмунд рядом сжирал как лесной пожар все, что ставили  перед
ним, настойчиво советовал Ольхе отведать то одного, то другого,
называл кушанья, объяснял из чего да как.
     Да  и  как удержаться, когда ни одно блюдо не повторилось,
все красиво, подряд не подали, к примеру, два  мясных  или  два
рыбных  или  два  сладких  блюда, а чередовали умело, разжигали
аппетит даже у тех, кто пробовал отвалиться от стола,  а  то  и
вовсе встать, выйти на свежий воздух!
     На  закуску подали белорыбицу, ветчину копченую и печеную,
грузди соленые, груши в меде, гусей копченых, икру осетровую --
Асмунд настойчиво понуждал попробовать  эти  красные  блестящие
шарики,  настолько  огромные,  что Ольха не решалась считать их
рыбьей икрой, колбасы все видов, начиная от тонких, как пальцы,
копчушек,  до  огромных  кровяных  с  печенью  гусей,   корюшек
копченых, маринованных угрей, судаков, зайцев копченых, печеных
и  жареных,  рыжиков  соленых,  всевозможные  сыры,  начиная от
простого домашнего из творога со сметаной и до всяких  странных
сыров  из ягод и яблок, семгу, сиги копченые, языки, масло хоть
сливочное, а хоть из рябчиков или зайцев...
     Но не успела перевести дух, как прямо  из-под  носа  увели
копченого  зайца,  взамен  поставили  огромную лохань с крепкой
парующей ухой, и Ольха поняла, что пошли первые блюда. За  ухой
подали  горки  зеленого  горошка,  чтобы  почистили зубы, затем
пошла репа с мясом, грибы жареные  и  тушеные,  оленина,  мозги
жареные  и  мозги вареные, мозги со сморчками, отбивные котлеты
из телятину котлеты  из  зайца,  цыплята  с  подливой,  гуси  с
грибной  подливой,  холодное  из тетерки, щуки вареные, жареные
караси в сметане, сиги жареные, раки, окуни с яйцами и  маслом,
блины,  яичница  с  молоком  с  зеленым  луком, сыр из сметаны,
пирожки, вареники, каши грибные и гречневые,  каши  из  зеленой
ржи  и  пшеницы,  сырники, кровяные колбасы, колбасы из гусиной
печени,  колбасы  из  озерной  рыбы,  голуби  жареные,   голуби
разварные,  без  счета  подавали после рябчиков блюда из мелкой
дичи: бекасов, диких  голубей,  дупелей,  жаворонков,  куликов,
перепелок, песочников, подорожников, сивков, скворцов, дроздов,
стрепетов, травников, чорнозобок, зуйков, овсянок...
     Ольха  по  большей  части и птиц таких не знала, в лесу не
водятся, как и рыбу прежде  едала  лишь  ту,  что  живет  в  их
крохотной  речушке.  А в могучем Днепре, что все равно похож на
окиян, чего только не водится!
     Еще она помнила уже смутно, что ела жареных рябчиков, кашу
из раков, снова сыры, суп из свежих грибов, пирожки из  мозгов,
молодую  морковь,  репу,  земляные  груши,  горки  земляники  и
малины, жаркое из откормленных кур, набитых печенкой вперемешку
с зеленью, разварную говядину, заливное  из  зайца,  компот  из
разностей,  жареные мозги с подливой, жареную баранью грудинку,
разварную рыбу с пряными корешками, сбитые  сливки,  пироги  со
свежей  земляникой, жареного глухаря, судака разварного, щуку с
хреном, ряпушку печеную  с  хвощом,  блины  гречневые,  куличи,
бабы,  жаркое  из  медвежатины,  кисель  со  взбитыми сливками,
вареный окорок молодого вепря,  телятину  жареную  с  яичницей,
курицу  с  черносливом,  воловий  рубец с оболянкою, кулебяку с
рыбою, крапиву с яйцами, сморчки с мозгами,  линя  с  подливой,
блины  гречневые,  карпа жареного, карасей в сметане, кисель из
крыжовника, окрошку, щуку с грибами, сладкий  пирог  из  свежих
ягод,  окуней  вареных  с  подливой, рябчиков с ягодами, суп из
гуся, оладьи с  вареньем  и  сметаной,  ерши  жареные,  телячью
печенку с земляникой...
     Были  десятки других восхитительных блюд, названия которых
даже не  пыталась  запомнить,  только  провожала  вытаращенными
глазами  то  диковинную рыбу с нежнейшим мясом и совершенно без
костей,  Асмунд  обозвал  ее  стерлядью,  назвал  даже  дальнюю
страну,  откуда  привозят  еще  живой,  то отодвигала Асмунду и
Рудому очередного поросенка с хреном, испеченного как-то  иначе
или  наполненного  не  рябчиками, а жареными дроздами, то снова
дивилась  невиданным  блюдам  и   вслушивалась   в   диковинные
названия:  капуста,  морковь, гречневая каша, окрошка, котлеты,
осетрина...

     Оглушенная   великолепием   палаты,   богатством    одежд,
диковинными блюдами, она все же замечала и повышенный интерес к
себе.  Не  только  как  к  пленной  женщине,  хотя  уже  ловила
похотливые  взгляды,  но  как  к  пленной  княгине.   Она   это
чувствовала,  отец не зря учил княжескому ремеслу. Князь всегда
должен уметь видеть и слышать больше других, подмечать мелочи.
     Поэтому, даже не отрываясь от еды, она чувствовала на себе
пристальный  взгляд  человека  с  черными   глазами.   И   даже
рассмотрела,  на  него  не  глядя,  что  у него черная курчавая
бородка, черные, как Воронове крыло,  волосы  и  смуглое  лицо.
Густые  брови  срослись  па  переносице,  глаза блистают остро,
недобро. Хазарский посол, вспомнила она. Он пил и ел  как  вое,
смеялся  шуткам,  провозглашал здравицу в честь великого князя,
создателя Новой Руси, но пьет и ест, как она  заметила,  меньше
других,  не пьянеет, а его черные, как спелый терн, глаза время
от времени обшаривают лица всех сидящих,  ничего  и  никого  не
Пропуская.
     Любопытно,  подумала  она  невольно, кто-нибудь видит это?
Или замечает только она,  с  детства  воспитанная  в  княжеской
науке все видеть и все примечать?
     Когда  Ольха, попросив позволения отлучиться, встала из-за
стола, хазарин был занят разговором, не видел как она вставала,
однако когда возвращалась со  двора,  в  коридоре  ее  окликнул
негромкий  голос.  Ольха  повернула  голову,  хазарин  манил из
раскрытой двери небольшой комнаты.
     Ольха горько усмехнулась. Еще, когда только  встала  из-за
стола,  как почти сразу поднялись трое пирующих у двери. Она не
видела когда Ингвар подал им знак, но дружинники  следовали  за
ней  во  двор  до  самого  отхожего  места.  И  сейчас  едва не
наступают ей на пятки, так спешат вернуться за стол.
     -- Вряд  ли  мне  это  будет  позволено,  --  сказала  она
насмешливо.
     Хазарин кивнул:
     -- Это  все  просто. Отсюда бежать невозможно. А гридням я
подарю по золотому. За то, что поговорю с тобой. У них на виду.
     Он  сунул  гридням  монеты,  и  Ольха  удивилась  с  какой
готовностью  ей  разрешили  остановиться.  Хазарин  увлек  ее в
комнату, но дверь оставил открытой. Русы могли видеть пленницу,
но не слышали разговора.
     Ольха спросила негромко:
     -- Что ты хочешь?
     -- Ты боишься?
     -- Я и так пленница, -- ответила она холодно. -- Мне  хуже
не будет.
     Он улыбнулся, показав мелкие острые зубы:
     -- Тогда  заботишься обо мне?.. Ладно, шучу. Рискую только
я, да и то не очень.
     -- Что ты хочешь? -- спросила она.
     Он пожал плечами:
     -- Прямой  вопрос.  Древляне  все  таковы?  Я  мог  просто
заинтересоваться красивой женщиной. Как и все другие мужчины.
     -- Только не ты, -- бросила она. -- Я тоже видела тебя.
     Его губы изогнулись в улыбке:
     -- Ты  видела  меня,  я  видел  тебя... Ты не находишь это
знаменательным?
     -- Нет, -- сказала она резко. -- Пожалуй, ты зря  потратил
деньги. Я пойду.
     -- Погоди,  --  попросил  он  уже  без  улыбки. -- Я хотел
сказать, что у  нас  есть  нечто  общее.  Мы  терпим  обиды  от
захватчиков.  Да,  у славян к нам мало любви, ведь часть племен
платила нам дань. Те же поляне, к примеру.  А  часть  славян  и
теперь наши данники. Но древляне никогда ими не были, верно?
     Она гордо тряхнула гривой волос:
     -- Никогда!
     -- Значит,  у  вас не должно быть к нам вражды, -- ответил
он, в черных глазах  блеснула  насмешливая  искорка,  и  она  с
внезапным  гневом  поняла,  что  он  имеет  в виду. Древляне не
платят дань потому, что  сидят  в  непроходимых  лесах,  где  и
человеку  пробраться  трудно, а уж хазарской коннице никогда не
пройти. -- Мы можем говорить как друзья.
     -- А дань с полян? -- напомнила она.
     -- Вы не поляне.
     -- Поляне нам братья, -- напомнила она. -- Пусть  даже  не
совсем  удачные.  Но  ведь  даже  от  уродов грех отказываться,
верно?
     Его черные  глаза  по-прежнему  были  насмешливыми,  будто
разговаривал с ребенком:
     -- Разве  не  бьются  с  братьями  хуже  всего?  Именно  с
братьями есть что делить. Ладно, я не об этом. К  тому  же  это
была малая дань -- по мечу с дыма.
     -- Дань кровью, -- напомнила она гневно.
     -- Да,  --  кивнул  он, -- но что можно взять еще с нищих?
Зато ваши юноши... прости, юноши полян, взятые в  наши  войска,
участвовали в дальних походах, видели дальние страны. И те, кто
возвращался... пусть их было немного, но возвращались богатыми!
А  русы пришли и насели на вас своим задом. Они не просто берут
дань, они превратили в рабов всех от мала  до  велика.  И  даже
земли ваши, некогда земли Великой Куявии, назвали Нивой Русью!
     Она видела, что он прав. Хазары были меньшим злом даже для
полян.  Их  почти  не  видели, они приходили по весне, отбирали
крепких парней в свое войско. С  каждой  семьи  по  одному,  но
детей в полянских семьях больше, чем зерен в маковой головке.
     -- Ладно, что ты хотел сказать?
     -- Напомнить,  что у нас общие интересы, -- сказал хазарин
уже серьезно. -- И давай действовать вместе... Или, по  крайней
мере,   помогать  друг  другу.  Ибо  если  русы  укрепятся,  то
подгребут под себя все окрестные племена.
     -- И будут поглядывать на Хазарский  каганат,  --  сказала
она с ноткой злорадства.
     Его глаза оставались серьезными:
     -- До  этого  еще  далеко. А вот от ваших племен ничего не
останется. Вы  все  станете  русскими  рабами!  Или  просто  --
русскими.
     В комнату заглянул страж, выразительно подбросил монету на
ладони. Ольха усмехнулась:
     -- Магия твоего золота иссякает.
     -- Я  сказал  достаточно,  --  бросил хазарин небрежно. --
Подумай на досуге.
     Ольха  вышла  и,  в  сопровождении  стражей,  вернулась  в
палату.

     Она понимала, что хазарин жестоко прав. Русы пришли, чтобы
остаться.  Дань  хазарам  славяне  почти не замечали, хотя дань
кровью  считалась  самой  тяжелой  данью.  Но   в   многодетных
полянских   семьях,   где   пятнадцать-восемнадцать   детей  не
редкость,  всегда  находились   охочие   постранствовать,   без
принуждения шли в хазарское войско. Понятно, их первыми бросали
на взятие чужие городов, но опять же -- те первые могли сорвать
драгоценные  серьги  и кольца с жертв, пытками заставить выдать
спрятанное золото.
     Ольха немало знала о хазарах, ибо в  ее  племени  доживали
век трое стариков, что ходили в походы еще с великим Марином, а
недавно  вернулись  двое  воинов,  которые  служили аларесиями,
то-есть, телохранителями хазарского кагана. Правда, из  племени
уходило  семь  лет  тому  двенадцать  сотен  молодых  парней...
Впрочем, не  обязательно  все  погибли.  Кто-то  мог  остаться,
прижиться. ч
     От  этих  двух  Ольха  и  знала о царстве хазар. С бедными
кочевниками стряслось то же  самое,  что  со  славянами.  Южных
славян  победила  и  ввергла в рабство нивесть откуда явившаяся
орда диких кочевников --  черноволосых,  узкоглазых,  злых,  во
главе  с  ханом Аспарухом. Кочевники называли себя болгарами, и
покоренные земли тоже назвали Болгарией. Западных славян теснят
и захватывает германцы, а восточных сперва  захватили  викинги,
как  делали  уже  в  Нормандии,  Корсике  и  других  диковинных
странах, а потом, когда славяне викингов погнали -- русы. Хазар
же  победили  и  поработили  иудеи.  Но  не  силой,  а   как-то
хитростью.   Незаметно   для   хазар   заняли   места   вождей,
полководцев, а потом и вовсе сменили местных  богов  на  своих.
Вернее, на своего, так как иудеи поклоняются одному богу, очень
ревнивому, который других не терпит.
     А   побывавший   в   Хазарии   волхв  древлян  рассказывал
удивительного еще больше. А о про иудеев рек, что  они  некогда
были  храбрыми  воинами, но так как даже самые сильные рано или
поздно умирают, если не гибнут, а новым приходится вое начинать
сначала, то иудеи долго думали,  как  бы  свою  силу  копить  и
передавать   этим  новым  воинам.  Чтобы  каждое  их  поколение
становилось сильнее, в то время  как  другие  народы  постоянно
начинают сначала. Но силу нельзя передавать, как и отвагу. Даже
у  богатырей  дети  часто  рождаются  слабыми, а у храбрецов --
трусами. Однако можно передавать богатства, знания!
     И целый народ иудеев начал заниматься тем, что  накапливал
золото  и добывал знания. По их вере каждый должен уметь читать
и писать, только грамотный может собирать и умножать знания,  а
вместо  войск  начали  собирать  деньги,  воевать ими, подкупая
властителей других стран, покупая себе льготы.
     Хазарию завоевали не  мечом,  а  умом  и  золотом.  Сейчас
Хазарией  правят  только  иудеи, они все стали боярами... как у
южных славян захватившие их дикие болгары, как  у  северных  --
захватившие  их  русы. Теперь хазарские войска двигаются только
по  приказам  иудеев,  воюют  в   их   интересах,   захватывают
славянские  племена и требуют молодых парней и девок на продажу
в южные страны.
     Олег пришел с войском в землю полян и  тиверцев,  спросил:
"Кому  платите  дань?".  Те  ответили:  хазарам. "Теперь будете
платить мне", велел Олег. Поляне покорились, а тиверцы  взялись
за оружие, ибо хазарская дань им казалась легче.
     Но  на  чью сторону стать древлянам? От того, куда станут,
резко изменится карта всего белого света!

     Ингвар встретил ее вопросительным взглядом.  Если  скажет,
что  отсутствовала  долго,  подумала  она свирепо, прямо сейчас
шарахну по голове кувшином.
     Похоже,  он  прочел  это  в  ее  глазах,  смолчал,  только
засопел.  Асмунд и Рудый громко разговаривали, чокались полными
кубками, пили, вспоминали  былые  походы.  Асмунд  придвинул  к
Ольхе полный кувшин:
     -- Княгиня, отведай! Настоящее ромейское.
     Рудый пихнул его локтем:
     -- Пожалуй, она еще не пьет прямо из кувшина.
     Асмунд захохотал, и, опережая Ингвара, налил в кубок Ольхи
темно-красного,   похожего  на  кровь,  вина.  Запах  защекотал
ноздри, она опасливо пригубила сказочный напиток.
     Она видела, как пришли трое с бубнами и  двое  с  длинными
трубами,  но  не  обратила внимания, скоморохи везде одинаковы,
однако бубен стукнул  раз-другой,  и  ее  сердце  непроизвольно
стукнуло  в ответ. Заревела труба, хрипло и протяжно, совсем не
музыкально, и Ольха ощутила, как в ее усталом  теле  вздрогнули
какие-то жилки.
     Еще  двое  начали  стучать в бубны. Сперва тихо, затем все
увереннее, начали ускорять удары.  Второй  трубач  поднес  свою
деревянную  дудку  к  губам,  надул  щеки.  Ольг" вздрогнула от
нового рева, чем же он хорош, хриплый и злой, в это время среди
собравшихся пошло движение.
     Красивая миссионерка, поляница, как назвала  ее  для  себя
Ольха,  встала  и  вошла в освободившийся круг. Замерла на миг,
выпрямившись и глядя перед собой надменно, ее ноги  переступили
дважды,  и  она  начала  танец, от которого мурашки побежали по
спине Ольхи.
     Танец должен быть плавным, женщины  должны  двигаться  аки
серы  утицы,  смотреть  сладко  и  покорно из-под полуспущенных
ресниц, ни в  коем  случае  не  прямо  в  глаза,  а  то  сочтут
бесстыжей,  помахивать  платочком.  А  эта  прямо как танцующая
змея,  не  скрывается,  двигается  резко,  угловато,   нарочито
застывает в конце каждого движения как вмерзшая в лед лягушка!
     Не  успела  черноволоска  пройти  круг,  как  из-за  стола
вылезли двое из старшей дружины. Волосы до плечей,  па  лбу  по
обычаю русов перехвачены широкими обручами. Из серебра, судя по
цвету, с богатым узором, затейливыми насечками. Оба рослые, как
все  в старшей дружине, поджарые и перевитые тугими жилами. Они
начали пляс, глядя друг на друга вызывающе, будто готовились  к
схватке.  Бубны  били  громко, горяча кровь, а от хриплого рева
она просто вскипала.
     В палате уже все  смотрели  только  на  танцующих.  Кто-то
начал  размеренно  бить  в ладоши, постепенно и другие оставили
яства и выпустили из рук кубки.  Воздух  начал  вздрагивать  от
одновременных  ударов в широкие ладони, и это странной волнующе
вплелось в дикую музыку.
     Женщина ходила в  танце,  не  сгибая  спины,  между  двумя
воинами,  а  они  словно  бы  боролись  за  ее  внимание. Ольха
стиснула кулачки. Никогда не  видела  такого  странного  танца,
отвратительного и Одновременно такого... волнующего.
     Ни   разу   не  поклонилась  даже  князю,  отметила  Ольха
восхищенно. Смотрит дерзко, будто  он  перед  ней  и  не  князь
вовсе. Или она настолько выше, что для нее одинаково: смерд ли,
раб  или  Князь.  И танцует гордо, надменно. Что дивно, так эти
двое мужчин тоже не сгибают спин. Никто не пошел вприсядку,  не
кувыркнулся, не пол на руки!
     В  бубны начали бить чаще, а хриплый рев труб стал громче.
Тавец ускорился. Женщина была без оружия, но в каждом  движении
таилась сила, опасность.
     Двигались  ритмично,  одновременно,  их  рисунок танца был
удивителен и одинаков, как  узор  на  рушнике.  Ольха  смотрела
завороженно,  выронила  из  ослабевших  пальцев  ножку утицы, а
отрок не подобрал, тоже не мог оторвать глаз.
     Мужчины одновременно подпрыгивали, выкрикивали  что-то  на
росском языке, с размаха падали на колена, только на одно, во и
тогда   спины   оставались   гордо  выпрямленными,  а  смотрели
вызывающе.
     Еще двое воинов, переглянувшись,  вылезли  из-за  стола  и
присоединились к танцующим. Трубы ревели хрипло и торжествующе.
Женщина  улыбалась хищно и победно. Мужчины падали перед ней на
колени, вздымали руки, а она танцевала, и ее  власть  над  ними
становилась все более явной.
     Ольха  не  замечала,  как  задержала дыхание, а ее кулачки
сжались так, что ногти впились в ладони.  Полжизни  бы  отдала,
только  бы  уметь  танцевать. Танец -- это зримое колдовство. И
сразу видно, как под твои чары подпадают самые-самые стойкие...
     Женщина улыбалась Олегу, но  улыбалась  недобро,  даже  не
прикидываясь,  не  одевая  личину. В ее глазах была неприкрытая
угроза. И Ольха, холодея от сладкого ужаса, понимала,  что  это
не только в танце. Женщина, в самом деле, враг великому князю и
вовсе этого перед ним не скрывает.
     -- Как зовут? -- шепнула она.
     Ее  губы  едва  колыхнулись,  однако  сквозь  рев  труб  и
оглушающие удары бубна Ингвар услышал, переспросил:
     -- Кого?
     -- Эту... миссионарку.
     -- Миссионерку. Гульча. Ее зовут Гульчей.
     -- Странное имя... но красивое.
     -- Если  полностью,  то  --  Гульчачак.   По-ихнему,   это
какой-то  редкий  цветок. Но у нас кличут Гульчей. Еще говорят,
что она колдунья. Даже в змею оборачиваться умеет!
     Не зря говорят, подумала  Ольха.  По  спине  густой  стаей
побежали  злые  мурашки.  В  каждом  движении этой женщины есть
нечто завораживающее от большой и сильной  змеи.  А  в  глазах,
которые  не отрывает от великого князя, уже не таится, а кричит
о себе явная угроза. Неужели он, прозванный Вещим, не видит?
     Трубы взревели в последний раз.  И  разом  умолкли.  Бубны
гремели  уже  так  часто,  что слышался только непрекращающийся
громовой раскат, и после  дюжины  все  убыстряющихся  поворотов
женщина внезапно застыла в такой гордой позе, какую Ольха ранее
не   могла   даже   вообразить.   Все  четверо  мужчин  стояли,
опустившись на колено и прижав правые  ладони  к  сердцу.  Лица
были  обращены  к  женщине.  Бубны  разом умолкли. Ольха кусала
губы,  готовая  разреветься.  Эта  женщина...  она   будто   бы
танцевала  и  за  нее,  плененную, но не сломленную. И ее душа,
душа  древлянской  княжны,  тоже  гордо  вскидывает  голову.  И
выпрямляет спинку. Там, глубоко внутри.
     Женщина   улыбнулась   победно,   вернулась  за  стол.  Ее
иссиня-черные волосы падали на хрупкие плечи, закрывали  прямую
спину.  Отроки  поспешно  сменили  перед  ней  блюда, наполнили
кубки.  Она  искоса  посматривала  в  сторону  великокняжеского
трона.   Ольхе   показалось,   что   в  глазах  великого  князя
промелькнула боль. Однако это могло показаться, ибо сразу же он
поднялся, кубок высоко в руке, голос мощный и сильный:
     -- Пьем за здоровье воеводы Лебедя! Его дружина  доблестно
отстояла земли тираспов от войска волохов!
     Лебедь  поднялся  насупленный,  он  и  за  столом  не снял
кольчугу,  небрежно  поклонился,  угрюмо  зыркая  по   сторонам
запавшими  глазами  из-под  выступающих  надбровных  дуг, молча
осушил рог с вином и сел.
     Ольха поморщилась:
     -- Невежда...  Ни  доброго  слова,  У  нас  бы  такого  не
пожаловали.
     -- И  у  нас не жалуют, -- усмехнулся Ингвар. -- Потому он
редкий гость за столом князя. Зато на войне незаменим... Его не
любят даже друзья, всем в глаза режет горькую  правду-матку,  а
кому  это  нравится? Нам всем бы послаще! Но уважают и доверяют
ему даже враги.
     Лебедю что-то шептали с обеих сторон, похоже,  уговаривали
провозгласить  здравицу  в  честь  великого  князя,  но упрямый
воевода лишь покачал головой. Пил, как  заметила  Ольха,  мало,
зыркал  угрюмо  и  злобно  по  сторонам, и некоторые из старшей
дружины обрывали беспечный смех, серьезнели, осматривались  уже
трезво.
     Еще Ольха узнала на пиру одного из дружинников, что вез ее
из самого   Искоростеня.  Баян  сидел  за  дальним  столом  для
простого народа, часто склонялся к уху своего  соседа,  седого,
как  лунь,  высохшего  старца.  Тот  был  желт,  лицо испещрено
глубокими морщинами, беззубый рот собрался в жемок, похожий  на
куриную  задницу.  Боян  заботливо  выдирал  из перепелок белое
мясо, складывал на блюдо старцу, из рыбы выбирал кости,  следил
за стариком, как за младенцем.
     -- Молот, -- сказал Ингвар.
     -- Кто?
     -- Старика зовут Молотом, -- объяснил Ингвар. -- Он пришел
еще с  Рюриком.  Знатный  был  воин... Приятно видеть людей еще
того, почти сказочного времени!
     -- Как он добрался до стола, -- удивилась Ольха. -- Он мог
рассыпаться по дороге.
     -- Думаю, Боян его принес сюда на руках, -- бросил  Ингвар
весело, и Ольха не повяла странного юмора русов.

     Глава 21

     Гости  все  чаще  вставали  из-за стола. Иные возвращались
нескоро, другие собирались  по  три-пять  человек,  пили  стоя,
пуская  огромный  рог  по  кругу, обнимались, что-то обсуждали,
хватали со стола и с подносов  наполненные  кубки.  Расхаживали
вдоль стен, громко разговаривали, а смеялись еще громче.
     Она   ощутила,   что   ее  рассматривают  придирчиво  и  с
восторгом. На той стороне палаты, где гуляли  гости  князя,  на
голову  возвышался  над  боярами  и  знатными  людьми  огромный
белокурый  викинг.  Золотые   волосы   казались   расплавленным
золотом,  синие  глаза  были  как  небо, а когда улыбался, зубы
блистали как молния. В правой руке  он  держал  огромный  турий
рог.
     Ольха  подумала смятенно, что таких богатырей не встречала
ни в своем племени, ни  в  соседних.  В  самом  деле,  в  Киеве
встретишь все, что угодно. Этот гигант, судя по всему, явился в
одежде  своего  племени  -- в шкуре пардуса через плечо, легкой
обуви  из  волчьей  шерсти.   Среди   богато   разодетых   бояр
выглядит... необычно в красиво!
     Викинг,  не  отрывая от Нее глаз, протиснулся через толпу.
Ольха выпрямилась, чувствуя  как  его  взгляд  пробежал  по  ее
фигуре. Голос викинга был сильный, мужественный:
     -- Что  привело  такую дикую непокорную красоту в дом, где
мало женщин, а слишком много пьяных мужчин?
     От него пахнуло вином, чуть-чуть крепким мужским потом, но
сам викинг выглядел чистым, как речная рыба.
     -- Ты тоже выглядишь диким и непокорным, -- ответила Ольха
и увидела, что ее ответ  польстил  викингу.  Мужчины  падки  на
сладкие слова больше, чем женщины. -- Но ты тоже здесь.
     -- Я  проездом,  --  отмахнулся викинг. -- Еду в Царьград.
Наймусь в охрану императора. Или пойду на войну. Империя всегда
где-нибудь воюет... А что делаешь ты?
     -- Я -- добыча, -- ответила Ольха.
     Его глаза сразу посерьезнели.  Он  отнял  рог  от  красных
красиво изогнутых губ:
     -- Как это?
     -- Меня взяли в плен. Я княгиня Древлянская.
     Он изучал ее несколько мгновений. Спросил серьезно:
     -- И что собираются с тобой делать? Казнить?
     Она  невольно вздрогнула Ее плечи передернулись, словно по
палате пронесся порыв зимнего ветра.
     -- Хуже. Насильно отдать кому-то из бояр в жены...
     Он смотрел непонимающе. Потом глаза блеснули гневом:
     -- Вот как... Но это подло! Льготе убить.
     -- Ты понимаешь меня, -- прошептала она с благодарностью.
     -- Еще бы! Моя сестра Хильда...
     Голос его прервался,  будто  за  горло  внезапно  ухватила
огромная мускулистая рука. Быстро огляделся по сторонам:
     -- Меня  зовут  Сфенел.  Если  доверишься  мне,  мы  можем
попытаться бежать.
     -- И ты?
     -- Я все равно завтра покидаю Киев. Моя дорога лежит прямо
на юго-восток. К Царьграду. Жизнь наша  будет  полна  подвигов,
как  лес  муравьев!  Мы  с  тобой  отправимся в далекий путь на
драккаре с длинными веслами. Но если хочешь,  можем  расстаться
прямо за городскими воротами. Или дальше, как пожелаешь.
     Она ощутила такой приступ острой надежды, что пошатнулась,
умоляюще прижала к груди руки;
     -- Да, да, хочу! Вырви меня из этого ужасного места! Но...
это же опасно. Если нас схватят, тебя могут убить!
     Он беспечно рассмеялся:
     -- Викинг  рождается  для  битв  и славной гибели. А какая
гибель может прекрасней и угодней нашим свирепым богам, как  не
за красивую женщину?
     -- За женщину...
     Он поправился, почувствовав тревогу в ее словах:
     -- Защищая женщину! Как брат. Любая женщина пусть видит во
мне брата,  старик -- сына, а ребенок -- отца. Так завещали нам
боги.
     Она уцепилась за него так, будто уже висела над пропастью:
     -- Я пойду с тобой!

     Сфенел, беспечно  разговаривая  и  слегка  обнимая  ее  за
талию,  вывел  в  коридор,  дальше неожиданно увлек в небольшую
ком-ватку, запыленную и пустую.  Он  покачивался,  улыбка  была
широкая  и  глупая,  но  глаза  оставались трезвыми. Ольха чуть
побаивалась, не ведет ли витязя собственная похоть, но  викинг,
похоже, в самом деле любовным потехам предпочитал звон мечей.
     Он  подбежал  к окну, ухватился за железную решетку. Ольха
со страхом  и  восхищением  смотрела  как  вздулись  чудовищные
мышцы, затрещали. Нет, затрещало железо, выползая из деревянных
гнезд!
     Сфенел  осторожно  положил  решетку  на  пол,  стараясь не
звякнуть, выглянул.
     -- Ты сможешь вылезть за мной?
     -- Конечно.
     -- А я не знаю, но попробую.
     Он на миг  выскользнул  в  коридор,  вернулся  с  огромным
боевым топором. Ольха помогла приладить его в ременной петле за
плечами,  затем  Сфенел,  обдирая  плечи, протиснулся в окошко,
поизвивался, цепляясь на внешней стороне, исчез. Ольха поспешно
полезла следом.
     Сфенел висел на одной  рука,  ногами  нащупывал  опору  на
гладко  отесанных бревнах. Лицо его было злое, трезвое, а глаза
грозно блестели. Голос был тихим:
     -- Нам нужно опуститься побыстрей. Могут поднять тревогу.
     Ольха заспешила вниз с такси скоростью, что викинг  только
ахнул, начал быстрое переполоть с бревна. на бревно. С высоты в
два  человеческих  роста  прыгнул,  но Ольху не догнал, она уже
стояла на земле.
     -- Надо пробраться к коновязи, -- предложила она.  --  Там
сейчас никого нет.
     На его лице было смущение. Она спросила встревоженно:
     -- Что-то не так?
     -- Викинги  не  умеют  ездить  на  конях,  -- признался он
неохотно. -- Мы -- морской народ. Я научусь в Царьграде.
     -- Эх... а как же ты думаешь туда добраться?
     -- На кораблях, --  удивился  он.  --  Как  же  иначе?  На
кораблях  нам  пет  равных.  Как и в сражениях на суше... Там у
причала сотни судов. Больших и малых, боевых и  торговых.  Есть
даже  наши  драккары. Надо пробраться туда, а там я тебе покажу
что такое настоящий викинг а бою!

     Их догнали, когда они прокрались через  княжеский  двор  и
выскочили  за  ворота.  Сфенел был слишком заметен, ему кричали
приветственно, на него указывали -- викинг  был  в  самом  деле
сказочно красив, с таких поют кощюнники и грезят девки.
     Вдогонку  с криками выбежало с десяток дружинников. Сфенел
хотел было остановиться и драться. Ольха вскрикнула:
     -- А Царьград?
     Сфенел выругался, побежал, держа ее за руку. Они  миновали
три  улицы,  от  них  шарахались,  прыгали  с  дороги,  у Ольхи
затеплилась надежда уйти из ненавистного  города,  впереди  уже
показались  раскрытые  ворота,  когда  впереди раздался конский
топот.
     В сотне  шагов  на  перекресток  выметнулись  конники,  не
меньше двух десятков. Трое ринулись вперед, сзади крикнули, все
выстроились в две линии, перегораживая улицу.
     Ольха  оглянулась.  Сзади с мечами и топорами придвигались
дружинники. Они  прикрывались  огромными  щитами.  Ольха  такие
видела впервые, надвигались сплошной стеной.
     Сфенел  со страшным криком потащил из-за спины топор. Лицо
его озарилось свирепой радостью.  Не  глядя  на  Ольху,  сказал
сдавленно:
     -- Прощай,  любимая!.. Я не сумел защитить сестру... Может
быть, боги простят меня, если умру, защищая тебя.
     Он оглянулся, смерил взглядом расстояние  до  конников.  У
тех  в руках появились копья и боевые топоры. Когда стена щитов
приблизилась на десяток шагов, Сфенел с криком прыгнул вперед.
     Ольха не ожидала, что огромный викинг, который должен быть
грузным, может прыгнуть так  далеко.  Не  ожидали  и  воины  со
щитами. Сфенел в прыжке обрушил страшный удар огромного топора,
раздался  треск,  дружинник упал, а Сфенел с диким криком начал
рубить направо и налево. Двигался он легко и быстро  как  барс,
но  после  каждого  удара  щит разлетался вдрызг, а воин за ним
падал весь в крови.
     -- Один! -- вскрикнул он страшно. -- Один!
     Ольха со  страхом  поняла,  что  Сфенел  призывает  Одина,
верховного бога викингов, который с небес зрит на лучших воинов
и отбирает героев себе в дружину.
     Боясь   опоздать,  она  бросилась  вперед,  увернулась  от
залитой кровью секиры, выхватила  из  руки  павшего  дружинника
меч.  Меч  был  странный  --  кривой,  с  утяжеленным  на конце
лезвием, но легкий, из синеватого булата.
     Она загородила дорогу дружиннику, что пытался  прокрасться
к Сфенелу сбоку, парировала его удар. Его глаза расширились:
     -- Баба...
     Она быстро и с силой нанесла удар под ухо, под край шлема:
     -- Женщина, дурак.
     Лезвие  рассекло череп, кровь брызнула горячей струей. Она
снова вскинула меч, уже залитый кровью. Сфенел увидел, несмотря
на  жаркую  схватку,  отбивался  сразу   от   троих,   закричал
счастливо:
     -- Валькирия!.. Один, благодарю тебя!
     Тремя  страшными  ударами  поверг  на землю троих, а Ольха
отрубила руку одному, а второму сшибла шлем. Держась за лоб, он
поспешно  отступил.  Сфенел  захохотал,   высоко   запрокидывая
голову.  Он  был  очень  красив, той мужественной красотой, что
нравится женщинам, а у мужчин не вызывает  злобы.  Забрызганный
кровью,  разрумянившийся  от  схватки,  он казался совсем юным,
почти ребенком.
     Дружинники отступили, растерянно и зло посматривая друг на
друга. На улице осталось полдюжины трупов, а раненые с  криками
и стонами отползали к стенам.
     Сзади  всадники  не  двигались,  запирали выход из города.
Спереди посовещались, наконец, ринулись разом. Это были опытные
воины, стыд придавал силы.
     Сфенел рубился страшно, но щит у него был мал, закрывал не
больше половины груди. Когда изрубили в щепки, он  отшвырнул  и
сражался уже с одним топором. Он был в крови, но теперь Ольха с
болью видела, что это льется и его кровь. Он был ранен в плечо,
в ноги, трижды в грудь, а кто-то еще и метнул копье в спину.
     Ольха   жалобно   закричала,  а  когда  побелевший  Сфенел
повернулся, голова труса уже покатилась от  ее  меча,  а  Ольха
скрестила  окровавленный  меч с двумя другими. Их уже окружили,
пробравшись под стенами.
     -- Последний бой! -- вскрикнул Сфенел страшным голосом. --
Один!
     -- Перун! -- закричала она звонким чистым голосом.  --  Не
дай мне остаться живой!
     Они  встали  спина  к  спине  и встретили яростный натиск.
Сфенел хрипел, со лба срывались крупные  капли  пота.  Внезапно
изо  рта  пошла  пена,  он затрясся, в него словно вселился бог
воины. Мышцы вздулись и стали толстыми, как сытые удавы.  Грудь
раздвинулась,  он  стал  выше  ростом, вид у него был настолько
ужасен, что дружинники в страхе попятились, а иные и побежали.
     -- Берсерк!
     -- Хлопцы, это берсерк!
     Сфенел с ревом рванул остатки звериной  шкуры,  отшвырнул.
Грудь  и  весь торс были залиты алой кровью. Кровь струилась из
множества ран, но глаза Сфенела горели такой  яростной  жизнью,
какой не было в глазах дружинников.
     Ольха  смотрела  со  страхом  и восторгом. В племя древлян
доходили смутные слухи о неуязвимых  воинах  Одина,  берсерках,
которые в бою приходят в неистовство, сражаются с голой грудью,
а если и погибают, то не от множества ран, а от изнеможения.
     Они  вдвоем  стояли  посреди  широкого кольца. Их окружало
десятка три  воинов,  подбегали  новые,  но  никто  не  решался
сделать  шаг  вперед.  Викинг  выглядел  разъяренным  туром,  а
маленькая рядом с ним женщина походила на рассвирепевшую кошку,
загнанную в угол и защищающую котят.
     Внезапно  послышался  конский  топот.  На  улицу   галопом
ворвались  трое  всадников.  Ольха  с  ужасом  увидела  впереди
Ингвара. Лицо его было перекошено, лик страшен.
     Дружинники поспешно расступились.  Ингвар  остановил  коня
так резко, что едва не разодрал удилами рот. Животное поднялось
на дыбы, замолотило копытами по воздуху.
     -- Сфенел! -- крикнул Ингвар мощно. -- Ты рехнулся?
     Его   глаза   поспешно   отыскали   Ольху.  Она  стояла  с
окровавленным мечом в руке, ноги ее  были  забрызганы  красным.
Сфенел  вскинул  над  головой залитый кровью топор. Обломки его
щита лежали среди трупов. Красные  капли  падали  на  лицо,  он
лизнул,  сладострастно сощурился. Голос был хриплый, сдавленный
от ярости:
     -- Ты хуже, чем убийца... Ты -- осквернитель.
     -- Сфенел!
     Сфенел потряс топором:.
     -- Иди сюда. Ты не был трусом, но если не возьмешь  меч  и
не встанешь напротив...
     Лицо  Ингвара  искривилось  в  ярости.  Все еще не отрывая
взгляда от  Ольхи,  ей  почудился  в  нем  странный  страх,  он
спрыгнул  с  коня,  держа  в  руке свой Переляк. Его прямой меч
отливал  серо-синим  цветом,  он  был  едва  ли  короче  топора
викинга.
     -- Ты  еще  можешь  уцелеть,  --  сказал он резко, -- если
отошлешь сюда женщину. Сфенел захохотал: -- Приди и возьми!
     -- Сфенел, но ты умрешь.
     -- Погибну,  --  поправил  викинг  счастливо.  --  Погибну
красиво.  А  вот  ты  умрешь  гадко и страшно. Боги дают видеть
грядущее тем, кого берут к себе...
     Он пошатнулся. Ольха  поспешно  подставила  плечо.  Сфенел
слегка  оперся,  тряхнул  головой, борясь с головокружением. На
Ольху попали капли его горячей крови. Она выставила перед собой
меч, нацелив острие в грудь Ингвара.
     Сфенел снова захохотал:
     -- Разве это не ответ?
     Еще один всадник показался на улице. Конь его  шел  легкой
рысью.  Ольха издали узнала человека с красными волосами. Князь
Олег сидел спокойный, странные зеленые  глаза  смотрели  прямо.
Ольхе почудилась в них смертельная усталость.
     Ингвар повернулся как ужаленный:
     -- Княже!..
     -- Не суетись, воевода.
     -- Он ее похитил!
     -- Гм...
     Князь   сделал   какой-то   знак  рукой.  Сфенел  и  Ольха
оглянулись. Всадники с копьями и топорами пустили коней вперед.
Они теснились от стены до  стены.  За  первым  рядом  были  еще
всадники и еще.
     -- Один!  --  выкрикнул  Сфенел из последних сил. -- Прими
меня в свою небесную дружину!
     Он ухватил рукоять топора  обеими  руками  и  вскинул  над
головой.   Ольха   ощутила  неладное,  оглянулась.  Она  успела
увидеть, как князь Олег молниеносно сорвал с  седельного  крюка
массивный топор, швырнул почти без размаха.
     Ольха  завороженно смотрела, как топор распарывает воздух,
переворачивается,  проносится  над   головами   пеших   воинов,
переворачивается  еще,  и  уже  ничто не в состоянии остановить
смертоносное оружие на пути к золотой голове юного викинга...
     На самом деле топор пронесся с такой стремительностью, что
многие вовсе не успели заметить смазанное движение.  Он  дважды
перевернулся  в  воздухе,  с  силой  ударил  викинга  в затылок
топорищем. Ноги Сфенела подломились. Он рухнул, словно из  него
выдернули  стержень.  В  откинутой руке все еще держал страшный
топор, просветленное лицо было повернуто к небу.
     Ольха не  успела  отвести  взор,  как  запоздало  услышала
стремительный  цокот  копыт.  Что-то тяжелое обрушилось на нее.
Она едва успела  повернуть  меч,  услышала  сдавленную  ругань.
Сильные  руки  сдавили  ее,  она узнала этот ненавистный запах,
грубо выдрали меч из ослабевших пальцев.
     Олег подъехал, когда Ингвар, крепко держа сопротивляющуюся
Ольху, пытался пнуть распростертого викинга.
     -- Негоже бить поверженного, -- заметил Олег  осуждающе  с
высоты седла.
     -- Он... он похитил...
     -- Полно тебе, воевода. Она сама с ним бежала, не видно?
     Воины  утащили  за  ноги  распростертого  Сфенела.  За ним
оставался кровавый след. Ольха успела удивиться меткости князя,
тот явно нарочито ударил  в  затылок  топорищем.  Зачем,  чтобы
юного викинга казнить страшно и жестоко?
     Ингвар грубо тряхнул Ольху:
     -- Он ведь похитил тебя? Похитил?
     Воины   перестали   двигаться,   ждали.  Олег  внимательно
смотрел, конь тоже смотрел  печальными  карими  глазами.  Ольха
понимала,  что от ее ответа зависят не только условия плена, но
и сама жизнь. Она выпрямила спину, что  было  нетрудно,  Ингвар
как  в  капкане  сдавил  руки  за спиной, голос ее был чистый и
ясный:
     -- Это я побудила его бежать со мной.
     По хмурым лицам дружинников видела, что верят.  Пусть  они
самые  умелые  воины,  но  древлянские  князья тоже учили своих
детей владеть оружием. А как,  трое  киевских  дружинников  уже
проверили на себе.
     Князь Олег начал поворачивать копя. Ольха чувствовала, как
напрягся  Ингвар.  Его  пальцы,  сжимающие  ее локти, дрогнули.
Ольха ждала, что князь буднично велит ее убить  на  месте.  Что
ждал  Ингвар,  она  не знала, но великий князь тем же будничным
тоном, которого она ждала, бросил Ингвару уже через плечо:
     -- Не забудь, за нее по прежнему отвечаешь ты.
     Она услышала могучий вздох Ингвара. Но была ли это досада?
Или непонятное облегчение? Возможно,  он  настолько  жаждет  ее
унизить, что даже смерть считает для нее слишком легким выходом
из плена?
     Он толкнул ее:
     -- Пойдем.
     Она   непроизвольно   дернула  локтем,  попала  по  ребру,
услышала сдавленный вздох. Лицо  его  было  белое,  даже  глаза
побелели. По правому боку стекала струйка крови.
     Боян заметил, подбежал:
     -- Княже!.. Ты ранен?
     -- Пустяки,  --  сказал  он  как  можно болев беспечно, но
голос выдавал, что он сдерживает боль. --  Где-то  поцарапался.
Еще в тереме.
     Боян метнул на нее ненавидящий взгляд:
     -- Я  даже  знаю  где. Эти хазарские мечи оставляют плохие
раны. Давай я перевяжу.
     -- Эта змея ускользнет.
     -- Порешить ее и дело с концом, -- предложил Боян. --  Кто
берет меч, тот берет и смерть от меча.
     Ингвар сказал хмуро:
     -- Мы  должны думать о благе нашей новой родины. Убить эту
женщину -- это начать войну с еще одним древлянским племенем.
     Но  даже  Ольха  ощутила,  что  воевода  говорит   слишком
высокопарно.  Дружинники его слишком хорошо знают. Их ка мякине
не проведешь.
     Ее окружал лес копий. Сердце стучало отчаянно, раздираемое
противоречивыми чувствами. Если бы Ингвар  признался,  что  его
ранила  она,  то князь Олег в отместку за своего любимца мог бы
жестоко казнить ее. А то и велел бы сперва обесчестить прямо на
улице. Но почему смолчал Ингвар? Жаждет отомстить сам?
     Неожиданно для себя сказала негромко:
     -- Дай я перевяжу твою царапину.
     Его глаза все еще были сумасшедшими от бешенства:
     -- Ты?
     -- Это не помешает нашей войне.
     Он несколько мгновений изучал ее сузившимися глазами  Лицо
было изнуренное, злое. Сказал, после минутного колебания:
     -- Обойдемся. У моих людей есть чистые тряпицы.
     Она  подошла,  следуя  за его взглядом к оседланным коням.
Дружинники уносили раненых и убитых. Павка подвел коня  выводе,
на Ольху смотрел сердито, осуждающе. Ольха отыскала коня волхва
по запасам лечебных трав и кореньев.
     Ингвар  скрипнул зубами, когда она расстегнула его рубашку
из  тонко  выделанной  кожи.  Кровь  хлынула  свободнее.  Ольха
ахнула,  рана  была  глубокая, а разрез длинный. Он уже потерял
много крови.
     -- Сядь.
     -- Пошла прочь...
     -- Ты сейчас издохнешь.
     -- Не... дождешься...
     В голове слышался звон, Ингвар чувствовал легкость во всем
теле. Он ощутил под собой камень, его усадили под стену. С  ним
что-то  делали.  Раза два кольнуло болью, потом пришло странное
облегчение. Тело словно онемело, он не чувствовал  всей  правой
стороны груди.

     Глава 22

     Когда   силы   кое-как   вернулись,   он   обнаружил  себя
распростертым на ложе. Комната была знакомая, в ней он  ночевал
не  раз,  когда  останавливался  в княжьем тереме. Перед ним на
корточках сидел волхв Крыло, встревоженно заглядывал в лицо:
     -- Ингвар!.. Ингвар!
     Он с трудом разлепил спекшиеся губы:
     -- Где она?
     -- Кто? А, ведунья... Варит травы.
     Ингвар прошептал с тоскливым отчаянием:
     -- Олег говорил: свари дурню  травы.  Если  поест  --  еще
свари... Для чего варит?
     Крыло удивился:
     -- Для тебя!
     -- Ага... Ты все подбирался, как меня дурнем назвать.
     -- Не дурнем, а сильно раненым, -- возразил Крыло сердито.
Ты ж что  не  сказал?  На  волосок  был  от смерти! Хорошо, эта
лесная волчица знает травы лучше меня. Сама  разжевала  листья,
чтобы  сок  пустили, приложила к твоей ране, перевязала чистым.
Признаюсь, я и то так бы не смог...
     -- Какой же ты к Ящеру лекарь?
     -- Походный, -- огрызнулся Крыло. -- А настоящий лекарь --
это старый Пугач. Но его со стула тронуть  нельзя,  рассыпется.
Так вот она с самим Пугачом поспорит по части трав.
     Ингвар поморщился:
     -- Чего  удивительно,  она  из  леса. Только как бы мне не
помереть в еще больших муках.
     Крыло оскорбился:
     -- Княже! Ты бы видел как она тебя выхаживала!
     -- Надеюсь, вы ножи держали возле ее горла?
     Крыло удивился:
     -- Зачем?
     -- А, Ящер тебя забери!.. Ты что же, ничего не знаешь?
     -- Я подоспел, когда на улице  собирали  раненых.  А  тебя
несли  в расстеленном плаще. Красиво так несли, печально. Будто
пробовали, как пойдут опосля, когда понесут в другую сторону. А
что? Зачем держать нож, коли так старалась?
     Ингвар скрипнул зубами, начал подниматься. Крыло подхватил
под спину.  К  великому  облегчению   Ингвара   бок   был   как
деревянный,  в  нем  не  было  жизни, но не было и боли. Когда,
наконец, повернулся, шея тоже была деревянной, не шевелилась. В
глазах потемнело, когда увидел такое...
     Сероглазую змею никто  не  сторожил!  Разложила  прямо  на
столе  пучки с травами, нюхает, перебирает, складывает обрати?.
Иные отбирает в отдельный мешочек,  который  явно  считает  уже
своим. Дурень Крыло не препятствует, ходит следом, развесив уши
и роняя слюни. Она уже могла бы попытаться сбежать снова.
     Или  хочет  посмотреть как он будет корчится в смертельных
муках?
     -- Эх, ты, -- сказал  он  походному  волхву  укоряюще.  --
Говоришь, сама траву жевала?
     -- Да  знаю.  Что  горькая,  как полынь, -- посочувствовал
Крыло, -- но перетирать было негде, торопилась.
     -- Вот и помру теперь,  --  сказал  Ингвар.  --  Ее  слюна
ядовитей, чем у змеи.
     Крыло  посмотрел с укором. Ольха, видя, что воевода встал,
поспешно подошла. Он смотрел в  ее  серые  глаза.  В  них  было
странное  выражение.  Как  будто сочувствие боролось с желанием
взять палку и стукнуть по его ране.
     -- Возвращайся в свою комнату, -- велел  Ингвар  сухо.  --
Тебя вести связанной по рукам и ногам?
     -- Я  даю  княжеское слово, -- сказала она ровным голосом,
-- что сегодня не буду пытаться убежать.
     Он кивнул, принимая. Почему-то верил, что  слово  сдержит.
Разве  для  него  не  стала  бы  вся жизнь черной, если бы хоть
ненароком запятнал слово?

     Ингвар сидел в одиночестве за опустевшим  столом  в  малой
палате и мрачно лил. О ране забывал, пока не двигался, а сейчас
не  то,  что  двигаться,  жить  не  хотелось.  Гости  князя еще
веселились в главной палате, другие вышли во двор испытать силу
и меткость в  метании  стрел.  Он  слышал,  как  весело  орали,
славили  Влада,  тот  снова  победил в метании дротика. Во всей
дружине не было человека, который бы  метнул  дротик  точнее  и
быстрее.
     Он  звал  о  разговоре  хазарского  посла  с  Ольхой.  Его
дружинники монеты  взяли,  но  разговор  пересказали.  Один  не
поленился  вылезти  из  соседней  комнаты  в окно, подкрался по
карнизу и все подслушал. Потому Ингвар ждал пакость со  стороны
хазарина, а на Сфенела никак подумать не мог.
     В  славянских  племенах  селились  и хазары. В Киеве нашла
приют  и  убежище   даже   семья   предыдущего   кагана,   ныне
свергнутого, прижилась. У кагана было двенадцать жен, и вот уже
по  улице  Киева  вместе  с  полянскими детьми бегают маленькие
каганы, коганы, кагановы, кагановичи. От них Ингвар  знал,  что
ждать, но Сфенел, Сфенел... И только ли будет один Сфенел?
     Впервые  князь  Олег,  который был за отца, поступил с ним
так жестоко и несправедливо. Он, Ингвар, выполнял прямой  наказ
покорять  племена славянского корня, присоединять к Новой Руси.
За последние годы ее границы раздвинул  почти  втрое,  разрушил
десятки   обособленных  гнезд,  казнил  непокорных,  а  жителей
примучил к дани. Дань наложил малую, зато дал  защиту,  мир.  И
чем отблагодарил князь Олег?
     Он  поморщился,  словно  хватил  кислого.  Князь,  занятый
подготовкой нового похода на  Царьград,  сбросил  ему  на  руки
злобную и неукротимую женщину. И даже не пообещал, что к вечеру
заберет ее. Или передаст под опеку другому.
     А  кто  решится  сейчас взять ее" если она пообещала убить
любого, кто ее коснется хоть пальцем?
     Сфенел,  подумал  он  зло.  Красавец  викинг,  сильный   и
благородный. За таким она может пойти. Даже пойти за такого. Но
Сфенел  не  рус,  ее  замужество за Сфенелом ничего не даст той
Руси, которую они строят.
     Напротив, ее племя и народ Сфенела  соединят  силы  против
его новой родины!
     Он   вскочил,   едва   не   опрокинув   стол,   выругался,
перекосившись от резкой боли. Черт, забыл прорану.  Снова  сел.
Что  делать?  Как  поступить правильно? Олег просто отмахнулся,
предоставил решать ему самому!
     В животе начало булькать, будто влил целое озеро вина.  Он
обвел  палату мутным взором. Наконец-то хмель начал брать верх,
а то хоть криком кричи: трезв как стеклышко!
     -- Да с чего это я сопли жую? -- сказал  он  вслух.  --  У
меня  просто давно не было бабы. А тут можно и похоть потешить,
и указать ей, кто я, кто  она,  и  в  чьей  полной  власти  она
сейчас.
     Он  вскочил  так  резко,  что стол подпрыгнул и ударился о
стену. Ноги сами бегом пронесли через палату,  даже  в  дверной
косяк  не  врезался,  только задел локтем. В коридоре почему-то
был красный свет, Ингвар  как  лось  пронесся  по  коридору,  с
треском  вломился в комнатку, в которой он распорядился держать
пленную  древлянскую  княгиню.  Вооруженный  гридень  у  дверей
понимающе ухмыльнулся.
     Ольха  в  это время встала на цыпочки, смотрела в окно. На
грохот двери повернулась так резко, что едва не  упала.  Ингвар
со  зловещей  неторопливостью закрыл за собой дверь, улыбка его
была очень нехорошей:
     -- Опять прикидываешь?
     -- Что? -- спросила она дрогнувшим голосом.
     -- Как убежать!
     Она  чувствовала  самый  настоящий  страх.  Лицо   воеводы
налилось  дурной  кровью,  перекосилось как у порченного. Глаза
тоже  налились  кровью,  кровяные  жилки  полопались,  в  глаза
Ингвара  смотреть было просто страшно. Она не могла понять, что
же он видит через такие  глаза.  Превозмогая  дрожь  в  голосе,
сказала как можно более спокойно:
     -- Я не клялась быть рабой киевскому князю.
     -- У  князя  нет  рабов!..  Но  ты,  ты  узнаешь что такое
рабство!
     -- Нет.
     -- Да, -- сказал он и схватил ее за руку.
     Она попыталась высвободиться, но он  был  чересчур  силен.
Выпрямилась,  стараясь смотреть в злое лицо прямо и бесстрашно.
Глаза Ингвара были глазами  безумного.  Он  ухватил  ее  общими
руками  за  плечи,  сжал как когтями и с такой силой притянул к
себе, что у нее дыхание вылетело со стоком.
     Он всматривался в ее чистое лицо со злым  торжеством.  Как
бы  не  прикидывалась  ребенком,  но  ребенок  не  соблазнил бы
бедного Сфенела так,  что  викинг  потерял  голову,  а  теперь,
возможно,  расстанется  и  с жизнью. Невинный ребенок не сумеет
так заморочить всем голову, что даже ко всему равнодушный Крыло
смотрит на нее умиленно, словно на играющую на  ветке  белочку.
Даже  Павка  и  Боян  смотрят на него, воеводу, неодобрительно,
когда он поступает с нею так, как она заслуживает!
     -- Кажется, ты хотел меня обменять на мир с древлянами, --
сказала она бледнеющими губами.
     -- Ящер с ними, -- грубо сказал он. -- Возьмем наши города
на копье.
     -- Отпусти!
     Он захохотал, тряхнул ее  с  наслаждением,  чувствуя  свою
полную власть. Она беспомощна, он сделает с нею все, что хочет!
     Голова  ее  откинулась,  он  взглянул  прямо  в  ее глаза.
Взглянул, и пальцы сами по себе ослабили свою жестокую  хватку.
У  нее глаза колдуньи, напомнил он себе, нельзя в них смотреть.
Но уже не мог оторваться, даже не  почувствовал  как  его  губы
начали приближаться к ее губам. Она отвернулась резко, он видел
ее нежную щеку. Бледная кожа полыхнула жарким румянцем.
     Ольха  пыталась противиться, но сил не было. Она трепетала
в его могучих  руках,  с  трудом  удерживала  слезы.  Когда  он
потянулся  к  ней,  она  отвернулась,  едва не выворачивая шею,
застыла так, ждала вечность, а когда повернулась, его губы  все
еще приближались.
     Он  накрыл  своими  губами ее рот, маленький и сочный, как
прогретые на солнце созревшие ягоды. Он пришел показать ей свою
власть, насладиться ею, потешиться, и когда от его  грубых  губ
ее  губы  сразу распухли и вздулись как спелые вишни, он ощутил
такое желание, что застонал от жажды получить это теплое нежное
тело, насытиться, пожрать  ее  всю  как  хищный  волк  пожирает
ягненка.
     Она   дернулась   беспомощно,   но   тело   ее   перестало
противиться. Само. Это был не человек,  а  дикий  зверь,  и  он
сейчас  пожирал  ее.  Ингвар же ощутил как она обмякла, по телу
прошла победная дрожь. Она наконец-то поняла, кто здесь хозяин!
И почувствовала.
     Ольха замерла, потому что странные мурашки бежали и бежали
по всему телу. Затем тепло возникло  и  пошло  распространяться
откуда-то от хребта. Никогда не испытывала подобного, сейчас ее
потрясло,  мысли  разбежались  как вспугнутые муравьи. Ощущение
показалось чудовищным, потому что было  приятным.  Но  как  она
может чувствовать что-то приятное в лапах этого зверя?
     Он  оторвался от ее губ, вздутых и потемневших, взглянул в
глаза. И снова ощутил острый  укол  в  сердце.  Поспешно  отвел
взгляд,  но уже опоздал и сам это ощутил. Пальцы теперь держали
ее нежно, правой  ладонью  поддерживал  ей  затылок,  будто  ее
голова  могла  сломиться,  запрокидываясь назад, а пальцы левой
бережно касались ее щеки, розовой мочки уха, ласкали ее волосы.
     Что со мной, подумал он люто. Я -- кровавый пес  войны.  Я
из  шлема  вспоен,  с  конца  копья вскормлен. Я не знаю других
радостей, как рубиться в жаркой сече, гнать коня наперегонки  с
ветром...
     Он  коснулся  ее  губ  бережно-бережно,  но жар опалил его
тело, словно он упал в горячую воду. Его ладони  сами  медленно
сползли по ее телу, на миг задержались на тонком поясе, прижали
ее  нежное  тело к своему, дрожащему от страсти, которую уже не
мог обуздать.
     Ее дыхание остановилось. Руки слабо попытались  оттолкнуть
его,  но  замерли  у  него  на  груди.  Мир  исчез, было только
струнное наслаждение, что разлилось по всему  телу,  бездумное,
светлое,  и  у  нее  не было сил ни прервать его, ни оттолкнуть
человека, который сумел погрузить ее в этот странный мир.
     Он не мог остановить свой рот, что  перестал  пожирать  ее
губы,  а уже скользнул по нежному подбородку, целовал ее нежную
шею, горло, бережно коснулся ключиц, таких хрупких, что у  него
перехватило  дыхание,  а  себя  ощутил тяжелым и грязным, будто
вылез из болота и валился в чистую горницу, не вытирая ноги.
     Его сильные руки сорвали ее пояс. Она не противилась, даже
подалась навстречу, хотя прижаться сильнее было уже невозможно.
И лишь когда его нетерпеливые пальцы  рванули  ее  платье,  она
прошептала:
     -- Так нельзя...
     -- Нельзя,  --  согласился  он хриплым голосом, -- но если
очень хочется, то можно.
     Он взглянул в ее глаза, и снова начал  целовать  ее  губы,
щеки,  глаза,  брови -- бережно, нежно, трепетно. Проклятие! Он
пришел взять ее  силой,  дать  ей  урок  власти,  показать  кто
хозяин. Что он делает, почему не может иначе?
     Она  закрыла  глаза, погрузившись в сладкую жаркую истому,
заполнившую все ее тело. Она не чувствовала ног, не знала даже,
стоит она сама или он ее держит в руках как ребенка и качает  в
руках.  Ничего  не существовало, кроме разгорающегося огня в ее
теле, который оживал, просыпался, как никогда еще не просыпался
раньше. С ней происходило что-то странное, чего не было никогда
раньше. Этот грубый рот, что внезапно стал нежным, эти  могучие
руки,   что  держат  ее  бережно,  словно  бабочку  с  хрупкими
крылышками, этот запах его пота, вина и кожи,  который  кажется
приятным и возбуждающим...
     Он  стиснул  зубы  так,  что  заломило в висках. Он должен
остановиться. Он должен. Он кровавый пес  войны,  он  дрался  с
древлянами  и  убивал  их.  Даже в спину, если требовалось, это
воинская хитрость. Он брал  женщин  прямо  на  полу  в  горящих
домах,  в  поле  или в лесу, но брал тех, кто того стоил... или
заслуживал.
     Она слишком невинна,  чтобы  поступить  с  нею  тоже  так.
Древлянские  девушки  выходят  замуж чаще всего девственницами,
хотя запрета на добрачные связи нет. И  эта,  будь  она  трижды
княгиней  и  четырежды  более умелой с мечом, рождена и создана
для семьи, детей, для любви вечной и бесконечной.
     Он попытался остановить поток своих мыслей,  они  выбирают
опасное русло, но не мог, и с нещадной ясностью увидел, что она
та женщина, которая от мужчины, который целует ее, ожидает, что
он женится на ней, будет любить и беречь ее вечно.
     И  с той же ясностью напомнил себе, что он не тот мужчина.
И дело не в том,  что  они  враги.  Даже  не  в  том,  что  она
поклялась   его  убить.  Для  него  женитьба  --  конец  жизни,
медленное угасание всего мужского.  Он  просто  не  создан  для
женитьбы, для семьи.
     Ольха  стояла  недвижимо,  изо всех сил стараясь заглушить
тот жар, что разгорелся в теле. Уже не только сердце,  она  вся
была  налита сладким жаром, и когда сильные руки отстранили ее,
она едва удержалась,  чтобы  не  прильнуть  к  нему  снова,  не
ухватиться обеими руками крепко-крепко.
     Голос  Ингвара  был хриплый и яростный, в нем было слишком
много страсти и жара:
     -- Их слишком много! -- Кого?
     Ее голос был слабый, едва слышный, она  возненавидела  его
за  слабость  и  за то, что в нем чувствуется, как она отчаянно
хочет прижаться к этому человеку.
     -- Предателей! Тех, кого можешь уговорить помочь бежать.
     Она покачала головой:
     -- Я таких не знаю.
     Он  яростно  смотрел  в  ее  нежное  лицо.   Сказал,   как
выкрикнул:
     -- Сегодня же я увожу тебя отсюда!
     Сердце ее оборвалось:
     -- Куда?
     -- В   свой  терем.  Там  муха  не  пролетит,  муравей  не
проползет незамеченными. И все подвластно моей  воле.  А  здесь
все  лезут,  липнут,  хапают...  Не  понимают, что ты их просто
используешь как верховой скот для бегства.
     Она  застыла.  Кровь  ее  стала  холодной,   даже   сердце
перестало  биться. Уйти из этого шумного дома, пусть вражеского
гнезда, но полного разных людей, в двор  самого  лютого  врага,
где уже никто не улыбнется, не скажет доброго слова?
     Он  быстрыми  шагами  пересек  комнату,  пинком  распахнул
дверь. Взревел страшным голосом:
     -- Павка! Вели седлать коней, приготовь повозку.
     Послышались торопливые шаги.  В  дверном  проеме  появился
Павка, уже навеселе, довольный, сытый.
     -- Уезжаем? -- спросил он упавшим голосом.
     -- Только я. И пленница.
     -- А я?
     -- Ты  пьянствуешь дальше. Только не пропей коня, портки и
оружие.
     Павка ухмыльнулся, мол, не обещаю, исчез. Слышно было, как
во дворе гонял гридней, готовил коней.
     Ингвар услышал ее вздох, оглянулся, это было его  ошибкой.
Ее  лицо  было  бледным, в глазах стояли слезы. Но она молчала,
даже не смотрела в его сторону. В груди у него возникла  резкая
боль.   Он   сказал   себе,  что  это  от  раны,  что  действие
дурман-травы  проходит,  боль   возвращается,   но   сам   себя
возненавидел  за  глупую ложь. Ведьма сумела ранить его сердце,
он, по ее подлому замыслу, должен ощутить вину, что увез ее  из
родного племени!
     Нет, сказал он себе яростно. Я прав. Я должен ее увезти, я
креплю  Новую  Русь.  Для  блага  державы  можно  и невиновного
обидеть. А она вовсе не овечка безвинная!
     Держась за грудь, он повернулся к  двери.  Успел  увидеть,
как  в  ее  глазах  что-то  изменилось,  но  был слишком слаб и
измучен, чтобы ломать голову. Еще, когда отнял от нее руки, как
будто оставил  там  весь  жар,  все  чувства,  кроме  злости  и
пустоты, а сам остался только пустым сосудом.

     Глава 23

     Ингвар  ушел  готовиться  к отъезду, а нищей собираться --
только подпоясаться,  посидела,  бессильно  сложа  руки,  снова
подошла к окошку, единственному лучику в мир, где есть движение
воздуха,  где  над  головой  не потолочные балки с мизгирней, а
бесконечно высокое небо...
     Она увидела расплюснутую фигуру Ингвара. Отсюда  с  высоты
он  казался  вовсе из одних широчайших прочей, двигался, однако
резко, а люди от его злых окриков метались как вспугнутые мухи.
Из пристройки выбежала молодая девка. Ольха  узнала  Бузину.  С
радостным  визгом  бросилась  к воеводе, повисла на шее, дрыгая
ногами.
     Ингвар, Ольха видела  отчетливо,  погладил  ее  по  спине,
похлопал  во  зовуще оттопыренной заднице. Показалось, или он в
самом деле дернул головой, будто намеревался взглянуть на окна?
Затем осторожно опустил ее на землю, расцепил ее руки на  своей
шее.  Что-то говорил, губы шевелились, она смеялась и хваталась
обеими руками за его  рубашку.  Он  говорил  терпеливо,  держал
кисти ее рук в своих ладонях.
     Ну разве так можно цепляться, подумала Ольха брезгливо. Ни
один мужчина не стоит того, чтобы за него цепляться. Да еще вот
так прилюдно.  Как  бы  предостерегая  всех,  что он уже занят.
Неужели найдутся такие дуры... Хотя, почему нет? Иным  нравятся
плеть и грубый окрик. А то и кулаки. Бьет, значит -- любит.
     Наконец   Бузина   убежала,   подпрыгивая  как  ребенок  и
вскидывая широким задом. На пороге оглянулась, смеясь и  двигая
глазками,  но  Ингвар  уже  гонял  челядинцев,  что  выкатывали
повозку,  впрягшись  в  длинные  оглобли.  Мог  бы  и  оценить,
подумала  Ольха  злорадно.  Для  него девка старается. И платье
носит таков короткое, что  смотреть  срам.  И  телесами  трясет
вовсю, а он только сопит.
     Странно,  ощутила  тайное  удовольствие,  что  он  остался
равнодушен к сочному мясу Бузины, Хотя равнодушен  сейчас,  при
солнечном  свете.  А  когда  наступает  ночь, когда темные силы
крови  говорят  в  мужских  жилах  громко  и  оглушающе,  когда
мужчины, как завороженные жабы, прут в пасти змей...
     Это  не  мое  дело,  сказала  она себе резко. Не мое дело!
Может быть, даже лучше, если он будет проводить с  этой  девкой
не  только ночи, но и дни. Не будет раздражать и злить ее своим
дурацким видом, насупленным лицом. Словно не  он  ее  держит  в
плену, а она его!
     Не  мое дело, повторила она твердо. Больше об этом не хочу
знать, говорить и слышать.
     Дверь распахнулась, Ингвар вошел, буркнул:
     -- Запрягают. Ты готова?
     -- Нет, -- съязвила она, -- еще не все вещи собрала:
     Он нахмурился, голос стал предостерегающим:
     -- Что-то ты больно осмелела...
     -- А я никогда не была трусливой.  Ты  не  заметил?  --  и
добавила ровным, как степь, голосом, -- Эта женщина... кто она?
     Ингвар  застыл, долго собирался с ответом, будто размышлял
как защитить Киев от хазарской конницы  и,  вообще,  обустроить
Новую Русь:
     -- Э-э... какая?
     -- Которую ты на руках носил.
     Он вспыхнул:
     -- Я никого на руках не носил!.. Ты говоришь о Бузине?
     -- Если ее так зовут.
     -- А  в  чем  дело? -- насторожился он. -- Она подходила к
тебе?
     -- А что? -- ответила она вопросом на вопрос. --  Я  такая
уж заразная? Она могла попытаться меня утешить...
     Он отмахнулся с некоторым пренебрежением:
     -- Тебя?
     Она вскинула брови:
     -- А что? Я уж совсем не нуждаюсь в утешении?
     Ингвар   смотрел   на  нее  с  сомнением.  Лицо  его  было
неподвижно, однако в глазах поблескивали злые огоньки.  Похоже,
не считал, что ей может потребоваться утешение вообще. Но когда
заговорил,  взор  его  уперся  в  пол,  а  голос стал несколько
досадливым:
     -- Просто она... чересчур проста.
     -- Мы все просты.
     -- Она проста как корова. Ей все одно кто будет ее  быком,
лишь  бы он был самый сильный и здоровый. Ну, чтобы от него был
приплод крепкий... И побольше.
     От удовольствия горячая кровь бросилась в ее лицо с  такой
силой,  что  щеки  защипало как ошпаренные. А Ингвар неожиданно
добавил с пренебрежением:
     -- Ей бы среди древлян жить. Там с коровами не  считаются.
Берут за веревку и ведут, куда хотят.
     Ольха опешила от неожиданного оскорбления:
     -- За веревку? Это старинный обычай! Обычай умыкания!
     Ингвар прищурился насмешливо:
     -- Самый древний, значит -- самый лучший?
     -- Да,  --  отрезала  она.  -- Что хорошего, когда молодые
сходятся по любви? Много понимают в  своем  телячьем  возрасте!
Куда  лучше  у  тиверцев,  там  все  решают  родители. Им, с их
жизненным опытом,  виднее  кого  с  кем  повязать,  кто  с  кем
уживется, от кого здоровые дети пойдут.
     -- А у древлян? -- спросил он совсем насмешливо.
     -- Еще  лучше,  --  отрезала  она  с  вызовом.  --  Только
настоящий мужчина способен похитить девку  из  чужого  племени!
Это  не  просто.  Надо  быть  не  просто  лазутчиком, но суметь
высмотреть то, что по сердцу, подкрасться, схватить, связать  и
бегом  унести,  когда  по пятам гонятся разъяренные воины... От
таких мужчин рождаются сильные дети. А те мужчины,  которые  не
сумели  добыть себе жен похищением, остаются без потомства. Так
сами боги отсеивают слабых.
     Он окинул ее придирчивым взглядом. Все верно, древляне  по
большей части люди рослые, крепкие, мускулистые.
     -- Но как же ты? -- спросил он.
     -- Что я?
     -- Не  обидно,  когда тебя схватят как бессловесную овцу и
потащат неизвестно куда и кто?
     Она гордо выпрямилась:
     -- Я княгиня!
     -- Это уже слышал.
     -- Княгинь не  воруют.  Мы  сами  решаем  свою  судьбу.  У
князей,  в отличие от простолюдинов, хватает ума, чтобы выбрать
то, что самое лучшее.
     -- Для них?
     -- И для племени.
     Он выглянул в окно, бросил с мрачным удовлетворением:
     -- Повозку уже подогнали. Пошли!

     Солнце клонилось к закату. Длинные тени  перекрыли  улицу,
воздух  был  теплый, устоявшийся, а небо стало синим. Только на
западе облака медленно окрашивались алым светом.
     У крыльца стояла повозка, запряженная тройкой коней.  Дуги
были украшены лентами, словно на свадьбе, у коренного под дугой
висел   бубенчик.   Даже   Ингвар  почуял  неуместность  такого
украшения. Ольха ощутила его настроение, сказала просяще:
     -- Я дала слово. Могу я поехать верхом?
     -- Можешь, -- ответил Ингвар. Тут же  ощутил,  что  сказал
чересчур  быстро.  Вынужденно,  озлился  на себя: -- Но с тобой
поедут мои люди.
     -- Благодарю.
     Он кивнул дружинникам, Боян тут же подъехал ближе. Он  был
на  вороном  жеребце, тот храпел как огненный змей, выворачивал
шею, пытаясь цапнуть седока зубами за сапог.
     -- Возьми еще Окуня, -- велел Ингвар. -- И глаз с  нее  не
спускайте.
     Боян  смерил  Ольху  недобрым взором. Процедил медленно, с
расстановкой:
     -- На этот раз не уйдет. Я горлицу бью на  лету  за  сорок
саженей. А стрелы мои острые.
     -- Я  дала слово, -- напомнила она, уже сердясь. -- А я, в
отличие от тебя, раба своего слова.
     Она наблюдала как воевода пытается сесть  на  коня,  дышит
тяжело,  его  чуть ли не силой усадили в повозку. Ту самую, что
пригнали  для  нее.  Когда  Окунь  заботливо  укутал  ему  ноги
медвежьей шкурой, словно старому деду, Ингвар чуть его не убил.
В  ответ  непреклонный Окунь натянул шкуру до плечей, подоткнул
за спиной, чтобы не дуло.
     Ольха   отводила   взор.    Противника    хорошо    видеть
поверженного,  но не униженного. Кровавый пес Олега заслуживает
смерти, но не позора. Хотя нет позора быть раненым  и  ехать  в
повозке. Может быть, видит позор быть раненым женщиной? Которой
победно  скакать  на  коне,  в  то  время когда его повезут как
калеку?
     Она ощутила легкий укор вины. Еще чуть, и лезвие  ее  меча
нанесло  бы  такую  рану,  что он бы не выжил. Или не выжил бы,
чуть дольше скрывай ту рану. Изошел бы  горячей  кровью...  Что
все-таки заставило его терпеть, скрывать?
     Жаркая  краска  прилила  к  ее щекам, когда вспомнила, как
омывала  его  рану,   накладывала   целебные   листья,   плотно
завязывала  чистым.  Грудь  у  него оказалась еще шире, чем она
думала, черные волосы покрывают широкие твердые  мышцы,  словно
вырезанные  из  старого  дуба. Живот в ровных валиках мускулов,
тоже  слегка  прикрытых   волосами.   Тогда   она   ничего   не
чувствовала,  спешно  врачевала,  но  сейчас в кончиках пальцев
пошло странное жжение.
     Да, он был беспомощен как ребенок. Когда его душа покинула
тело и  витала  над   ними,   наблюдая,   его   жестокое   лицо
расслабилось, он показался ей совсем юным. Может быть и был юн,
долго ли войне ожесточить?
     Дружинники   коней  выводили  уже  оседланных,  готовых  к
дороге. Ингвар спросил зло:
      -- Ты когда-нибудь ездила верхом?
     Она хотела напомнить, что он сам ее вез,  не  выпуская  из
рук,  но  ощутила,  что  он  хочет  как-то  отыграться  за свою
беспомощность, и ответила кротко:
     -- Мало.
     -- Гм... Окунь, подай ей тогда вон ту рыжую  кобылу.  Нет,
которая еще без седла... Они чем-то похожи. Если не погрызутся,
то подружатся.
     Похолодев,  она  осторожно  приблизилась  к  коню.  Кобыла
покосилась на нее налитым  кровью  глазом,  грозно  всхрапнула.
Ольха  заговорила тихо и убеждающе. Слова заговора диких и злых
коней лились как бы сами по себе, она их помнила хорошо, а руки
ее осторожно гладили нежную шелковистую кожу.  Она  чувствовала
подрагивающие мышцы, готовые в любой миг бросить могучее тело в
прыжок,  чувствовала  напряжение  и умело его гасила, убеждала,
подчиняла.
     Окунь смотрел с  любопытством.  Ольха  увидела,  как  лицо
Ингвара  дрогнуло,  он  как  будто уже пожалел о своем приказе.
Когда его губы шевельнулись, готовые отменить приказание. Ольха
взяла седло  и,  поглаживая  и  разговаривая  с  конем,  одела,
затянула подпруги.
     Кобыла   обнюхала  ее.  Ольха  погладила  нежные  шелковые
ноздри, медленно поставила ногу в стремя,  поднялась  в  седло.
Слово предостережения замерзло на губах Ингвара.
     Кобыла нервно переступала ногами, кожа ее вздрагивала, она
выворачивала шею, разглядывая седока, но стояла на месте.
     -- Трогай, -- буркнул Ингвар возничему.
     Беспокойство  за  всадницу  --  погибнет, древлян придется
огнем и мечом, а искалечится -- того хуже, никто не  возьмет  в
жены  --  перешло в раздражение. Ишь, красуется в седле. Словно
на нем и родилась. Ведьма проклятая. Такая и  с  волками  общий
язык найдет. Сама зверюка лесная, чего от нее еще ждать!

     Они  неспешно  проехали  по  улице,  повернули, кони резво
пошли с холма. Ольха невольно  оглянулась,  и  снова  по  спине
побежали  мурашки  благоговейного  восторга.  На вершине Старой
горы блистает нечеловеческим великолепием дворец  князя  Олега.
От  него  и вниз тесно лепятся друг к другу роскошнейшие терема
богатейших бояр и воевод. На вершинах других холмов,  почему-то
именуемых  горами,  где  раньше  были  дома  братьев Кия: Щека,
Хорива, и сестры их Лебеди,  терема  такие  же  богатые  как  у
князя.  Там  жили  лучшие  воеводы Киева, а теперь их захватили
русы...
     У Почайны воды не видно из-за  множества  судов  заморских
кораблей.  Там  глохнешь от гула человеческих голосов, слепнешь
от обилия товаров, ибо  торжище  неподалеку,  а  там  есть,  по
словам челяди все, что только сеть на свете.
     Она  заметила,  что,  несмотря  на данное ею слово, боян и
Окунь следуют за нею неотступно. Они держались чуть сзади, даже
смотрели вроде бы по сторонам, но под нею была  гнедая,  а  они
мчались  на  вороных,  а  вороные,  как  известно  далее малому
дитяти, самые быстрые кони на всем белом свете. Вороных  никому
не догнать, даже в кощюнах и песнях поется.
     Настроение ее сразу испортилось. Она пленница, забывать не
стоит  н  на  миг. Он сам нарушает слово, даже гордится, но она
слова  не  нарушит,  пусть  данное  и  врагу.  Боги  следят  за
нарушением клятв и жестоко карают нарушителей!

     Когда  выехали  за  городские  ворота,  ей показалось, что
теплый летний вечер сразу стал сырым и промозглым. Ингвар повез
ее среди полей, но после яркости и богатства Киева зеленые поля
выглядели бедными, жалкими. Крохотные веси на пригорках -- дабы
не затопило весной, издали казались кучами навоза.  Над  ровным
полем  гулял неприятный мокрый ветер, пробирал до костей. После
Киева, а еще после ее  густого  леса,  здесь  казалось  голо  и
пустынно.
     Едва  отъехали,  навстречу понеслись телеги с пьяно орущим
народом. Ольху удивило, что даже девки и бабы натужно  кричали,
свистели, что-то разбрасывали яркое, пытаясь возбудить в себе и
других веселость. Возница, немолодой мужик с курчавой бородой и
сонными  глазами,  лихо размахивал кнутом, орал, но кони бежали
ленивой трусцой, равнодушно встряхивали гривами. За его  спиной
двое  били  в  бубны,  на другой телеге дули, страшно выпячивая
щеки, в огромные рога -- волхвы не волхвы, но  мужики  в  белых
одеяниях.
     -- Свадьба, -- объяснил Окунь.
     Но  Ольхе  свадьба показалась натужной, ненастоящей, здесь
люди изо всех сил стараются  веселиться,  а  когда  веселье  не
удается,  то  затевают  кровавую драку, чтобы кровью забрызгать
столы и пол, чтобы под сапогами хрустели выбитые зубы. И  чтобы
потом сказать хвастливо: "Да что за свадьба без доброй драки?"
     Повозка  с  Ингваром  тащилась  сзади.  Ольха  то  и  дело
придерживала коня, а то и останавливала вовсе. Лучше  подождать
самой,   чем   Окунь   ухватит  за  узду,  или  Боян  засвистит
предостерегающе. Оба на вороных конях, у обоих луки за плечами,
а полные стрел тулы не зря висят на седельных крюках.  На  этот
раз не упустят, задержат любой ценой. Любой!
     Потому,  когда  дорога  вынырнула  из  леса.  Ольха первой
увидела сверкающую под  вечерним  солнцем  зеленую  ширь,  а  в
излучине  реки  --  сказочный  терем... нет, кремль. Он высился
гордо,  празднично,  красивый,   как   ненадолго   опустившийся
погостить  на  Земле  орел,  чье  место  --  небо.  И весь мир,
казалось, смотрит на него и любуется.
     Да, он был построен мощно: массивные стены,  три  поверха,
высокая  крепостная стена, глубокий ров, что перекрывает дорогу
от суши, узкие бойницы в стенах кремля... К воротам ведет мост,
что перекинут через ров. Ольха с  недоумением  увидела  толстые
канаты.  За  них,  как  она  не сразу догадалась, привязан край
моста. Неужто это, как она слыхала  от  кощюнников,  тот  самый
необычный  мост,  который  можно  опускать и поднимать, отрезая
дорогу нападающим?
     Боян оказался рядом, кивнул:
     -- Нравится?
     -- Еще бы, -- прошептала она. -- Как в сказке... Чей это?
     -- Ингвара, --  ответил  Боян  с  такой  гордостью,  будто
только  что сам выиграл в кости этот кремль со всеми окрестными
землями, весями и пастбищами.
     -- Да? Тогда он должен быть сказочно богат.
     Подъехал Окунь, фыркнул как большой конь, которому с сеном
попала муха размером с лягушку:
     -- Для мужчины это не важно.
     Для мужика разве что...
     Послышался стук колес. Ольха тронула коня, Боян и Окунь на
рысях ехали по бокам. Дорога дальше пошла  прямая  как  стрела,
словно  спешила  в  нетерпении  домчаться до чудесного кремля и
юркнуть под его своды.
     Ольха,  несмотря  на  сумрачное  настроение,  ощутила  как
сердце   застучало   часто   и  взволнованно.  Чего  только  не
навидалась с того  дня,  как  ее  связанную  увезли  из  родных
земель! И, похоже, что еще не конец.
     А  кто  строил такую красоту? -- спросила она возбужденно.
Помрачнела, голос стал сухим. -- Кого-то  из  полянских  князей
зарезали?
     Боян расхохотался:
     Полянских? Да разве поляне такой замок построят?
     Зомок?
     Ну   да.  По-вашему  кремль,  только  чуть...  иначе.  Это
выстроил  еще  Аскольд.  Его  люди  строили.   Правда,   поляне
помогали,  но  так,  по  малости.  Ямы копали, бревна носили...
Аскольд в нем жил, когда Киев оставлял на своего друга Дира.  А
потом, когда пришел Олег... Ну, дальше ты знаешь.
     Кони,  завидя  вырастающие  впереди  ворота замка, неслись
весело, взбрыкивали, ржали, помахивали хвостами.  Когда  копыта
застучали  по  деревянному мосту. Ольха убедилась, что, в самом
деле, тот  лежит  на  деревянном  настиле  свободно,  ничем  не
закреплен. Входит тютелька в тютельку, телега проедет, и молоко
в  горшках  не  колыхнется.  А  канатами можно поднять так, что
встанет дыбки, прикрывая собой на той стороне рва  и  без  того
закрытые ворота.

     Окунь,  не  слезая  с  седла,  рукоятью  топора постучал в
ворота. Прислушался, привстал на стременах, заорал рассерженно:
     -- Эй там? Кончай спать!
     Над деревянным частоколом появилась лохматая голова. Мужик
тупо смотрел на всадника, зевал,  тер  глаза,  наконец,  сказал
удивленно:
     -- Никак Окунь? Ишь, пожаловал... А это с тобой кто?
     -- Открывай ворота, -- прикрикнул Окунь уже свирепея. -- С
курами ложитесь, что ли? Не видишь, сам хозяин едет.
     Над   воротами   появились   еще  головы,  оглядели  всех,
рассмотрели, наконец, в подъезжающей  повозке  Ингвара.  По  ту
сторону  ворот послышался визг, метушня, топот, затем загремели
тяжелые засовы.
     Ворота отворились быстро, за створки тянули  десятки  рук.
Ольха на мгновение задержала коня, ошеломленная увиденным. Двор
огромен  и тоже как у великого князя вымощен каменными плитами.
Терем на той стороне двора сложен  из  камня,  самые  мелкие  с
бычью  голову,  лишь  верхний поверх, третий, из дерева. Однако
бревна такой толщины, что какие же велеты сумели поднять их так
высоко? Окна из цветного стекла, в то время как даже окна  бояр
и  знатных воевод Киева затянуты пусть не бычьим пузырем, как у
древлян, но все же у них вставлены тонкие прозрачные  пластинки
кварца или простой слюды.
     Из пристроек выбегала челядь. Ольха с удивлением заметила,
что почти все смеялись, кричали весело, женщины поднимали детей
над головой,  указывая  на  повозку  с Ингваром. Похоже, его не
очень боятся, подумала она с удивлением. А ведь вся прислуга из
покоренных полян... Или уже свыклись с ролью рабов?
     Окунь у крыльца бросил поводья мальчишке,  призывно  махал
рукой.  Ингвар  вылез из повозки, держался прямо. Лицо его было
бледное, но глаза блестели. Он улыбался и вздымал  над  головой
руки, приветствовал всех и вся.
     На  крыльцо неспешно вышла рослая добротно одетая женщина.
Лицо было строгим, крючковатый нос роднил ее с  хищной  птицей.
Она уперла руки в бока:
     -- Явились...  -- голос ее был могучим, гулким, словно шел
из глубокого колодца. -- Где вас черти носили?
     Ингвар раскинул руки:
     -- Узнаю Зверяту! Неужто теперь здороваются так?
     Дружинники    покидали    коней,    мальчишки    наперебой
расхватывали,  тащили  на  конюшню.  Двое  подрались  за  право
повести к колодцу настоящего боевого коня, оба заревели. Ольха,
единственная из приехавших, оставалась в седле.  Она  пленница,
без  воли  ее  тюремщика  не смеет шевельнуть и пальцем. Так он
сказал.
     Ингвар  протянул  ей  руку  и  насмешливо,   так   поняла,
преклонил  колено.  Что ж, получи! Она наступила ему на колено,
стараясь сделать побольнее, затем спрыгнула на землю.
     -- У меня в гостях княгина Ольха, -- сказал он Зверяте. --
Возможно, пробудет несколько дней.
     -- Я ей покажу лучшую светлицу, -- громыхнула Зверята.
     Ее запавшие глаза подозрительно оглядели гостью  с  головы
до  ног.  Ольха  видела  в лице женщины, которую Ингвар называл
Зверятой, недоверие и неприязнь.
     -- Спасибо, лучше покажу я,  --  отрезал  Ингвар.  --  Так
надежнее.
     -- Ее плохо где-то принимали?
     Ольха  чувствовала  на себе ее испытующий взгляд. Это была
ключница, она повидала их немало, чтобы не научиться узнавать с
первого взгляда. Сильная  уверенная  женщина,  умеющая  держать
дворовых  девок  в  кулаке,  всем  найти  работу, держать дом в
чистоте, следить, чтобы в подвалах не переводились мясо и хлеб,
считать деньги хозяина, лишнее но тратить.
     -- Плохо, -- буркнул он. -- Ой, как плохо.  Но  некоторые,
наоборот, слишком хорошо.
     Слишком,  подумала она, чувствуя как в душе закипает гнев.
Это Сфенел принял слишком  хорошо?  Что  с  ним?  Жив  ли  еще?
Конечно,  здесь  с точки зрения Ингвара будет как раз: улизнуть
не удастся.
     Внезапно взгляд Зверяты смягчился.
     -- Я вижу, -- сказала она, -- вам обоим досталось.
     -- Гм...
     -- Бедненькая, -- сказала Зверята.  Она  обняла  Ольху  за
плечи  повела  в  дом,  не обращая внимания на запрещающий взор
хозяина. -- Правда, я не знаю  мест,  где  с  нами,  женщинами,
обращались  бы хорошо... Но здесь, я тебе обещаю, тебя никто не
обидит. Кроме меня.
     Ольха  перехватила  предостерегающий   взгляд,   брошенный
Ингваром,  но  Зверята  не  заметила. Или не захотела заметить.
Ольха  в  самом  деле  чувствовала  странную  защищенность.  От
женщины, судя по ее одежде и говору -- полянки, исходила добрая
сила и властность.

     Глава 24

     Ольха, чувствуя на плече тяжелую руку Зверяты, поднималась
по скрипучему  крыльцу  с сильно бьющимся сердцем. С этим домом
явно  связана  какая-то  тайна.  Он  не  выглядит  старым,  его
построили  не  сто лет тому, но выглядит запущенным, усталым. И
это, несмотря на множество челяди, усилия могучей  ключницы  и,
как очевидно, несомненный достаток.
     Так  выглядит  старше  своих  лет человек, которого гложет
тяжкая хворь,  или  который  давно  махнул  рукой  на  то,  как
выглядит,  что  ест,  как  одевается,  или  что  о нем подумают
соседи.
     Зверята  молчала,  сопела,  говорить  не   давали   крутые
ступени,  а  Ольха  молча дивилась княжескому убранству терема.
Если поразил ее снаружи, то внутри  просто  дыхание  обрывалось
при  виде  дорогих и красивых вещей. В стены вделаны в два ряда
огромные светильники в виде сказочных зверей, грифонов, змей, а
стены завешаны толстыми коврами! В промежутках  торчат  рогатые
головы  туров,  лосей,  оленей,  скалят клыки кабаны чудовищных
размолов, грозно смотрят хозяева леса....
     Когда  Зверята  повела  ее  через  цепь  огромных  комнат,
горниц,   светлиц.   Ольха   чувствовала   оторопь   при   виде
изукрашенных стен, где  на  коврах  в  изобилии  висит  дорогое
оружие.  Еще а Искоростене ее научили отличать хороший булат от
сыродутного железа, а тут ко всему еще рукояти мечей,  топоров,
кинжалов  блещут  драгоценными  камнями! Налучники, виданное ли
дело, окованы темным серебром!
     От обилия всевозможного  оружия  закружилась  голова.  Она
Даже  не знала, что оно бывает такое разное и такое красивое. И
что его может быть столько в одном месте.
     -- Вот  здесь,  --  сказала  Зверята.  --  Не   перепутай,
напротив такая же дверь.
     Она  оставила  ее  одну.  Ольха  прикрыла за собой дверь и
робко постояла у порога, боясь сдвинуться с места. Комната была
исполинская, целая палата. Высокая кровать с крышей из  цветной
материи   стоит   зачем-то  посередке.  По  обе  стороны  лежат
роскошные медвежьи шкуры. Но  стены  убраны  коврами.  Ольха  с
раскрытым  ртом,  как  лесная  дурочка, засмотрелась на искусно
вытканные цветы и узоры. Она не представляла, как это делается,
где живут такие люди, что умеют делать такую красоту. Проклятые
русы сумели покорить и это  племя!  А  дань  берут,  наверняка,
одними коврами...
     Под  стеной  стояли  два стола, кресла с резными спинками,
тяжелые комоды, сундуки. Все богато украшено искусной  резьбой,
серебром, даже золотом.
     Слышно   было,  как  хлопали  двери,  слышались  шаги.  То
тяжелые,  уверенные,  то  быстрые  шажки  сенных  девок.  Потом
протопало  достаточно  тяжело,  так  ходят  мужчины,  но  Ольха
ощутила, дверь сейчас откроет Зверята.
     -- Тебе принесут помыться, -- заявила Зверята с порога, --
потом переоденешься, а ужинать позовут вниз.
     -- Я не хочу одевать чужое, -- возразила Ольха.
     Зверята удивилась:
     -- Чужое? Да в этом доме нет ни одной женщины!  Настоящей,
я  имею  в  виду.  Моль отъелась такая, что ее уже мыши боятся.
Осмотрись пока, там в сундуках немало диковин.  А  я  же  пойду
распоряжусь.
     Она   погладила   Ольху   по  голове,  сразу  поведя  себя
покровительственно, ушла. Ольха выждала пока  шаги  утихли,  на
цыпочках  подбежала  к  двери. Выглянула осторожненько. Коридор
пуст, стражей не видно.
     Странно. Ингвар утверждал,  что  в  его  доме  муравей  не
проползет не замеченным. Что он имел в виду?
     Он подбежала к единственному окну, которое не загораживали
ни стол, ни сундуки. Далеко внизу во дворе продолжалась веселая
суета.  Таскали  мешки,  из  подвалов  выкатывали бочки, тащили
окорока, кувшины. Но ее острый взгляд отыскал и  трех  стражей.
Они  держались в тени под навесами, но выбрали такие места, что
откуда не выйди, попадешься на глазам двум, не  меньше.  Да  за
воротами  может  быть еще кто-то. Ингвар не даст себя одурачить
снова на том же месте.
     А в коридоре нет стражей, подумала она со страхом,  потому
что  так  легче  придти  к ней ночью... или даже не обязательно
ночью взять ее силой. Ее криков не услышат, а если  и  услышат,
отвернутся. Кто решится перечить всесильному хозяину?
     Молодая смешливая девка прибежала сказать, что ужин готов,
гостью ждут в нижней палате. Гостью, повторила про себя Ольха с
горечью. Пес великого князя придумал, как поиздеваться? Как еще
не привез связанную, с петлей на шее!
     В  сопровождении  девки  спустилась  по  широкой лестнице.
Перила  были  из  старого   дуба,   отполированы   до   блеска,
перекладины  умело  и  старательно  украшены  головами  грифов,
драконов. Посреди лестницы с самого верха  до  низа  опускается
красный ковер.
     Она  чувствовала  как ее ноги ступают по мягкому, будто по
лесному мху. Ощущение  было  непривычным.  Да,  трусила,  а  от
трусости  еще  больше  выпрямлялась, шла надменно и гордо, хотя
сердце трепетало как у зайца.
     В обеденной палате  за  столом  сидело  трое  мужчин.  Она
видела,  как  они оборвали разговор и уставились как подростки.
Двое незнакомцев были матерыми воинами, крепкими  и  жилистыми.
Только когда Ольха спустилась ниже, и свет перестал ее слепить,
она с удивлением и радостью узнала Асмунда и Рудого.
     -- Ингвар, -- проревел Асмунд берложьим голосом, -- ты что
ж, кабан лесной, не сказал, что привез такую красоту?
     Рудый  смотрел  с прежним восторгом, но что-то ощутил в ее
походке,  сдержанности,  и   во   взгляде   воеводы   появилось
вопросительное выражение.
     Красоту,  сказала  Ольха  про себя сердито. Только и того,
что помылась в Киеве. Да еще волосы расчесала. А  в  сундуки  и
заглядывать не стала, она в плену, а не в гостях!
     Ингвар сказал торопливо:
     -- Асмунд, Рудый, снами будет обедать Ольха Древлянская.
     Асмунд, седой медведь, встал, сделал приветственный жест:
     -- Я  всегда, когда хочу хорошо поесть, заезжаю к Ингвару.
Но впервые вижу такое... Как ты решился привезти сюда женщину?
     Ингвар ответить не успел, вмешался Рудый:
     -- Ты же слышал, взята у древлян. Остальное понимай сам.
     Он тоже  встал,  поклонился.  Ингвар  зыркнул  на  одного,
другого,  нехотя  воздел  себя, упираясь обеими руками в крышку
стола. Чтобы  как-то  объяснить  свой  жест,  для  него  дикий,
буркнул нехотя:
     -- Она княгиня... Олег отдаст ее в жены здесь.
     -- Тебе?
     Ингвар дернулся:
     -- Рехнулся? Ты же знаешь, что такое для меня женитьба.
     -- А кому?
     -- Кто захочет взять.
     Рудый не сводил с него острых глаз. Асмунд поглядывал тоже
испытующе,  хмыкал. Ольха села за стол, и мужчины опустились на
лавки. Ингвар сделал это так поспешно, будто его ударили  сзади
под колени.
     Им  прислуживали  двое расторопных парней. Все трое мужчин
ели быстро, хватая мясо руками и разрывая на части. Зелени, как
заметила Ольха, не было  вовсе,  ели  как  простые  дружинники.
Рудый,  он  выглядел  расторопнее своего медведистого приятеля,
посматривал на нее вопросительно, что-то прикидывал.
     -- Мы старые приятели Ингвара, -- объяснил он. -- Асмунд и
я знали его еще в те времена, когда  он  скакал  на  палочке  и
рубил  крапиву.  Не  скажу,  что у него вкусно кормят, но у нас
вовсе хоть шаром покати.  Так  что  не  удивляйся,  если  мы  и
завтра...  У нас с Асмундом память слабая: где поужинаем, там и
позавтракать норовим!
     Он раскатисто засмеялся.  Ингвар  взглянул  с  удивлением.
Асмунд  ел  молча, сопел от удовольствия, а когда заговорил, то
даже Рудый вскинул от удивления брови:
     -- А что приходить  завтра?..  Тут  и  заночуем.  Чтоб  не
уходить далеко от стола.
     Ольга  перестала есть, вслушивалась Что-то происходило, но
не могла уловить сути. Ингвар  вообще  подпрыгнул,  смотрит  на
Асмунда  с  подозрением.  Но  Асмунд  ей нравился. Он напоминал
огромного медведя, но вид у него был  добродушный,  двигался  с
ленцой,  хотя  чувствовались  в  нем  огромная мощь и здоровье.
Сколько Ольга не встречала таких людей, они все становились  ее
друзьями.
     Если Асмунд медведь, то Рудый походит на барса -- гибкого,
стремительного, легко приходящего в ярость, способного прыгнуть
неожиданно,  из  засады. Однако он пока что никак не выказал ей
своей неприязни или симпатии. Или выказал?  Тем,  что  пообещал
придти завтракать?

     Он  смутно  помнила, что случилось после ужина. Рука стала
тяжелой,  а  пальцы  едва  не  роняли  ложку.  Мужчины  -что-то
говорили  между собой, потом явилась Зверята, помогла добраться
в ее комнату.
     Еще Ольха помнила, что ей помогли снять платье. Дальше она
провалилась в такой глубокий сон, что вряд  ли  проснулась  бы,
даже если бы в ее комнату вломился хозяин кремля.
     И  спала  без  задних ног ночь, все утро, а пробудилась от
яркого света. Солнечный лучик проник сквозь окошко и щекотал ей
губы, нос, веки. Ольха попыталась закрываться руками, но сон не
шел, усталость из тела выветрилась. Еще не открывая  глаз,  она
вдруг вспомнила, где находится, счастливая улыбка замерла на ее
губах.
     Ее  пальцы  судорожно  пробежали  по телу. Голая! Как есть
голая, с нее сняли все до ниточки.
     Открыла глаза, в ужасе обвела взглядом комнату. Ее  платье
висит  на  стене.  Замирая  от  ужаса,  вдруг  кто  войдет, она
вскочила, прокралась на цыпочках, торопливо оделась. Лишь когда
застегнула  последнюю  заколку,  обнаружила,  что   задерживает
дыхание.
     С   шумом  выдохнула,  едва  не  лопнула,  огляделась  уже
спокойнее. В комнате все как было вчера вечером. Только  теперь
рассмотрела  странную  постель. Роскошную, нелепую, с крышей на
высоких шестах из темного дерева, кучей  подушек  и  подушечек,
грудой одеял... Немудрено, что спала как убитая.
     Бесцельно  побродила  по комнате, вышла. В коридоре пусто,
тихо, лишь снизу доносятся голоса.
     Тревожно  осматриваясь  по  сторонам,   все   же   замечая
роскошные  светильники на стенах, она неслышно прошла на поверх
ниже, потом еще. Никто ее  не  встретил,  зато  уловила  запахи
кухни. Сбежала по лестнице еще, толкнула дверь.
     Кухня  была  огромная,  как  палата,  в  двух очагах горел
огонь. На одном стоял  большой  котел,  там  нагревалась  вода,
третий  очаг только разгорелся. На кухне Зверята гоняла поваров
из угла в угол.
     Ольха  постояла,   пока   Зверята   заметила   ее,   робко
улыбнулась. Зверята всплеснула руками:
     -- Проснулась? А воевода велел не будить до обеда! Сказал,
что у тебя был очень тяжелый день.
     -- Он  так  сказал?  --  не  поверила  она.  --  Наверное,
перепутал со своим конем. Или своей собакой...
     -- У него нет собаки, -- сказала Зверята.
     -- Тогда с лестницы упал головой о камень... Иначе, почему
вдруг стал такой добрый... Это будет борщ?
     -- Щи.
     Ольха скривилась. Как можно готовить щи, когда здесь  есть
все для настоящего борща?
     Зверята   наблюдала   за  ее  лицом.  Внезапно  улыбнулась
понимающе:
     -- По работе нашей женской истосковалась?
     -- Да не так, чтоб уж очень.
     -- Одно не понимаю, -- сказала Зверята, -- откуда  знаешь,
что такое борщ? Его ж занесли русы! А у нас у всех только щи...
     -- Кто-то  занес  и  к нам. Хорошее перенимается быстро. И
свое, порой, теснит.
     Зверята  взглянула  остро,  набрала   в   грудь   воздуха,
собираясь   что-то   сказать,  но  смолчала.  Только  проводила
пленницу долгим взглядом.
     Перед  обедом  со  двора  донеся  конский   топот.   Ольха
торопливо  выглянула  в  окно.  В  открытые  ворота  въехали  в
сопровождении дружинников трое воевод: Ингвар, Асмунд и  Рудый.
Кони  роняли  пену,  к седлам у каждого были приторочены убитые
зайцы, косули, а позади Асмунда на  коне  лежал,  свесив  ноги,
упитанный кабан.
     -- Поохотиться  успели,  --  сказала  Зверята  с некоторым
осуждением. -- Асмунду и Рудому что, а хозяину не стоило  бы...
Он  чуть  шелохнется,  рану  растревожит,  опять  кровь идет...
Надеюсь, он сидел под деревом, наблюдал за их потехой.
     Ольха  даже  из  окна  видела,  что  Ингвар  бледен,  едва
держится.  Ему  помогли  слезть  на землю, он натужно улыбался.
Отроки забрали коня, а Ингвар  пошел  к  колодцу.  Он  на  ходу
отряхивал  пыль,  а  Рудый  сам повел своего сопящего лохматого
зверя в конюшню. Явно хочет проверить, чем кормят и какой водой
поят.
     Асмунд вытащил бадью  воды,  неожиданно  опрокинул  ее  на
Ингвара.  Захохотал гулко, когда тот от неожиданности отпрянул,
едва не перевалился через деревянный сруб в колодец:
     -- Чем не славянская баня?
     -- Пошел к бесу, -- огрызнулся Ингвар. -- Теперь вся грязь
прилипла? Отряхнуть не успел.
     -- Привыкай! Здесь так моются.
     -- Дурачье, -- отмахнулся Ингвар. -- Я, во всяком  случае,
никогда в жизни не пойду в их дурацкие бани!
     Он   стащил   рубашку,  и  Ольха  ощутила,  что  не  может
оторваться от подглядывания, хотя  мать  учила,  что  приличные
девушки  так  не делают. Рядом с Асмундом Ингвар кажется вообще
тонким, как лоза. Правда, в плечах не уступит Асмунду,  но  его
широкий  пояс  с  металлическими  бляхами подошел бы и ей... во
всяком случае, не свалился  бы  через  бедра.  Мышцы  на  спине
играют,  особенно  рельефные под мокрой кожей. Отсюда видны два
широких косых шрама, белесые и глубокие, они идут через хребет,
едва не повредив...
     Она вздохнула. Слева на боку  видны  края  неглубокой,  но
длинной раны. И остатки засохшей крови, словно рана кровоточила
совсем  недавно. Острие ее меча тогда скользнуло по ребру, рана
не смертельная, но он едва не умер от потери крови.  Не  хотел,
видите  ли,  чтобы великий князь увидел, что ранила его лучшего
воеводу! Боялся, что поднимут на смех, или же... боялся за нее?
     Не видела, что Зверята взглянула раз-другой в ее  сторону,
хотела  что-то сказать, но, судя по ее лицу, передумала. Однако
в глазах появилось новое выражение.
     К  столу  сошлись  угрюмые,  сосредоточенные.  Ингвар  был
бледен,  под  глазами  повисли  темные  круги. Асмунд задумчиво
покачивал головой, глаза были  отсутствующие.  Рудый  покусывал
ус.
     Зверята мановением руки послала поварят вдоль стола. Перед
воеводами  появились  глубокие миски с парующим борщем, посреди
стола поставили блюдо с жареным гусем.
     Асмунд первым запустил ложку в борщ, хлебнул, обжигаясь:
     -- А-а-ах!.. Все нутро обожгло. Но зато я был прав.
     -- В чем? --  не  понял  Ингвар.  --  Считаешь,  не  стоит
строить оборонительный вал за Черниговым?
     -- Какой  вал,  когда  такой  борщ!  Я  прав,  что остался
ночевать. Такого борща с детства не ел. Да где том  с  детства,
вообще не пробовал. Спасибо, Зверята!
     Ингвар  зачерпнул, подул, ноздри хищного носа задергались.
Бросил быстрый взгляд:
     -- Да, Зверята, ты превзошла себя. Если и на вкус, как  на
запах...
     Зверята кивнула победоносно:
     -- Проверь.
     Ингвар  тоже  ощутил,  что  борщ  оказался необыкновенным,
хмурая ключница никогда так не готовила.  Кивнул  благосклонно,
довольный, что угодила его друзьям:
     -- И завтра так сможешь? Или это получилось случайно?
     Зверята наморщила лоб:
     -- Не   знаю,   не   знаю...  Может  завтра  будет  что-то
новенькое. Если, конечно, милая Ольха задержится до завтра.
     Ингвар вскинул брови:
     -- Ты что, стараешься для нее?
     Рудый  захохотал,  все   понял   мгновенно,   хитрость   и
сообразительность -- сестры, а Зверята притворно удивилась:
     -- Нет,  это она старалась для вас. Не знаю, стоило ли? Вы
все жрете как три кабана, не разбираетесь. И гуся она готовила.
Мне кажется, очень даже неплохо.
     Асмунд хлебал, обжигаясь, но уже посматривал на коричневый
холмик, в котором торчал нож. Пахло  умопомрачительно,  сладкий
сок  выступил  из-под  крылышек,  а  румяная корочка готовилась
сладко захрустеть на зубах, открывая нежное сочное мясо.
     -- Эх, ты, -- сказал он  Ингвару  укоризненно,  --  такого
повара  отдавать... Ольха, если припечет, то иди за меня! Если,
конечно, и в замужестве будешь готовить не хуже.
     Ингвар сидел  с  натянутой  улыбкой,  смотрел  напряженно.
Видно   было,   что  слова  воевод  обрадовали,  мол,  пленница
смирилась, старается угодить, боится  немилости,  то  что-то  и
тревожило.  Рудый  первым закончил с борщем, вылизал миску, тут
же поспешно отломил гусиную лапу. Корочка с  хрустом  треснула,
запах  пошел  по всей палате. С запахом мяса смешивались пряные
травы, острые даже на нюх.
     Асмунд сглотнул слюну, взмолился:
     -- Погодь, палач! Не дразни.
     -- Не  торопись,  не  торопись,  --  успокоил  его   Рудый
благожелательно.  Он  вонзил  зубы в сочное мясо, зажмурился от
наслаждения. -- А то несварение, то да се...
     -- Какое несварение? -- удивился  Асмунд.  --  Такой  борщ
мертвого вылечит!
     Рудый  ел,  посмеиваясь,  а  Ольхе  сказал очень серьезным
топом:
     -- Если ничего лучше не придумаешь, чем за этого  увальня,
то  иди  за меня. Я баб не бью, работой не морю. За мной будешь
как за каменной стеной.
     Улыбка Ингвара стала еще напряженнее.  Ольха  посматривала
украдкой, слова воевод тешили, каждой женщине приятно, когда ее
стряпню  хвалят,  но  Ингвар,  конечно  же,  не  рад.  Он хочет
насладиться властью, отомстить за рану. А когда  великий  князь
велит  отдать ее в жены, то постарается, чтобы худшему из всех,
а не этим двух сильным и красивым воеводам.
     Рудый попросил:
     -- Ольха, радость моя, подай мне хлеб.
     -- И мне, -- попросил Асмунд.
     Ольха протянула им тарелку обеими  руками,  берите  вволю,
подняла глаза на Ингвара:
     -- Тебе, воевода?
     Он  кивнул,  глаза  уводил  в сторону. Она тоже смотрела в
сторону,  потому  их  руки  нечаянно  соприкоснулись.  Оба  так
дернулись  в  стороны,  словно  обожглись,  что она задела свою
миску, а он выронил ломоть хлеба, к счастью, не в борщ.  Поймал
поспешно, потемнел, услышав смех Рудого. Чего-то в смехе самого
хитрого  воеводы  Олега  было  больше,  чем простой смех над их
неловкостью.
     Как он меня ненавидит, сказала она про себя. Но и  я,  это
главное,  ненавижу  этого  кровавого  пса  великого  князя.  Он
уничтожает вольности племен. Он  хочет  покорить  мой  народ  и
одеть  гнусное  ярмо рабства. Он увез меня, княгиню, пленницей.
Даже не на казнь, что было бы понятно, а на гораздо худшее...
     Что ж, сказала она себе. Пусть у меня нет своего  кинжала,
но  есть много способов наложить на себя руки. Я это сделаю. Но
я  не  слабая  трепещущая  лань,  что  покорна  чужой  воле.  Я
постараюсь  взять  с  собой и обидчика. А боги рассудят, кому у
кого быть в рабстве там, в другой жизни!

     Глава 25

     Когда  на  столе  остались  только  обглоданные  косточки,
мужчины  уже  неспешно  потягивали  из серебряных кубков редкое
вино. В палату заглядывало ясное солнышко, во  дворе  голосисто
кричал петух.
     Асмунд  пил,  причмокивая,  наслаждался  вином,  покоем, и
вообще жизнью. Рудый почти не  притрагивался  к  кубку,  больше
щелкал   орехи,   а  вином  лишь  изредка  запивал.  Ингвар  не
притрагивался ни  к  вину,  ни  к  орехам.  Зачем-то  сгибал  и
разгибал ложку, пока не сломал. Тут же взялся за другую.
     Асмунд поинтересовался:
     -- Значит,  тобой  решено  крепить  союз  племен... Что ж,
обычное дело. А когда тебя выдадут замуж?
     Ольха ответила сдержанно:
     -- Не знаю. Ваш князь  сказал  только,  что  хочет  отдать
меня, как можно быстрее. Так же жаждет ваш друг.
     Асмунд поперхнулся вином. Повернулся к Ингвару:
     -- Вот этот?
     -- Князь  стряхнул  меня ему на руки, -- объяснила Ольха с
лицемерным сочувствием. -- Пока  меня  кто-то  не  возьмет,  он
отвечает за меня.
     Асмунд шумно почесал в затылке.
     -- Почему не стряхнул мне?
     Рудый выплюнул, морщась, гнилой орех:
     -- Потому что он -- Вещий! Не тужи, Ольха. Я думаю, что из
тех, кто  видел  тебя  на  пиру,  сегодня на трезвую голову уже
половина осаждает великого князя. Просят тебя в жены.
     Асмунд удивился:
     -- А вторая половина? Вряд ли найдется хоть один...
     -- Вторая просто не верит, что это было  наяву.  Всем  нам
такие  только снятся! Особенно такими вот летними ночами, когда
наешься жареного мяса со жгучими пряностями.
     Он посмотрел на ее сразу потемневшее  лицо,  оглянулся  на
Ингвара.  У  того  лицо  было  как вырезанное из камня. Старого
темного камня.
     -- Меня это не радует, -- ответила она подавленно.
     -- Почему? Только потому, что мы -- русы?
     -- У нас женщин не выдают как скот.
     -- Гм... Я слышал, что у вас тоже  мужчины  берут  столько
жен, сколько хотят. Даже по десять-двадцать!
     Она пожала плечами, поправила:
     -- Не  мужчины  берут,  а женщины идут. По своей воле! Мои
три подруги, они сестры, пошли за витяза Вырвидуба. Не захотели
расставаться, а любили его все трое... Но у нас, лесных  людей,
чаще как у оленей или лебедей: пара -- на всю вечность.
     Рудый  смотрел то на нее, то на Ингвара. Всегда задорное и
плутоватое лицо воеводы стало печальным.
     -- На всю вечность, -- сказал он задумчиво и  мечтательно,
-- как  в  песнях...  Все к этому стремимся. А кто находит? Все
женимся на чужих  женах...  э-э...  предназначенных  богом  для
кого-то другого. Может быть, моя единственная в дальней стране?
Но  как  найти  даже  ту  страну,  их тысячи... Жизни не хватит
обойти. И женщины выходят за чужих, ибо их молодости не  хватит
найти  своего,  единственного.  А  уж у княгинь, да и у князей,
выбора вовсе нет. Замуж выходят и женятся для дела.  Укрепления
союза племен, выгодных договоров, присоединения земель...
     Она  отвела  взор.  Рудый  прав,  беспощадно  прав. И в ее
племени  свобода  выбора   только   у   простолюдинов.   Князья
сочетаются браком, сообразуясь с необходимостью древлян.
     Хмурый гридень собрал на поднос грязную посуду, повернулся
уходить.  Ольха  подхватила со стола и ловко поставила на самый
верх подноса пустой кувшин. Гридень удалился  на  полусогнутых,
кувшин угрожающе раскачивался.
     На широком лице Асмунда появилась широкая улыбка:
     -- Ты двигаешься, как Ингвар... А Ингвар -- лучший боец на
всей Новой Руси. Конечно, не считая нас с Рудым. Это верно, что
у вас женщины дерутся наравне с мужчинами?
     -- Дай  мне  меч,  --  предложила Ольха с вызовом, -- и ты
увидишь.
     -- Ну да, --  продолжал  рассуждать  Асмунд,  --  если  ты
княгиня, то тебя учили лучшие умельцы. Тебе бы еще силенки, как
у  Ингвара. Я бы не знал, на кого поставить!.. Но это стоило бы
посмотреть.
     Ингвар потрогал левую сторону груди, поморщился:
     -- Иди ты... Еще и силенки ей!
     Снова к своему удивлению  она  ощутила  чувство  вины.  Он
слишком  стойко  переносит  боль,  а на ней еще не помстился. А
рана должна ныть, хотя  теперь  заживает  быстро.  А  когда  он
напрягается,  то  края  раны  расходятся...  Если  не кровь, то
сукровица  еще  сочится.  Кровь  прилила  к  ее  щекам,   когда
вспомнила с какой силой он притянул ее к своей груди, широкой и
твердой.
     Асмунд  все  еще  в  раздумьи  покачивал  головой, наконец
сказал убежденно:
     -- Если святой отшельник... то бишь, великий князь, пошлет
меня к древлянам -- откажусь! Я не смогу драться  с  бабами.  У
меня рука не поднимется.
     Рудый засмеялся;
     -- Да  знаю-знаю,  что  у  тебя  поднимется!  Но я, честно
говоря, тоже лучше бы увильнул. Не знаю, как  с  ними  драться.
Совестно. Это наш орел Ингвар везде орел!
     -- Летает  хорошо,  --  заметил  Асмунд  одобрительно.  Он
оглянулся на Ольху. -- Только садиться не умеет.
     Рудый тоже посмотрел на Ольху:
     -- Да, Ингвар -- орел. Который деревья клюет.
     Она вспыхнула, не  понимая  их  шуток,  но  чувствуя,  что
грубые:
     -- Кто такой святой отшельник?
     Асмунд сказал серьезно:
     -- Когда  мы  впервые  встретили  великого  князя Олега...
вернее, он нас встретил, он  не  был  ни  великим,  ни  князем.
Просто  отшельником  из  пещеры.  Но  частые войны меж соседями
мешали его разговорам с богами. Столько крови пролилось  в  его
уединенном  месте,  что он, нарушая клятву отшельничества, взял
меч  и  поклялся  принести  мир  в  эти  земли.  А  враги,  что
издевались  над ним, слишком поздно поняли, что отшельниками не
рождаются!.. Кем он был, это тайна для всех, но я кладу голову,
что о нем поют кощюнники. Но кто ведает, под какими именами его
воспевают?
     -- Под  какими  кличками  жил,  воевал,  странствовал,  --
сказал Рудый задумчиво.
     -- Любил,  -- вырвалось у нее непроизвольно. Смутилась под
их вопрошающими взглядами. Показалось вдруг, что такой  человек
не  мог  не  любить. Наверное, несчастливо, слишком печальный у
него лик, а во взоре тоска. Много горя видывал?
     -- Может быть, даже любил, --  согласился  Асмунд.  --  От
князя всего можно ожидать.
     -- От  человека,  который  стал  нашим князем, -- поправил
Рудый.
     По  его   тону   Ольха   поняла,   что   воевода   считает
таинственного  Олега  больше,  чем  князем.  Но  что может быть
больше?

     После обеда она пошла в свою комнату. Не стала дожидаться,
что изволит изречь ее тюремщик. Надо будет и вдогонку  гаркнет.
Или  гарканет. Но нет, смолчал. Или, что вернее, не захотел при
друзьях раскрываться. Похоже, что-то им не  сказал  или  утаил.
Конечно, чтобы не выглядеть глупо. Все-таки два раза убегала, а
в третий раз хоть убежать не смогла, но ранила так, как не смог
даже бедный Ясень.
     Боги,  сказала  она  себе смятенно. Крыло ведь не приехал,
или его не взяли. А повязку надо менять, иначе заведется грязь,
рана воспалится. Плох или  хорош  Крыло  как  волхв-лекарь,  но
повязку  бы  сменил,  а  то  и  лечебные травы приложил бы... А
теперь что?
     Когда  сворачивала  за  угол,  услышала  шорох  и   быстро
оглянулась.  Вдали  колыхнулся занавес. Понятно, стража следует
за нею даже здесь, в доме. А во дворе второй ряд  охраны.  Зная
Ингвара,  можно предположить, что за воротами тоже сторожат. Уж
очень не хочет потерять ее! Уж очень хочет  соединить  племена.
Или до свинячьего писка боится гнева великого князя.
     Молодая челядница попалась навстречу:
     -- Чем-то помочь?
     Ольха  мгновение  изучала  ее,  но  у  девчушки было такое
простое бесхитростное лицо, что не стоило даже заводить  вопрос
о бегстве.
     -- Скажи,  почему  этот  терем...  да и все хозяйство, так
запущены?
     -- Хозяин здесь почти не бывает.
     -- Почему?
     -- Он одержим завоеваниями... Его отец погиб, строя  Новую
Русь, а его мать...
     -- И мать?
     -- Да,  ее убили ужасно, -- она вздохнула сочувствующе. --
Он остался сиротой. У него нет никого, кроме великого  князя  и
двух воевод...
     -- Я знаю, Асмунд и Рудый. Они хорошие люди?
     -- Они  его  любят и жалеют. У него, можно сказать, теперь
три отца. Когда он возвращается  из  походов,  Асмунд  и  Рудый
всегда приходят к нему. Конечно, если сами не в походах.
     Странно,   она  ощутила  сочувствие,  даже  жалость,  хотя
служанка нарисовала образ врага, который всю жизнь  проводит  в
походах  против  таких  племен,  как  ее  родное.  Жить в таком
страшном  одиночестве,  никого  не   любить,   жаждать   только
проливать  кровь  других людей, всю жизнь спать на сырой земле,
подложив под голову седло?
     Она зябко передернула плечами.

     Так проходил первый день. Раз уже в доме  столько  мужчин,
она  попробовала  отсиживаться в своей комнате. К тому же здесь
были  удивительные  ковры.  Хотелось   посмотреть,   потрогать,
понять,  как  делается.  Долгими  зимними  вечерами за прялками
коротают время даже княгини, но в их племени никто  никогда  не
делал таких удивительных вещей.
     А  потом,  не  в  силах  сидеть на месте, что яснее ясного
говорило о ее тюремном положении, она побывала  и  в  светлицах
под  крышей,  и в горницах, излазила гостевые палаты, приемные,
жилые, спальные. В этом доме-замке-кремле  поместилось  бы  все
племя  древлян, и Ольха с пугающей ясностью поняла еще раз, что
не их племени бороться с киевским князем.
     Дважды опускалась в поварню,  помогала  Зверяте  готовить.
Рискнула  даже выйти во двор, но там стражи скрестили перед ней
копья. Хорошо, не наорали.  Держались  так,  словно  им  Ингвар
наказал  вести  себя с нею вежливо. Скорее всего, это Асмунд им
так велел. Или даже Рудый. Она  подозревала,  что  оба  воеводы
остались  ночевать  у  Ингвара  только из-за нее. Сперва добрый
Асмунд  решил  скрасить  ей  одиночество,  затем  присоединился
Рудый.
     Или они остались, чтобы Ингвар в их присутствии не решился
взять ее силой?
     К  вечеру  она  поднялась  на  самый  верх, в светлицу. Из
огромного окна были видны настолько широкие просторы, что у нее
в который раз перехватило дыхание. Она все не могла  свыкнуться
с мыслью, что такое вообще возможно. Поля широкие, туда выходят
без оружия, целыми семьями. Даже дети без опаски уходят в леса,
помогают родителям в поле.
     Она  дышала полной грудью, когда сзади послышались быстрые
шаги. К ней подходил Ингвар. Глаза хищно щурились:
     -- Что-то   задумала?   Мне   уже   доложили   о   попытке
выскользнуть через двор!
     -- Поганая ворона куста боится.
     -- Пуганая, -- поправил он. Она кивнула:
     -- Тебе виднее.
     Он сжал кулаки, глаза блеснули яростью:
     -- Играешь с огнем, женщина!
     Он  дышал  часто, кулаки были сжаты. Она испугалась, глядя
на его лицо с  раздувающимися  ноздрями.  Вспышка  ярости  была
слишком  неожиданной,  она знала, что зверей дразнить не стоит.
Или... его беспокоит рана близь сердца?
     Чувствуя вину, она смолчала, глядя  ему  в  глаза.  Только
выпрямилась, что, похоже, привело его в еще большую ярость.
     -- Если  понадобится,  -- прохрипел он сдавленным голосом,
-- мои стражи будут не в коридоре, а внутри твоей комнаты!
     Это было слишком. Она проговорила язвительно:
     -- А я в цепях?
     -- Если понадобится, -- отрезал он.
     Страх  ушел,  сменившись  раздражением.  Он   ведет   себя
недостойно  воеводы. Перед ней всего лишь раздраженный мужчина,
которому все время наступают на больной мозоль.
     -- Ну что ж, -- сказала она  ледяным  тоном.  --  Я  сумею
умереть достойно. Даже без меча и в цепях.
     Она отвернулась, но он схватил за руку и рывком развернул.
Он смотрел  на  ее лицо, на ее губы, всячески избегая встретить
взгляд. Грудь его вздымалась  от  бешенства.  У  него  не  было
спокойного  часа  с  того дня, как он вывез ее из той проклятой
крепости!
     -- Почему?
     -- Это лучше, чем оказаться в руках киевского пса.
     Она сказала и пожалела, вспомнив, что его самого  зовут  в
лесах  кровавым  псом,  и  он наверняка об этом знает. Его лицо
дернулось, ей показалось, что он готов ее ударить.
     -- Ты уже в руках худшего из киевских псов, --  сказал  он
сдавленным от ярости голосом.
     -- Как ты осточертел...
     -- Ты мне больше! Замолчи, или я убью тебя прямо сейчас!
     Он  схватил  ее  за плечи. Пальцы, как когти, впились в ее
нежное  тело.  Она  бесстрашно  взглянула  в  его  перекошенное
яростью  лицо. Дыхание его обжигало ей лоб, нос, коснулось губ.
Она как завороженная смотрела... как вдруг ее губы обожгло.
     Он  сам  не  знал,  зачем  это  сделал.  Разве  что  хотел
заставить  ее замолчать? Но теперь держал ее в руках, вдыхал ее
запах, пожирал ее губы, и чувствовал, что уже погиб, что сделал
роковую ошибку. Она застыла,  но  он  чувствовал,  что  она  не
отбивается, не кричит.
     Только  мгновение он держал ее как коршун перепелку. Затем
его пальцы сами собой расслабились, уже трогали  нежно,  словно
заглаживая  боль.  Он чувствовал жар в теле, тот жар, в котором
ему гореть в подземном мире вечно.
     Ольха ощутила сладкое тепло. Тело само прильнуло  к  этому
странному  человеку,  чары  которого  отнимают  у  нее все силы
сопротивляться.   Бездумно,   сладко,   она   вслушивалась    в
непривычное  чувство покоя и счастья. Странно, оно вливалось из
этих ненавистных рук, переливалось из его твердого, как дерево,
и горячего, как печь, тела.
     Он бережно держал ее в  объятиях,  страшась  повредить  ее
такие   тонкие   косточки,   хрупкие,  как  у  птички,  ладонью
поддерживал ее голову, чтобы тонкая, как у птенчика,  шейка  не
сломилась,  чувствовал,  какая  нежная и беззащитная она вся, а
его  губы  грубые  и  пересохшие,  могут  оцарапать,  его  руки
толстые,  привыкли  больше  смирять  непокорных коней и держать
меч, а его голос умеет только нагонять  страх  на  дружинников,
гонять слуг, отдавать приказы.
     Да и весь он слишком груб, неопрятен, плохо пахнет. Она же
вся как  нежный цветок, ее боги создали для себя, а сюда попала
по их недосмотру, она не для людей...
     Он  на  миг  оторвался  от  ее  губ,   дико   взглянул   в
раскрасневшееся  лицо.  В  ней  тоже  просыпалось  желание,  он
чувствовал. Желание к нему, дикому и грубому кровавому  псу.  И
если ее не отпускать, если целовать так же нежно, то...
     Она  старается  не задеть его рану, понял он внезапно. Она
прильнула к нему справа, упирается в плечо,  чтобы  не  сделать
больно. Она все время помнит, она заботится!
     Будто отрывая от земли гору, он задержал дыхание, заставил
себя поднять  голову.  Ее  лицо  было  обращено  к  нему, глаза
закрыты. Она тянулась распухшими губами, она хотела и ждала его
губ, его рук, его жара.
     Боги,, сказал он себе смятенно. Как я жажду ее! Я схожу  с
ума.  Как бы не пытался орать на нее, игнорировать, разжигать в
себе вражду, но стремится к ней так неистово, что все  каменные
заборы,  которые  воздвигал,  сам  же и расшибает лбом. Никогда
никакую женщину не жаждал так страстно держать  в  руках.  Нет,
даже быть рядом. Даже просто видеть ее!
     Он  заставил  себя  отпустить  руки.  Словно  двигая гору,
сделал шаг назад. Она открыла глаза, чувствуя холодную струю  в
ее теплом счастливом мире. Его лицо дергалось, в нем была мука.
     -- Я  уезжаю  на  три  дня,  -- сказал он хрипло. -- Князь
велел... Тебе здесь  ничего  не  грозит.  Но  если  ступишь  за
пределы  терема,  я велел стражам помнить, что ты не женщина, а
воин! Воин враждебного племени, который находится в плену.
     Он повернулся и пошел быстро, почти побежал. Она  смотрела
в  удаляющуюся  спину,  еще  не  чувствуя  ни гнева, ни страха,
только росло ощущение потери. Словно ее вырвали из  счастливого
мира,  или из нее вырвали душу. Неужели он не ощутил того жара,
которой возник от соприкосновения их тел? И который вошел в  ее
плоть,  расплавил  как  воск  на  солнце,  наполнил  счастливой
истомой?
     Или скрывает, не хочет явить врагу свою слабость?
     Она услышала внизу голоса, потом дробный  перестук  копыт.
Стражи бросились отворять ворота. Ингвар пригнулся на коне, его
синий  плащ  развевался по ветру. Конь перешел в галоп, тяжелые
створки медленно пошли в  стороны.  Ингвар  едва  не  разбил  о
ворота  ноги  в  стременах,  так спешил вырваться на улицу, так
бежал из терема. Навстречу ночи!
     Медленно, чувствуя  тянущую  пустоту,  она  пошла  в  свою
комнату.

     Глава 26

     Да,  она  могла  бродить  по  терему  свободно.  Стражи не
мешали, она даже не чувствовала их ощупывающих  взглядов.  Зато
во  дворе могла пройти не дальше отхожего места. Даже в сторону
колодца дорогу  перекрывали  вежливо,  но  твердо.  Она  ловила
любопытствующие  взгляды  той  челяди,  которой доступ в княжий
терем был закрыт. Что уж о  ней  говорили  между  собой,  могла
только догадываться.
     Лишь поздно ночью, набродившись по многочисленным комнатам
и надивившись  на  невиданные и даже неслыханные богатства, она
упала, наконец, в  роскошную  постель,  но  и  тогда  не  могла
заснуть сразу. Нежнейшая ткань легко сминалась под ее пальцами,
но тут же складки исчезали, и шуршала вовсе непривычно. Сколько
Ольха  не пыталась понять, из чего сделано, даже в голове стало
горячо от прилива крови, но так и не поняла. Она знала ткани из
льна, шерсти, еще можно было сплести хоть лапти,  хоть  веревки
из лыка. Но это ни шерсть, ни лен, ни лыко!
     Забылась  за  полночь,  спала чутко, а проснулась почти на
рассвете. Быстро умывшись,  спустилась  вниз  к  стряпухам.  На
кухне было холодно, огонь в очаге не горел. Мальчишка-поваренок
спал на лавке
     Стараясь  никого  не  будить. Ольха высекла огонь, раздула
искорку,  подкладывая  смолистые   лоскутья   бересты.   Пришла
заспанная Зверята, удивилась:
     -- Не спится? Какая же ты княгиня!
     -- А  что,  -- спросила Ольха удивленно, -- княгини должны
спать долго?
     Зверята усмехнулась, пожала плечами:
     -- Всяк лодырь мечтает, что ежели бы он  был  князем...  а
она  --  княгиней,  то  ели бы только мед и сало, спали бы ночь
напролет, среди дня засыпали  бы  на  часок-другой,  а  вечером
ложились вместе с курами...
     -- А ты как думаешь?
     -- Я  навидалась князей и воевод. Чем выше забирается, тем
ноша тяжелее, а работы больше. Это не сказка, а жизнь, милая.
     Она  замолчала,  прислушалась.  Со  двора  доносился  стук
подков,  конское  ржанье.  Послышался  могучий голос, настолько
мощный, что с потолка посыпалась труха, как при землетрусе.
     -- Пойди взгляни, -- предложила Зверята. -- А я  тут  сама
управлюсь. Все же не княжье дело сажей пачкаться!
     Какая  я здесь княгиня, подумала Ольха с горечью. Пленница
и тому рада, что дадут на кухне горшки от сажи  поскрести.  Все
же не взаперти!
     Небо  было  ярко  голубое,  солнце  только  что высунулось
краешком из-за черной стены  леса,  ослепило  глаза.  Двор  был
заполнен сильными голосами, уверенными и веселыми. Над головами
челяди  высились  на  конях,  медленно двигаясь к крыльцу, двое
витязей. Одного Ольха узнала сразу: Асмунд, второго  припомнила
с  заминкой.  Он  был  тогда  с  великим  князем, когда впервые
увидела  Олега  Вещего:  боярин  Студен.  Если   двое   других,
Черномырд  и  Лебедь,  что  тогда  с Олегом рассматривали карту
земель, были явными русами, то этот  явно  полянин.  Во  всяком
случае, славянин, потому что волосы падают на плечи свободно, а
бороду и усы не бреет, разве что подравнивает слегка.
     Она  ощутила,  что  присматривается  к  Студену  с  особым
вниманием. Он не простой дружинник, среди  тех  своими  глазами
видела  немало полян, рашкинцев, уличей. Нет, Студен -- знатный
боярин, с ним советуется великий  князь.  Ему  доверяет  чем-то
командовать,  чем-то  править  во всем этом огромном княжестве,
которое и княжеством уже не назовешь из-за агромадности...
     Асмунд,  бросив  поводья  гридню,  соскочил  с   неуклюжей
медвежьей  грацией. Она видела, что воевода уже немолод, мог бы
слезть спокойнее, как подобает солидному знатному  воеводе,  но
мужчины  до  старости  остаются  мальчишками  --  ему  нравится
показывать окружающим, что не уступает  молодежи,  все  так  же
силен  и  быстр, а что эти соскоки даются все труднее, знает он
один.
     Студен же, будучи явно моложе,  слезал  с  коня  так,  что
Ольха  только  по  этому  узнала  бы в нем славянина. Медленно,
величаво, со славянской ленцой, опираясь на  руки  подскочивших
гридней,  отдуваясь.  Она  ждала, что его и в терем поведут под
руки, но в волчьей стае русов  Студен  малость  соотносил  свои
обычаи  с  их  привычками,  потому лишь похлопал их по плечам и
пошел сам, не в меру отдуваясь, вздыхая и выпячивая живот.
     Ольха   улыбнулась:   Асмунд   втягивает   живот,   потуже
перехватывает  широким  поясом,  не  хочет  распускать,  жаждет
продлить  период  жизни  бравого  воина,  а  Студен  распускает
нарочито,  для  большей  чести  и  уважения!  Для того и бороду
отращивает... Что за разные обычаи! И  уже  не  поймешь,  какой
правильнее.  Хотя  Студена  понимает, в их племени мужчины тоже
спешат состариться, чтобы поскорее сесть на  довольство  детям,
на их прокорм.
     Асмунд   исчез   внизу.   Ольха   заторопилась  навстречу,
чувствуя, что приехал неспроста. Ингвар еще  раньше  удивлялся,
когда  двое  воевод,  Асмунд и Ингвар, вдруг остались у него на
ночь. Оба уверяли, что им понравилась ее стряпня, но Ингвар еще
тогда заподозрил, что дело не в борще.
     Теперь и  она  догадывается,  что  не  только  ее  стряпня
заманила  в эту крепость двух сильных мужчин. От возбуждения по
коже побежали мурашки. Что они хотят?
     Асмунд поднимался по лестнице быстро,  дышал  ровно,  хотя
могучие  плечи  обжимали  булатные  доспехи,  а грудь закрывали
латы. Только шолом снял, нес в руке. Клок волос взмок, прилип к
бритой голове.
     Ольха вроде бы невзначай попалась  навстречу.  Делая  вид,
что   засмущалась,  поклонилась,  хотела  пройти  мимо.  Асмунд
протянул руку, загородив путь:
     -- Доброе утро, лесная лилия!
     -- Доброе утро, воевода, -- пролепетала она.
     -- Меня  зовут  Асмунд,  --  напомнил  он  густым   мощным
голосом.  Глаза  его  смеялись,  вокруг  них разбежались мелкие
лучики. Он был добрым человеком, она чувствовала, что бы там не
говорили о нем, каким бы жестоким он не бывал в битвах. --  Как
спалось?
     -- Спасибо, хорошо.
     -- Здоровый  сон -- это все. Наверное! Мне никогда в жизни
не удавалось выспаться.
     -- Почему?
     -- С нашим князем не соскучишься.
     Она  права,  сказала  она  себе.   Воевода   прибыл   явно
неспроста. По тому, как изучающе смотрит, как сразу остановился
и завел разговор, видно, что приехал ради нее.
     Сердце ее застучало сильнее. Она заставила себя улыбнуться
мило,  потупилась,  позволяя щечкам слегка зарумяниться. Асмунд
наблюдал за ней с интересом. Спросил внезапно:
     -- Ингвар уже встал?
     -- Хозяин терема?.. Князь его вызвал к себе.
     Асмунд хмыкнул, но сколько не следила  за  его  лицом,  не
смогла  определить, что он думает. Но особого огорчения воевода
не выказал:
     -- У  князя  всегда  есть  для  нас  работа.  А   ты   чем
занимаешься?
     -- Жду палача.
     Его лицо потемнело.
     -- Ольха...  ни один волос не упадет с твоей головы. Это я
тебе обещаю. Мир жесток, но держится на каких-то правдах. Пусть
жестоких. Люди кладут жизни за цели помельче, а в твоем  случае
речь  идет  о  мирном  соединении  племен! Ну, без крови. Разве
этого не стоят наши жизни?
     Они  уже  поднимались  плечо  в  плечо  по  лестнице.  Она
слушала,  невольно  вбирала  жестокую, но понятную логику. В ее
племени тоже жертвовали  весной  ребенка,  чтобы  удачной  было
лето,  а  осенью  приносили  в  жертву  темным  богам  красивую
девушку,  чтобы  те  даровали  мужчинам   хорошую   охоту,   не
отпугивали  зверей.  А  ради  мира  можно жертвовать и большим,
воевода прав.
     Зверята вышла навстречу, заулыбалась:
     -- Воевода! Добро пожаловать, я сейчас приготовлю завтрак.
     -- И обед заодно, -- кивнул Асмунд.  --  А  я  пока  сменю
одежку,  умоюсь.  Да,  на  Студена  пока  не подавай. Он только
напьется, потом объедет окрестности.
     -- Случилось что? -- встревожилась ключница.
     -- Да так... Ему чудится,  что  в  лесах  стало  многовато
лазутчиков. Хочет узнать, чьих...
     Зверята, широко улыбаясь, заспешила вниз на кухню. Асмунда
в доме  любили,  заметила  Ольха.  Ингвар слишком угрюм, чем-то
обозлен, а от Асмунда прямо идет  животное  тепло,  все  вокруг
начинают улыбаться.
     Гридень  помог  Асмунду  в  его  комнате сбросить доспехи,
кольчугу,  рубашку.  Ольха  хотела  уйти,  неприлично   девушке
наблюдать,  как  мужчина ополаскивается, но Асмунд держался так
по-отечески, что осталась у дверного косяка.
     Асмунд шумно плескал из лохани воду в лицо, а то и бережно
подносил в пригоршнях и шумно фыркал, выплескивая до  последней
капли,  словно  боялся  утонуть,  затем тер лицо слегка мокрыми
ладонями. Почему мужчины так  не  любят  мыться,  подумала  она
невольно.  Братьев  вовсе  не загонишь в корыто с теплой водой.
Могут убежать и простоять под холодным проливным дождем, только
бы не возвращаться в дом, где их приготовились купать.
     Асмунд,  не  глядя,  сорвал  с  крюка  цветастый   рушник,
вытерся.  Он  двигался  так,  словно  здесь  и  родился. В этом
запущенном  огромном  тереме,  как   заметила   Ольха,   Асмунд
чувствует  себя  как  дома, знает, где и что лежит. Да и второй
воевода. Рудый, как она заметила еще в прошлый раз, тоже  здесь
держался так, словно бывал и ночевал часто, хотя владения обоих
воевод поблизости.
     Она смотрела на Асмунда с жалостью. Неужто так одинок, что
даже в этом запущенном и неухоженном доме чувствует себя лучше?
Или же здесь что-то еще? Серьезнее?
     -- Вы с Рудым знаете Ингвара с детства, -- сказала она. --
Он и тогда был таким бешеным?
     Асмунд  отшвырнул рушник, рывком натянул сорочку. На Ольху
смотрел с нескрываемым удивлением:
     -- Бешеным?..
     -- Ну да. Он лют как зверь.
     -- Ну, все мы бываем... Ингвар  стремится  успеть  сделать
то, ради чего погиб его отец.
     Он  зарычал,  с удовольствием потряс могучими руками. Смыв
пыль и грязь,  он  в  самом  деле  выглядел  моложе.  Лицо  его
принадлежало  человеку,  который  умеет  жить  долго,  силы  не
беречь, расходовать жизнь направо и налево, но боги таких любят
и даруют жизнь долгую и полную приключений.
     -- Поснедаешь со мной?
     -- Почему нет, -- ответила она.
     В нижней палате гридень молча и быстро  поставил  на  стол
зажаренного поросенка, Асмунд всегда начинал с него, принес Для
Ольхи широкое блюде, там лапками кверху лежали коричневые тушки
мелких  птичек.  По всей палате дотек аромат хорошо зажаренного
мяса, пахучих корней и листьев, пряных и жгучих.  Коричневая  с
оранжевым  корка  еще  пузырилась мелкими крупинками ароматного
сока.
     -- Ты часто приезжаешь к нему? -- поинтересовалась Ольха.
     -- Достаточно. Он чересчур одинок... Мы  все  одиноки,  по
правде сказать, но он переносит это слишком тяжело.
     -- Ингвар? -- не поверила она.
     -- Не похоже?
     -- Очень,  -- призналась она. -- Мне он кажется закованным
не только в доспехи, но и в лед.
     Он перехватила его быстрый взгляд, когда он думал, что она
не смотрит. Неужели старый воевода жалеет не только Ингвара, но
и ее?
     Бедняга, подумал Асмунд невесело. Она в самом деле не  для
плена, не для такого замужества. Великие дела творит Олег, но и
много  мелких  неправд случается. Не всякая птаха приживается в
клетке. Даже в золотой. Иная счастлива, что не надо самой  корм
добывать,  гнездо  вить,  а другая сперва перестает петь, потом
хиреет, теряет перья, умирает. Есть птицы, рожденные только для
воли. Ингвару угораздило поймать именно такую.
     Да еще их вражда... Они  так  ненавидят  друг  друга,  что
вот-вот  вцепятся  в  глотки. Он не упускает случая обидеть ее,
она всегда Дает сдачи. Ни разу не упустила случая.  И  чересчур
много  напряжения  между ними. Избегают смотреть друг на друга,
зато исподтишка наблюдают. Когда уверены, что их не видят.  Это
у них вражда так проявляется или что-то другое?
     Надо  понаблюдать  за  ними, напомнил он себе. Ингвар лишь
кажется себе, да и другим, лютым и свирепым. Но для троих: его.
Рудого и князя, он останется тем ребенком, который  так  горько
плакал по своей убитой матери. И нельзя, чтобы он плакал снова.
     Из задумчивости его вывел негромкий голос над ухом:
     -- Питье подавать?
     Асмунд с неудовольствием оглянулся на услужливого гридня:
     -- Так  скоро?  Сперва  зайца,  уже  зажарился,  я  чую за
версту, потом рыбу, затем блинчики  с  гусиной  печенью,  затем
можешь  и  питье...  Стой-стой,  погоди! Перед питьем захвати с
десяток рябчиков в малине...
     Ольха не могла удержаться от улыбки:
     -- Я вижу,  славянский  обычай  плотно  покушать  оказался
заразителен? Даже для суровых русов?
     -- Русы,   придя  на  ваши  земли,  --  согласился  Асмунд
благодушно, -- принимают и ваши обычаи... Не все,  конечно,  но
многие  нам  по  нраву.  И поесть любите, и мужчины у вас могут
брать столько жен, сколько прокормят.  Это  правильный  обычай.
Детей  должен  плодить сильный да отважный, а не то род людской
переведется.
     Она кивнула, довольная, сама подобное доказывала  Ингвару,
спросила с покровительственным пренебрежением:
     -- А у вас как?
     -- Хуже,  --  вздохнул  он  скорбно.  --  У нас как у иных
зверей или птиц. Ну, лебедей,  к  примеру.  Однажды  и  на  всю
жизнь. Это называется, по любви.
     Она   помолчала,   несколько  сбитая  с  толку.  Повторила
нерешительно: -- По любви...
     -- Да, -- бросил он невесело. -- Но  ведь  любовь  --  это
такая  непрочная...  и  неверная  вещь.  Сегодня есть, а завтра
уйдет. А то и в самом начале бывает одна видимость или обман  с
чьей-то  стороны.  А когда по-вашему, когда здоровый да сильный
мужчина берет три или пять жен, то это племени па пользу.  Дети
от  такого  быка  пойдут  здоровые! А слабый да трусливый вовсе
уйдет, не оставив потомства.
     Она произнесла нерешительно:
     -- Вот видишь...
     -- У вас этот обычай лучше, -- согласился  он.  --  Потому
наши  дружинники  охотно  отступают  от  наших законов в пользу
вашего. Русы любят учиться и  перенимать  лучшее!  Из-за  этого
они,  если  верить  волхвам,  много  раз меняли даже имя своего
народа, язык, обычаи, земли, веру.
     Она ужаснулась:
     -- Но это ж нехорошо?
     -- Как знать... -- ответил он  задумчиво,  --  как  знать.
Если  не  перенимать  у  других  лучшее,  то  нас бы уже и куры
загребли. От нас же перенимают?
     Закончив трапезу, он со вздохом отодвинул блюдо  с  грудой
костей.   Все   еще   выглядел   неудовлетворенным,  хотя  сыто
отдувался,  взрыгивал,  прикрываясь  ладонью.  Гридень   принес
лохань  с  горячей  водой,  вышитый  рушник  висел через плечо.
Асмунд по обычаю русов помыл руки в лохани, вытер  тщательно  о
полотенце.  Гридень  поклонился,  ушел. Ольха даже на его спине
читала неодобрение таким странным причудам. Ведь грязные пальцы
проще вытереть о волосы. Ну, а  раз  уж  головы  бритые,  то  о
портки или рубаху.
     -- А пошто Ингвар уехал?
     -- Не сказал, -- ответила она, стараясь чтобы голос звучал
ровно, -- только и рек, что на два-три дня князь вызвал.
     -- Гм... Стряслось что-то? Говорят, прямо в ночь ускакал?
     -- Князю  виднее,  --  сказала  она только для того, чтобы
сказать что-то. В том, что Ингвар ускакал ночью, для  нее  тоже
было много пугающего и странного.
     -- Нашему в самом деле виднее, -- согласился Асмунд. -- Но
это видно  не  сразу.  Бывало,  только через годы вдруг видишь,
зачем он делал то, что всем нам казалось дурью.
     -- Он в самом деле Вещий?
     Асмунд кивнул. Глаза стали строгими:
     -- Только редко рассказывает, что видит. Во многом знании,
говорит, много горя. Видать, в самом деле горы невеселого  зрит
в грядущем.
     Она подумала, покачала головой:
     -- Мне грядущего лучше не зреть.
     Голос ее прервался. Асмунд погладил ее по голове. Ладонь у
него была  огромная" как весло, и шероховатая, как кора дерева,
но  Ольха  чувствовала  доброту  и  утешение  в  жесте  старого
воеводы.
     -- Мы все живем не так, как хотим.
     -- Почему?
     -- Ольха,  да  половина  киевлян,  будь  их воля, вовсе не
слезала бы  с  печи.  Думаешь,  с  чего  поляне...  а  может  и
древляне,  напридумывали  сказки  про  Емелю-дурака или золотую
рыбку? Надо -- вот что  движет  миром!  А  те  народы,  которые
"надо"  ставят  перед  "хочу",  правят теми, у кого это хотенье
прет впереди всего!

     Студен  вернулся  перед  обедом.  Асмунд  ворчал,  что  за
снеданком  он  только  червячка  заморил,  потому на обед пусть
подают  ему  как  следует,  а  заодно  пусть  несут   и   ужин.
Неизвестно,  останется ли он на ночь, а не останется, так вдруг
в дороге перекусить не удастся?
     Студен туманно сообщил, что приедет, возможно, и Рудый. Он
повстречался ему в десятке верст. Рудый  зачем-то  расспрашивал
про  Ольху. Асмунд тут же воспрянул духом и распорядился, чтобы
стол накрыли на четверых. Даже, если не  приедет,  то  еда  все
равно  не  пропадет,  их тут трое, тарелки худо-бедно да как-то
очистить сумеют. Даже собакам не  останется,  если  сама  Ольха
готовила.
     Студен приехал даже сюда, подумала Ольха настороженно. Что
бы там  не говорили о нем, но она-то знает, что он приехал ради
нее. Но  что  ждет  от  нее?  Хочет  взять  для  своей  похоти?
Возможно,  ведь в полной мужской мощи, но маловероятно. Слишком
у него прицельный  взгляд,  а  улыбается  едва-едва,  всегда  с
некоторым опозданием.
     Кто  ищет  или может искать ее помощи? Нет, для помощи она
слаба, а хотя бы союза с нею? Хазарин, ему нужно распространить
власть каганата дальше на север. Или  хотя  бы  вернуть  земли,
отобранные  Олегом.  Вторая  --  Гульча,  но  почему-то  еще не
попалась навстречу, не сделала  ни  единого  шага.  Она  больше
озабочена продвижением своей веры, а вместе с нею и власти. Уже
вся  Хазария  в  кулаке  иудеев,  а  если  в здешних славянских
племенах примут Моисея, то и они окажутся под иудеями... Хорошо
это или плохо? Это лишь сменить проклятых  русов  на  проклятых
иудеев.  Пожалуй,  если  Студеном  движет не похоть, то что? Он
чересчур добр, дороден и по-славянски ленив. А русы -- сильны и
жестоки. Они двигаются быстро и карают немедля.
     -- Я пойду распоряжусь  насчет  зелени,  --  сообщила  она
Асмунду.
     -- Ерунда, -- проворчал Асмунд.
     -- Зелень?
     -- Все  ерунда,  кроме  жареного поросенка. Ну, и, конечно
же, жареных гусей, кур, лебедей, куропаток, рябчиков...
     -- А также жареной рыбы, -- добавила она в тон, -- вареных
раков... и много другого. А также печеного, соленого, вареного,
маринованного. Все-таки я принесу зелени. Ты знаешь, что раньше
в наших лесах медведи были с длинными хвостами и ушами?
     -- Я могу рассказать про селедку, -- проворчал Асмунд,  --
хочешь?
     -- Селедка в наших лесах не водится.
     -- Ладно...  Почему  ж сейчас от ушей одни огрызки? И куда
хвост делся?
     -- Уши оборвали, когда первый раз к меду тащили. А  хвоста
лишился, когда от меда оттаскивали.
     Асмунд оглянулся, пощупал у себя сзади пониже спины:
     -- Ладно,  неси  и зелень. Если и понравится, то разве что
потеряю?.. Я не  какой-то  дурной  медведь  из  ваших  дремучих
лесов. У меня хвост, похоже, оторвали еще в детстве.

     Она боялась, что ее снова не пустят дальше отхожего места,
но с приездом  Асмунда  стражи к ней сразу подобрели. Или стали
опасаться меньше. Она  прошла  на  задний  двор,  рассматривала
зелень на грядках, а краем глаза косила на главный двор.
     Студен   вышел   на  крыльцо,  потянулся,  смачно  зевнул,
почесался. Ольха ожидала, что он и  помочится  с  крыльца,  как
делали  все  поляне, да и древляне тоже, даже в княжеском доме,
но Студен то ли долго общался с русами, то ли сам  был  излишне
чистоплотен,  то  сходил даже по малой нужде в нужник, а оттуда
неспешно пошел наискось, вдоль забора.
     Ольха наблюдала с сильно бьющимся сердцем. Студен не стар,
матерый, в расцвете мужских сил, статный и  сильный,  однако  в
его  глазах видно больше, чем желание заголить ей подол. Да, он
замечает ее девичьи достоинства, не однажды  замечала  как  его
взгляд   с   удовольствием   скользит   по   ее  длинным  ногам
задерживается на высокой груди, но так же он смотрел в Киеве  и
на  арабского  коня,  что  привезли  великому  князю из Багдада
горячего и с огненными глазами, обгоняющего молнию, как  о  нем
говорили,  так  же смотрел на красавца сокола Скила, который не
умеет промахиваться.
     Она выждала, пошла с пучком укропа  обратно.  Студен  брел
также  неторопливо.  Встретились у перелаза, отделяющего задний
двор от головного. Студен подал руку,  помогая  перебраться  на
эту  сторону. Когда заговорил. Ольха заметила, что он приглушил
голос:
     -- Здесь просто вирий, куда тебя поместил Ингвар!
     -- Золотая клетка -- тоже клетка, -- ответила Ольха.
     Она заметила в его глазах вспыхнувшую радость. Может  быть
не стоило говорить такое сразу, но ее стражи наблюдают за нею с
крыльца, а у ворот сидят еще двое. Если задержится надолго даже
с боярином, то кто знает что им наказал хозяин?
     Студен  пошел  с  нею  рядом,  замедляя  шаг  так, что она
вынужденно тоже пошла медленнее, пока не остановились  вовсе  в
трех  шагах  от  кузни.  Там  глухо бухали два молота, надсадно
сипели мехи. На крыльце могут отрастить себе ослиные уши,  даже
длиной с весла большого драккара, но ничего не услышат.
     -- Другие  женщины были бы рады, -- заметил он, -- окажись
в таком положении.
     -- Я не женщина, -- голос ее прозвучал  излишне  резко,  и
она  пояснила  вынужденно:  --  Я  княгиня!  А  это больше, чем
дворовые девки для утех.
     Он кивнул, в глазах были сочувствие и понимание:
     -- Знаю. Как боярин больше... или должен быть больше,  чем
Лось  в  весенний гон. Когда на плечах целое племя, или хотя бы
десяток весей, как у меня, то поневоле  живешь  головой,  а  не
сердцем,  как  хочется...  И  уж  совсем  не  даешь разгуляться
похоти, что у других берет верх и над головой.
     Он засмеялся, в смехе звучала горькая насмешка над  собой.
У  него  было  лицо  умного  человека,  который тащит на плечах
большую тяжесть,  но  сбросить  не  может,  потому  что  нельзя
сбросить,  а  можно  только переложить на другие плечи, а те --
увы! -- либо хилые, либо ненадежные.
     Ольха ощутила горячую симпатию. Сколько  самой  приходится
смирять  себя,  начиная  с  тех  дней, когда хотелось босоногой
малышкой носиться с детворой по лужам, а строгий отец  долго  и
занудно  говорил о долге, о том, что дочери князя надо радеть о
всем племени, забывая о себе, что сперва  --  племя,  потом  --
ты!..
     -- А ты пришел с Олегом? -- спросила она.
     Студен поморщился:
     -- Разве я похож на руса?
     -- Нет, но ты с Олегом.
     -- Я  славянин  из  племени  полян.  Одного  из  полянских
племен. Был сыном князя... правда,  земли  моего  племени  были
втрое  меньше моих нынешних владений, но ты понимаешь, что не в
богатстве  и  силе  правда,  а  в  справедливости!  Князем  мне
побывать не довелось, пришли русы.
     Она прошептала:
     -- Это я понимаю.
     -- Тебя,  княгиню, -- сказал он сочувствующе, -- хотят как
полонянку отдать за кого-то из бояр русов.
     -- За любого, -- сказала она с  горечью,  --  кто  захочет
меня взять.
     -- Ты... пойдешь?
     -- Он  умрет,  -- сказала она просто. -- Умрет раньше, чем
коснется моего тела.
     -- Но умрешь и ты.
     -- Я готова, -- ответила она. -- Я давно уже готова.
     Он украдкой огляделся, еще больше понизил голос:
     -- Ты права, если гибель, то пусть вместе с врагом! Но еще
лучше -- победить. Еще не все потеряно.
     Сердце  ее  застучало  чаще,  кровь  бросилась   в   лицо.
Возбуждение охватило с такой силой, что ноги подкосились:
     -- Ты... можешь помочь?
     Он покачал головой:
     -- Вряд  ли.  Взаимопомощь  --  это  вернее. У меня сил не
намного больше твоих. Все в  руках  захватчиков  русов!  Но  их
мало,  а  нас, славян, как муравьев. И если мы ударим разом, то
сбросим гнусное ярмо вместе с ними, как сбросили раньше варягов
в их холодные море.
     -- Как? -- спросила она жадно. -- Что можно сделать?
     Он кивнул:
     -- Я вижу, ты настоящая дочь славянского народа. Мы  давно
готовимся  к  восстанию, но ты можешь помочь, как никто. Только
ты беспрепятственно ходишь по терему этого  кровавого  пса,  ты
вхожа в крепость Олега!
     -- Я владею легким мечом, -- напомнила она.
     Лицо его было мрачным:
     -- Проще  ночью открыть нам дверь. Мы тоже владеем мечами!
И сонных русов  перебьем  как  кур  в  тесном  курятнике.  Наша
Киевщина будет свободна снова.
     -- Я все сделаю, -- пообещала она. -- Скорее бы...
     -- Я  дам знак, -- сказал он. -- А сейчас я пойду, вон уже
начали присматриваться.
     В самом деле,  в  саду  появился  Боян,  шел  по  соседней
дорожке,  трогал  с  безучастным  видом  ветви.  Студен  сказал
громко:
     -- Здесь настолько богато, княгиня, что все  женщины  этих
земель тебе завидуют!.. Будь счастлива!
     Он поклонился, подмигнул и повернулся уходить.
     -- И  ты будь счастлив, -- ответила она уже в спину, -- за
те счастливые слава, что я услышала впервые со дня приезда!
     Боян  проводил  Студена  подозрительным  взором.  А  Ольхе
подмигнул сочувствующе:
     -- А если и я скажу что-нибудь хорошее?
     Она насторожилась:
     -- Говори.
     Боян расхохотался, развел руками:
     -- Ингвар   велел   баньку   поставить   во  дворе.  Вашу,
славянскую. Выбрал новенькую, купил  или  отнял,  не  знаю,  но
разобрал  по  бревнышку,  перевез... Вон там вишь работа кипит?
Так что ежели захочешь, только скажи!
     Она вскинула удивленно брови:
     -- Ингвар? Он же боится воды!
     -- Воды не боится, -- обиделся Боян.  --  Он  на  двадцать
саженей  ныряет!  По  дну  моря ходит! Монеты, золото достает с
разбитых кораблей. Только мыться не очень любит. Так что с этой
банькой удивил, удивил...
     Она заспешила в терем. Щеки ее возбужденно горели.

     Глава 27

     Зверята, пропахшая запахами стряпни,  попалась  навстречу,
обрадовалась:
     -- Я  вот чо тебя ищу, не знаешь?.. И я малость подзабыла.
Гм... Когда на тебе такое хозяйство...
     -- Может быть, -- попыталась придти на  помощь  Ольха,  --
тебе в чем-то помочь?
     -- Да  у  нас  и  дел  никаких, -- отмахнулась Зверята. --
Когда хозяин отъезжает, жизнь сразу замирает... Ага, вспомнила!
     Она оглядела ее критически  с  ног  до  головы.  Хмыкнула,
поджала губы, с неодобрением покачала головой.
     -- Что-то не так? -- встревожилась Ольха.
     -- Очень даже не так, -- проговорила Зверята задумчиво. --
Я уж думала  сперва,  что  у древлян так принято одеваться. Ну,
бахрома на подоле, лоскутья вместе рукавов... А  Боян  говорит,
что  и там люди живут. И одеваются как люди. Мужчины в портках,
женщины в платьях. Все без рогов, платья  у  них  целые...  или
хотя бы латаные. А тебя какой зверь изодрал так люто?
     Ольха  посмотрела  на  подол  с  бахромой,  дыру на плече.
Пожала плечами:
     -- Меня это мало тревожит.
     -- Зато мое сердце разрывается.
     -- Милая Зверята... мне все равно. Ингвару тоже, кстати.
     Зверята сердито отмахнулась:
     -- Что он понимает? Но у меня будут неприятности, если моя
гостья  покажется  в  таком  виде  князю.  Есть  слух,  что  он
собирается   навестить   нас.   У  меня  троюродная  племянница
стряпухой в его тереме. Пойдем, я кое-что подберу тебе.
     -- Спасибо, не надо.
     Зверята ушла, по ее лицу Ольха  видела,  что  ключница  не
отказалась  от своего намерения. Врет, конечно. У князя в Киеве
своих дел хватает. А  Ингвар  охотнее  ее  видел  бы  в  грубой
мешковине  с  дырами  для  рук и ног, неопрятную, со спутанными
волосами, грязную.
     А почему я отказываюсь, подумала она внезапно. Если Ингвар
хочет видеть ее неопрятной, как простую девку-скотницу,  почему
она должна делать так, как он хочет?
     Уже  собиралась  идти  искать  Зверяту, когда в ее комнату
тихохонько вошли две  девушки.  Чистые,  опрятные,  похожие  на
скромниц  рукодельниц,  их Ольха сразу выделяла из любой толпы.
Одна посмотрела вопросительно на Ольху, улыбнулась  застенчиво,
махнула кому-то в коридор.
     Двое  дюжих гридней занесли, покраснев от натуги, огромный
сундук.  Исчезли  в  коридоре,  вернулись  с  другим.  Третьим,
четвертым. Наконец явилась озабоченная Зверята. Мановением руки
велела  парням  исчезнуть,  обратилась  к Ольхе так, словно все
давно было решено:
     -- Давай  примерим...  Если  что  не  так,  девки   быстро
подгонят. Они лучшие умелицы в Киеве. А значит, и на всей Руси!
     Ольха покачала головой:
     -- Зверята, а что у тебя не лучшее?
     Зверята  улыбнулась,  это  преображало ее звероватое лицо,
сама подняла левой  рукой  крышку  сундука.  По  закону  русов,
вспомнила Ольха, жених может отказаться от невесты даже в самый
последний  момент,  если  та  не сможет поднять крышку тяжелого
сундука одной  рукой.  А  невеста  может  отказаться  выйти  за
назначенного даже князем, если жених не сможет ее взять на руки
и отнести от капища, где стоит этот ритуальный сундук с тяжелой
крышкой,  до своего дома. И обязательно перенести через высокий
порог.
     Зверята  вытащила  голубое  платье,  встряхнула.  Звякнули
Драгоценности,  но  Ольха смотрела, не веря глазам, на странную
нежнейшую  ткань,  что  переливалась  красками,  как  увиденная
впервые при въезде в Киев радуга.
     -- Из чего... это?
     -- Из  паволоки,  -- гордо объяснила Зверята. Увидела лицо
гостьи. -- Шелк, понимаешь?
     -- Нет, -- призналась Ольха, -- никогда не  видела...  Это
из шерсти?
     -- Да  нет,  -- отмахнулась Зверята с небрежностью, -- эту
ткань червяки делают. Толстые такие, красивые... Я их не  виде.
ла, но так говорят.
     Ольха прошептала, завороженная переливами ткани:
     -- Волшебство!
     -- Конечно,  --  согласилась  Зверята. -- Где это слыхано,
чтобы червяки ткали? Врут,  поди.  Мизгири,  или,  как  говорят
русы,  пауки  --  этому еще поверю. Я вон девок учу-учу, и то у
всех руки как грабли. Редко у какой прялка из рук не валится...
Ну-ка, примерь.
     Девки, насупившись, помогли  Ольхе  снять  старое  платье.
Руки  у  них  были  умелые, быстрые. Зверята гоняла их явно для
острастки. И удивительное платье помогли одеть так, будто  само
оказалось на ней.
     Ольха  чувствовала  как по телу пробежали сладкие мурашки.
Ткань  была  нежной  и  удивительной,  будто  прохладные  струи
пробежали  по  коже. От нее исходила свежесть и бодрость, спина
сама гордо выпрямлялась.
     -- Я тоже не верю, -- призналась она. -- Если червяки,  то
волшебные. Людям такое не под силу. Откуда это здесь?
     -- Еще   отец   Ингвара   добыл.   Он  был  вожаком  шайки
разбойников. Ходил даже в дальние  страны,  мир  повидал,  себя
показал. Кое-что привез.
     -- И жену?
     -- Нет,  жену  нашел  в Новгороде... Украл, можно сказать.
Без благословения родителей. Ты как  родилась  в  этом  платье!
Разве  что  рукава  чуть  заузить...  У  тебя  руки  совсем  не
бойцовские.
     Ее глаза  оценивающе  ощупывали  фигуру  странной  гостьи.
Ольха  чувствовала,  что могучая женщина удивляется: как она, с
такими тонкими запястьями,  могла  владеть  боевым  мечом?  Ну,
во-первых,  мечи  тоже  разные. Есть легкие, есть средние, есть
тяжелые, а также двуручные. А во-вторых,  в  схватке  не  столь
важна сила, как умение. Да и быстрота нужна не только при ловле
блох. А ее и младших братьев учили лучшие бойцы племени!
     Князь  Олег  потянулся  до  хруста  в  суставах. Лицо было
усталым, но когда повернулся к Ингвару, глаза блеснули странным
весельем:
     -- Работа идет к концу... Как у тебя, воспитанник?
     -- Терпимо, -- ответил Ингвар. -- Только  какой  конец?  И
середки не видно.
     -- Моя к концу, -- ответил Олег мирно.
     Ингвар  посмотрел  вопросительно,  но великий князь видимо
решил, что все объяснил. Он часто говорил загадочно, уверенный,
что его понимают с полуслова.
     В главной палате на трех-- столах были  расстелены  карты,
лежали  толстые  манускрипты,  свертки  грамот.  В  углу стояло
низкое деревянное ложе. Олег, даже став князем, не отказался от
причуд отшельника спать на твердом.
     Ингвар напряженно ждал. Олег мог  бы  за  государственными
делами   вспомнить   и   о   пленной  княгине.  Это  тоже  дело
государственной важности. Везде недовольство  русами,  довольно
искры,  чтобы  вспыхнуло восстание. А племен подгребли под свою
руку столько, что на одного руса уже по  сто  славян.  Если  не
больше.  Никакая  отвага  и  сила  рук не спасут. Мир нужен как
воздух, и древлянка могла бы как-то скрепить...
     Как же, подумал он досадливо. Она  скрепит!  Так  скрепит,
что  вдрызг  все разлетится. А русы не то, что к своим островам
на море улетят, а за море вверх тормашками.
     Олег,  разминая  застывшую  спину,  прошелся  по  горнице,
выглянул в окно:
     -- Погодка разгулялась...
     -- Старики дождь обещают, -- осторожно напомнил Ингвар.
     -- Ну,  старики  не  всегда  угадывают.  Пора  дать  людям
отдохнуть.
     -- Соколиную охоту? -- встрепенулся Ингвар.
     Он всегда был большим любителем соколиной  охоты,  у  него
были  лучшие  сокольничьи.  Странно, сейчас сердце не застучало
чаще. Он натужно вообразил себе, как сокол  срывается  с  руки,
взмывает  в небо и стремительно догоняет птицу, бьет на лету...
Увы, сердце продолжало тукать ровно, будто капли осенного дождя
по подоконнику.
     Хуже того, он  знал  почему.  Еще  хуже,  чувствовал,  что
сердце  начинает стучать только в определенном случае. И боялся
признаться даже себе, что уже не знал, кто из них пленник.
     -- Я не люблю охоту, -- ответил Олег, поморщившись. Ингвар
с раскаянием вспомнил, что князь ни разу не был на охоте,  хотя
не  было  ему равных ни в стрельбе из лука, ни в метании копья.
-- Просто хочу проехаться по киевским лесам... Хочу ехать целый
день,  не  встречая  врагов.  Хочу  заодно  погостить  в  твоем
загородном тереме.
     Ингвар  ощутил  беспокойство.  Он не был в загородном доме
года два. А за последние пять лет заезжал разве что с полдюжины
раз.  В  последний  раз  отвез  туда  пленницу.  Сам   удивился
запустению,  но  как  всегда  махнул  рукой.  Мужчины ив должны
обращать внимания на такие мелочи.
     Олег смотрел зорко:
     -- Не готов?
     -- Да все дела, -- пробормотал Ингвар. Он отвел  взор.  --
Дела...
     -- Эх,  не понимаешь... Мы зачем себе Русь творим на новом
месте? Чтобы нужда в городских стенах отпала вовсе! Чтобы  люди
могли селиться хоть в лесу, хоть в поле, хоть на болоте -- и ни
одна  двуногая  тварь не смела тронуть! Вчера еще каждый не то,
что за городской стеной, за крепкими ставнями отсиживался!.. Да
еще и дверь на ночь бревном подпирал. А  теперь  некоторые  уже
ставни  на  ночь не закрывают, ленятся. Нужды нет. Ни воров, ни
татей.
     -- Знаю, сам ночной охраной год заведовал, --  пробормотал
Ингвар.
     -- А  теперь еще и пределы Руси раздвигаем для того, чтобы
везде кончилась брань между соседями! Чтоб можно  было  ставить
дом  вдали  от  городских  стен,  чтобы  никто  не  пришел и не
порушил, чтобы была уверенность в дне завтрашнем,  чтобы  могли
сеять, зная, что урожай соберут они же...
     Ингвар  уронил  голову.  Разве  не  для того он с карающим
мечом  вторгался  в  пределы   враждующих   племен,   истреблял
старейшин, порой устилал трупами поля?
     -- Я буду ждать тебя в загородном доме, князь, -- пообещал
он. -- Убедись, Что мир везде.
     -- А селяне?
     -- Свободны. Я никого не давлю поборами.
     -- Щади  народ,  -- повторил Олег с нажимом. -- Дай встать
на ноги. Себе в ущерб, но налоги пока не бери. Пусть закрепятся
на  новых  для  них  землях.  Пусть  соберут  хоть   три-четыре
урожая!..  А нам хватит дани с тех, кто присоединяться к нам не
желает.  Надо  будет,  еще  кого-нибудь  из   богатых   соседей
примучим.
     -- Когда желаешь пожаловать?
     Олег задумался:
     -- Да  чего  откладывать?  Сегодня... нет, сегодня поздно,
завтра и загляну к тебе. Посмотрим, как ты устроился.
     Он говорил спокойно, но Ингвар ощутил угрозу.  Олег  всеми
силами  раздвигал  пределы Руси, теперь хочет видеть результаты
своего труда. А их видел не в данях и захваченных в полон, а  в
прекращении распрей в пределах Руси. По его замыслу мечи должны
обнажаться  только  на  границах да еще дальних заставах. А вся
Русь -- это сплошное засеянное поле с золотой пшеницей,  города
и  села  со счастливым народом, тучные стада. Всякий, кто мешал
его планам, становился врагом.
     -- У меня все мирно, -- повторил Ингвар.
     -- Завтра увидим, -- пообещал Олег,  в  голосе  прозвучала
зловещая  нотка.  --  А  сейчас  кликни  воевод. Они бражничают
внизу. Надо будет продумать как лучше наладить  полюдье.  Много
несправедливости  предвижу в эту зиму... Надо установить с кого
сколько, а больше -- ни-ни!
     Ингвар скривился. С побежденных, почему  не  взять  вдвое?
Они должны оплатить и расходы на войну. Это только справедливо.
Покорись сразу, не было бы похода против них, сражений, сирот с
обеих сторон.
     -- Я  сейчас  вернусь, -- пообещал он. -- Одна нога здесь,
другая там!
     Он сбежал вниз, прислушался на  ходу.  Воеводы  и  знатные
бояре  все  еще  гуляют,  орут  песни. Княжьи пиры затягиваются
надолго. Для князя удобно: воеводы под рукой, можно призвать  и
на  совет,  можно  дать  наказ  и  сразу  отправить  на заставу
богатырскую.  А  что  расходов  больше,   так   их   оплачивают
покоренные.  Чем больше противятся, тем больше платят. Они сами
содержат тех, кто их усмиряет огнем и мечом...
     Он пробежал  мимо,  страшась  вызвать  гнев  князя,  ежели
обнаружит. Выскочил на крыльцо, огляделся. К счастью, Павка еще
не уехал, заболтавшись с дворовыми девками. Увидев выскочившего
на  крыльцо воеводу, ударил коня в бок пятками, уже поворачивая
в сторону ворот.
     -- Стой! -- крикнул Ингвар страшным шепотом,  рискуя  быть
услышанным  на  пятом  поверхе  князем.  -- Стой, шельма!.. Едь
сюда!
     Павка пытался сделать вид, что не слышит, но Ингвар сказал
ясно:
     -- Клянусь, убью, если сейчас уедешь!.. Ты меня знаешь.
     Павка знал грозного хозяина. Помертвев, подъехал,  повесив
голову.  Сейчас  он  должен  был быть уже на полдороге к терему
Ингвара.
     -- Ну... -- пробормотал он виновато, --  слово  по  слову,
хвостом по столу... Ничо ж не случилось. Ни одна не брюхатая.
     -- Слушай,  --  сказал Ингвар тихо, он покосился вверх, --
лети сейчас в мой загородный дом...
     -- Эт который? -- спросил Павка. -- У тебя их два.
     -- В который  Боян  увез  Ольху!  --  гаркнул  Ингвар.  Он
ощутил, как от злости даже волосы на загривке вздыбились. Черт,
зря  наорал  на  верного  дружинника.  Это  для  него, Ингвара,
существует только тот, в котором содержится пленница, а второго
как будто нет вовсе. Как вообще ничего на свете больше нет.  --
И там возьми ни себя охрану. Понял?
     -- Там Боян, Окунь...
     -- Которые  уже  сели  в  лужу? Ах да, ты тоже был с ними.
Словом, стеречь пуще зеницы ока.
     -- Что-то ждешь? -- спросил Павка деловито. Он сразу  стал
серьезен и даже подобрался, как кот перед прыжком на мышь.
     -- Не -знаю, -- огрызнулся Ингвар. -- Не нравится мне, что
с Асмундом  увязался  Студен.  Мужик  он  хороший,  во тревожно
мне... А тебе я все еще доверяю, хоть подгаживал мне частенько.
     -- Воевода! -- оскорбился Павка.
     -- Езжай, -- поторопил Ингвар.  --  Волосок  упадет  с  ее
головы  --  свою  потеряешь!  А  сбежит,  это она умеет, на кол
посажу.
     Лицо его было страшным. Павка побледнел, закивал так,  что
едва не стукался мордой о луку седла:
     -- Все сделаю... Не сумлевайся.
     -- Быстро! -- велел Ингвар свистящим шепотом. -- Я не могу
приехать, буду вместе с князем!
     Павка  кивнул,  ударил  коня пятками. Он спешил уйти, пока
хозяин не вспомнил о задержке.  Ингвар  проводил  его  коротким
взглядом,  пожалел  запоздало,  что  не  додумался  велеть хоть
как-то прибраться.  Впрочем,  князю  на  удобства  наплевать  с
высокого  дерева.  Говорят, он долгие годы провел в пещере, где
спал на ложе из камня.
     Он зябко  передернул  плечами,  представив  себе  каменное
ложе,  заспешил  обратно. Теперь можно созывать старшую дружину
на думу о справедливом полюдье с покоренных племен.
     Не заметил, что на  пятом  поверхе  от  окна  отодвинулась
тень. Князь Олег, спустя занавеску, задумался. Его зовут Вещим,
верят  в его особый дар зреть грядущее. Но он-то знает, что для
того,  чтобы  завтра  события  сложились   так,   как   видится
внутреннему взору, надо умело строить день сегодняшний.
     Его  воспитанник соврал, это видно. И даже сейчас пытается
обмануть его, великого князя!

     Утром к великому  князю  Олегу  явились  послы  от  малого
племени   тишковцев.   Они   жили   меж  племенами  хорсичей  и
симаргличей.  Хорсичи  все  больше  теснили,  земли   отбирали,
симаргличи  же  нападали  на их села, девок уводили для потехи,
парней на продажу, а стариков топили тут же в болоте.  Тишковцы
наконец,  заслышав о кровавом князе, что не делает различий меж
племенами, гребет под себя  все,  в  отчаянии  явились  просить
защиты.
     Ингвар видел, что у великого князя даже руки затряслись от
великой  радости.  Наконец-то!  Первая ласточка, которую он так
давно ждал.  Ингвар  хмуро  подумал,  что  она  же,  похоже,  и
последняя. За двадцать лет первое племя само сует выю в ярмо. А
пока второе такое отыщется, рак на горе свистнет, и сухая верба
зацветет.
     Олег послов принял немедля, сказал сразу:
     -- Все  ваши  прежние  права  на  земли  подтверждаю. И на
охотничьи угодья. Обязуюсь защищать ваши земли, семьи  и  добро
ваше,  как  свой  дом,  свою  семью.  Но  за это будете платить
оброк... Не тяжкий, но понять должны: дружину, что защищать вас
будет, кормить тоже надо.
     Глава тишковцев упал в ноги:
     -- Милостивец ваш! Все исполним,  не  сумлевайся!..  Оброк
хоть  сам приезжай бери, хоть сюды привезем, только скажи. Одна
к тебе просьба низкая, не  гневайся...  Кого  назначишь  к  нам
князем?
     Настала  тишина.  Хотя Ингвар знал, что ответит князь, все
же вслушивался с бьющимся сердцем. На том  стоять  Новой  Руси,
так говорит Олег.
     А великий князь сдвинул плечами вроде бы в удивлении:
     -- Неужто  у вас нет князя?.. Я слыхивал, есть. И не глуп,
коли такое мудрое решение  принял.  Вот  пусть  и  правит,  как
правил.  Мне  вмешиваться  ни  к  чему.  Это  если враг могучий
нападет, тогда в самом деле  силы  придется  собирать  из  всех
племен... уже не племен, а государства Новоруси!
     Тишковцы  кланялись,  благодарили,  падали  в  ноги, снова
благодарили. Олег же перешел в другую палату, шепнул Ингвару:
     -- Быстро собери воевод. Коли тишковцы уже наши...
     -- Ну, так уж и наши!
     -- Наши. Они об этом еще не знают, но они уже Русь. А  для
защиты Руси у нас есть надежные дружины!
     -- Собрать войско?
     -- Есть готовое в Любече. Там близко, только реку перейти.
Ударить  по  хорсичам, они давно зубы показывают, а симаргличам
можно сперва показать палку. Если пойдут в Новую  Русь  добром,
то  так  тому  и  быть,  только  князя  у  них  сменим, а ежели
заартачатся...
     -- Князей под нож?
     -- Вместе с детьми до четвертого колена.  И  старейшин.  А
молодых  парней  --  для работ под Черниговым. Там земляной вал
уже  насыпать  начали.  Людей  надо  много.  Хорсичи  --  племя
большое,  надо  взять побольше, чтобы обескровить, перемешать с
Другими.
     Он хлопнул ладонью по лбу:
     -- Эх, еще к  обеду  приедут  из  Новгорода!  Увы,  оттуда
новости  жду  невеселые...  Ладно,  сразу  после обеда поедем к
тебе.
     Он пытливо всмотрелся в лицо молодого  воеводы.  Тот  явно
огорчился, потемнел весь. Тревожится? Хорошо.
     Не  убежит  ли  полонянка, дергался в это время Ингвар. Ей
только вскочить на коня... Да еще выхватит меч или  нож  у  его
ворон. Все растяпы, разини, косорукие.
     Но  и  оставлять  надолго  даже  под  надежной охраной еще
опаснее. Только он надежный противник.  Остальных  она  обведет
вокруг  пальца  с  легкостью.  А  тут  как на зло великий князь
задерживается.   Откуда   черти   принесли   этих    тишковцев,
новгородцев? Только бы ничто больше не помешало... Боги, только
не лайте ей уйти!

     Глава 28

     Они  выехали  не после обеда, как полагал князь, а почти к
вечеру. Ингвар извертелся, даже в седле  протер  дыру,  тревога
все сильнее угнетала душу. Слишком удобный случай, чтобы она им
не  воспользовалась.  Из загородного дома убежать не просто, но
эта  сероглазая  ведьма  в  состоянии  убежать  откуда  угодно.
Добираться  к своим придется через леса, чужие леса, но для нее
любой лес все равно роднее Киева...
     Ехали неспешно, князь был  погружен  в  думы.  Только  раз
очнулся, вперил в Ингвара испытующий взгляд:
     -- Что тревожит тебя, воевода?
     -- Да так... Наверное, съел что-то.
     -- Гм...  На  мягких  хлебах,  какое здоровье! Надо чаще в
походы ходить.
     Ингвар удивился:
     -- Куда уж чаще? Я дома не вижу.
     -- Я о том и  говорю,  --  кивнул  князь,  --  ежели  твой
загородный дом в руинах, быть тебе битому.
     -- Княже...
     -- А что? Не бдишь.
     Не   избежать,   подумал  Ингвар  несчастливо.  Тут,  надо
признать, он оплошал. Великий  князь  прав.  Только  походы  да
ломка  границ,  а  надо и закрепляться на завоеванных землях. И
показать народу,  что  дома  можно  строить  вне  высоких  стен
города.  Что  враги  отброшены далеко, можно пахать и сеять без
страха перед соседями.
     Но если потерять еще и древлянскую княжну, гневу князя  не
будет границ. Удачной женитьбой можно соединить племена крепче,
чем морем пролитой крови. Боги, только не дайте ей уйти!
     Дорога   вилась  вдоль  Днепра,  широкая  и  протоптанная.
Правда, заслуги Ингвара не было: поляне издавна свозят  в  Киев
на  торг  зерно,  мясо,  кожи,  а  взамен забирают сохи, мечи и
копья, узорчатую одежду, украшения. А порой и заморскую  тонкую
соль,  пряности,  хазарские  сабли,  узкогорлые  кувшины дивной
работы.
     Солнце коснулось края земли,  когда  дорога  вынырнула  из
леса,  а  впереди  показался  огромный дом-крепость, окруженный
хозяйственными пристройками,  сараями,  конюшнями,  помещениями
для  челяди.  Справа от главного терема шел сад -- исполинский,
роскошный, даже огороженный, чтобы скот не  забрел  случаем.  А
все  вместе  было  окружено  высокой стеной с тремя сторожевыми
башенками.
     На лугу паслось стадо коров, пастух уже нетерпеливо щелкал
кнутом, сгонял в кучу. Два лохматых  пса  с  лаем  и  гарчанием
заворачивали отбившихся от стада коров.
     Ингвар угрюмо отмалчивался. Челядь привольно живет сама по
себе.  В  его  тереме  все  заросло паутиной, жизнь бьет ключом
только в домах гридней  да  прислуги.  В  их  распоряжении  все
склады,  закрома,  все  стадо  и  кони, как рабочие и верховые.
Скажут ему, что все передохло, он и  проверить  не  может:  где
шатался вдали от дома два года?
     Дружинники  пустили  коней  в  галоп.  С  гиком  и свистом
доскакали до  рва.  Передний  сложил  ладошки  у  рта  рупором,
приготовился  орать, но подъемный мост быстро начал опускаться,
а ворота  на  той  стороне  рва  отворились.  Челядь  торопливо
выбежала  навстречу,  разбирала коней. Стражи ударили рукоятями
мечей в щиты, приветствуя князя.
     -- Жизнь кипит, -- заметил Олег меланхолично. -- Народ  не
чувствует себя в опасности... Верно?
     -- Да, княже, -- согласился Ингвар торопливо.
     Кипит, но это во дворе и в пристройках для прислуги. А вот
в доме черт ногу сломит...
     Он  невольно  горбился,  ожидая  взрыва  княжеского гнева.
Только еще не знал в чем тот выльется: то ли ушлет  подальше  с
глаз  своих,  то  ли  разжалует из воевод в простые дружинники.
Мол, одной отваги  довольно  для  простого  воина,  но  не  для
военачальника!
     Олег  въехал  во  двор,  только у самого крыльца спешился,
спрыгнул прямо на ступеньку. Отрок поймал поводья. Ингвар  слез
с  коня,  уже чувствуя приближение грозы. Тучи сгустились, гром
вот-вот грянет, молния поразит его буйную голову.
     Старший дружинник,  мож,  распахнул  перед  князем  двери.
Открылись просторные сени, на бревенчатых стенах головы вепрей,
медведей,   лосей,  в  конце  лестница,  что  ведет  вверх.  По
ступенькам до самого низу опускается красный ковер  --  чистый,
без  пылинки.  Дубовые  перила  лестницы  сверкают,  протертые,
отмытые.
     Олег хмыкнул, пошел вверх. Двое можей  запоздало  забежали
вперед,  вдруг да наверху окажутся подосланные убийцы, на князя
уже замахивались не однажды.
     Ингвар тащился за князем как на казнь. Бог с  ним,  гневом
князя  за  неухоженный дом... хотя пока что таким до странности
не выглядит,  хуже  другое!  Древлянской  княгини  и  след  уже
простыл,  а когда убежала и спросить не у кого, да и не станешь
при князе. Все его труды понапрасны.
     Он ощутил такую горечь, что в глазах потемнело. Она  тяжко
оскорбила  его,  унизила, втоптала в грязь. Никто и никогда еще
так не издевался над ним. А он... Что он? Как повернется резко,
так рана открывается. Еще чуть  глубже,  уже  держал  бы  ответ
перед богами!
     Они  поднялись  на  второй поверх. Гридни. Ингвар о трудом
узнавал знакомые лица, кланялись, распахивали двери в  горницы,
светлицы,  палаты.  Везде  светло и чисто, пахнет свежевымытыми
полами. И еще странно знакомым запахом, от которого  у  Ингвара
защемило сердце. Неужели память о ней так глубоко впечаталась в
его  сердце, что всюду чудится ее присутствие? Или в самом деле
успела и здесь побывать?
     Тяжелые занавеси с окон, которые Ингвар  привык  видеть  и
считать   вечными,   как  стены,  исчезли.  Вместо  них  висели
кружевные легкие  занавески  из  белой  ткани.  Солнечные  лучи
преобразили  вечно  мрачные палаты. В коридорах и палатах стало
чисто и солнечно. Похоже, на этот раз  чьи-то  руки  наконец-то
прочистили  трубы.  Дым  уходит без помех, а раньше, как Ингвар
помнит, заполнял комнаты, расползался по коридорам  и  палатам,
ел глаза.
     Олег одобрительно кивнул:
     -- Хорошо следишь за домом. Чувствуется живая рука.
     -- Да, гм... стараюсь... -- пробормотал Ингвар.
     Его  мрачный  и угрюмый дом-крепость в самом деле выглядит
светло и почти празднично. Даже вечно темные чаши светильников,
оказывается, могут гореть как золото. Их  надо  только  отмыть,
отскоблить  от  копоти,  натереть,  почистить... Но это же уйма
работы!
     -- В порядке держишь, -- повторил Олег. -- Ну,  пойдем  на
самый верх.
     -- Гм...  Зверята  старается,  --  промямлил Ингвар. Мысли
сшибались и разбегались как? вспугнутые тараканы. Неужто  Павка
сообразил  предупредить  Зверяту?  Или она сама догадалась, что
пожалует князь, успела навести такой порядок? Нет,  она  бы  не
успела... Никто бы не успел.
     Да  и  вообще...  Зверята  сама выбирала темные шторы. Еще
объясняла со знанием дела, что снаружи не увидят, что  делается
внутри   дома-крепости.  К  тому  же  в  плотной  ткани  стрелы
застрянут, не причинив вреда.
     -- Позвать Зверяту, -- крикнул он кланяющимся  челядинцам.
-- Могла бы встретить нас и на пороге!
     Он  шел  почтительно  на  шаг  позади  князя.  Когда  Олег
внезапно  остановился,  что-то  рассматривал  впереди,   Ингвар
обгонять не стал, не к лицу такое свиноцтво.
     Голос князя был странен:
     -- Так-так...  Теперь  мне  ясно,  почему  этот  свинарник
блещет как начищенный таз!
     Ингвар,   наконец,   продвинулся   вперед,   ахнул,   даже
пошатнулся.  Удар  под ложечку был силен, он застыл, не в силах
ни вздохнуть, ни выдохнуть.
     С верхнего поверха спешила раскрасневшаяся Ольха. Она была
в прежнем домотканом платье, рукава  засучены  чуть  ли  не  до
плечей,  скрывая  дыры,  кисти  обеих рук покраснели, словно от
долгой стирки.
     -- Приветствую, красавица, -- сказал  Олег  медленно.  Его
зеленые  глаза  колдуна  внимательно  пробежали  по  ее фигуре,
остановились на румяном лице. Снова  у  нее  возникло  странное
ощущение,  словно  князь-волхв  проник  в  ее душу, увидел все,
коснулся  едва  слышно   самых   тайных   струн   и   деликатно
отодвинулся. Но уже с полным знанием о ней.
     -- Добро  пожаловать,  князь,  --  ответила  она  с легким
поклоном. Так кланяются старшему по возрасту или волхву, но  не
старшему  князю. Если князь Олег и заметил, то не показал виду,
или же, как подозревал Ингвар, ему было безразлично.
     -- Ну, --  сказал  князь,  он  бросил  быстрый  взгляд  на
остолбеневшего  Ингвара, -- покажи мне мою комнатку. Здесь, как
я вижу, все на тебе держится.
     Она, ни мало не смутившись, пошла рядом с  князем,  повела
на  самый верх. Ингвар смятенно плелся следом. Не убежала, хотя
при ее хитрости да при его растяпах это нетрудно. Еще  и  шкуру
его  спасла.  Но  почему, почему? Где здесь ее лесная хитрость,
лесное коварство?
     На верхнем поверхе дубовый пол еще блестел от  влаги.  Две
девки  поспешно вытирали его отжатыми тряпками. Завидев князя с
гостями, с визгом  убежали.  Олег  посматривал  на  древлянскую
княгиню.  Показалось,  или  в самом деле они устрашились именно
ее, а не грозного воеводу, победителя рашкинцев и  героя  битвы
при  Ладоге,  Ингвара  Северного?  Разве  что не успели вовремя
вымыть полы...
     Ему отвели комнату лучшую, он и не ожидал  иного,  но  его
охране и знатным мужам комнаты древлянская женщина распределила
так умело, что любой окажется под рукой, буде князь изволит, но
в  то  же  время  никто  не  толчется под ногами, как собаки на
кухне.
     -- Спасибо, -- сказал он, нарочито обращаясь к Ингвару. --
Потешил князя!.. Ублажил.
     -- Стараюсь, -- пробормотал Ингвар.
     -- Молодец!
     -- Как могу...
     -- Орел!.. Как тебе все это удалось?
     Вопрос застал Ингвара врасплох.  Промямлил,  переступая  с
ноги на ногу и чаще обычного пожимая плечами:
     -- Ну... Э-э-э... Всегда держу в чистоте и порядке.
     -- Хоть и не показываешься?
     Вопрос таил в себе неприятности. Ингвар сказал поспешно:
     -- Как  это  не  показываюсь? Дом в порядке, видно же, что
живу... хоть и не каждый день, но наезжаю. Да-да, наезжаю.
     Князь  покачал  головой.  В  зеленых  глазах  поблескивали
грозовые огоньки. Губы тронула загадочная улыбка.
     -- Ладно. Перед сном встретимся за ужином.
     Ингвар сказал с поклоном:
     -- Я пришлю сказать, когда ужин будет готов.
     -- Добро,  -- он повернулся уходить в свою комнатку, затем
спросил внезапно, -- хозяйка, когда позовешь на ужин?
     -- Хоть сейчас, -- ответила она уже без поклона. Ее  серые
глаза  бесстрашно  встретились с его нечеловечески зелеными. --
Ужин готов. Но сперва стоит выбить пыль с дороги, помыться.
     По движению  ее  руки  двое  гридней  сняли  с  князя  его
пурпурный  плащ.  Третий  протянул  руку  за перевязью с мечом.
Поколебавшись, князь отдал оружие, оставив на поясе только нож,
повернулся и шагнул через порог.

     Когда остались одни, Ингвар  впервые  не  мог  найти,  что
сказать.  Чувствуя, что выглядит глупо, проговорил со смятенным
раздражением:
     -- А как, в самом деле, тебе все удалось?
     Она не смотрела ему в  лицо.  Голос  ее  был  другой,  без
прежней воинственности:
     -- А  что?  Здесь  все сразу поняли. Чистили и скребли эту
конюшню целую ночь. Грязи выволокли, весь Киев утопить можно.
     Чувствуя себя еще в большем смятении, князь  тоже  называл
его дом свинарником, спросил глухо:
     -- Нет, как ты догадалась?
     Она удивилась:
     -- Политика   князя!   Стоит   понять  его  главную  цель,
остальное вое как на ладони. Объединяет племена в одно большое,
а безопасно ли  в  нем  --  проверить  можно  только  вот  так,
наездом.
     Он посрамленно покачал головой:
     -- И ты... когда Павка примчался...
     Она все еще отказывалась смотреть ему в лицо:
     -- Поняла,  что твой загородный дом поедет смотреть князь.
А раз уж я здесь, хоть и в цепях и оковах...
     Он не поверил:
     -- В цепях? Оковах?
     -- Ну все равно. А я не привыкла жить в конюшне,  хотя  ко
ней люблю.
     Он буркнул:
     -- Ты ж говорила, что на коне ездить не умеешь.
     -- Сюда ж приехала?
     -- Ты сказала...
     -- Ну, мало ли что я говорила.
     Она впервые посмотрела ему в глаза. Лицо ее было бледным и
слегка  усталым,  словно  Ночь  не  спала, а вместе о дворовыми
девками мыла, чистила,  скребла,  начищала,  проверяла  все  ли
готово к приезду великого князя.
     Только    из-за   брезгливости   к   грязи,   подумал   он
настороженно, или здесь что-то еще? В княжеском тереме  ее  все
настолько  полюбили,  что  уже  начал сомневаться в преданности
слуг, а здесь даже князь Олег назвал ее хозяйкой. Забыл великий
князь за важными делами, кто она на самом деле, или  оговорился
умышленно?
     Но  если князь так сказал, то здешняя челядь уже наверняка
считает ее хозяйкой, а его, так себе...
     Странно, вместо злости ощутил непривычно сладкое  чувство.
Почему-то  приятна  была  несбыточная и просто дичайшая мысль о
своем заклятом враге, как о полновластной хозяйке его богатого,
но запущенного дома.
     -- Ты спасла мою шкуру, -- сказал он неожиданно. Мгновение
назад показалось бы нелепым так раскрыться,  ко  сказал,  и  не
ощутил позора в таком признании.
     -- Она  того не стоит, -- согласилась она. Добавила, видя,
что он просто по мужской тупости не понял. --  Дырявая...  Даже
под ноги не постелешь.
     Он  понял  наконец,  ощутил,  как слабая улыбка раздвигает
губы:
     -- Уже почти зажило. Ты очень целебные травы  наложила.  Я
даже не знаю, если ли что на свете, чего не умеешь делать?
     -- Есть,  --  ответила она. Ее глаза погасли. -- Я не умею
добыть себе свободу.
     Улыбка замерзла на его губах. И в груди  кольнуло  острым,
словно наконечник стрелы добрался до сердца. Он знал, что прав,
прав  в  великом,  правдами  и  неправдами строя Новую Русь, но
почему тогда эта малая неправда ранит так больно?
     -- Князь погостит всего пару дней, -- сказал он торопливо,
словно это что-то объясняло. -- Потом этого всего... не надо.
     -- Мне просто чем-то хотелось заняться,  --  сказала  она,
молотом по наковальне:
подвал.
     Он ощутил как непонятная злость взяла за горло. С чувством
вины сказал яростно:
     -- Проклятие, женщина! Это не тюремный подвал!  Это  целая
палата под самой крышей! Самое светлое место во всем... во всем
доме!
     -- Просторный тюремный подвал, -- сказала она, глядя ему в
глаза. -- Светлый тюремный подвал под крышей.

     Ужинать  пригласили,  едва воеводы сошлись к Олегу. Студен
заворчал,  у  него  разговор  к  великому  князю.  Новая   Русь
обустройства  требует, Асмунд же толкнул в бок Рудого, довольно
потер ладони. Рудый кивнул понимающе. Если  и  сегодня  готовит
Ольха,  то  даже  великого  князя,  обычно в еде воздержанного,
из-за стола придется вынимать силком.
     Спускаясь в обеденную палату, уже поводили носами. Вкусные
запахи щекотали ноздри, заставляли  дергаться  кадыки.  Во  рту
накапливалась слюна.
     На  столе  расставляли глубокие миски с ухой, когда Олег с
воеводами спустился в  палату.  Асмунд  тут  же  ухватил  ложку
побольше,  локти  расставил  пошире,  мол,  это пространство на
столе будет освобождать от еды, как от противника, он сам.  Еще
и другим поможет, куда дотянутся его руки.
     Олег,  посмеиваясь,  взял  ложку.  Над  миской  из старого
серебра поднимался пар. От дразнящего запаха в  животе  взвыло,
уж  очень  медленно  хозяин присматривается к оранжевой пленке,
ловит запахи.
     -- А где же хозяйка? -- спросил князь внезапно.
     Воеводы переглянулись. Рудый сказал медленно:
     -- Да-да, где она? Великий князь уже догадался, кто  варил
уху.
     Асмунд   зачерпнул,   поперхнулся   горячим,   рожа  стала
устрашающе красной, прохрипел:
     -- Да, позвать... И наказать, что такую горячую варит...
     Все взоры обратились на Ингвара. Тот заерзал, словно сидел
не на лавке, а на жаровне рядом с дичью. А я при чем,  едва  не
вырвалось  затравленное.  Она  сама без его ведома и позволения
творит, пока он с великим князем Русь обустраивает...
     -- Ну же, Ингвар, -- поторопил его Олег.
     Внезапно  наступила  тишина.  Асмунд  и  Рудый  застыли  с
ложками  в  руках.  У Асмунда медленно отвисала нижняя челюсть.
Теперь уже Рудый поперхнулся, закашлялся. Глаза его полезли  на
лоб.  Ингвар  решил,  что  воевода удавился, ждал, что Асмунд с
готовностью, даже преувеличенной готовностью  постучит  пудовым
кулаком по спине Рудого, всякий раз вбивая его лицом в стол, но
глаза  простодушного  Асмунда  стали еще крупнее, чем у Рудого.
Оба неотрывно смотрели поверх головы Ингвара.
     Удивленный,  Ингвар  обернулся.  Его  дыхание  оборвалось,
будто  конь  ударил  копытом  под  ложечку.  Внезапно наступила
полная тишина, словно его поразило громом. По лестнице в их зал
спускалась Ольха.
     На ней  было  голубое  платье,  волосы  украшены  цветными
лентами,  коса  перекинута  через  плечо  на грудь. Если и было
платье раньше не по ней, то девки подогнали быстро и умело. Она
показалась Ингвару  такой  тонкой  в  поясе,  что  он  невольно
спрятал  под  стол руки. Пальцы зудели от уже знакомого желания
обхватить ее, проверить, соприкоснутся ли кончики.
     У нее была тонкая белая шея, красивые  запястья  с  узкими
ладошками   и   гибкими   пальцами,   грудь  ее  была  высокой,
женственной.  Узкий  разрез  платья  показывал  тонкие   нежные
ключицы.
     Лицо ее было гордым, даже надменным, но Ингвару почудилось
скрытое  смущение.  Гордая  княжна  не  хочет  признаться,  что
вынуждена одеть платье с чужого плеча? От ненавистных русов?
     Когда она  сошла  в  зал,  Олег  встал,  следом  поднялись
Асмунд,  Рудый  и  Студен. Ингвар засопел, но воздел себя тоже,
стараясь, чтобы она заметила,  что  встал  неохотно,  заодно  с
друзьями  и  своим князем, просто чтобы не выбиваться из общего
ряда. И не выказать неповиновения повелителю Новой Руси  с  его
причудами.
     Ольха наклонила голову чуть-чуть, принимая его объяснение.
Ее холодный  взгляд  заверил,  что она и не подумала бы, что он
может встать из вежливости,  она  никогда  на  него  такого  не
подумает, а кто скажет -- не поверит.
     -- Боги, -- сказал Рудый придушенным голосом, -- я даже не
знал... Какие же диковинные цвета в наших лесах?
     -- Цвет  папоротника,  -- предположил Асмунд, Посмотрел на
Ольху, поправил себя. -- Нет, Ольху ставить рядом нельзя. Любой
цветок скукожится от зависти.
     Олег молча улыбался одними глазами. Они стали яркими,  как
два волшебных опала. От них шел странный колдовской свет. Ольха
не  смогла удержать чуть разъехавшиеся в стороны уголки губ. Их
восторг самый настоящий, неподдельный. Даже жрякать прекратили,
хотя до этого не представляла  той  силы,  что  вырвала  бы  из
цепких пальцев ложки с горячей ухой.
     -- Где  ты,  говоришь,  твое племя? -- спросил Рудый. -- Я
поеду туда жить. Если надо, стану древлянином, буду по деревьям
лазить...
     Асмунд укоризненно покачал головой:
     -- Ну и дурень ты, Рудый, местами. Где ты еще такую  красу
увидишь?  Таких  племен нет. В каждом такие рождаются раз в сто
лет.
     -- А то и реже, -- согласился Рудый. Он подобрал, наконец,
свою ложку, не глядя попытался зачерпнуть ухи, промахнулся.  --
Как ты сумела подобрать такое... такое красивое платье?
     Он  явно  хотел сказать что-то другое, и Ольха еще сильнее
почувствовала свои рдеющие щеки, а  жаркий  румянец  перебрался
уже и на уши.
     -- Это Зверята... Она настояла.
     Рудый  перевел  взгляд  на  Ингвара.  Тот хлебал уху, губы
распухли от горячего. Глаза уткнулись в  миску.  Рудый  покачал
головой:
     -- Во  жрет!  Как Асмунд после Ладожского сидения. Все же,
какая молодец Зверята.  После  того,  как  Ингвар  заставил  ее
раскрыть сундуки его матери, она сделала все, чтобы это не было
зря.
     Ольха  вздрогнула.  Олег  зачерпнул  ухи  дул  осторожно в
ложку, но посматривал  на  все  с  живейшим  интересом.  Ингвар
бросил на Ольху быстрый взгляд и снова уткнулся в миску.
     -- Сундуки его матери? -- переспросила Ольха медленно.
     -- Да,  --  сказал  Рудый невозмутимо. В его хитрых глазах
прыгали бесики. -- Ингвар так ими  дорожил,  так  дорожил!  Это
все,  что  осталось  от  матери.  Как он сам не надевал, ума не
приложу.
     Ольха почувствовала как странная теплая волна  захлестнула
сердце.  Вели  Рудый  не  врет,  а  так нагло при всех врать не
станет,  то  это  Ингвар   заставил   ключницу   расстаться   с
сокровищами. Но зачем? С какой целью?
     Несмотря на внутреннее сопротивление, все-таки чувствовала
тепло. Так приятно, оказывается, когда кто то о тебе заботится.
До этого  времени  она  всегда  заботилась  о других. О младших
братьях, о граде, торговле, войске, припасах на зиму, бортниках
и охотниках, капище... Почему-то приятно, хотя мог затеять это,
чтобы как-то унизишь,  на  чем-то  поймать...  Нет,  все  равно
приятно.
     Она  кивнула,  чувствуя,  как  горячая  кровь залила уже и
щеки:
     -- Благодарствую... Хотя не знаю, зачем это сделано.
     Ингвар прорычал, расплескивая уху по столу:
     -- Князь стряхнул тебя на мою ответственность...  надеюсь,
подтвердит! А раз уж это на мне, то должен как-то...
     -- Благодарствую, -- сказала она холодно.
     А  Рудый, довольный и с блестящими глазами, оказал громко,
о подъемом:
     -- Молодец  Ингвар!  Какой  ловкий  ход!  Все  равно,  что
украсть  онучи,  не  снимая  с  ротозея  сапог. Когда вое время
думаешь, как избавиться поскорее, то и придумываешь.  Ты  прав,
красиво одетую невесту скорее возьмут! Да уже сегодня начнут из
рук рвать. Княже, твои гости приедут скоро?
     Взоры  обратились  к  великому  князю. Тот неспешно хлебал
уху, довольно жмурился. Ольха  ощутила,  что  и  она  задержала
дыхание.
     Олег отозвался неспешно:
     -- Кто-то к концу ужина успеет, другие будут завтра утром.
Надеюсь, Ингвар сумеет накормить всех.
     Асмунд  толкнул Ингвара. Тот, побледнев, смотрел неотрывно
на Ольху. Ингвар вздрогнул, кивнул торопливо:
     -- Да-да, княже. Всех, кто приедет, накормлю  и  напою.  И
спать найдется где.
     -- Погуляем,   --   сказал   Рудый  ему  заговорщицки.  --
Стряхнешь с рук пленницу, закатим пир, потом сами  закатимся  к
девкам.  Я  заприметил  новенький  выводок. Свежие, как роса на
лепестках розы! Ну, помнишь, как мы однажды... Ты тогда ухватил
сразу двух...
     Ингвар ерзал, пытался  перебить  Рудого,  толкнул  к  нему
блюдо  с  жареным  гусем,  но  Рудый продолжал говорить громко,
восторженно:
     -- Или ты трех загреб? Помню, та рыжая тоже вроде бы...
     -- Рудый, -- сказал Ингвар угрожающе.
     -- Или и та мясоморденькая...
     -- Рудый! -- проревел Ингвар.
     Рудый посмотрел в багровое  лицо  Ингвара,  вдруг  хлопнул
себя по лбу:
     -- Стой, чего это я? Мы ж говорили совсем о другом. Верно,
ребята?  О  том, что такую красавицу сегодня же возьмут в жены.
Ингвар наконец-то избавится, освободится... Свобода --  великая
ценность! Вон ради нее восстания поднимают.
     -- Заберут,  --  подтвердил  Асмунд убежденно. -- Как пить
дать!
     -- Наконец-то Ингвар избавится...
     -- Отдохнет...
     -- Отоспится!
     -- Да, представляю какой сейчас у него сон...
     -- А какой будет!
     Четверо мужчин  смотрели  на  Ингвара.  Но  он  чувствовал
только  взгляд  серых  глаз,  и  не  знал, что сказать, в какую
щелочку забиться, как суметь провалиться сквозь землю, чтобы на
свете и пыли от него не осталось, чтобы и не помнили.
     Руки судорожно терзали гуся. Он откусил такой кусок  мяса,
что  поперхнулся,  и Асмунд любовно бухнул огромным, как молот,
кулаком по спине воспитанника.

     Глава 29

     Еще во время ужина прискакали  на  взмыленных  конях  трое
бояр.  Не  очень  умные,  не  больно  знатные,  однако это, как
говаривал Олег, племена и части племен,  что  составляют  Новую
Русь. С ними надо бережно. Ингвар морщился, но натужно улыбался
всем. Если Олег постоянно приглашает и таких на пиры, охоту, то
без  этого  не  обойтись.  В  славянских  племенах  близость  к
правителю значит многое.
     Ночью приехали еще, а утром,  как  сообщил  Олег,  приедут
остальные. Еще дюжин пять, если не больше.
     Пир  в  честь  великого  князя  разгорался с каждым часом.
Ольха  поняла,  что  продолжится  без  перерыва  и  утром.  Она
дивилась роскоши, с которой принимали гостей. С князем прибыла,
немного  отстав,  его  старшая  дружина,  можи, отроки, но всем
нашлось место, а когда из подвалов начали  выкатывать  бочки  с
вином,  а  повара  длинной  вереницей  понесли на столы широкие
подносы  с  зажаренными  кабанами,  гусями,  индюками,  ставили
блюда, откуда через края свешивалась медвежатина, оленина, мясо
молочных  поросят,  несли  огромные  груды  печеных  перепелов,
куропаток, рябчиков, мелкой дичи, вроде голубей и дроздов...
     Она сама руководила угощением, но не знала, что золотой  и
серебряной  посуды хватит на всю дружину. Зверята долго гремела
связками ключей, поднимала  крышки  сундуков,  а  когда  посуду
понесли на столы, Ольха ахнула, не удержалась.
     Золотыми  были  не  только  ложки  и чаши, но даже миски и
широкие блюда, где помещались по толстому гусю с  задранными  к
потолку  культяпками  и  еще  оставались  места  для обжаренных
перепелок. Чаши были украшены крупными рубинами  и  изумрудами,
ручки золотых ложек сплошь в затейливых узорах.
     Ольха  не припоминала, чтобы даже у великого князя на пиру
она видела золотую посуду. Ложки -- да, но не  тарелки,  миски,
золотые  подносы.  Здесь  кроется какая-то тайна. Возможно, для
нее жизненно важная.
     Зверята  придирчиво  оглядела  палату,  подвигала  губами,
считала гостей:
     -- Павка!  Возьми  двух...  нет,  лучше трех. Выкатывай из
третьего подвала хиосское!
     Павка умчался, а Ольха, стыдясь, что не  знает  что  такое
хиосское, спросила тихонько:
     -- Медовуха?
     Зверята вскинула густые, как у медведя, брови:
     -- Вино!
     -- Ви...  но? Да, я уже пробовала в Киеве. Как его делают?
Это из ягод?
     -- Бедолажка, -- сказала Зверята  с  жалостью,  --  окромя
бражки  да  медовухи...  да  настоя из мухомора, что еще в лесу
увидишь? Это перебродивший сок винограда...  ну,  ягоды  такие!
Слаще  малины, а растет гроздьями, как смородина. Только каждая
виноградная смородина с орех, а то и крупнее.
     Ольха верила и не верила. Но Зверята на  шутницу  походила
меньше, чем ее растоптанные мужские сапоги на лапти.
     -- В наших лесах я не встречала... винограда.
     -- Милая, и я не встречала. Он растет далеко. За морями!
     -- Но как же...
     -- Князь  Олег  недавно  вернулся  из похода. На Царьград!
Император откупился, дав богатую дань. Оттуда у  нас  паволоки,
злато  и серебро, жемчуга, рубины и яхонты, бочки с редким даже
для царьградцев вином. И много-много разного. Чего ни пером, ни
слыхом, ни видом. Да ты сама уже встречала...
     -- Пришлось,  --   призналась   Ольха.   Она   покраснела,
вспомнив,  как опозорилась, испугавшись говорящей птицы. -- Это
все из Царьграда? Зверята покачала головой:
     -- В Царьграде есть все, но дешевше бывает купить прямо  в
Багдаде.
     -- Бог-даде?
     -- Милая,  как  много  тебе предстоит узнать! Но для этого
надо жить здесь. Уже в Новой Руси.
     Ольха   ощутила,   как   возвращается   знакомое   чувство
враждебности.  Уже  как-то забыла, что и Зверята ее враг. Пусть
не явный, она даже не из племени русов, но все  же  служит  им.
Блюдет  интересы  Ингвара.  Потому  будет  гнуть  линию  князя,
Ингвара, всех захватчиков-русов.
     Пир длился до  утра,  затем  до  обеда.  К  этому  времени
прибыла  вся  свита.  Не  отряхнув  пыль,  дюжие  мужчины,  как
подростки, бросались  к  накрытым  столам.  Палата  наполнилась
гамом,  смехом,  веселыми  воплями, толкотней. К ароматам мяса,
рыбы и ухи добавились запахи пота, выделанной  кожи,  сапожного
дегтя.
     Среди  знатнейших, они сели к великому князю. Ольха узнала
Черномырда, Лебедя, Студена, Влада, еще каких-то знатных,  лица
которых  уже  запомнила с прошлого пира. Хазарского посла среди
них не было, зато напротив Олега  села  черноволосая  маленькая
женщина.   Гульча,   вспомнила  Ольха  с  холодком,  как  будто
оказалась на краю пропасти.
     Когда  и   новоприбывшие   разместились.   Ольха   уловила
настойчивый  кивок  великого  князя. Она села за стол напротив,
его зеленые глаза встретились с ее  ясным  взором.  Ей  на  миг
показалось,  что  великий  князь.  Который  выглядит  настолько
несокрушимым и уверенным, как будто и не человек вовсе,  ощутил
некоторое  смущение.  Словно  знал,  что  не  прав,  что делает
недоброе дело, но отступить не может.
     -- Все великолепно, -- сказал он медленно. --  И  стол,  и
прием,  и  размещение.  Как  тебе  удается  с  такой  легкостью
руководить чужими людьми?
     -- Это все Зверята, -- ответила Ольха.
     -- Ладно  тебе,  --  усмехнулся  Олег.  --  В  первый  раз
приезжаю,  что  ли?  В  прошлый  раз  такая толчея была. То все
гурьбой у колодца, то всем разом нужно...  не  за  столом  будь
сказано, то опять кому-то чего-то не хватило.
     Ингвар  сопел,  угрюмо ковырялся в разваренной рыбе. Ольха
перевела взор с хозяина крепости на великого князя:
     -- Мне не показалось трудным помочь уставшей женщине. Я  с
детства  привыкла управляться с большим хозяйством. А отец меня
учил управлять очень большим!
     Олег кивнул, понимал  о  каком  хозяйстве  говорит.  В  ее
словах  звучал  вызов,  но  Ольхе показалось, что великий князь
воспринимает ее дерзкие слова как старый мудрый дед принимал бы
прихоти малого и не шибко умного ребенка.
     -- Ты хорошо управилась, -- сказал он так же медленно.
     -- Это было нетрудно, -- ответила она с тем же вызовом.
     -- Я уверен, ты смогла  бы  управиться  и  с  еще  большим
хозяйством.
     -- Я уже говорила, -- напомнила она.
     За  столом справа и слева притихли, начали прислушиваться.
Никто еще не разговаривал с великим  князем  так  дерзко.  Олег
отодвинул блюдо, взглянул в упор на Ольху.
     -- Тогда  есть  ли  что-нибудь  на свете, милая, что ты не
умеешь?
     Она ощутила, как горячая  кровь  прилила  к  щекам.  Краем
глаза  видела,  как напрягся Ингвар, не спускает с них глаз. Но
это было не время и не место, чтобы говорить что-то всерьез. За
пиршественным  столом  такие  вопросы  не  решают,   а   только
обозначивают.
     -- Я  плохо  владею двуручным топором, -- ответила она. --
Тяжеловат.
     Бояре и воеводы заухмылялись. Ольха подарила  им  холодный
взгляд, добавила:
     -- Но  со  своей саблей я встану против двух увальней с их
топорами!
     Боярин наискось от Олега за столом нахмурился:
     -- Это нас называет увальнями?
     Раздражение просилось наружу, иначе взрыв  будет  хуже.  И
Ольха сказала Олегу, не подарил боярина даже взглядом:
     -- А таких можете выставить троих-четверых.
     Боярин всхрапнул, начал подниматься. Глаза и рожа налились
кровью.  Смеясь,  его  осаживали  с обеих сторон. Он ненавидяще
смотрел на древлянскую княгиню. Олег  властным  движением  руки
опустил его на место. Глаза князя блестели в хитрой насмешке:
     -- Верю.  Я  встречал  таких, кто пятерых лучших воинов...
Так что не стоит драться. Я не хочу терять своих бояр и воевод.
Да, теперь я вижу, как трудно приходится Ингвару.
     Он  повернулся  к  своему  любимому  воеводе.  Тот   пожал
плечами,  вымученно  улыбнулся, снова пожал плечами. Ему самому
показалось, что слишком  много  суетится  и  пожимает  плечами,
вроде  бы  и не он, уже смотрят с удивлением, но, что сказать и
как держаться, не знал впервые в жизни.
     Бояре  похохатывали,  но  Ольха  заметила,  что   на   нее
посматривают  уважительно.  В  их  взглядах  не  было привычной
покровительственной усмешки.
     Черномырд заметил:
     -- Эта девка умеет готовить как никто, любая работа  в  ее
руках  горит.  И  что  же,  никто  до  сих пор не возжелал ее в
жены?.. Княже, я беру!
     Ольха  застыла.  Она  видела,  как  вскочил  Ингвар,   как
смеялись и указывали на нее гости, как Олег медленно улыбнулся,
развел  руками.  Когда князь заговорил, голос рокотал довольно,
благодушно:
     -- Ну, наконец-то... Я  уж  думал,  не  дождусь.  Хотя  бы
Ингвара  пожалели!  Если  бы  он  знал, что так обернется, ни в
жисть не вез бы сюда древлянку. Верно, Ингвар?
     Ольха  заставила  себя  посмотреть  на   искаженное   лицо
молодого  воеводы.  Тот  стоял, упершись обеими руками в крышку
стола. Пальцы и даже кисти рук побелели, в лицо  Ингвара  разом
осунулось,  пожелтело,  резче  стали  твердые складки в уголках
рта, глубже морщины на лбу.
     Кто-то сказал весело:
     -- Ну, тхор! У тебя шесть жен! Да наложниц не меньше  трех
десятков! Ты ж говорил, что и тех раздать собираешься!
     Черномырд взревел зычно:
     -- Тех  --  да!  А  за  такой  жемчужиной  да  не пойти за
тридевять земель?
     Олег посмотрел довольно на Ольху:
     -- Ну, дочка, пришел твой час. Пойди наверх, приведи  себя
в порядок, переоденься.
     Первым  ее  желанием  было убежать куда глаза глядят прямо
сейчас. И чуть было не кинулась из-за  стола  к  выходу.  Волна
горячей  крови как при буре ударила в голову, а горечь и злость
поднялись из глубин  души.  Но  наставники  приучали  подчинять
желания  мысли.  Она кивнула медленно, видела испытующий взгляд
князя. Не  верит,  видно  за  версту.  Неспешно  повернулась  и
заставила себя двигаться вверх по лестнице.
     Зверята ждала на ступеньках. Вид у ключницы был испуганный
и вместе с тем обрадованный:
     -- Не  хмурься, милая! Черномырд -- боярин знатный. Богат,
здоров, не злой вовсе. Жен, если и бьет, то редко, и всегда  за
дело. А вообще-то они с ним как за каменной стеной. Будешь и ты
жить, как все люди.
     Ольха сказала мертвым голосом:
     -- Замолчи. Или я выброшусь из окна прямо, сейчас.
     -- Боги тебя спаси!
     Судя  по  изменившемуся  лицу  Зверяты,  она  в самом деле
испугалась до смерти.  Ольха  с  горечью  подумала,  что  не  в
жалости  дело,  суровая  ключница  трепещет, что будут нарушены
княжеские планы.
     Пока она поднималась до  своей  светлицы,  мысли  метались
быстро,  но без паники. Сколько раз прикидывала все возможности
бегства? Правда, на этот раз, не отставая, в  трех  шагах  идут
двое.  Боян  и  Павка! Уйти не дадут. Вряд ли решатся убить или
даже ранить, но руки  у  них  как  железные  крюки,  схватят  и
свяжут.  Даже  если  просто поднимут крик, то ей уже не сделать
лишнего шага. Зверята заверещит, девки...
     Они остались за дверью, а Ольха  в  своей  комнате  быстро
выглянула  в  окно. Двор тоже полон челяди, но ее глаз выхватил
сразу троих мужчин, что  смотрели  на  ее  окна.  Ждут!  Кто-то
понимает,  что  она  попытается бежать. Сейчас даже не уверена,
что это Ингвар. Очень уж понимающе смотрел на нее князь. Словно
видел наперед каждый ее шаг.
     Чувствуя  себя  совершенно  потерянной,  дала  одеть  себя
девкам,  механически  поворачивалась,  когда одевали украшения,
кольца, браслеты, бусы. Зверята сунулась с румянами. Ольха  так
же  механически  отстранила. Отец и наставники учили ее драться
до конца. Другая девка на ее месте уже выбросилась бы  из  окна
или как-то наложила бы на себя руки. Человеческая жизнь хрупка,
как  паутинка,  оборвать легко. Но так облегчаешь врагу победу.
Только и того, что не дашь насладиться ею  в  полной  мере.  Но
если  наложишь  на  себя  руки,  то возврата уже не будет. Ни к
жизни, ни к возможности дать сдачи.
     Ее повели вниз, на этот раз Боян и Павка прямо-таки дышали
в затылок. Они поедали ее глазами. Ольха краем глаза видела  на
их   лицах  кроме  восторга  еще  и  страх  ослушаться  кого-то
сильного, упустить ее из виду хоть на миг.
     Еще наверху услышала пьяные выкрики, смех" шутки, но когда
появилась на лестнице, в  палате  настала  тишина.  Даже  самые
удалые   гуляки   протрезвели,  смотрели  как  на  нивесть  как
залетевшую к ним жар-птицу.
     Первым нарушил тишину Червомырд. Раскинув  огромные  руки,
проревел:
     -- Иди ко мне, моя лапочка!
     Ольха  смотрела  неотрывно  на великого князя. Он виновник
всех ее бед. Этот мудрый человек с  печальными  глазами.  Вещий
Олег,  который  якобы  может  заглядывать  в грядущее. А сейчас
продолжает надругательство над ее племенем.
     На Ингвара старалась не смотреть. В душе была та горечь, к
которой боялась прикоснуться. И боялась понять, почему.
     Князь Олег раскатисто рассмеялся:
     -- Молодец Черномырд! В бою ты быстр как  пардус,  хоть  и
грузен аки конь, и соображаешь скорее молодежи. Эта древлянка в
самом деле -- сокровище. Я рад, что ты заметил раньше многих.
     Черномырд   радостно  скалил  зубы.  Ольха  посмотрела  на
Ингвара. Тот был белым,  как  мел.  Губы  его  дрожали,  он  не
отрывал   глаз   от  великого  князя.  За  столом  уже  хлопали
Черномырда по спине, поздравляли.
     -- Ты молодец, -- закончил Олег. --  Я  рад,  что  воевода
северных  земель  соображает  как... как хитрый лис. Даже жаль,
что тебя опередили.
     В мертвой тишине все ждали. Ольха, замерев, прижала руки к
груди. Она не замечала, что дышит часто, будто пробежала  целую
версту.  Великий  князь  обвел чуть насмешливым взором огромную
палату, мол, почему такое внимание к такой мелочи, как  простые
заручены,  или,  на языке лесных древлян -- обручение, протянул
пустой кубок  отроку,  выждал  пока  тот  наполнит,  отхлебнул,
прислушался к ощущениям, одобрительно крякнул:
     -- Доброе  вино  привезли...  А  я  уж  хотел  было  взять
молодыми полонянками. Зачем, когда свои девки краше? А  вина  в
ваших краях чего нет, того нет.
     Он отхлебнул еще. Черномырд в мертвой тише замершей палаты
осторожно напомнил:
     -- Княже,  ты  говорил,  что  меня опередили. Когда же это
было? Ты ж сам велел ей пойти прибраться.
     -- Конечно, -- подтвердил Олег. -- Негоже ей, княгине, что
весь день и ночь убирала, чистила, варила и готовилась  принять
такую  ораву,  сидеть в будничном в присутствии князя. Потому и
послал одеться. Разве она так не ярче?
     Ольха ждала, замерев. Олег кивком указал на Ингвара:
     -- Этот упросил отдать ему. Еще, когда мы подъезжали к его
владениям. Все у щи прожужжал, какая она красивая, да как  жить
без нее не может... Чуть бы раньше тебе, Черномырд!
     Черномырд с досадой стукнул кулаком по столу:
     -- Если  бы столько дней держал взаперти, рассмотрел такую
жемчужину давно!
     Олег кивнул Ольхе:
     -- Сойди, дочка, к нам. А ты, Ингвар, возьми ее за руку.
     Ошеломленная, Ольха сошла в зал, Ингвар оказался рядом. Он
схватил ее руку с такой силой,  что  она  чувствовала,  как  ее
пальцы   слиплись  в  одно  целое.  Его  пальцы  были  горячие,
вздрагивали.
     Зверята мотнулась сюда, мотнулась туда, появились девки  с
рушниками,  кольцами.  У  нее все было готово, у нее все всегда
было готово. Девки пропели обрядовые песни, перевязали их  руки
рушниками,  посыпали  головы  житом,  провели  вокруг  стола  и
поставили перед князем.
     Олег  смотрел  чуточку  насмешливо.  Ольха  старалась   не
встречаться  с  ним  взглядом.  Он  был  мудр и понимал слишком
много. Даже то, в чем она сама не хотела себе признаваться.
     -- Благословляю вас, дети мои,  --  сказал  он  непривычно
мягко,  даже.  Ингвар  покосился удивленно. -- В нашем жестоком
времени много сирот,  вы  --  не  исключение.  Родители  твоего
жениха  погибли  в  том  же  году,  что  и  его... По странному
совпадению, в тот же день и в том же месте...  Но  дрались,  не
поверишь, на одной стороне.
     Он  обнял  их  по  очереди, усадил по правую руку от себя.
Ольха все еще не могла придти в себя. Когда пир  пошел  дальше,
она выждала, когда никто не смотрел на них, шепнула:
     -- Зачем он это сделал?
     -- Что? -- шепнул Ингвар.
     -- Ну,  придумал,  что  ты  первым  хотел взять меня. Я же
помню, как ты клялся, что лучше быть вздернутым, чем сидеть  со
мной рядом!
     Ингвар  покосился  по  сторонам, не слышит ли кто, ответил
сердитым шепотом:
     -- А ты клялась, что умрешь, но не пойдешь  за  проклятого
руса!  Тем более, за кровавого пса... Но не мри раньше времени.
Я не знаю, зачем  князь  все  это  делает,  но  я  на  тебя  не
претендую и пальцем не коснусь. Можешь не страшиться.
     -- Я не страшусь, -- ответила она тем же сердитым шепотом.
     Асмунд,  сидевший напротив, стал вроде бы прислушиваться к
их перебранке. Ольха сладко улыбнулась старому воеводе.  Ингвар
растянул  губы  в  стороны с таким усилием, словно лицо было из
чугуна.
     Странно, но она в самом деле не  чувствовала  ни  прежнего
страха,  ни  отвращения.  Напротив,  мысль  о  том,  что Ингвар
возьмет ее в  свои  сильные  руки,  обнимет,  его  горячий  рот
накроет  ее  губы...  нет,  даже думать об этом нельзя. Горячая
кровь бросается к щекам с такой силой, что она  сама  чувствует
жар. А во всем теле наступает такая сладкая слабость, что ложка
выпадает  из  руки.  И кажется, что все видят и понимают, о чем
она думает.
     Они касались локтями, но смотрели  не  друг  на  друга,  а
вместе  на  впереди  сидящих.  Вместе,  подумала она со странно
щемящим чувством. Смотреть вместе в одном  направлении...  Если
бы  он не был проклятым русом, кровавым псом великого князя! Он
именно тот,  кого  она  видела  в  мечтах.  Сильный,  красивый,
благородный.
     Именно  такого она бы любила... Вздрогнула так сильно, что
Ингвар спросил тихо, не поворачивая головы:
     -- Что-то случилось?
     -- Да нет, ничего.
     -- Уверена?
     -- Смотри в тарелку.
     Да, как бы не прятала от себя это слово, но именно  такого
она и полюбила. Именно его -- кровавого пса князя!

     Ингвар  украдкой,  когда  Ольха не смотрела в его сторону,
наблюдал за нею. Она выглядела очень юной и  беззащитной  среди
множества  грубых  и  сильных  мужчин. Он чувствовал сильнейшее
желание как-то защитить,  укрыть,  спасти,  спрятать.  Если  бы
можно  было посадить ее как царевну-лягушку в платочек и носить
с собой, он был бы счастлив.
     Он вздрогнул, потрясенно поняв, что в самом  деле  был  бы
счастлив. Не расставаться с нею -- вот счастье. Не расставаться
никогда.  Быть  всегда,  всюду  вместе. С нею, лесной княгиней,
которая била мечом прямо в сердце. Она не знает еще, что попала
очень точно. Свалила его одним ударом как лесного кабана.
     Ольха опустила голову, и он сразу ощутил боль и тревогу.
     -- Скажи, что тебя здесь тревожит?
     В ее глазах заблестели  слезы.  Губы  набухли,  задрожали.
Голос был едва слышен:
     -- Не знаю... Раньше я могла посоветоваться с няней.
     -- Я могу послать за ней.
     -- Правда?
     -- Если это хоть чуть тебя утешит.
     Она  слегка  улыбнулась,  как будто умытое дождем солнышко
выглянуло  из-за  туч.  В   глазах   было   недоверие,   но   и
благодарность за то, что почему-то старается как-то скрасить ее
неволю.
     -- Не  знаю.  Наверное,  не  надо.  Я должна сама находить
ответы.
     У него на языке вертелось, что готов  хоть  сейчас  голову
себе  разрубить,  даже тупым топором, если это поможет ей найти
хоть один подходящий ответ. Но что его помощь? Будет тонуть, но
не ухватится за  его  протянутую  руку!  Он  для  нее  все  еще
кровавый пес безжалостного князя-кровопийцы! И таким останется.
     -- Да, -- сказал он с усилием, -- ты ведь княгиня.
     -- Уже нет... уже нет.
     Она  в  самом  деле чувствовала себя испуганной девочкой в
темном незнакомом лесу. И  даже  не  тем,  что  Киев  ошеломил.
Обилие мощи и богатства подавляет постоянно. С детства готовили
к  неожиданностям,  но  никто  не подготовил к тому, что сердце
начинает стучать чаще, когда этот  человек  сидит  рядом.  Сама
придвигается  ближе,  будто тянут на веревке, чтобы он задел ее
хотя бы локтем, трепетно ждет, чтобы заговорил с нею.
     Кто-то внезапно заорал пьяным голосом:
     -- Горько!.. Горько!
     На жениха и невесту  снова  обратили  внимание.  Несколько
голосов поддержали:
     -- Горько! Мед горький! Вино горькое!
     -- Надо подсластить!
     Ольха  вспыхнула,  растерялась. Ингвар смотрел прямо перед
собой,  рифленые  желваки  играли  под  туго  натянутой  кожей.
Челюсти были сжаты так, что перекусил бы топорище.
     Олег успокаивающе помахал рукой:
     -- Тихо! Это не свадьба, забыли?
     Черномырд, уже смирившись с потерей, крикнул весело:
     -- А  почему не свадьба сразу? Тут бы им и простынь чистую
подложили.
     -- С меткой? -- крикнул кто-то.
     -- Да уж как водится!
     Олег движением руки опустил Черномырда на место:
     -- Заручены для  того  и  заручены,  чтобы  заручиться  на
будущее.  Подумать,  остыть,  еще  раз  подумать.  Чтобы  ежели
соединить руки, то уже навеки!
     Черномырд  оскалил  зубы,  улыбка   была   грустная.   Что
говорить,  когда  князь  не  хуже  его знает, что нет ничего на
свете вечного, а любовь -- самое непрочное из  творений  богов.
Даже  если  не  вредить,  она  уходит сама по себе, а ведь в их
кровавом мире  полно  лжи,  предательства,  измены,  отказа  от
прежде любимых!
     А Ингвар прошипел в тарелку:
     -- Вот видишь, до свадьбы еще далеко!
     -- Сколько?
     -- Не знаю, но еще будет время отказаться.
     -- Спасибо князю, -- прошептала она.
     В  душе  странно  смешивались  облегчение  и досада. Рядом
что-то жевал Ингвар, ее жених,  но  она  заметила,  что  и  его
движения  были  чисто  механическими.  Вряд  ли  понимает,  что
попадает в рот, и что вообще делает.
     Гости пьяно разговаривали, поглядывали то на него,  то  на
Ольху, чаще -- на Ольху. Он ловил обрывки разговоров:
     -- Повезло же дурню...
     -- Бог помогает калекам да убогим. Вот и ему помог!
     -- Да пошто убогий? -- спросил кто-то.
     -- Как есть... Он же помешан на крови, на боях. С бабами у
пего плохо.
     -- Не могет?
     -- Похоже, совсем неспособный к энтому делу.
     Ингвар почувствовал как кровь бросилась в лицо. Покосился,
не слышит  ли  Ольха,  но  та  смотрела  в  тарелку, клевала по
зернышку, чаще отхлебывала из кубка светлое вино,  разбавленное
ключевой водой.
     -- А девка-то чистое золото.
     -- Говорят, за ней целое племя древлянское!
     -- Поди ты! Чтоб девка да правила?
     -- Она дочка князя, да и внучка светлого князя.
     -- Да  хоть  самого Перуна дочка. Когда боги делают девок,
они не стараются.
     -- Эту делали в лучший день. Из хорошего дерева. Потому  и
правит   цельным   племенем!  Говорят,  Ингвар  только  великой
хитростью завладел. Потому и привез, что боится такого врага за
спиной оставить.
     -- Врага? Они ж поженились!
     -- А ты свою третью жену по согласию взял?
     -- Так то ее, а эту ежели не по согласию... Нет,  моя  шея
дороже!
     -- Ежели  и  поженятся,  то  она  и  тут  в  свои руки вое
загребет. Ты посмотри на нее, посмотри! Рази такая даст на себе
ездить?
     -- Чур нас такой доли, Чур!

     Глава 30

     В  палате  Студен  поспорил  с   Черномырдом,   кто   кого
перепляшет.  Оба  вылезли  из-за  столов,  оставшиеся  орали  и
хлопали  в  ладони,  свистели,  стучали  кулаками  па   столам.
Загремел  бубен, воеводы пустились в пляс, злобно глядя друг на
друга,  подпрыгивали,  трясли  щеками  и  приседали  грозно,  а
добровольные судьи придирчиво вели счет коленцам.
     Ингвар  выбрался из-за стола. Голова гудела, он чувствовал
как палата начинает раскачиваться. Сердце то  начинало  стучать
часто-часто, то замирало вовсе, на лбу выступил холодный пот.
     Кое-как  пробрался  через  сени,  вышел на крыльцо. Свежий
ночной воздух освежил лицо. Сильно пахло  мочой  и  блевотиной.
Похоже, славяне и здесь не утруждали себя отойти подальше. Весь
нижний  венец  терема потемнел и намок, от него несло гадостно.
Поморщившись,  хотел  было  сойти  во  двор,  но  подумал,  что
обязательно  к  сапогам прилипнет какая-нибудь дрянь, эти гости
изгадили нечистотами все, над чем могли свесить свои задницы.
     Пока стоял,  раздумывая,  сзади  скрипнула  дверь.  Асмунд
вышел   шумный,   пахнущий  вином,  мясом,  птицей  и  печеными
карасями. Губы лоснились, обеими ладонями поглаживал живот:
     -- Люблю повеселиться, особенно поесть...  Ты  чего  через
перила  свесился  как  дохлая  гадюка?  Это не мост, чтобы вниз
головой. Если тебе  мост  нужен,  я  покажу,  а  здесь  головой
вляпаешься  в такое, что у всех отобьешь охоту бросаться даже с
моста.
     Ингвар прорычал:
     -- Асмунд...
     -- Во-во, это я. Ты уже начал меня узнавать?
     -- Асмунд, помолчи.
     Асмунд взял его за плечо, развернул. Глаза старого воеводы
были сочувствующие:
     -- С тобой все в порядке?
     -- А что? -- огрызнулся Ингвар.
     -- Да вид у тебя...  Глаза  вытаращены,  волосы  дыбом.  Я
только  однажды  видел  такого.  Мы были в горах, воевали дикие
племена. Вроде древлян, только в горах. Древляне в лесу, потому
так и  зовутся,  а...  постой,  почему  тогда  древляне,  а  не
лесяне?..  Эх,  дикари!  Даже  назваться  правильно  не  умеют!
Словом, не так страшны были воины у тех горян... только звались
почему-то не горянами, а... тоже дикари! Имя свое  не  запомнят
правильное.  Ага,  страшны  были ихние колдуны. Помню, как один
мой друг, неустрашимый воитель, вот как ты,  вдруг  остановился
посреди  схватки!  Кругом  свищут  стрелы,  звенят  мечи,  а он
вытаращил глаза, волосы дыбом, как вон у тебя. Только что сопли
не жует, но и до этого близко, чую... Да и вижу.
     Ингвар спросил, поморщившись:
     -- И что же, убили его?
     Асмунд горестно покачал головой:
     -- Если бы!
     -- А что? В полон угодил?
     -- Хуже, -- ответил Асмунд, и в его глазу блеснула  скупая
мужская слеза.
     -- Что может быть хуже?
     Асмунд покачал головой, вид его был мрачный:
     -- Околел.  Уже  после битвы. Покраснел весь, язык вывалил
как дурной лось, почернел, а потом упал и ногой засовал...  Вот
как  ты,  когда спал сегодня под шкурой. Только язык он высунул
совсем черный, распухший, прямо в пасти  не  помещался!  А  ну,
покаж  язык!  Покаж, покаж. Эх, ты, даже язык боишься высунуть!
Во что превратился... А мы только по его языку и все поняли.
     Он многозначительно замолчал. Ингвар молчал,  набычившись,
не  хотел  дать  Асмунду удовольствие расспрашивать. Тот сопел,
чесался, смотрел задумчивым взором на темное  небо  в  звездных
роях. Наконец Ингвар, рассердившись на себя, что играет в такие
игры, спросил грубо:
     -- Что понял?
     -- А  то.  Порчу  на  него  навели. Сам бы он не помер так
нагло. Не такой человек! Его по голове молотом бей, а он только
оглянется: где это, мол, стучат? И с  мечом  супротив  него  не
было бойца. А вот супротив порчи устоять трудно.
     Порча,  подумал  Ингвар  внезапно. Нет, с ним не порча, от
порчи должна быть боль и всякая гадость, а он чувствует  только
сладкую  боль  в сердце и щемящую тоску. От нее у него начинают
дергаться губы,  а  глаза  застилает  пеленой.  Он  никогда  не
плакал,  но  теперь  кажется,  что  он, неустрашимый и жестокий
воин, готов брызнуть слезами.
     -- Не знаю, -- сказал он потерянно. -- Ничего не  знаю.  Я
сейчас как в чужом славянском лесу.
     -- Погоди, -- сказал Асмунд серьезно. -- Стой тут. Я схожу
за Рудым.  Он  порчу  сразу  видит!  Хитрый  жук, ему бы самому
колдуном быть, да он лучше украдет, чем за труд получит.
     Дверь за ним хлопнула. Ингвар тупо смотрел вслед, и  вдруг
как  молния блеснула в мозгу. Если порча, то он знает когда это
случилось и как! Он лежал в  бреду,  она  поила  его  какими-то
гнусными  травами, колдовским зельем. Крыло признался тогда что
таких трав не знает!
     Он представил себе как варила в его  шоломе  жаб,  летучих
мышей,   толкла   вонючую   чагу,   добавляла   траву  с  могил
удавленников, а потом подносила эту гадость к его рту...  хотел
передернуть  плечами,  они  сами  должны были передернуться, но
пришло неожиданное тепло от воспоминания, как она  поддерживала
его  голову, как ее пальцы, совсем не пальцы воина, трогали его
лоб, и боль тут же отступала.
     -- Проклятие, -- сказал он с отчаянием. --  Порча...  Нет,
наваждение.  Да,  наваждение!  Потому что у меня нет ни сил, ни
желания от него избавиться.
     Он стонал, сжимал кулаки, когда дверь бухнула о  косяк,  а
могучий голос проревел с мужским сочувствием:
     -- Вишь, как его корежит! С похмелья и то не так сурово.
     Сильные  руки  ухватили за плечи. Тряхнули так, что голова
едва не оторвалась, а зубы лязгнули. Рудый  всмотрелся  в  лицо
молодого воеводы, прищелкнул языком:
     -- Да...надо резать.
     -- Что? -- ахнул Асмунд.
     -- Кровь спустить поскорее, а то... гм... прости, это я по
привычке.  Вчера  у  Вязоглота  корова  издыхала,  едва  успели
зарезать. Если бы кровь не  спустили,  пропало  бы  мясо...  Ты
прав, это порча.
     Асмунд сказал раздраженно:
     -- Это и без тебя видно. Ты скажи, что делать надо?
     Рудый оглядел Ингвара критически:
     -- Ну,   ежели  продавать  багдадским  купцам,  то  деньги
получим здесь, а порчу обнаружат только  в  Багдаде...  или  по
дороге.  Хотя  нет,  это  ж  Ингвар,  он мне как-то жизнь спас!
Правда, я его не  просил.  Ну  ладно  давай-ка  придумаем,  чем
помочь.  Я  отвары  не  очень-то готовить умею. Не пробовал. Но
если надо, могу сварить.
     Асмунд покачал головой:
     -- Не надо. Я знаю одну бабку... Она отвары готовит такие,
что три дня потом рачки лазишь.
     Рудый в восторге развел руками:
     -- Он. ее называет бабкой! А вчера  еще  кликал  лапушкой,
кошечкой, лебедушкой. Это вот такая...
     Он  нарисовал  в  воздухе  ладонями  нечто вроде кувшина с
выгнутыми ручками и широченным днищем.
     -- Бабку, -- подтвердил Асмунд грозно. Он  еще  не  понял,
где  Рудый  отыскал  зацепку  для  насмешки, но засопел, метнул
глазами молнию.
     -- Сколько весен твоей бабке?
     -- Не считал, -- ответил Асмунд грозно, -- а тебе чего?
     Да если под шестнадцать, то и в самом деле может вылечить.
И если горяча в нужных местах.
     Асмунд проревел грозно:
     -- Дурак, и не  лечишься!  Ей  лет  восемьдесят,  если  не
сто...  или  тыщу. И она много видела-перевидела всякого. Такой
вылечить или снять порчу -- раз плюнуть и растереть.
     Ингвар, морщась, поднял руки кверху:
     -- Прекратите! Где, говоришь, твоя бабка?
     Асмунд удивился:
     -- Как где? Известно, где. Где все бабки живут. Я  имею  в
виду не простыв всякие там бабки, а такие вот особенные. Бабки,
что  умеют  и  могут.  Правда,  захотят  ли...  Но  тут  уж как
договоришься. Мало ли, что восхочет.  Такую  не  принудишь,  не
застращаешь,  И  так  свой век пережила. А вот подарок ей какой
или еще что...
     -- Где? -- простонал Ингвар в бессильной злости. Сказал  с
расстановкой. -- Где? Живет? Бабка?
     -- Где?  --  удивился Асмунд. -- Рази я не сказал? В лесу,
вестимо. В самом дремучем  и  темном.  Непролазном.  Где  звери
лютые, гады подколодные, упыри и лешие неумытые...
     Ингвар прервал:
     -- Мы  все  теперь  в  тиком  лесу.  Где именно? Как к вей
пройти?
     Асмунд смотрел  на  молодого  воеводу  сочувствующе.  Лицо
кривилось от жалости. Рудый предложил с готовностью:
     -- Хочешь, я тебе найду бабку лет на сто моложе?

     Рано  утром,  когда  самые лихие гуляки сползли под столы,
Ингвар тихонько вывел коня за  ворота,  там  вскочил  и  вихрем
понесся к лесу.
     Сначала  он хотел было отправиться в одиночку. Стыдно было
признаться дружине, от какой порчи  ищет  защиты.  Однако  идти
пешком?  Даже, если к бабке ехать на коне, то завалы остановят,
а идти дальше пешком -- дикие звери тут  же  разорвут  коня.  А
пешим и за световой день не добраться обратно.
     Лес начинался сразу за городом, а дремучий лес -- сразу за
опушкой.   Местные  бабы  собирали  ягоды  по  краешку,  вглубь
заходили немногие, даже охотникам не  было  нужды  забредать  в
дебри:  кабаньи  стада  даже  среди  дня  устраивали потраву на
полях, не ленись --  бей,  лоси  и  олени  пасутся  по  опушке,
рябчики и другая птица на каждом дереве.
     Въехав  под  сень ветвей, он сразу очутился в другом мире.
Воздух здесь холоднее, влажный, дышится легче.  Копыта  ступают
по  коричневому  ковру  из  прошлогодних  листьев,  затем пошел
толстый темно-зеленый мох. Деревья стоят мрачные и  угрожающие,
над головой в ветвях вскрикивают птицы.
     Другой  и  настоящий  мир, подумал Ингвар. Весь мир покрыт
лесом, дремучим лесом. И все племена  зародились  в  лесу,  там
жили  и  умирали. Немногим удалось подсечь достаточно деревьев,
чтобы затем выжечь и освободить  от  них  местечко,  где  могли
поставить дома, чтобы на крыши падало солнце.
     -- Ждите здесь, -- велел он.
     Павка  и  Боян  молча  слезли  с  коней. Павка сразу потел
собирать сушняк, ждать придется долго,  раз  уж  воевода  пошел
смотреть  следы лазутчиков, о которых говорил воевода Студен, а
Боян занялся конями.
     Дебри приняли Ингвара как блудного сына. Воздух  стал  еще
плотнев.  Запахи  земли  и зелени, живицы пропитывали все, даже
его одежду. Было тревожно, но  вместе  с  тем  каким-то  чутьем
видел  за листвой шныряющих зверушек, чуял затаившуюся птаху, а
даже  мог  бы  указать  место,  где  под   землей,   близко   к
поверхности, прогрызает дорогу крот.
     Тропка  повела  в  сторону, но Ингвар достаточно походил в
лесу, чтобы не пойти по тропе, пробитой  зверьем.  Дальше  были
выворотки,   от   которых   свернул  налево,  впереди  потянуло
сыростью, и он вышел к маленькому лесному  болотцу,  Асмунд  не
обманул.  Надо при случае узнать, что медведистый воевода искал
у ведьмы. На него такие искания непохожи.
     Обогнув  болото,  пробирался  сквозь  завалы,   выворотни,
проползал   под   зависшими   валежинами,  протискивался  между
деревьями в три обхвата, как вдруг  впереди  забрезжил  зеленый
свет.
     Он  ускорил  шаг,  черные  папоротники  хищно  хлестали по
сапогам. Между  деревьями  наметился  просвет,  расширился  ему
навстречу. Открывалась поляна, широкая земляничная поляна.
     Все  было  залито  светом,  листва  блистала изумрудами. С
небес  падал  широкий  оранжевый  луч,  упирался  в   крохотную
избушку.  Она  была  из  почерневших  от времени бревен, густая
трава скрывала нижние  венцы.  Из  трубы  вился  светлый  сизый
дымок.
     Ингвар без нужды провел ладонью по ножнам, нелепый жест, с
опаской пошел к избушке. Богов не видывал, как леших и кикимор,
колдунов  не  боялся, но у каждого сильного и здорового мужчины
живет  опасливое  отношение  к  тем,  кого   зовут   колдунами,
ведьмами.  Опасливое  и  малость  брезгливое.  Как  к  увечным,
которые силой не возьмут, а гадости какой в еду  подсыплют  или
ножом в спину пырнут.
     С  каждым  шагом,  подходя к бревенчатой стене, чувствовал
себя тревожнее. С этой стороны стена глухая, уже  пожалел,  что
идет  отсюда,  вроде  бы  подкрадывается.  Сдуру  могут пырнуть
копьем или всадить стрелу.
     Обошел справа, в той  стене  оказалось  махонькое  окошко.
Мутный  бычий  пузырь  вдобавок  был засижен мухами. На широком
наличнике три яркие синички весело стучали крохотными носиками.
Ингвара  подпустили  близко,  две  все-таки  взлетели,  а  одна
продолжала  торопливо клевать зернышки, пугливо косясь выпуклым
глазом.
     Ингвар обошел  храбрую  птичку  по  широкой  дуге,  с  той
стороны,  наконец,  обнаружил  невысокую дверь. Нарочито низко,
отметил привычно. Нельзя не склонить голову при  входе,  а  тут
тебя  и  ребенок  успеет  шарахнуть. Неужто бабка собирается от
кого-то отбиваться? Тогда какая из нее колдунья.
     Он постучал в дверь:
     -- Есть тут кто-нибудь?
     За  дверью  послышался  шорох.  Ингвар  замер,  во   шорох
удалился, словно по ту сторону двери прошло небольшое существо,
очень легкое, ничем не пахнущее, но враждебное.
     Мурашки  пробежали  по  спине  Ингвара.  Он  опять пощупал
рукоять  меча.  Пусть  бесполезно,  супротив  нечисти  меч   не
поможет, во любое оружие воина успокаивает
     -- Есть кто-нибудь? -- повторил он громче.
     Уши  уловили  шорох,  словно  некто  по  ту  сторону двери
взвился вверх. На  потолочной  балке  сидит,  что  ли,  подумал
Ингвар  со страхом. Ну и бабка! Иль впрямь на метле летает. Или
в ступе. Хотя какие ступы в лесу? А  травы  толочь,  так  в  ту
ступку и кулак едва поместится.
     Он  толкнул дверцу, та отвратительно и зловеще заскрипела.
Над головой пахнуло воздухом, словно пролетела незримая  птица.
Он невольно пригнулся. Чувство опасности стало сильнее.
     Миновав  сени,  где  по  стенам были развешаны пучки трав,
корешков, связки целебной коры, мешочки  с  чагой,  он  толкнул
Другую дверь и перешагнул порог.
     В  лицо  пахнуло  теплом.  Исполинская печь занимала треть
избы, от нее шли волны сухого жара. От лежанки тянулись полати,
там виднелся ворох шкур.
     -- Есть кто-нибудь? -- повторил он в третий раз, хотя  уже
видел, что в избе пусто.
     И  в  этот  момент  над  головой  раздался  шорох.  Ингвар
похолодел, волосы встали дыбом.  По  спине  пробежала,  щекоча,
липкая струйка пота. Рубиха мерзко прилипла.
     Ничего  не  случилось,  никто не впился ему в волоса, и он
осторожно поднял голову.  Отшатнулся:  прямо  в  лицо  смотрели
хищные  желтые  глаза.  В  них  была дикость, ненависть лесного
зверя к человеку.
     -- Изыди, тварь, -- проговорил  Ингвар  дрожащим  голосом.
Сердце  колотилось так, что едва не выпрыгивало. -- Бес бы тебя
побрал...
     Черный кот,  размеров  немыслимых,  злобно  осмотрел  его,
лениво  отвернулся  и  пошел  дальше  по балке, задевая хвостом
потолок. Перепрыгнул на полати, шкуры зашуршали. Кот  повозился
там, равно пес, укладывающийся на сон, поворчал и лег, вздохнув
как лось опосля долгого бега.
     Со  все  еще  бешено  стучащим сердцем, Ингвар прошелся по
комнате, огляделся. Он был напуган до икотки, но не мог  своего
страха   выказывать   даже   перед  котом.  На  воеводу  всегда
устремлены глаза воинства, особенно молодых ратников.
     В темном углу под потолочной балкой висели темные  грязные
мешочки.   Ингвар  брезгливо  и  с  опаской  скользнул  по  ним
взглядом, отшатнулся,  догадавшись,  что  это  живые  нетопыри.
Отвратительные создания ночуют в избе ведьмы!
     Он  не  помнил,  как  выбежал на крыльцо. Воздух показался
резким и прозрачным, как вода подземного ключа.  Только  сейчас
ощутил как взмок весь. Дрожащей рукой стер пот со лба, в глазах
защипало. Слава богам, не зрят воины.

     Глава 31

     Он  сидел  на  крылечке,  когда звериное чувство опасности
заставило насторожиться. Через полянку двигалась  щуплая  седая
старушка.  Жидкие  пряди  беспорядочно падали на спину, одета в
черное, за спиной мешок. Правой рукой опиралась  на  клюку,  но
шаг ее был скор.
     -- Исполать, добрый молодец, -- сказала она первой.
     Ингвар  встал и поклонился в пояс, как кланяются князю или
родителям.
     -- Добро ли чувствуешь, баушка?
     -- Спаси бог, -- ответила она, ее  запавшие  глаза  быстро
пробежали  по  витязю.  Ингвар  ощутил на теле множество мелких
лапок, будто бросили в  муравьиную  кучу,  потом  это  ощущение
исчезло, а старуха сказала заинтересованно:
     -- Заходи в дом, гостем будешь.
     -- Да  я  уже  заходил,  -- ответил Ингвар тоскливо, плечи
сами по себе передернулись.
     -- Здесь теплее, -- согласилась ведьма, -- солнышко всякой
твари, даже человеку любо... Было бы так всегда, зачем бы хатки
строить.
     Она  отворила  дверь,  вошла  первой.   Ингвар   обреченно
последовал  за  ней.  Запах  трав  и коры в сенях показался еще
мощнее, а в комнате воздух был тяжелым и  плотным,  хоть  топор
вешай. Кот радостно мявкнул, завозился на балке, оттуда посыпал
сор, во слезть поленился. Кажаны спали, равнодушные ко всему.
     -- Садишь, испей кваску, -- предложила ведьма.
     -- Спасибо, не надо, -- сказал Ингвар поспешно.
     -- Как  хошь,  -- ответила ведьма, не огорчившись. -- Квас
из лесных ягод, он силу и ясность  мысли  придает.  Но  тебе-то
зачем  ясность?  Человек  не  к ясности тянется, а к счастью...
верно?
     -- Да, -- ответил Ингвар, вздрогнув, -- наверное.
     Он сел на лавку, смотрел, как ведьма вытаскивает из  мешка
пучки  трав,  три  маленьких  лукошка с разными ягодами, связку
листьев,  развешивает  пучки  вдоль  окна.  Лишь  потом  ведьма
отодвинула   крышку  и  зачерпнула  ковшиком  из  бочки  темную
жидкость. Трепещущие ноздри Ингвара уловили резковатый  терпкий
запах.  Если бы не знал, что готовит из жаб да летучих мышей, а
из чего еще готовить ведьме, то не удержался  бы,  выпил  ковш,
другой.
     И  превратился бы сам в нетопыря или черного кота, подумал
он с содроганием. Нет, лучше терпеть.
     -- С чем пожаловал? -- спросила ведьма.
     Ингвар  смотрел  еще  со,  страхом,   но   отвращения   не
чувствовал, хотя старуха явно общалась, а то и была в родстве с
нечистой  силой.  Хоть  и  в  лесу  живет,  но  выглядит чище и
опрятнее, чем многие из  княжеской  челяди.  Лицо  как  печеное
яблоко,   но   без  старческих  пятен,  язв,  а  глаза  смотрят
понимающе, без лютой ненависти к человеку,  признающему  только
светлых богов.
     -- Да как тебе сказать, бабушка...
     -- Да  так  и  скажи,  -- сказала ведьма словоохотливо. --
Человеку завсегда что-то надобно. Это зверь лесной: наелся -- и
на бок. И человек и  сытый  что-то  ищет,  стонет,  жалуется...
Такая судьба человеку -- иметь сердце ненасытное.
     Ингвар сказал осторожно:
     -- Так  ли?  У меня в дружине больше таких, которые сыты и
брюхом, и сердцем.
     -- Да   рази    то    люди?    --    отмахнулась    ведьма
пренебрежительно.  -- А с чем ты пожаловал? По чему твое сердце
рвется?
     Ингвар смотрел в ее смеющиеся глаза, внезапно ощутил гнев.
И сразу исчез страх перед могуществом лесной женщины.
     -- Знаешь ведь, -- сказал он горько. -- Чего ж тебе еще?
     -- Знаю, -- согласилась ведьма. -- Эх, лучше бы ты  жаждал
власти или богатства!
     Ингвар смотрел недоверчиво:
     -- Бабушка... мне всего-то надо совсем пустячок. А заплачу
я тебе серебром или золотом, как скажешь.
     -- А яхонтами? -- спросила старуха внезапно. -- Заплатишь?
А рубинами,  я больно рубины люблю? И чтоб изумруды еще принес,
я их коту дам играться?
     Голос ее  стал  сварливым,  злым.  Ингвар  вспомнил  глаза
Ольхи,  острая  боль  сжала  сердце. Стало трудно дышать, грудь
свело. В боку кольнуло, а острый шип остался.
     Перекосившись, он сказал едва слышно:
     -- Все отдам... Только избавь меня от боли.
     -- Насовсем?
     -- Да.
     -- Жалеть не будешь?
     -- Нет, -- вырвалось у него. -- Я уже сейчас не человек, а
полчеловека. Ни на что не годен, все о ней думаю. Для меня  еще
вот так... может быть, не дожить до конца недели.
     Старуха  смотрела  испытующе, потом ее взор смягчился. Все
еще сварливо, но чуткое ухо Ингвара уловили  нотки  сочувствия,
буркнула:
     -- Ладно.  Если  все  отдать  сулишь,  то  в  самом  деле,
приспичило. Бывает, даже крепкие витязи мрут от такой муки, как
мухи в осень. Жалко, вон ты какой вымахал большой и красивый.
     Отвернулась, неспешно перебирала пучки с  травами.  Ингвар
смотрел в сгорбленную спину с бессильной ненавистью и надеждой.
Даже  если  придется  пить  отвар  из  жаб и летучих мышей, все
вытерпит. Только бы снять древлянское колдовство с сердца!
     -- Подействует сразу?
     -- Сразу, как  только,  --  ответила  ведьма  туманно.  --
Прежде  чем  выпить,  тебе  все  равно  понадобится  вернуться,
взглянуть на эту женщину... Она красива?
     -- Нет, -- вырвалось у  Ингвара.  --  Нет!  В  том  все  и
дело!.. Это колдовство, я околдован!
     -- Ты это знаешь?
     -- Чую.  Иначе,  почему  у меня так болит сердце? Почему я
иссыхаю на глазах? Уже мои воины замечают. Еще не говорят, но я
вижу, как смотрят. Да и какой  я  воевода,  если  не  о  битвах
думаю, а об этой рыжей...
     -- Рыжие богам угодны, -- заметила ведьме..
     -- Рыжие  все  ведьмы,  --  возразил он горячо. -- Ты тоже
наверняка была рыжей! Теперь не  разглядишь,  а  она  сейчас  в
самом расцвете своей злой красоты.
     -- Так она красива?
     -- Нет,  --  повторил  он  зло.  --  Это  колдовство, а не
красота!  Красивыми  могут  быть  только  маленькие  женщины  с
золотыми  волосами...  до  пояса,  а  то и до пят. А глаза чтоб
голубые или карие... А эта -- здоровая как конь,  рыжая,  глаза
серые,  но  от  злости могут становиться зелеными, как у твоего
ката. Злая, того и гляди укусит или хотя бы поцарапает. И  если
мое сердце болит по ней, то что это, если не порча?
     Ведьма  поставила  на огонь глиняный горшок, налила воды и
набросала трав и листьев. Ингвар смотрел жадно,  даже  сглотнул
слюну.  Запах  от  трав терпимый. Может быть, его случай совсем
простой, даже не понадобится добавлять в горшок  жаб,  кажанов,
жуков и мух...
     -- Рубины   мне   ни   к   чему,  --  сказала  ведьма,  не
поворачиваясь. -- А серебряные гривны возьму. Имеется?
     Ингвар  торопливо  развязал  калитку.  Ведьма  бесстрастно
смотрела, как он достал серебряные прутья, но во взгляде все же
блеснуло одобрение, когда он швырнул на стол, не торгуясь. Либо
богат,  либо припекло так, что света белого не видит. А, скорее
всего, и то, и другое.
     Когда  варево  было  готово,  ведьма  налила  в  крохотную
баклажку   с   лесное   яблоко  размером,  заткнула  деревянной
затычкой:
     -- Держи!
     Ингвар принял трясущимися руками:
     -- А когда пить?
     -- Как вернешься.
     -- Может быть, сразу? -- взмолился он жалким  голосом.  --
Сейчас? Мочи нет! Я еще добавлю, только кивни.
     Ведьма непреклонно покачала головой:
     -- Подействует, если будешь тверд духом.
     -- Я тверже своего же слова!
     -- Нет,  сейчас  ты  слаб,  аки  весенняя  муха. Ты должен
вернуться, взглянуть ей в глаза. Именно в ее колдовские  глаза!
И уже потом, если все еще будешь тверд, пей отвар. И лишь тогда
всю твою... твое наваждение как рукой снимет.
     Ингвар  бережно  спрятал  драгоценную  баклажку  на груди.
Сердце  стучало  часто,  захлебываясь,   словно   его   трепала
лихоманка.  Его снова бросило в пот, и он впервые почувствовал,
насколько же ослабел, если  задыхается  и  потеет  от  малейших
усилий.
     -- Благодарствую,  бабушка,  -- сказал он от всего сердца.
-- Ты мне вернула жизнь.
     -- Не знаю, -- проворчала ведьма и  добавила  странно.  --
Может  быть, отняла... Не вздумай вылакать по дороге! Как бы не
щемило, как бы не горел в огне, потерпи, пока  не  увидишься  с
нею.  Отвару  тоже  помощь  надобна.  Будешь тверд, подсобит. А
слабым сами боги не помогут!

     Как он ломился обратно, не помнил.  Павка  потом  рассказы
вал,  что  как  озверевший  лось  в весенний гон. Треск и топот
бежали впереди его за версту. Сперва решили было, что лазутчики
лазутчиками, а он случаем на  бабку  наткнулся  да  содеял  что
лихое,  а теперь за ним ее кот гонится, а то и нетопыри клюют в
темечко. Потом решили, что бабка  клад  указала,  а  он  спешит
вырыть, пока хозяйственный Асмунд не дознается.
     Боян  успел  даже  коней  поймать,  седлать начал. Молодой
воевода всегда добивался того,  за  чем  ходил,  и  гридни  уже
знали, что сейчас поскачут обратно.
     Когда  Ингвар  показался  из-за  деревьев,  Павка  заливал
костер, откинувшись назад и широко расставив ноги, а  Боян  уже
повел  коней  встречь  воеводе.  Он о неодобрением оглянулся на
Павку:
     -- Боги накажут за невежество!
     -- Поленятся, -- оскалил зубы Павка в наглой  усмешке.  --
Мы теперь у славян, а здесь боги ленивые.
     -- Боги долго терпят да больно бьют!
     -- То хазарские. А эти не мелочные, поди.
     Ингвар,  отводя  взгляд, вскочил на подведенного ему коня,
подобрал поводья. Гридни поспешно  садились  в  седла.  Захочет
воевода  сказать,  отыскал  ли следы, скажет сам. Но может быть
дело тайное, к примеру -- узнать что задумал хазарский каган.
     Лесная  дорога  пугающе  быстро  бросалась   под   копыта,
норовила  ускользнуть  на  поворотах. Копыта стучали глухо, эхо
тут же исчезало в дуплах и  среди  корявых  ветвей.  Дружинники
резко бросали коней в стороны, следуя всем изгибам, прижимались
к  гривам,  когда  над головами проносились острые сучья, ветви
хлестали  по  сапогам  и  конским  бокам,  но  мчались  так  же
стремительно,   оставляя   за   собой  запах  свежей  листвы  и
растоптанных на обочине тропы ягод.
     Кони шли лихим наметом, радуясь, что темный  лес  остается
за  спиной,  а впереди вот-вот вынырнет солнце, уже чувствуется
его дыхание,  луг,  будет  колодезная  вода  и  сочный  овес  в
кормушках.  Ингвар  незаметно, или думая, что делает незаметно,
щупал баклажку, и сразу  же  сказывалось  действие  колдовского
отвара: он чувствовал облегчение, чуть ли не щенячью радость.

     Пир   в  тереме  Ингвара  продолжался,  время  от  времени
вспыхивая с новой силой, как  костер,  в  который  подбрасывают
новые  охапки  хвороста.  Под утро Ольха потихоньку ускользнула
из-за стола. Ее все еще трясло, даже руки дрожали.
     Да, замысел Ингвара  и  великого  князя  осуществился.  Ее
выдали  замуж здесь в плену. Вернее, обручили. Но мало надежды,
что дальше что-то сорвется. Русы упорны и настойчивы  во  всем.
Если она сама что-то не предпримет...
     Но  дело  в  том,  подумала  она смятенно, что ей самой не
хочется ничего предпринимать. В плену из  княгини  превратилась
дерева  в женщину, которая борется за свободу, а теперь даже за
свободу не бьется... Как-то незаметно вкралось  желание  ничего
не  делать,  дождаться дня, когда этот бритоголовый с серьгой в
левом ухе снова схватит ее сильными руками.  Прижмет  к  груди,
вопьется  твердыми  горячими  губами  в  ее  губы, что сразу же
начинают таять как воск.
     Она ощутила, как горячая краска то ли удовольствия, то  ли
стыда  снова  прихлынула  к  щекам.  Что  я делаю, подумала она
смятенно. Я живу, как  простолюдинка.  Это  они  слепо  следуют
своим желаниям. Они рабы не только князей, но и своих "хочу". А
настоящие женщины позволяют себе лишь то, что не ранит их чести
и   достоинства.  У  них  больше  запретов.  А  она  не  только
настоящая, но еще и княгиня!  И  пока  еще  не  предавшая  свой
народ. Пока еще.
     Отсутствие  Ингвара  она  заметила  на  пиру  сразу же, не
удивилась.  Его  ненависть  к  ней,  древлянке  из  враждебного
племени,  только  усилилась после обручения, если там есть куда
усиливаться. А великого князя возненавидит  вовсе.  Еще  бы!  О
женитьбе  не помышлял, а когда возжелает, то явно будет сватать
царградскую царевну, не меньше. Или из этой,  как  ее,  Бухары.
Сейчас либо пьет в одиночестве, чтобы ее не зреть, либо ускакал
к девкам, чтобы полечили уязвленную гордость.
     Она  стиснула кулачки. Почему-то мысль, что этот враг ищет
утешения у дворовых девок, пусть даже у боярских дочерей, ожгла
как вылетевший из костра уголек. Впрочем, разве он лучше других
мужиков? И что бы он не говорил о различии  между  мужчинами  и
мужиками, он ведет себя как простой мужик.
     Сон  не шел долго, несмотря на усталость. А когда забылась
коротким неспокойным сном, и тогда ее  пальцы  сжимались,  ноги
подергивались,  а губы складывались, словно пыталась выговорить
чье-то имя.

     Ее  не  тревожили,  проснулась   сама.   Снизу   доносился
достоянный  шум,  там  пели и плясали, звенело железо. Кто-то с
кем Дрался на мечах, на  потеху  или  за  что-то  оскорбившись,
слышались подбадривающие голоса.
     Она  сошла по другой лестнице, прокралась мимо распахнутых
дверей главной палаты.  Оттуда  пахнуло  таким  мощным  запахом
вина,  медовухи  и браги, что Ольха пошатнулась. Еще и ароматом
крепкого мужского пота: за столами трудились не менее  усердно,
чем на ратном поле.
     На  заднем  дворе резали скот, потрошили птицу, жарили тут
же на кострах, в очагах, пекли на камнях, жарили  на  вертелах.
Зверята строго поучала молодую девку:
     -- Птицу  надо  покупать  свежую,  поняла?  Мало  ли  что,
несвежую отдают почти задаром! У свежей птицы  глаза  полные  и
блестящие, кожа сухая, не скользкая. И везде одинакового цвета.
У  молодой  птицы  грудная  кость  гнется  во вое стороны, кожа
белая, а волоски короткие, их мало. Жир белый, а  не  желтый...
Запомнила?
     Девка кивала, глаза были вытаращены:
     -- Да-да, белый, а не желтый...
     -- То-то.  Когда  потрошишь,  смотри  не  раздави  желчный
пузырь. Иначе мясо пропитается страшной  горечью.  Даже  собаки
есть   не  станут.  Если  же  ненароком  раздавишь,  то  спешно
прополоскай в нескольких  водах...  а  потом  отдай  челяди.  В
главную палату не неси!
     -- Да-да, все сделаю, матушка!
     -- Чтобы  мясо  птицы было свежим и нежным, надо резать за
несколько дней, затем повесить в холодное место.  Ну,  а  ежели
время  не  терпит,  как  вот сейчас, то влить им в клюв уксуса,
запереть, но так, чтобы могли  двигаться.  Через  два-три  часа
зарезать,   выпотрошить  и  готовить.  Мясо  будет  чрезвычайно
рассыпчато и вкусно.
     Глаза девки были ошалелые, вряд ли запомнила хоть половину
из того,  что  сказала  опытная   ключница.   Ольха   пожалела,
вметалась:
     -- День добрый. Зверята. Добро ли почивала?
     Зверята  оглянулась,  похожая  на  лютого зверя, но, узнав
Ольху, расплылась в улыбке. Всплеснула руками:
     -- Ты чегой-то встала? Я велела девкам ходить на цыпочках,
буде окажутся близь твоей комнатки.
     -- Не спится, Зверята. Гостей много.
     Глаза старой ключницы были хитрые:
     -- Что не говори, но мы, женщины, все равно не забываем...
     -- Чего? -- насторожилась она.
     -- Что мужчин надо кормить. Своих,  чужих,  заезжих,  даже
врагов.  Без  нас запаршивеют, исхудают, коростой зарастут. И в
таком тряпье ходить будут, что ворон вместо  пугал  доведут  до
икотки. Что-то не так здесь?
     Ольха   помялась,   не  хотелось  снова  влезать  в  чужое
хозяйство, один раз уже поддалось этому женскому  чувству,  так
тут  же русы решили, что гордую древлянку покорили, подчинили и
могут сесть на шею и ножки свесить.
     -- Зайцы, -- сказала она, наконец.
     -- Что с ними? -- всполошилась Зверята.
     -- Да так... В ваших краях они не водятся?
     -- Как  не  водятся?  Зайцы  везде  водятся,  --  ответила
Зверята.  --  Правда,  у  нас больше рыбу умеют готовить. Такое
жарят,  пекут  и  варят,  что  свои   пальцы   проглотишь,   не
заметишь...  А  зайцы?  Зайцы  попадутся,  едим. Просто жарим и
едим.
     Ольха с облегчением засмеялась:
     -- Тогда понятно. А я уж решила, что лезу в чужие секреты.
Зверята, зайцы вообще все -- самые вкусные -- это горные,  а  в
низинах  похуже.  А  твои  люди  купили  низинных. Русак всегда
вкуснее  беляка.  От  заморозков  до  середины  зимы  --  самые
вкусные.  Зайцев  лучше  добывать...  или  покупать молодых. До
года. Чтобы узнать вкусность, надо переломить переднюю лапку. У
молодых сочных зайцев -- толстые  колени,  короткая  и  толстая
шея.  Старые  зайцы  длинные  и  худые. Заяц должен пролежать в
шкурке не меньше трех дней, а потом, не снимая шкурки, надо его
выпотрошить. За два дня до такого вот  пира  отрезать  лапки  и
начать  стягивать  шкурку  от  задних  лап,  выворачивая кожу и
доходя так до ушей.  Счистить  сгустившуюся  под  кожей  кровь.
Снять  несколько пленок, которыми покрыт заяц. Последнюю кожицу
снять осторожно, ножиком, чтобы не  повредить  мяса.  Голову  и
передние лапки отрубить вовсе...
     Зверята  кивала,  в  глазах  было  расчетливое  выражение.
Запоминала, что-то прикидывала, загибала пальцы.
     -- Жарить их столько же?
     -- Да. Перед жарением вымыть, очистить, натереть  солью...
Да-да,  сразу  натереть,  а  не  потом  солить, когда снимешь с
вертела! Дать подрумяниться, пока споешь дважды о храбром Мраке
и верном Кузнечике.
     Зверята широко улыбнулась:
     -- Чувствую, теперь гостей вовсе из-за стола не  выгонишь!
А  тебе, княгиня, лучше бы показаться в гостевой палате. Хозяин
куда-то ускакал, а ты...
     -- Что я?
     -- Ну, -- замялась Зверята, -- раз обручены, должна как-то
заменять. Другая бы не смогла, я таких женщин  не  знаю,  а  ты
сможешь. И все гости тебе рады.
     Ольха покачала головой:
     -- Я помню, кто я здесь. И не называй меня княгиней.

     Глава 32

     Она  бесцельно  побродила  по  двору,  где  все  заволокло
дымком,  пахло  паленым  пером,  подгорелым  мясом,  смолистыми
дровами  и сдобными кореньями. Постояла возле дюжего парня, тот
на ее глазах зарезал  крупного  молодого  кабанчика  опустив  в
кадку  с  холодной  водой,  потом чуть-чуть подержал в кипятке,
осторожно соскоблил ножом, чтобы со щетиной не слезла  и  кожа,
опалил  соломой.  Быстро  и  умело разрезал от шеи, выпотрошил,
вымыл.
     Ольха  удивилась,  что  он  не  добавил  ни  кореньев,  ни
ароматных  листьев,  ни душистой травы, но когда присмотрелась,
поняла. Сам по себе подсвинок был настолько нежен и сочен,  что
все травы только могут отбить его нежнейший вкус.
     Парень оглянулся, подмигнул:
     -- Угадай, для кого?
     Ольха наморщила нос:
     -- Для воеводы Асмунда?
     -- Точно.  Он  так  жрет,  что  для  него  и готовить одно
удовольствие.
     Она  некоторое  время  смотрела,   как   свиненок   быстро
зажаривается,  распространяет  вкусные  запахи. Парень не давал
стечь  жиру,  кожица  зарумянилась,  стала  коричневой,   пахла
одуряюще,  и у Ольхи тоже потекла слюна, когда представила, как
захрустит эта корочка под  пальцами  Асмунда,  как  из-под  нее
вЪ1-рвется  облачко  одуряюще  пахучего  пара,  а  сочная  жижа
потечет, потечет...
     -- Когда  изжарится,  --  напомнила  она,  --  не   забудь
прорезать  ножом  спинку  до  кости.  Кожа останется сухой и не
потеряет сочного хруста.
     -- Я не рус, -- ответил парень гордо, -- наше племя только
тем и жило, что диких свиней на своих полях били.  Даже  в  лес
ходить  не  приходилось!  Умеем готовить их по-всякому. Я этого
начиню гречневой крупой-ядрицей, подрумяненной,  прожаренной  в
масле, а вон того... видишь моя бабушка готовит?.. поросячьей и
телячьей  печенкой.  Тоже  прожаренной,  истолченной  с маслом,
луком и чесноком. Асмунд еще и третьего запросит!
     Бабушка молодого повара,  сухонькая  сморщенная  старушка,
часто  переворачивала  тушку,  прокалывала самую толстую часть,
проверяя готовность, но все еще выступала кровь, и она поливала
квасом, еще больше умягчая сочное мясо.
     Улыбнулась Ольхе беззубым ртом:
     -- Милая ты моя, лесная красота!
     В ее голосе было столько участия, что Ольха спросила тихо:
     -- Как вам здесь?
     -- С русами? -- догадалась старуха. -- Да свыклись. Я ведь
и до них тут работала. Как  сейчас  помню,  когда  ворвались  в
город. Этот Олег хитростью захватил город!
     -- Как?
     -- Хитростью да подлостью, -- повторила старуха с нажимом.
Глаза  ее  блеснули старой враждой. -- Кияне не знали нашествий
со времен... даже не знаю. Говорят, вообще никогда и  никто  не
захватывал наш город!
     Ольха спросила осторожненько:
     -- А как же... Аскольд и Дир?
     Старуха  посмотрела  с  такой  злостью, что Ольха невольно
отшатнулась. До этого  казалось,  что  местные  притерпелись  к
русом,  относятся  уже  равнодушно. Правда, она и разговаривала
только со Зверятой.
     -- Те вошли без оружия, -- почти выкрикнула старуха. -- Их
была горстка!.. Даже если бы и хотели захватить город,  как  бы
сумели?  Потому и не пытались. Вообще шли в Царьград наниматься
на службу. У нас попросились пожить с неделю,  починить  ладьи,
купить  еду на дорогу... А потом как-то внезапно напали хазары.
Прямо в поле похватали молодых  девок,  парням  повязали  руки.
Наши  не  успели  за мечи схватиться, а эти русы, что оказались
вблизи, вскочили на коней и ринулись в бой. Хазары  не  ожидали
пришельцев,  сразу  и  добычу  выпустили,  и  сами,  кто успел,
восвояси... Тогда Аскольда спасенные от полона на руках в город
принесли! А на другой день  вожди  и  волхвы  посоветовались  и
говорят  русам:  что  искать в далеком Царьграде? Оставайтесь у
нас. Будьте князьями, пусть ваша дружина стережет  град.  Мы  и
своих парней в нее дадим. И прокормим!
     -- И что ответили русы? -- спросила Ольха, затаив дыхание.
     -- Не  все  соглашались  остаться.  Аскольд  сам  рвался в
Царьград, где сердце мира, где чудеса и теплые моря.  И  многие
из  русов  настаивали  идти  туда.  Только  мудрый  Дир, он был
постарше и спокойнее, сказал насчет  синицы  в  кулаке,  как-то
переломил остаться. Правда, с десяток все же ушло, но остальные
остались и жили в городе по нашей правде, обид не чинили. Девок
брали наших в жены, да не умыканием силком, как у вас, древлян,
и   не   умыканием   по.  сговору,  как  у  тиверцев,  даже  не
по-полянски: то-исть, по уговору с родителями, а по-своему:  по
любви  и  согласию.  Это нашим девкам вовсе по душе пришлось. А
дети их, уже были не  русами,  но  и  не  полянами,  а  звались
русичами.
     -- По любви и согласии, -- пошептала Ольха. -- Это у них в
самом деле закон такой?
     -- Да, -- признала старуха нехотя. -- Да только недалеко с
таким  законом пойдут. Разве ж не родителям с их опытом виднее,
кого с кем повязать? В общем, так  мы  жили,  пока  однажды  не
пришли  еще  лодьи. Всего три. Еще издали наши дозорные видели,
что там груда мехов, связки шкур, и богатые купцы. Потому и  не
подняли  тревогу.  А  те,  пристав  к  берегу, просили призвать
князей. Аскольд и Дир явились, и тут все наши увидели,  как  те
переменились  в лице, когда увидели человека в лодье. Тот и был
страшный князь Олег!
     -- Но как он захватил город?
     -- С ним был мальчонка. Олег указал на него и рек: "Вы  не
княжьего  рода,  а вот он -- княжьего. И он должен править этим
градом". Аскольд и Дир схватились за мечи, оба были отважные  и
сильные  витязи. Но Олег, это сущий зверь, сам прыгнул на них с
мечом... Дальше было страшно, но просто. Олег в  поединке  убил
их,  хотя  те  дрались  взвоем  против  одного, а его русы, что
прятались под шкурами, тем временем  бросились  к  воротам.  Не
давали закрыть, пока подоспели другие ладьи, полные воинов. Так
ваш  великий  город пал под их мечами. Пали и все русы, которые
защищали Киев от Олега.
     Ольха спросила после паузы:
     -- Эти русы, русы Олега... тоже  берут  женщин  только  По
любви?
     Старуха  взглянула  с  подозрением,  что-то  спрашивает об
одном и том же:
     -- Да. Но только теперь русов ненавидят. И редкая  женщина
отвечает на улыбку руса.
     Вот  она  зацепка, подумала Ольха лихорадочно. Их закон --
только по любви, а ее отдают насильно! Или на  пленниц  это  не
распространяется?  Все  равно,  надо  с  кем-то  поговорить. Со
Студеном, он опять посматривает так,  будто  хочет  поговорить.
Или с добрым Асмундом. Даже с хитрым Рудым можно...
     -- Страшные люди, -- прошептала она.
     -- Страшные,  --  подтвердила  старуха  с  готовностью. --
Колдуны!
     -- Даже колдуны? -- переспросила Ольха, по телу  пробежала
дрожь.   Конечно,   колдуны,   недаром  же  в  его  присутствии
совершенно не помнит, что лепечет, ее бросает то в  жар,  то  в
холод,  не  может  не смотреть в его глаза, а когда смотрит, то
готова либо убить его, либо броситься  на  шею.  Это  наверняка
значит,  что  ее  обереги  борются с его колдовством. Однако их
сила постепенно слабеет в борьбе с его темными чарами!
     -- Колдуны, -- сказала старуха убежденно. -- Иначе как  бы
побили наших богатырей?
     -- Они сильны, -- признала Ольха неохотно.
     -- Но  не настолько, чтобы победить все наше войско! Русов
явилась горстка, но они побили, побили всех! Так не бывает.
     Ее старческие глаза блеснули свирепой гордостью. Она, судя
по ее глазам и учащенному дыханию,  перенеслась  в  те  славные
годы, когда здесь еще не было захватчиков. И когда они явились,
когда  хитростью  ворвались  в  город,  была  великая сеча... И
многие славянские витязи показали  себя  равными  богам  войны,
многие были как пардусы легки и отважны в бою...
     Она  не  простого  рода, подумала Ольха. Простолюдинка так
долго не хранит зло. Этой было  что  терять.  Она  все  еще  не
привыкнет, что стала простой челядницей.
     -- Ты не полянка, -- сказала старуха внезапно. -- Когда-то
наши племена  бились  смертным боем... но сейчас не до вражды и
кровной мести. Тем более, что никто  не  вспомнит  даже,  из-за
чего  началось.  Сейчас вы, древляне, такие же. И я как-то хочу
помочь.
     Ольга смотрела недоверчиво. Потом вспомнила, что у  челяди
везде  глаза и уши. Челядь иной раз знает больше живущих в доме
бояр или князей.
     -- Помочь бежать?
     -- Бежать? -- переспросила старуха с  недоумением,  словно
только  сейчас услышала такое незнакомое слово. -- Разве отсель
убежишь? Я слышала, что земли древлян за тридевять земель, а по
дороге к ним надо пройти три десятка племен, а там везде отряды
русов...
     -- Сколько же у них войска? -- усомнилась Ольха.
     -- У страха глаза велики, --  призналась  старуха.  --  Но
тебе  все  равно не пройти. Даже здесь не выйти. Русов мало, но
они в самых нужных местах. Это они умеют! Где наши скопом,  там
у них иной раз один управляется.
     -- Так в чем же...
     -- У  меня  сестра  --  колдунья.  Про нее говорят, что по
ночам в кошку перекидывается и чужих коров ходит доить, но  это
враки.  А  вот  как  она тучу как-то от нашего поля отогнула, я
сама видела! Я попрошу дать тебе оберег. А  то  и  отвар  какой
нужный.
     Ольха  ощутила,  как  горячая  кровь,  густая, как кипящая
смола, хлынула ей в лицо. Она  стиснула  кулачки  и  прижала  к
груди:
     -- Правда? У нее есть средство?
     -- Есть, -- подтвердила старуха с гордостью. -- Эх, мало у
нее силы.  Она сейчас готовит обереги и супротив других. А пока
что у нее есть только против самых главных. Ну,  самого  Олега,
Асмунда, Рудого, Ингвара...
     Сердце подпрыгнуло. Ольха спросила дрожащим голоском:
     -- Ингвар... тоже среди главных?
     Старуха   проворчала,   на   сморщенном  лице  была  смесь
ненависти и восхищения:
     -- Он хуже всех. Тем, что хорош.
     Ольга раскрыла глаза шире:
     -- Как это?
     -- Кому не нравится отвага? -- сказала старуха нехотя.  --
А  это  в  нем  признают даже враги. И в слове тверд. Если дал,
сами боги не заставят отступиться. Таких уважает даже подлая  в
клятвах  дрягва...  Ест  то,  что  и ратники, спит в походах на
конской попоне, первым бросается в бой,  последним  выходит.  В
его Дружине русов, стыдно сказать, меньше трети.
     Ольга охнула:
     -- Как так?
     -- За  ним идут и наши дурни, -- признала старуха с той же
неохотой. -- Молодые, подвиги им подавай... Правда,  не  только
поляне   польстились.   Там   и  кривичи,  тидричи,  есть  даже
урюпинцы... От племен своих отказались, от богов родимых!  Идут
за  этим  кровавым  псом...  аки  за  новым богом! Тьфу! Ладно,
милая. Завтра вечерком жди. Я обернусь быстренько. Сестра  хоть
и  за  городом,  но  сразу за днепровскими кручами. Ну там, где
Днепр рэвэ ревучий.
     После ее ухода Ольха  снова  не  находила  места.  Если  в
дружине  Игоря  больше  местных,  то  могли  бы  сговориться  и
перебить всех? Например, сонных. Так почему же не  сделают?  Не
по трусости же? Даже поляне и тидричи, хоть и враги древлян, но
их можно обвинить в лени, тупости, но не в трусости!

     Когда  раздался  стук  копыт  и прогремели радостные крики
челяди, она ощутила, как учащенно забилось ее сердце.
     Донесся  звучный  голос  Ингвара,  немного  хрипловатый  с
дороги.  Тут  же снова застучали копыта, и кто-то бегом, звучно
шлепая лаптями, бросился в сторону  конюшен.  Заходящее  солнце
показывало, что хозяина крепостницы не было почти весь день.
     Выглянула  украдкой, отроки по двору уже бегом водили трех
коней. Вороного жеребца она узнала, а еще двоих, похоже, видела
под  Павкой   и   Окунем   или   Боянем.   Значит,   он   ездил
развлекаться... или утешаться не один.
     Она  отпрянула  от окна, отбежала к противоположной стене.
Словно бы внутренним взором видела, как он  бежит  через  сени,
чуб   развевается   сзади,   в  глазах  яростный  огонь,  затем
стремительно  несется  вверх  по  лестнице,  так  непохожий  на
древлянских  бояр, что даже в палатах стараются двигаться важно
и величаво. Вот врывается  на  верхний  поверх,  где  видна  ее
дверь...
     Она  слышала нарастающий грохот его сапог. И когда дверь с
грохотом распахнулась, древлянская княгиня  с  надменным  видом
сидела   за   столом.  Перед  нею  лежали  деревянные  дощечки,
летописи,  свертки  бересты.  Она  рассматривала  их  настолько
усердно,  что  не  подняла  голову  даже  на грохот подкованных
сапог.
     -- Добрый вечер! -- проревел он злым голосом.
     Она ответила, не поднимая головы:
     -- Только что виделись.
     Его голос был сдавленным от ярости:
     -- Только что?.. Это было еще вчера!
     -- Да? -- удивилась она. -- А мне казалось, что врываешься
сюда сто раз в день. Как будто не помню, что я в плену, а ты --
мой тюремщик.
     В ее голосе было столько отвращения, что его будто ударили
льдиной. Хрипло произнес:
     -- Я сегодня был за сорок верст отсюда... Но я  пришел  не
за этим.
     Она   медленно   подняла   голову.   Он  стоял  перед  ней
напряженный, раздвинув ноги. Лицо было злое, но на этот раз  на
нем  проступило  странное  облегчение.  Он  прямо впился своими
синими глазами в ее ясные серые, смотрел жадно,  будто  пытался
увидеть  в  них  ту  жилку,  дернув за которую, можно умертвить
сразу.
     Так,  скрестив  взгляды,  они  замерли.   Наконец   Ингвар
медленно  вздохнул,  с  удивлением  чувствуя,  как раздвигается
сведенная судорогой грудь. Легкая волна тепла прошла  по  всему
телу.  У  меня  есть  отвар, напомнил он себе счастливо. Я могу
освободиться от ее темной колдовской власти!
     Она с удивлением и беспокойством видела, как в его  глазах
разгорается злое торжество. Губы дрогнули и чуть раздвинулись в
усмешке.
     -- Князь послал гонца в твое племя.
     -- С чем? -- спросила она, сразу похолодев.
     -- Догадайся.
     -- Он это сделал... И вы думаете, что мое племя покорится?
Да мои братья...
     -- Они еще сосунки, -- напомнил Ингвар пренебрежительно.
     -- У них есть наставники, -- возразила она горячо. -- есть
воеводы.  С  одним  из.  них  ты разговаривал. Они возьмутся за
оружие!
     Его  рука  дернулась  к  поясу.  Калитка  топорщилась   от
баклажки. Выпить прямо сейчас, мелькнуло в голове. Нет, выкажет
слабость   в  ее  присутствии.  А  для  нее  это  лишний  повод
торжествовать.
     -- Увидимся за трапезой, -- буркнул он.
     -- Разве пленница может перечить? -- сказала она.
     Он стиснул зубы так, что перекосилось лицо,  повернулся  и
почти бегом вышел. Дверь хряснулась о косяк так, что посыпалась
труха, а потолочные балки заходили ходуном.
     Уела,  подумала она, но прежнего торжества не ощутила. Или
не столь сильное. Почему-то его бесит, когда она называет  себя
пленницей.   Тем  более,  что  когда  это  заметила,  то  стала
упоминать чаще
     А Ингвар  почти  бегом  поднялся  в  свою  комнату.  Павка
распахнул перед ним дверь, Ингвар рявкнул:
     -- Я устал, отдыхаю!
     -- Понятно, -- ответил Павка. -- Муха не пролетит!
     -- Главное, никого не пущай ко мне.
     Он захлопнул дверь и, не раздеваясь и не садясь, торопливо
сорвал  с пояса калиточку. Баклажка набралась его тепла, пробка
разбухла, ни капли не было потеряно за бешеную скачку.
     На широкой ладони баклажка выглядела крохотной, но отвар в
ней обещал спасение. Пальцы сами по себе  ухватили  пробку.  Он
чувствовал шероховатую поверхность дерева, его тепло.
     -- Сейчас, -- сказал он, -- сейчас...
     Но  пробка  оставалась  на  месте, и он чувствовал, что не
торопится ее вытащить. Это раньше, когда спасение было  далеко,
он  отчаянно  торопился  то  ли  выпить отвар, то ли обвешаться
оберегами, то ли вообще уйти в волхвы. Но сейчас, когда вот он,
отвар,  сам  уже  почувствовал  облегчение  и  некоторый  стыд.
Мужчина  должен  выстаивать  без  колдовства.  Правда, она сама
навела на него порчу, но обереги как-то предохраняют.
     После паузы он замедленными движениями,  словно  удивляясь
себе,  вложил  баклажку  на  место.  Она предохраняет и оттуда.
Пусть не так сильно, но и он  должен  бороться  против  подлого
колдовства!  Если  научится  бороться,  это может пригодится на
войне. Во имя создания  великого  государства  по  имени  Новая
Русь.
     А  если  начну  сдавать, сказал себе, чувствуя себя как-то
странно, будто не выстоял-- в борьбе с колдовством, а как будто
поддается ему, то тут же выпью ведьмин отвар. Даже если  вокруг
будут  Дружинники,  князь  Олег  и все волхвы Киевской Руси! На
виду у всех.

      * Часть третья *

     Глава 33

     Ольха заметила, что  после  объявленной  помолвки  за  ней
следить  стали меньше. Не подавая виду, чаще начала выходить во
двор, смотрела, как готовят  еду,  выносят  из  подвалов  сыры,
солонину.  Побывала  у  колодца, никто не остановил. Значит, не
думают, что кинется вниз головой. Осталось приучить  тюремщиков
к тому, что посещает коней. Мол, следит, чтобы кормили отборным
овсом  или  пшеницей,  поили  ключевой водой. А потом только бы
оказаться вблизи ворот!
     Бабка молодого повара не появлялась. Ольха  извелась,  два
дня  минуло,  но  когда  в  ее  дверь поздно ночью поскреблись,
сердце екнуло. Сперва мелькнула сумасшедшая  мысль,  что  снова
явился  этот  кровавый  пес,  сильный  и яростный пес, могучий,
который первым вступает в бой и последним  уходит,  у  которого
такие сильные и горячие руки...
     Она  покраснела, торопливо отворила. Старуха проскользнула
мимо неслышная, как летучая мышь. От нее пахло ночью,  сыростью
и болотными травами.
     Ольха    задвинула    засов,   прислушалась.   За   дверью
переговаривались мужские голоса. Стражи не спали.
     -- Принесла?
     -- Милая, все для тебя сделано.
     Старуха шебуршалась, суетливо рылась в складках одежды. На
ней была накидка из шкуры мехом наружу, в ней сама походила  на
лесного  зверя.  Наконец  извлекла  калитку,  а  уже  оттуда --
деревянный  оберег  на  толстой  нитке.  Ольха   узнала   грубо
нацарапанный    лист    папоротника,   затем   тускло   блеснул
отполированный бок темного камня.
     -- Здесь, -- сказала старуха благоговейно. -- Одной  капли
хватит,  чтобы  ты  выстояла  супротив  их  чар.  А двух и коню
хватит!
     -- А коню зачем? -- не поняла Ольха.
     -- Да это так говорится. У русов. Мол, подействует сразу!
     Жгучий отвар, поняла Ольха со страхом. Все проест,  окромя
камня.  Как  бы  не пропекло насквозь... Хотя разве такая жизнь
лучше?
     Она бережно приняла в обе ладони  тяжелую  нагретую  телом
старухи  баклажку.  Пробка  на  удивление тоже из камня, только
красного. Притерта так  плотно,  что  Ольха  едва-едва  уловила
запах   --   пряный,   напоминающий   о   темном   лесе  с  его
муравейниками, живицей, остро пахнущими трухлявыми пнями.
     -- Пить сразу?
     -- Можно разбавить в воде, -- рассудила старуха.  --  Дабы
губы  не  попечь.  Но  можно и сразу. Только не держи во рту, а
сразу глотай.
     Ольха в нерешительности попыталась открыть пробку:
     -- Туго как...
     -- Это чтоб не пролилось, -- ответила старуха.
     -- Бабушка, -- сказала Ольха с благодарностью,  --  чем  я
могу тебе заплатить? Только скажи!
     -- Мне боги заплатят, -- ответила старуха строго. -- Скоро
ответ  перед  ними  держать.  Надо  хоть  что-то  доброе успеть
сделать!
     И ушла, оставив Ольху в радостном смятении.

     Снизу доносился в реве голосов и лязг  железа.  Воеводы  и
дружинники, захмелев, все чаще хватались за оружие. Одни, чтобы
показать  как  лихо  умеют обращаться, другие вспоминали старые
обиды, третьи затевали новые ссоры, ибо что за пир без драки  и
крови?
     Ольха  в  отсутствие  Ингвара проскользнула в его комнату.
Сердце колотилось, уши ловили все  звуки  в  коридоре.  Постель
скомкана,  словно  полночи  ворочался  с  боку на бок, на столе
кубок с остатками вина. А на стене, завешанной толстым  ковром,
холодно  и  загадочно  блещут  мечи, топоры, шестоперы, клевцы,
кинжалы... Даже мечи такие, каких отродясь не видывала: черные,
как ночь, прямые и длинные, другие же загнутые, третьи только с
одной острой стороной, а на  другой  как  острые  зубы  блестят
зазубрины...
     Ей  показалось,  что  слышит шаги. Торопливо сорвала узкий
кинжал, самый неприметный, зато  в  ножнах  на  простом  ремне,
подбежала к двери, но шаги приближались.
     Не  зная  куда спрятаться, она отбежала за ложе, присела с
той стороны. Благо одеяло сползло до самого пола.
     Дверь распахнулась, по шагам она узнала Ингвара. Он что-то
взял, вышел, но она долго сидела на  корточках,  чувствуя,  как
колотится  ее  сердечко.  Торопливо  опоясалась,  ножны  слегка
оттянули пояс. Она вытащила кинжал, с  восторгом  и  удивлением
оглядела   узкое   лезвие,  черное,  как  ночь.  Черный  булат,
вспомнила рассказы бывалых  воинов,  а  ее  отец  называл  этот
металл  черной  бронзой.  Вроде бы мечи из черной бронзы крепче
харалужных, только секрет этого металла погиб...
     Торопливо выскользнула в коридор, пробежала на цыпочках до
своей комнаты. На поясе чувствовалась приятная тяжесть.

     Остаток   дня   тянулся   нескончаемо   долго.   Она   уже
возненавидела  это  бесконечное  застолье,  когда только едят и
пьют, когда однообразие пытаются разукрасить драками,  боем  на
мечах,  во  пришел  вечер,  настала  ночь, она, наконец, встала
из-за стола и, сославшись на  усталость,  неспешно  отправилась
наверх.
     Она  чувствовала  тяжелый  взгляд Ингвара, отчего спина ее
выпрямилась гордо и надменно, а по телу пробежала невидимая для
Ингвара  сладкая  дрожь.  Поднималась  медленно,  как  подобает
княгине,  слышалачкак  притихли  гуляки,  и знала, что выглядит
великолепно.
     В своей комнате сделала вырез на платье  чуть  глубже,  но
так,  чтобы  это  выглядело  как  бы нечаянно, добавила масла в
светильники. Вытащила из-под подушки кинжал в потертых  ножнах,
прицепила  к поясу. От возбуждения горели щеки. Она не находила
себе места, вставала и подбегала к  двери,  прислушивалась,  но
когда  в  коридоре  послышались  знакомые  шаги,  она  могла их
отличить из тысячи, то уже сидела у окна, оранжевый свет  падал
на ее очень спокойное лицо.
     Ингвар  вошел тяжелый, огромный. Его черная тень угрожающе
заметалась  по  стенам.  Глаза  его  угрюмо   смотрели   из-под
сдвинутых  черных бровей. На лбу залегли тяжелые морщины, такие
же горькие складки прорезали лицо у рта.
     -- Я не знаю, -- сказал он с порога, -- зачем  это  сделал
великий князь... Он считает, что...
     Взгляд  его  упал  на ее пояс. Если древлянка и родилась в
рубашке, то вряд ли на рубашке был еще и  пояс  с  пристегнутым
кинжалом.  А  сейчас  рукоять  кинжала в скромных ножнах торчит
прямо под ее ладонью
     Он оглянулся. На  ковре  осталось  темная  полоска  в  том
месте, где висел кинжал. Ингвар поморщился:
     -- Тебе это не поможет.
     Ольха ощутила, как невольно ощетинивается:
     -- Да? Подойди, посмотрим.
     Он сделал быстрый шаг, импульсивный, необдуманный, отвечая
на вызов,  ибо  без  труда  перехватит  ее  тонкую  руку...  Со
сдавленным проклятием остановился. Он пришел не за  тем,  чтобы
ссориться.  Если спровоцирует, испугает или разозлит, это новая
вражда, злоба.
     Дурак, сказала она про себя. Почему остановился?  Боишься?
Пусть  даже  замахнусь,  неужели  не  перехватишь  мою руку, не
выдерешь из кулака рукоять ножа? И тогда можешь  снова  прижать
меня к своей груди, вопьешься горячими губами в мой рот...
     Она ощутила, как кровь горячими толчками стала нагнетаться
в ее щеки,  делая  их пунцовыми, губы темнеют и напухают, об ее
кожу можно обжечься.
     -- Я хотел сказать, -- заговорил он осторожно,  его  глаза
не  отрывались от ее ладони, потом встретились с ее глазами, --
что у тебя есть время самой выбрать себе... за кого пойти.
     -- Почему? -- спросила она.
     -- Ну... я уже сделал тебе зло... -- он  вспыхнул,  словно
его  -силой  заставили признаться в слабости, -- хотя виноватым
себя не считаю. Я делаю все  во  благо  Новой  Руси!..  И  если
какой-то   заразе   это  не  нравится...  Словом,  когда  можно
уменьшить зло... или не продолжать его делать, то это по правде
русов. Прошлого не исправишь, зато можно самим строить будущее.
Князь не сказал, когда тебе надо быть замужней, но, думаю,  это
можно оттянуть до праздника святого Боромира.
     Она  не  отрывала  от  его  лица  сумрачного взора. В день
святого  Боромира  заканчиваются  все  летние  работы,   урожай
собран,  зерно  смолочено  и  засыпано  в. амбары. Можно играть
долгие свадьбы, плясать беспечно,  спать  долго.  Так  во  всех
племенах, ей объяснять не надо.
     -- Ты уверен, что удастся?
     -- Ну...  почти,  --  ответил  он.  -- А тогда впереди все
лето.
     -- Ну что ж, -- ответила она медленно.
     Ему почудилась странная нотка. Он сказал подозрительно:
     -- Но все равно тебе  не  позволено  выходить  за  пределы
двора. Если попытаешься, я сам с тобой разделаюсь!
     -- Попробуй,   --  отрезала  она.  --  В  этот  раз  я  не
промахнусь...
     Осеклась, но слово не воробей, уже назад  не  воротишь,  а
Ингвар,  тоже  мужчина,  сразу  и  поверил,  дурак. Разве можно
верить женщине, когда вот так стоит и говорит вот так?
     Он засопел, отвернулся, а она подумала с раскаянием: какой
враг всякий раз за язык тянет? Ясно же, что не ударит ни мечом,
ни ножом, если попытается обнять ее снова! Даже  не  оттолкнет,
что самое страшное. Хотела бы, да не сумеет. Сил не будет... Но
если  совсем  уж  честно,  то  разве  в  самом  деле  хотела бы
оттолкнуть?
     Ингвар ушел, а она молча  крикнула  ему  изо  всех  сил  в
спину: дурак! Разве ты не понимаешь?
     Похоже, этот дурак оказался еще и глухим.

     Пир  длился  уже третий день. Олег каждый вечер садился на
свое место, поднимал кубок за Новую Русь, пил и  ел,  грохочуще
смеялся  шуткам,  бывал  весел  и  беспечен.  В  его отсутствие
веселье не умолкало. Без князя можно и на ушах походить, а  при
князе негоже взрослым мужам...
     На  третий  день, возвращаясь от своего похода на конюшню,
Ольха на крыльце наткнулась на Асмунда. Воевода в  задумчивости
ковырял в зубах, смотрел на небо. Увидев Ольху, обрадовался:
     -- О,  лесная  лилия!  Просто чудо, как все здесь при тебе
ожило!
     -- При мне?
     -- Разве первый раз здесь  собираемся?  В  прошлый  раз...
когда   это   было,  ага,  три  года  тому,  то  как  будто  на
похоронах... А сейчас все на ушах ходят!
     -- Я-то при чем? -- сказала она, но слова старого  воеводы
польстили.  И не сказать, что делала с неохотой или через силу.
Как-то само получилось, что где-то вмешалась, а так  как  никто
не  возразил,  все  кинулись  выполнять, то и дальше само собой
пошло, что в этом ненавистном гнезде многое  изменилось  по  ее
слову.
     Да,  не потому, что хотела что-то изменить в жилище врага,
а так получилось. Само.
     Асмунд любовно погладил себя по брюху:
     -- Что-то опять мой желудок рычит от голода  как  голодный
пес!  Надо зашвырнуть в него какую-нибудь ерундишку вроде куска
мяса, пусть даже зажаренного  с  кровью,  а  потом  залить  это
непотребство вином, чтобы уже без спешки наброситься с ножом на
печеного кабанчика, что как издевательство над нашими чувствами
истекает  соком  прямо  посреди  стола  на  блюде, где по бокам
поместились еще и жареные в собственном соку перепелки...
     Ольха не выдержала, рассмеялась:
     -- Асмунд! А как же те  два  поросенка,  целых  кабанчика,
которых вчера для тебя лично готовили? Я сама видела!
     Асмунд обидчиво пожал плечами:
     -- Ты  б  еще сказала: в прошлом году! Ишь, вчера. Желудок
старого добра не помнит. Ему сейчас вынь да положь. Он  у  меня
такой...  Однако  меня  здесь знают. Сегодня еще двух поросяшек
закололи, я сам проследил.
     -- Поросяшек?
     -- Да совсем крохотных. Годика по полтора не больше.
     -- Да, -- съязвила Ольха, -- это ж  тебе  на  один  кутний
зуб!
     -- Точно,  --  обрадовался  Асмунд  редкому  пониманию  со
стороны Красивой женщины. -- Только и  мяса,  что  под  ногтями
застрянет,  да  в  зубах.  А мой желудок уже на ребра от голода
кидается!
     -- Пойдем, -- сдалась Ольха. -- Я понимаю,  что  для  него
нужен третий кабанчик. Веприк.
     Место великого князя было пустым, да и бояр стало на треть
меньше, зато за другими столами народу даже прибавилось. Асмунд
усадил  Ольху рядом с Ингваром, сама бы ни в жизнь не села, сам
опустился по ту сторону. Рудый не успел  и  рта  раскрыть,  как
неповоротливый  с  виду воевода с непостижимой ловкостью утащил
от него блюдо с непочатым гусем.
     В палату ворвались, вереща дурными голосами, ряженые. Трое
в козлиных шкурах мехом наружу,  на  головах  длинные  загнутые
рога. За ними с визгом вбежали толстые размалеванные бабы, били
в  бубны,  разбрасывали  горстями зерно. Передняя упала, на нее
повалились, бесстыдно задрали ей подол,  оголив  толстые  белые
ягодицы,  где на обеих половинках искусно были намалеваны ягоды
малины.
     Студен загоготал, даже Влад сдержанно улыбнулся, лишь русы
посматривали неодобрительно. Ингвар вообще отвел  глаза,  Ольха
ощутила теплоту в груди. Почему он не хочет смотреть на женский
срам? Все мужики смотрят с удовольствием!
     Нет,  поправила  она  себя с удивлением. Не все. Вои Рудый
бросил взгляд, полный насмешливого пренебрежения, шепнул на ухо
Асмунду что-то веселое. Губы того дрогнули в усмешке, но густые
брови  еще  неодобрительно  хмурились.   Да   и   другие   русы
посматривают  на  ряженых  скорее с высокомерной брезгливостью,
чем с интересом. Мужчины, вспомнила она неожиданно  определение
русов Ингваром. Мужчины, а не мужики, как у славян!
     Почему-то  и  она ощутила некоторый, еще неосознанный стыд
за этих людей, что визжат дурными голосами и кувыркаются  между
столов, пинаются и бьют друг друга по головам, делают подножки,
срывают  один с другого портки и юбки. Славяне из числа старшей
дружины хохотали, даже  некоторые  русы  посмеивались.  Правда,
свысока.  И не столько над самими ряжеными скоморохами, как над
теми, кто находит это забавным.
     Она вдруг ощутила, что шутки ряженых  ей  кажутся  слишком
простыми  и  грубыми,  а  вывороченные  мехом  наружу  шкуры  и
измазанные  сажей  рожи  --  глупыми.  Что  со  мной,  подумала
смятенно. Всегда ведь. хохотала от души... Или опять под чарами
русов?
     Вдруг раздались голоса:
     -- Князь?
     -- Князь пожаловал...
     -- Вещий Олег изволит...
     Рудый поднялся навстречу князю, что-то шепнул на ухо. Олег
кивнул благосклонно, неспешно занял свое место. Рудый хлопнул в
ладони, подзывая отрока. Тот выслушал, умчался. Через некоторое
время   из   боковой   двери  медленно  выжили  двое  мужчин  в
сопровождении мальчика лет  десяти.  Они  были  без  оружия,  в
простых одеждах, волосы на плечах, из чего Ольха сперва решила,
что  они  не  русы.  Правда, все с голыми лицами. Если у отрока
борода еще не растет, то старшие явно сбривают...
     -- Дозволь, великий князь, -- провозгласил  Рудый  громко,
-- представить  тебе  славного  Тарха  Тараховича,  а также его
друга и соперника -- Горбача!
     Все трое, включая мальчика,  Поклонились.  Ольха  раскрыла
глаза  шире:  поклонились  малым  поклоном,  лишь чуть опустили
головы, словно были равны великому князю. Но кто они?
     Олег спросил медленно:
     -- Почему тебя зовут так странно?
     Передний,  которого  назвали  Тархом  Тараховичем,   смело
взглянул  великому  князю в зеленые колдовские глаза. Голос был
полон гордости:
     -- Когда меня на  состязании  певцов  признали  лучшим,  я
понял,  что  уже могу сменить имя... А самым великим певцом был
Тарх, сын Тараха! И  только  с  ним  я  состязаюсь,  ибо  среди
живущих не встретил равных.
     Среди   гостей   поднялся  шум.  Кто-то  выкликнул  что-то
негодующее,  другие   же   просто   смеялись,   пили,   стучали
серебряными и медными кубками.
     Олег поморщился, смотрел исподлобья. Голос стал суше:
     -- Мало  земель  ты  еще  прошел,  чтобы...  Гм,  а  Тарх,
Таргитай то есть, был сыном Тараса, а не Тараха... Но...  гм...
впрочем,  ты  прав.  Состязаться надо не с соседом, а Великими,
которые меняют облик земли. А для этого  надо  быть  не  просто
самоуверенным, а просто наглым! Безумцем даже.
     За  столами  притихли,  изменение тона великого князя было
слишком внезапным и непонятным. Но, казалось, певец  понял.  Он
кивнул   другу,   которого   назвали  Горбачом,  сказал  резким
мужественным голосом:
     -- Мы исполним для вашего развлечения  новую  песню!..  Мы
услышали  ее  в дальних странствиях среди льдов, по дороге сюда
добавили  только  самую  малость,  изменили  чуть  музыку  и...
словом, слушайте!
     Ингвар  покосился на Ольху. На губах воеводы была победная
улыбка, и Ольха отдала бы палец, чтобы стереть ее с его поганой
рожи.
     -- Что  можно  услышать  среди  льдов,  --   сказала   она
язвительно, -- кроме свиста ветра и криков чаек?
     -- У  кого  уши  на  месте, тот услышит многое, -- ответил
Ингвар многозначительно.
     -- Песни  викингов!  --  фыркнула  она.  --  Рев  труб   и
похвальба  о  своих  кровавых  подвигах!  Перечисление, сколько
убили, сколько сожгли, сколько испакостили!.. Слюни берсерков!
     Горбач тронул струны, помещение наполнили звуки  настолько
пронзительные  и  чистые,  что Ольха вздрогнула. Она никогда не
слышала ничего подобного. А Горбач медленно  перебирал  струны,
извлекая  странную чистую и щемящую мелодию, от которой у Ольхи
сладко заныло сердце.
     Тарх Тарахович запел, и снова Ольха вздрогнула. Певец  был
широк  в  плечах,  мускулист,  и  разговаривал с князем сильным
голосом  воина,  но  когда  запел,  голос  неожиданно  взлетел,
воспарил,   а   Горбач  к  тому  же  поддерживал  его  высокими
пронзительными нотами, хрустальными, как  воды  горных  ручьев,
чистыми,  как  снег  на  севере,  где услышали и подхватили эту
песнь.
     Слова были на русском. Ольха с трудом улавливала смысл, но
как-то сразу перед ее внутренним взором возникли странные дали,
гордые и красивые люди, крылатые змеи, могучие воины... Был там
непобедимый воин по имени Тристан, который побеждал всех и вся,
убил великана и сразил  Змея,  его  король  той  страны  послал
добыть  ему  золотоволосую  красавицу  Изольду,  прозванную так
потому, что она была словно изо льда --  с  белоснежной  кожей,
чистая, девственная, холодная ко всем героям и королям...
     Певец   пел   страстно   и   взволнованно,  а  о  подвигах
рассказывал так, что Ольха видела наяву схватки и слышала  лязг
мечей, рев Змея, храп коней.
     И  добыл Тристан золотоволосую красавицу, и повез ее через
леса и долы к королю. Но есть высшая сила, перед которой  ничто
даже  власть  королей:  Тристан  и  золотоволоска полюбили друг
друга... Они познались, хотя понимали, что за  это  ждет  лютая
смерть.  Но они не могли противиться великой силе любви.ч А кто
бы мог? Лишь тот, кто не человек.
     Затаив  дыхание,  слушала  Ольха  невероятный  рассказ   о
страданиях,   скитаниях  и  лишениях  влюбленных.  Голос  певца
дрожал, прерывался, звенел как натянутая струна, а сами  струны
на музыкальной доске Горвача кричали как раненые птицы, стонали
и жаловались безнадежными голосами.
     В  палате было тихо. Слушали молодые воины, слушали старые
воеводы, заслушались отроки и челядь,  носившие  еду  и  питье.
Недвижимо  сидел  Олег,  застыли  как изваяния воеводы, старшие
русы.

     Глава 34

     Все плыло перед глазами Ольхи, вздрагивало,  подпрыгивало.
Во  рту  был  солоноватый  вкус, и она с изумлением поняла, что
плачет навзрыд. Слезы бегут,  обжигая  щеки,  попадают  в  рот,
капают  с  подбородка.  Она  суетливо  терла глаза кулаками, но
слезы бежали, а в груди были мука и горечь.
     Голос Ингвара был встревоженным:
     -- Что-то стряслось?
     -- Иди к Ящеру, -- ответила она с ненавистью. -- Тоже мне,
развлечение! Прямо со смеху мру!.. Весело, Как же!
     Сквозь слезы видела его помрачневшее лицо.
     -- У нас, у русов, тешатся не только  измазанными  в  саже
харями. Это вам хватает свинячьего хрюканья да визга ряженых.
     За  столом  нарастал  говор.  Снова начала звякать посуда,
слышалось бульканье вина. Князь Олег что-то  говорил,  поднимал
высоко  кубок,  но  слезы  еще  бежали  из  ее  глаз,  а сердце
испуганно и сладко щемило, похожее на  прут  со  снятой  корой,
открытый солнцу и движению воздуха.
     -- Все  равно, -- проговорила она упрямо, -- разве ж можно
так сердце рвать?.. Душа веселья жаждет!
     Она видела, как великий князь повернулся к вей, он  всегда
все  слышал  и  подмечал, даже в толпе слышал всех и каждого, и
теперь в зеленых глазах она видела ее одобрение.
     Что-то сказал, поклонившись, Тарх Тарахович. Великий князь
чуть улыбнулся, оба смотрели на Ингвара, потом  перевели  взоры
на  Ольху.  Ольха  торопливо  протерла  глаза. Она чувствовала,
какие у нее распухшие от плача губы, но опять не  разобрала  их
слов, а Ингвар, похоже, разобрал: вспылил, ответил резко и зло,
даже швырнул со стола кубок В певца.
     Гости  громко  хохотали, в восторге били кулаками по столу
так, что  посуда  подпрыгивала,  а  вино  выплескивалось.  Тарх
Тарахович  отступил  на  шаг,  в  глазах полыхнул огонь. Горбач
предостерегающе положил руку на плечо другу, но тот крикнул:
     -- Воевода, как я вижу, ты только мечом силен!.. А это для
человека мало.
     -- Это не мало! -- крикнул Ингвар бешено.
     Горбач тряс певца, тот крикнул:
     -- Даже, если ты умен как Соломон, и тогда мало!
     Горбач оттащил Тарха Тараховича к выходу.  Ингвар  крикнул
вслед:
     -- А что тебе надо еще?
     Он  спрашивал  насмешливо,  чувствуя полное превосходство,
Ольха испуганно подумала, что певцам тут же  срубят  головы  за
дерзость,  так  со  знатными  боярами не разговаривают, но Тарх
Тарахович с порога выкрикнул:
     -- Не мечом... и даже не умом человек от зверя...
     Один боярин из русов, сграбастав со стола  кувшин  вина  и
два  золотых  кубка,  вылез, расталкивая пирующих. Ольха видела
через раскрытую дверь, как он сунул кубки  певцу  и  музыканту,
затем  их  скрыла  челядь, что заносила подносы с нескончаемыми
жареными гусями, утками, перепелками.
     Ингвар опустился на место, злой и  сопящий.  На  Ольху  не
смотрел,  уперся  взором в стол перед собой. Она Вытерла слезы,
ее представляла, что же такое сказал  певец.  Взбесить  Ингвара
легко по другому поводу, но вряд ли этот способ знают певцы!

     Утром  Ольха снова бродила по еще сильнее пропахшему вином
и брагой терему. Это был четвертый день  непрерывного  пира,  и
многие  гуляки  заснули  прямо  за столами, иные -- под столом,
лишь немногие разбрелись по комнатам. Одного Ольха нашла  прямо
на лестнице, храпел поперек ступеней.
     Наверху  она  услышала голоса и стук по столешнице кубков.
Поднялась навстречу мощному запаху  вина  и  жареного  мяса.  В
малой  комнате  за столом пировали князь Олег, Ингвар, Асмунд и
Студен. Возле окна хохотали и  хлопали  друг  друга  по  плечам
Рудый и Влад. В руках у них были кубки.
     Свежие,   как   утренняя   роса,  все  четверо  за  столом
веселились с таким видом, словно до стола дорвались только  что
после долгой скачки. Пили в три горла, ели за пятерых, смеялись
грохочуще, стучали по столу кулаками и кубками. Под столом была
груда  гостей, а возле двери лежали два крупных пса с раздутыми
животами. Оба с отвращением отворачивались от стола,  при  виде
костей  дрожь  пробегала  по  их  лапам,  а  на загривках дыбом
поднималась шерсть.
     Рудый оглянулся на скрип двери, умолк на  полуслове.  Лицо
Влада  сразу  стало  очень  серьезным.  Ингвар  встретил  Ольху
пристальным взглядом. Асмунд кивнул. Рудый  приподнял  кубок  с
вином,  мол,  пьет  за  ее  красоту  и  счастье,  а Олег сказал
благожелательно:
     -- А,  наша  лесная  красавица...   Случаем,   не   видела
певцов?.. Без песен здесь как в могиле.
     Она  не  нашлась,  что сказать, Асмунд же грузно поднялся,
после съеденного и выпитого  еще  больше  похожий  на  большого
довольного медведя, заловившего стадо кабанов:
     -- Дозволь, отыщу.
     -- Если  спят,  --  бросил  Олег,  -- то пусть... Они ж не
такие крепкие в застолье, как русы!
     -- Не  должны,  --  возразил  Асмунд.  --  Певцы   навроде
медведей  зимой.  Просыпаются  от пира до пира. А все остальное
время  спят  в  запас.  Зато  потом  должны  неделями  петь   и
плясать... Бездельники!
     Он ушел, сердито грозясь найти, оторвать головы и сказать,
что так  и  было, а Олег мановением руки велел Ольхе занять его
место. Так уж случилось, что пришлось сесть рядом  с  Ингваром.
Она  стиснула  зубы,  подумала  смятенно, что еще хуже, если бы
усадили напротив. Даже наискось... Словом, где не  сядь,  будет
чувствовать  его  присутствие. А рядом, что ж... Если обручены,
то ее место рядом. Никуда не денешься.
     Рудый посмотрел  на  нее,  на  Ингвара,  хлопнул  молодого
воеводу по плечу:
     -- Пей! И не горюй. Это у тебя пройдет.
     Ингвар  лишь  мрачно  посмотрел  на жизнерадостного друга.
рудый, ни мало не смущаясь, пожал плечами:
     -- Ну, если не в этой жизни, то... гм...
     Некоторое время пили молча, поглядывали на Ольху. На  этот
раз  мужские  взгляды в смущение не приводили. Наоборот, словно
бы грели и укрывали ее невидимыми плащами от непогоды
     Затем  в  коридоре  послышались  грузные  шаги.  Настолько
тяжелые и громкие, что даже Ольха догадалась, насколько воевода
рассержен.  Асмунд  вырос  в дверном проеме, заняв его целиком.
Проревел, набычившись:
     -- Исчезли.
     Ольха  вздрогнула,  Асмунд  выглядел  злым  и  растерянным
одновременно.  Рудый хладнокровно разрывал гуся, руки до локтей
покрылись жиром, капли срывались на  стол.  Иногда  воевода  на
лету  подхватывал  их  длинным  красным  языком, быстрым, как у
ящерицы. Ольха только успевала услышать смачный шлепок.  Ингвар
молчал, а Олег спросил с интересом:
     -- Узнал причину?
     -- Дурость какая-то.
     -- Какая?
     -- Да  так...  Челядь говорит, обиделись за что-то. Нежные
какие! А деньги-то взяли. И кольца! И браслеты! И жрали  в  три
горла!!!
     От  гнева  глаза  воеводы  заблистали. Он расправил плечи,
теперь выглядел не  расстроенным,  а  оскорбленным  до  глубины
души.  Еще  немного, подумала Ольха равнодушно, и велит послать
погоню, чтобы всех повязать и повесить на деревьях повыше.
     Олег отмахнулся:
     -- Кольца и браслеты не украли, верно? Сами дарили.
     -- Теперь бы не дарил!
     -- Гм... Я думал, ты дарил за их Песни, а не  за  верность
твоей   дружине.   Жаль,   жаль...  Попробуй  послать  вдогонку
человека. Вдруг да вернутся? Нам. еще гулять  и  гулять,  а  их
последняя  песня  была  особенно  хороша.  Я бы ее послушал еще
разок.
     И я бы, подумала  Ольха  смятенно.  И  еще  поплакала  бы.
Чудные  песни  у  русов.  Кто  бы мог подумать, что она захочет
слушать песни, от которых  сердце  не  взвеселится,  а  хочется
плакать навзрыд?
     Асмунд  от возмущения подавился воздухом. Глаза полезли на
лоб:
     -- Что, просить?.. Да я их связанными  приведу!  Да  я  их
приволоку  за  конями!  Рылами  по  земле  проволоку  до самого
крыльца!..
     Рудый, у которого он  орал  над  ухом,  поморщился,  сгреб
кувшин со стола, с размаха шарахнул Асмунда по голове. Раздался
треск,  черепки  и  струйки темно-красного вина брызнули во все
стороны. Разъяренный Асмунд оглянулся с удивлением:
     -- У тебя нет ножа, чтобы выковырять пробку?
     -- Асмунд, -- сказал Рудый с укором, -- ну зачем ты  такой
дурак... и не лечишься?
     Ольха  не  думала,  что  человек  может  двигаться о такой
скоростью. Мелькнул огромный кулак,  послышался  сочный  хряск.
Рудый  вылетел из-за стола, ударился о дальнюю стену и сполз по
ней на пол, бессильно раскинув руки. Ольха  о  трепетом  ждала,
что скажет князь, но тот в недоумении вскинул брови:
     -- Ничего  не  понимаю... Это всего лишь за то, что назвал
тебя дураком... Это верно?
     -- Верно! -- с готовностью подтвердил Асмунд.
     Князь в растерянности развел руками:
     -- Ничего не пойму! Так за что же тогда?
     Влад первым  засмеялся,  за  ним  гулко  хохотнул  Студен.
Асмунд,  наконец,  понял,  укоризненно покачал головой. Не ждал
такого подвоха от любимого князя, не ждал. Вот и ходи за  таким
в походы.
     Рудый  внезапно оттолкнулся от пола, как хищный кот, сразу
встал на ноги. Он скалил зубы, и Ольха поняла, что его  падение
и беспамятство были наглым притворством.
     Олег покачал головой:
     -- Эх, Асмунд, Асмунд... А как такие петь будут?
     -- Как соловьи! -- отрезал Асмунд.
     -- Кому  нужны  такие соловьи? Асмунд, ты же знаешь, певцы
отмечены богами. Когда складывают песни,  становятся  с  богами
вровень. Да-да, ибо творчество... это... это высшее колдовство.
С  ними надо по-другому. Не думаю, что уехали далеко. Вчера так
набрались, а  певцы  не  больно  народ  крепкий...  Это  я  уже
говорил,  повторяю  для... непонятливых. Это обида их Заставила
подняться! А в лесу свалились, снова храпят.
     Асмунд смотрел набычившись.  Ноздри  широкого  носа  хищно
колыхались. Кулаки его время от времени сжимались, и Ольха ясно
слышала скрип, будто по песку тащили тяжелые ладьи.
     Зеленые  глаза  великого  князя  мерцали  загадочно. Ольха
вдруг ощутила жалость к этому человеку.  Тот  ли  это  жестокий
рус, чьим именем пугают детей?
     -- Надо  их  вернуть,  -- произнес он медленно, словно еще
колебался. -- А поедут к ним... нет-нет, Асмунд, зачем  мне  их
исхлестанные  спины.  Лучше  Рудый. Застоялся, поди... Я имею в
виду, залежался в чужих постелях. Он  и  у  мертвого  выпросит,
из-под  стоячего  подошвы  выпорет... Послал бы еще Ингвара, но
ему нужно  сторожить  сероглазую  невесту...  Я  имею  в  виду,
сторожить  от других витязей. Пока еще не жена, найдутся такие,
что захотят перехватить.
     Ингвар презрительно фыркнул. Вид у него был таков, что еще
и доплатит, только бы перехватили. Ольха сказала  быстро,  сама
дивясь своему порыву:
     -- Я могу поехать тоже.
     Ингвар  дернулся.  Зеленые  глаза  великого князя блеснули
веселой насмешкой:
     -- С Ингваром?
     -- С Рудым, -- отрезала Ольха, чувствуя, как предательская
краска вот-вот бросится в щеки. -- Он надежен.
     Брови Олега взлетели высоко:
     -- Это Рудый-то надежен?.. Ха-ха! Ну, Рудый, молодец...  Я
уж  думал,  эта  древлянка  --  крепкий орешек, а ты и ей сумел
овечкой прикинуться. Что ж, ежели  Рудый  даст  слово,  что  не
сбежишь,  я  уже  наслышан,  как  Ингвар  портки  рвал, пока по
колючкам за тобой лазил... то отпущу с вами Ингвара тоже.
     Ингвар сопел, хмурился, ярился как бык  при  виде  крепких
ворот.  Но  Ольхе  показалось,  что  не так уж и раздражен, что
Ольха поедет с ними.
     -- Лады, -- сказал он зло, отводя взор и  супя  брови.  --
Рудый,  вели  седлать. А ты... э-э... в самом деле даешь слово,
что не сбежишь?
     Ольга прекрасно  видела,  что  он  обращается  к  ней,  но
сделала  вид,  что  не  понимает его "э-э". Олег отвернулся, ей
показалось, что великий князь прячет усмешку.
     -- Рудый, -- сказала она, -- если  возьмешь  меня,  то  не
сбегу. В том мое слово.
     Рудый удивленно вскинул брови:
     -- Вовсе?
     -- Нет,  --  спохватилась  она и посмотрела благодарно, --
пока ездим за певцами.
     -- То-то, -- сказал он наставительно, -- а  то  перепугала
меня до трясучки!
     Она  благодарно  поцеловала  его  в щеку. На спине едва не
задымилось платье, куда упал взгляд Ингвара.

     Кони резво взяли  со  двора,  вихрем  вылетели  в  ворота.
Пробитая  колесами  колея  повела  в  сторону  Киева, а другая,
поменьше, воровато повилюжилась к лесу.  Далеко  белели  хатки,
солнце играло в оранжевых соломенных крышах.
     Застоявшиеся  кони  несли  с  охотой. Ольха ловила на себе
взгляд  Ингвара.  Ей  казалось,  что  воевода  посматривает   с
недоумением и опаской. Когда поворачивала голову, он уже всегда
смотрел  прямо перед собой, напряженный и сосредоточенный. Шлем
повесил сразу на крюк седла, ветерок  трепал  длинный  чуб.  На
голове,  почти  не тронутой солнцем, иссиня-черный чуб выглядел
странно и зловеще.
     Как редко снимает Шолом, подумала она с неясным  чувством.
Лицо  темное от загара, чаще бывает под жгучим солнцем, чем под
крышей, а от середины лба и  выше  --  бело...  Почему  у  этих
северных   людей   такая  светлая  кожа?  А  волосы,  напротив,
черные...
     Она как  наяву  увидела  курчавые  черные  волосы  на  его
широкой груди, смутилась, негодующе фыркнула и пришпорила коня.
Рудый косился весело, матерого воеводу что-то забавляло.
     Ингвар   все  посматривал  в  сторону  веси,  наконец,  не
выдержал:
     -- Почему везде костры?.. В каждом капище!
     Ольха знала, но смолчала, еще не так поймет ее  готовность
что-то объяснять, а ответил все знающий Рудый:
     -- День Симаргла... Огни должны гореть три дня и три ночи.
Просят,  чтобы  боги  дали  урожай  и... ну народ!.. чтоб еще и
сохранили.
     -- А это зачем? -- удивился Ингвар.
     -- А у них  треть  урожая  остается  в  поле.  А  то,  что
засыплют  в  амбары,  мыши  разворуют...  Ты  забыл, в какой мы
стране!
     Ольха разозлилась, лучше бы ответила сама, но возразить не
успела: наперерез волхвы в сопровождении целой  толпы  радостно
галдящего  народу  вели  двух детей в длинных рубашонках. Чисто
вымытые волосы падают на узкие  плечики,  на  детских  головках
цветы,  сами дети торжественно держат в ручонках пучки цветов и
ароматных листьев.  Волхвы  били  в  бубны,  гнусаво  ревели  в
огромные  рога.  Народ  выкрикивал  имя  Симаргла, еще каких-то
богов или правителей, все одеты  празднично,  веселы,  радостно
возбуждены.
     Русы  проехали  мимо  шагом,  чтобы  не стоптать на тесной
дороге, Ингвар со злостью оглянулся:
     -- Дикие нравы у этих полян! Как можно детей...
     Ольха вскипела, в ее племени тоже раз в  год  приносили  в
жертву  двух  младенцев, мальчика и девочку. Все знают, что это
необходимо.  Что  значит  жизнь  двух  малышей  в  сравнении  с
существованием всего племени?
     -- Боги  требуют,  --  возразила она зло. -- Разве русы не
приносят жертв? Или ваши боги только травку щиплют?
     Это было оскорбление. Ингвар сдавил от гнева коленями бока
коня,  тот  захрипел,  зашатался  на  скаку.  Ингвар   поспешно
расслабил  мышцы, потрепал по шее, извиняясь. На Ольху прорычал
так, что отшатнулась, показалось, что укусит:
     -- У нас свирепые  боги!  Потому  берут  только  взятых  в
жарком  бою.  Мужчин,  а  не младенцев, что муху не обидят. А у
ваших богов, наверное, зубов уже нет? Крепкие мужские  жилы  не
угрызут?
     Дрожащим от злости голосом она уела:
     -- Откуда же берете мужчин, если рабов не держите?
     Конь  воеводы  уже  пришел  в  себя,  скакал ровно, только
косился на хозяина налитым кровью глазом. Ингвар бросил  резко,
не глядя в ее сторону:
     -- Всегда  можно сделать набег на соседей. К тому же можно
найти в своем племени.
     -- Соплеменников? Ага, все-таки своих?
     -- Они  уже   не   свои,   если   преступившие...   э-э...
преступники. Изгнанные из племени, из гоев, зовутся изгоями. Да
еще извергнутые из народа идут в жертву.
     -- Изверги?
     -- А чего их жалеть? И в другое племя принесут беду. А вот
ваши везде заразу разносят!
     Она прикусила губу, не желая спорить с врагом. Ибо спорить
дальше,  давать  ему  хвастать своими богами и обычаями. Честно
говоря, тоже бы  с  большей  охотой  в  жертву  богам  отдавала
преступивших  обычаи,  преступников, чем невинных младенцев. Из
которых, возможно, выросли бы  ценные  для  племени  величайшие
герои,  богатыри,  мудрецы.  Но  не  может  же  быть,  чтобы  у
проклятых русов обычаи были справедливее! Этого не  может  быть
уже Потому, что они русы, а не древляне.
     И   все-таки   Ингвар  скакал  с  ощущением  радости.  Сам
удивился, такое случалось редко. А тут и вчера, и позавчера,  и
сегодня!  Даже  эти  схватки  с  древлянкой  портят  настроение
ненадолго. Все залито солнцем, лес подступает к его кремлю  все
ближе, давит ивняк, заросли малины, сладкие ягодники...
     Когда  пришли  русы,  здесь  по  всей округе стояли только
черные стога сена, попревшие, с просевшими, как у больных псов,
спинами. От деревьев остались одни черные пни, поляне  по  лени
ни  за  хворостом  далеко от дома не уйдут, ни за бревном. Даже
погадить норовят с крыльца. Только у них придумана  позорнейшая
сказка про дурака и щуку.
     Да,  он  запретил под угрозой меча вырубать лес у околицы,
когда за сотню шагов дальше ждут валежины: сухие настолько, что
стукни -- пойдет  звон,  прожаренные  солнцем,  смолистые,  как
только  не  загораются сами по себе. Запретил рубить малинники,
заросли брусники, голубики, орешник... Ему, привыкшему к  голым
скалам, любое дерево все еще кажется ценностью. Так и не привык
к безалаберности полян, как и других людей славянского корня.
     Редкий  лесок  кончился, за широкой поляной темнела густая
дубрава. Дорожка с готовностью ныряла под надежную  тень.  Кони
шли  лихим  наметом.  Дубы стояли порознь. Каждый требовал себе
простор, ни сушин,  ни  валежин,  все  подбирают  весяне,  даже
кустов  нет  --  дубы  их  не любят, глушат сразу, и так хорошо
нестись в напоенном лесными запахами  чистом  воздухе,  слышать
дробный перестук копыт...
     Ольха выпрямилась в седле, глухо вздохнула. Она поймала на
себе странный  взгляд Ингвара. Воевода все видел и замечал, где
бы не находился, а Рудый в это время весело заорал:
     -- Вот они!
     -- Где? -- спросил Ингвар.
     -- В лес смотри, а не на невесту!
     Далеко в просветы между деревьями виднелся  крытый  возок.
По  мере  того,  как  неслись  ближе, видели, что Олег оказался
прав. Певцы свалились, едва выбрались из терема в лесную  тень.
Коней  кое-как  распрягли,  седла  побросали в беспорядке, сами
свалились тут  же,  спали,  безобразно  раскидавшись...  Костер
догорал,  а  рядом  дымился  сапог,  от  которого осталась одна
подошва. Видать, уголек стрельнул из костра, а  вытряхнуть  уже
было некому.
     Ингвар не слезал с седла, смотрел брезгливо. Его рука сама
вытащила плеть. Рудый покачал головой, спрыгнул. Певец, который
так поразил  всех,  как  вполз  из последних сил в кусты, так и
застрял там. Из-под низких веток несло тяжелым запахом браги  и
блевотины.  Еще  двое  спали  под телегой, примета степняков: в
голой степи только под телегой можно найти  защиту  от  жгучего
солнца.
     Рудый  вытащил  за  ноги певца, тот не шелохнулся. Лицо от
перепоя было мертвенно бледным. Рудый презрительно  усмехнулся.
Мужчины,  а  пьют  как  отроки. То ли дело, старшие дружинники.
Кувшин вина выпьет, а потом с тем же кувшином на голове спляшет
-- не уронит!
     Он потряс за плечо:
     -- Эй, отец!
     Ингвар что-то процедил сквозь зубы, не мог  видеть  такого
панибратства,  слез с коня и увел пастись на край поляны. Ольха
тоже спрыгнула, и он, Ингвар, взял ее коня под уздцы,  отвел  к
своему,  привязал,  принялся  расседлывать.  У нее от изумления
глаза полезли наружу, как у сытого рака, но  сдержалась,  пусть
все  так,  как будто так и надо, а сама пошла к костру. Тлеющие
угли нехотя приняли оставшиеся хворостины,  шипели,  будто  тех
мочили во всех водах северного моря. Одна хворостинка, наконец,
занялась  слабыми  огоньками,  а  от  нее  пламя  переползло на
остальные.
     Рудому  удалось  пробудить  певца,  а  его  спутников   он
растолкал  уже ногами. Сонные, испуганные, они сидели на земле,
очумело таращили глаза, даже не пытаясь подняться. Судя  по  их
виду,  земля  под  ними еще плыла и качалась во все стороны, а,
воевода то вырастал до размеров велета, то измельчался так, что
исчезал вовсе.
     -- Ребята, -- сказал Рудый, -- вы ничего не забыли?
     Тарх Тарахович потряс головой:
     -- Не... Вроде не. А чо?
     Рудый бросил ему под ноги калиточку. Ольха  издали  узнала
звон золотых монет. Тарх Тарахович опасливо отодвинулся:
     -- Чо это?
     -- Плата,   --   объяснил   Рудый.   --   Потешили  князя,
развеселили гостей... Разве это не стоит доброй платы?
     Тарх Тарахович недоверчиво всматривался в  смеющееся  лицо
воеводы,  на  котором  сквозь  личину  веселья неуловимо быстро
проявлялись то жестокость, то коварство.  Ингвар  стоял  к  ним
спиной,  лишь  краем  глаза  следил за пленницей. Теперь она на
коне и в лесу! Неужели не попытается бежать?
     Тарх Тарахович потряс головой:
     -- Мы  получили  достаточно.  Нас  накормили,  напоили,  а
челядь еще и в дорогу дала еды. Нам этого хватит.
     -- Разве золото в пути помеха?
     -- Смотря как достается.
     -- Ого,  --  воскликнул Рудый, -- да ты не прост. Но никто
от вас бесчестья не домогается. Песня не  девка  --  ее  нельзя
снасильничать.  Просто  пир  еще не закончен. Нам нужны хорошие
песни!
     Он говорил весело, уверенно, но Ольха ощутила, что с точки
зрения певцов он  говорит  что-то  не  то.  Хотя  почему  певец
кочевряжится?  Что  за бояре такие знатные, но в лаптях драных?
Накормили, напоили, еще и монеты дают, а он  морщится,  отводит
глаза, мнется, кряхтит... Да другой бы за счастье почел!
     Что-то  я  недопонимаю,  сказала  она  себе  тревожно. Так
говорил Асмунд, так считает Ингвар, но князь Олег  за  это  как
раз  и наругал Асмунда. Правда, несильно, но лишь потому, что и
не считает Асмунда шибко умным. А послал за певцами хитроумного
Рудого.
     Тарх Тарахович растолкал Горбача. Тот испуганно выглядывал
из-под телеги,  тер  глаза,  зевал,  слушал  в  полуха.  Что-то
пробормотал,  снова повалился и заснул, а Тарх Тарахович сказал
сокрушенно:
     -- Нет, не могу...
     -- Что стряслось?
     -- Песня не получится.
     Голос Рудого стал строже:
     -- Почему?
     -- Это дрова можно рубить завсегда... Плохо  на  душе  аль
здорово,  а ты бей себе колуном полену в темечко! А песню, даже
поганую, не сложишь, если на душе пакостно.  Поганая  песня  --
уже  не  песня.  Для  нее  уже  есть  другое название... не при
княгине будь сказано. Нужны вам эти... песни?
     Ингвар крикнул издали раздраженно:
     -- Да когда  напьются,  им  все  равно!  Только  бы  орали
погромче.
     Тарх  Тарахович оскорбленно дернулся, а Рудый возразил без
улыбки:
     -- Для многих -- да. Но великий князь толк в песнях  разу.
моет.
     -- Нет,  --  сказал  Тарх  Тарахович  решительно. -- Мы не
поедем. Хоть что с нами делайте, но не поедем.
     Ингвар засопел так мощно, что из-под телеги высунулись две
головы:  Горбача  и  мальчишки  весен  десяти.   Оба   смотрели
выпученными глазами, как огромный рус, наливаясь краской гнева,
оставил коня и, медленно шагая, пошел к ним.
     -- Не так разговариваешь. Рудый, -- прогремел его страшный
голос.
     -- А как? -- поинтересовался Рудый.
     -- А вот так!
     Он   на  ходу  потащил  из  ножен  огромный  длинный  меч.
Мальчишка смотрел выпученными глазами, словно  лягушонок  перед
огромным  змеем.  Тарх Тарахович и Горбач застыли. В глазах был
страх, но и отчаянная решимость стоять до конца.
     Мальчонка вдруг взмолился:
     -- Дяденьки!.. Не  убивайте!..  Ой,  только  не  убивайте!
Возьмите все, возьмите самое ценное, только нас не забивайте!
     Рудый быстро остановил разъяренного Ингвара:
     -- Тарх Тарахович! Ты согласен?
     Тот  вздрогнул,  с  трудом  оторвал зачарованный взгляд от
страшного меча Ингвара:
     -- С... чем?
     -- Что возьмем самое ценное, а ваши жизни пощадим?
     Тот отчаянно кивнул, едва  не  ударился  зубами  о  землю.
Волосы на загривке стояли дыбом, а голос дрожал:
     -- Да-да, конечно... Что есть злато?
     Рудый широко улыбнулся:
     -- Вот  на  этом и поладим. Только на дорожку выпьем, чтоб
дорога короче показалась.
     Еще не веря, что избегли  смерти,  все  трое  засуетились,
принесли  кувшин  с  вином,  а  мальчишка  и Горбач высыпали на
чистый платок Рудого монетки.  Среди  них  оказались  даже  две
золотые,   несколько   камешков,  два  некрупных  рубина.  Тарх
Тарахович  под  взглядом  Рудого  распорол  подкладку,  вытащил
оттуда еще одну золотую монету -- крупную, старинную.
     Рудый кивнул:
     -- Добро. Наливай!
     Ему  поднесли  корчагу.  Ольха  слышала вздохи облегчения.
Рудый  осушил,  велел  налить  снова,  заставил  выпить   Тарха
Тараховича,  затем  художника  Горбача.  Мальчишке пить не дал,
кивнул Ингвару. Тот  нехотя  пригубил,  помотал  головой.  Вино
крепкое, но чересчур кислое, а главное -- не мог понять, что за
хитрость  откалывает  Рудый.  А  хитрость  явно  есть. Рудый не
заснет, если кого не обжучит.
     Когда выпили по второй, Рудый кивнул Ингвару:
     -- Седлай коней. А мы за это время допьем,  чтоб  за  нами
дома не журились.
     Пока  Ингвар седлал. Ольха помогала. Рудый успел осушить с
певцами  весь  кувшин.  Тарх  Тарахович   повалился   навзничь,
рассыпав  их сокровища, захрапел. Корчага как была в его руках,
так и осталась. Горбач попытался  встать,  пьяно  улыбался,  но
тоже  завалился, попытался куда-то ползти, но ткнулся головой в
пень, заснул, стоя на четвереньках.
     Рудый надменно улыбнулся. Глаза были трезвые:
     -- Ну вот и все.
     Ухватив Тарха Тараховича за шиворот,  швырнул  в  повозку.
Там  грохнуло,  звякнуло,  но, судя по всему, певец не очнулся.
Следом Рудый забросил Горбача.
     -- Ты поведешь телегу? -- спросил он Ингвара. -- Или и это
придется мне?

     Глава 35

     Ледяная вода обрушивалась на голову,  топила,  кожа  пошла
пупырышками,  а  потом  и  вовсе застыла. Тарха Тараховича била
крупная дрожь. Он почувствовал,  как  лязгают  зубы,  не  сразу
понял, что стучит зубами от лютого холода он сам.
     Открыл  глаза,  ладонями закрываясь от новых потоков воды.
Успел понять, что лежит на холодном  каменном  полу,  а  сверху
льется вода из ведер. Вода явно колодезная, родниковая, чуть на
лету в лед не обращается.
     -- Хватит...  --  прохрипел  он.  --  Довольно...  Что  вы
хотите? Где я?
     Рядом послышался  кашель.  Обернулся,  увидел  несчастного
Горбача, похожего на ощипанного журавля, жалкого и полумертвого
в  прилипших  к  телу  рубашке  и портках. Горбача била крупная
дрожь, он сидел под стеной, не мог вымолвить слова.
     Оба они находились в княжеской  палате.  Не  главной,  эта
поменьше,  но  за столом сидели великий князь с тремя воеводами
русов, негромко совещались.  Поодаль  за  другим  концом  стола
сидела  древлянка.  Ее  большие  глаза  смотрели  с  жалостью и
сочувствием.
     Услышав голос, мужчины повернули головы.  Руды"  поднялся,
победно улыбнулся великому князю:
     -- Видишь,  уже  очнулись?  Я  ж говорит, певцы -- крепкие
парни. Кого хоть перепьют.
     Ольха стрельнула в него  острым  взглядом,  ровно  в  упор
стрелой  ударила.  Рудый  если  слово  правды  скажет,  три дня
маяться будет. А обжучит кого -- сразу вылечится. Сейчас голову
морочит сразу всем.
     -- Почему мы... здесь? --  слабо  спросил  крепкий  парень
Тарх Тарахович.
     Горбач  только  стучал  зубами, его трясло. Появились двое
гридней, подхватили певца и дудочника, усадили за стол рядом  с
великим князем. Олег улыбался, но голос был серьезным:
     -- Вы ж сами договорились!
     -- С кем? -- прошептал Тарх Тарахович помертвелыми губами.
     Он  обводил  ошалелым взором широкий стол, на котором была
расстелена выделанная телячья шкура с обозначением рек и  озер,
условными значками. Еще на столе лежали коврига хлеба, сыр, две
луковицы.  Рядом  с  Тархом Тараховичем громко трясся Горбач, в
глазах был страх смерти.  Они  снова  оказались  в  беспощадных
руках  князя  русов,  от которого пытались ускользнуть. А этого
властелины не прощают.
     -- С ним, -- кивнул Олег на воевод.
     -- Со мной, -- подтвердил Рудый.
     Тарх Тарахович затравленно смотрел то  на  одного,  то  на
другого. Пролепетал жалким голосом:
     -- Вы обещали, что возьмете все ценное...
     Рудый хлопнул ладонью о стол:
     -- Во-во! Вспомнил! Так в чем же дело?
     Тарх Тарахович вытаращил глаза. Горбач пробормотал:
     -- Так почему не...
     -- Как   это?   --   удивился   Рудый.  Вид  у,  него  был
оскорбленный. -- Вы уже отказываетесь от слова?
     Князь Олег сказал отечески:
     -- Давайте я поясню. Вы  предложили  моему  воеводе  взять
самое ценное, а вам оставить жизнь. Так?
     -- Так...
     -- Он все так и сделал.
     Опять  на  него смотрели выпученными глазами, оглядывались
друг на друга, снова переводили взоры на великого князя.
     -- Почему нас? Мы выложили все, что у пас было.
     -- А разве сами певцы не самое ценное?
     Оба  уставились  на  князя  так,  будто  увидели  огромное
морское   чудище.  Тарх  Тарахович  даже  дрожать  перестал,  а
Горбача, напротив, затрясло еще  больше.  Он  побелел  и  начал
икать. Князь Олег дружески постучал по спине.
     -- Княже,  --  слабо промолвил Тарх Тарахович, -- нам твои
шутки непонятны.
     -- Шутки? -- удивился князь Олег. --  Это  самая  понятная
дрянна!  Ты своими песнями, вчера прямо в палате, трусов сделал
храбрыми, заставил плакать Асмунда,  а  из  него  выжать  слезу
труднее,  чем  из  камня  мед,  ты всех нас посадил на ладонь и
вознес в вирий, где мы общались  с  богами  и  героями  прошлых
веков... Ты можешь одной песней сделать людей чище и лучше, что
я  пытаюсь  сделать огнем и мечом всю жизнь! Так что же есть на
белом свете важнее и ценнее, чем певец?
     Тарх  смотрел  исподлобья.  Рудый  налил  в  кубок   вина,
протянул,  глядя в глаза. Во взоре воеводы насмешки не было. Он
был настолько серьезен, что Ольха лишь сжала кулачки.  Чересчур
серьезен!
     Тарх   Тарахович   выпил  залпом,  передернулся,  но  щеки
порозовели. Уже сам  налил  снова,  придвинул  к  Горбачу.  Тот
сперва  робко взял, Тарх Тарахович кивнул ободряюще. Горбач так
же  осторожно  выпил,  взглянул  с  благодарностью.   Судя   по
прояснившемуся взору, крепкое вино и согрело, и прочистило муть
в голове.
     -- А наши камешки где? -- спросил внезапно Горбач.
     Тарх  Тарахович  перевел  взор  на  Рудого.  Олег и другой
боярин тоже смотрели на Рудого требовательно. Тот отмахнулся  с
небрежностью, будто отгонял муху:
     -- Там же, где и были. Мальчонка подобрал, ждет вас на том
же месте. Я ему оставил еды на двое суток.
     Олег спросил строго:
     -- А те деньги, которые я передал?
     -- Там  же,  --  оскорбился  Рудый.  -- Ты ж сам слышал, я
договорился забрать лишь самое ценное!
     Тарх Тарахович и Горбач переглянулись. Страх и  напряжение
из  них медленно уходили. Уже оценивающе и уважительно оглядели
великого князя, который оказался  совсем  непрост.  Может  быть
ненароком,  а  может  и  знал,  что дает им заготовку для новой
песни... или хотя бы волшебной сказки!

     Пир длился уже пятый день. Великий князь появлялся в общей
палате с вечера, пил, ел и веселился вместе со всеми.  Днем  же
уединялся  с  самыми  близкими  воеводами  в  запертой комнате.
Известно стало, что заново расчерчивают карту племен, опасаются
хазар, прикидывают, сколько дани соберут зимой на полюдье...  а
еще  великий  князь  принимает  разведчиков  из Царьграда! Не о
новом ли походе замыслил?
     Но и  на  пиру,  когда  от  шума  и  пьяных  воплей  можно
оглохнуть,  он продолжал трудную работу князя. Так его понимала
Ольха, которая все чаще наблюдала за ним тайком. Она страшилась
того, что видела. Кровавый князь  с  каждым  днем  казался  все
менее  кровавым.  А страшилась того, что ее ненависть плененной
княгини постепенно уходит.
     Когда князь уходил,  распоряжался  все  чаще  величавый  и
громогласный  Студен.  Асмунд  и Рудый уходили вместе о Олегом,
Ингвар если и оставался, то лишь мрачно  пил,  тупо  смотрел  в
кубок.  Он  и  раньше  не  очень-то  был похож на хозяина этого
кремля, сейчас же  вовсе  выглядел  случайным  гостем.  Подвалы
изрядно опустели, но из весей потянулись подводы. В терем везли
мясо,  живую рыбу, битую птицу, во дворе мычал пригнанный скот.
Занималась этим  Зверята,  а  также  Ольха,  которая  не  могла
стерпеть,  когда  что-то  делается  спустя  рукава  или неверно
вовсе.
     Студен,  наблюдая   за   Ольхой,   выждал   время,   когда
столкнулись на лестнице, поклонился:
     -- Приветствую тебя еще раз, княгиня.
     -- И тебя, боярин Студен, -- ответила она тепло.
     Его  острые  глаза  быстро  пробежали  по  ее похудевшему,
усталому лицу:
     -- У меня есть новости.
     -- Какие? -- встрепенулась она.
     -- Хорошие, -- улыбнулся он одними глазами. -- Добрые.
     -- Говори же!
     -- Твои братья добрались до Искоростеня благополучно.  Мои
люди помогли малость. Теперь там готовят войско. Соседи обещали
дать крепких парней в дружину.
     Она обрадовалась так, что едва не кинулась Студену на шею.
     -- Как  замечательно!.. Но только с русами тягаться сейчас
нельзя. Они сильны как туры!
     Студен медленно покачал головой:
     -- Это только кажется. Их мало. Они растают среди нас, как
сосульки в котле с кипящей водой. Ты потерпи еще... Это хорошо,
что обручена с Ингваром. Он близок к  Олегу.  Тебе  надо  будет
всего лишь впустить наших людей. Ночью.
     -- Днем  я  бываю  возле  ворот,  --  сообщила  она.  -- А
ночью... ночью меня могут и не допустить.
     Студен усмехнулся:
     -- О тех воротах побеспокоимся.  В  терем  бы  отворить  в
нужное  время!  Ингвар  осторожен.  В  тереме  на ночь чужих не
оставляет.
     Ольха подумала, медленно наклонила голову:
     -- Попробую. Ты только скажи когда.
     -- Скоро, -- пообещал Студен. -- Наши  уже  почти  готовы.
Как видишь, ты можешь помочь даже больше, чем я ожидал.
     -- Спасибо на добром слове...
     -- Это правда, -- сказал Студен серьезно. -- У тебя, как я
вижу,  даже  Зверята  спрашивает,  что  и  как делать. Надо же.
Зверята! Которой сам князь не указ. И вся  челядь  будто  ждала
тебя.  Что  значит быть княгиней с детства!.. А я хоть и рожден
князем, но мне было полгода, когда пришли варяги, затем русы...
     В его словах прозвучала такая горечь,  что  Ольха  ощутила
чувство  вины.  Будто  это  она, а не русы, отняла его право на
стол в Киеве. Со смятением спросила:
     -- Тяжко?
     -- Еще бы, -- сказал он  недобро.  --  Ведь  мне  пришлось
всего  добиваться самому, своими руками! Своим умом, хитростью,
упорством. И чем выше ступенька, тем дается труднее.
     -- Ты уже богат и знатен, -- сказала она с сочувствием. --
Другой бы уже как сыр в масле  катался,  ни  о  чем  больше  не
мечтал.  Ты,  смотрю,  тоже  у русов набрался не спокойствия...
Зачем ты хочешь добиться власти?
     Студен даже отпрянул. Глаза открылись шире:
     -- Как зачем?
     -- Что будешь делать, став князем?
     Он с неудовольствием пожал плечами:
     -- Чудно спрашиваешь. Нет, ты набралась их нечистого  духа
больше...  Как  это  зачем?  Киевский  стол  принадлежит мне по
праву. Мои отцы им владели! Потому должен владеть я, а  не  кто
другой.  Тем  более,  не  чужаки. На правде, на праве, весь мир
держится!
     Она поспешно кивнула, чувствовала себя глупо:
     -- Да, ты прав.  Что  бы  русы  не  делали,  они  все-таки
захватчики.
     Он    посмотрел    исподлобья.   Внезапно   толстые   губы
раздвинулись в понимающей усмешке:
     -- За себя тревожишься?
     -- Я? -- удивилась она.
     Он поправился:
     -- За  свое  племя.  Ты  --  настоящая  княгиня,  о  своих
радеешь.  Нет,  древлянам  ничто  не  грозит.  Слово мое крепче
камня! Как сидели мои поляне на горах, так и  сидеть  будем.  А
древляне  пусть  сидят  на  своих землях. Ни клочка их земли...
твоей земли нам не надобно. Хоть сейчас подпишу роту. И  другие
пусть  сидят,  как сидели. Все по старому Покону, по правде, по
справедливости.
     -- Да, -- прошептала она, -- все по-старому.

     Ингвар ждал  возле  дверей  ее  светлицы.  Ольха  смотрела
вопросительно,  а он, подождав, когда она войдет, зашел следом,
прикрыл за собой дверь. Сердце Ольхи застучало  чаще,  невольно
бросила  взгляд на его руки, такие сильные, жилистые, в которых
она помещается вся... Только бы  кровь  не  бросилась  в  лицо,
взмолилась безмолвно. Сейчас схватит, прижмет к груди!
     Ингвар   с  несвойственной  ему  торопливостью  подошел  к
огромной  скрыне,  суетливо  выуживал  из  кармана  ключ.   Тот
запутался  за подкладку. Ингвар с проклятием дернул, послышался
треск разрываемой ткани, но ключ освободил. Ольха изо всех  сил
держала  лицо  неподвижным.  Сердце  колотится так, что рус еще
подумает, что она нарочито вздымает грудь, чтобы лучше заметил!
Она задержала дыхание, отчего кровь в самом  деле  бросилась  в
щеки, спросила как можно более холодным голосом:
     -- Что ты хотел?
     -- Да так, -- ответил он, -- пустячок...
     Замок  заскрипел,  завизжал,  протестуя.  Ингвар с усилием
откинул  крышку,  отступил  в  сторону.  Ольха  уловила  слабый
дразнящий  аромат,  пряный и приятный. Она не двигалась, Ингвар
сделал нетерпеливый жест, в котором Ольха все еще с  удивлением
замечала и странную нерешительность, шагнул в сторону.
     Ольха  нехотя  сделала  шажок. Содержимое скрыни открылось
внезапно, и Ольха легонько вскрикнула. Тут же устыдилась  своей
слабости,  перед  русом  выказывать  не  пристало,  ее  кулачки
поднялись к груди. Щеки опалило жаром.
     Из скрыни словно лился небесный свет.  Творения  неземного
мира,  сокровища  подземных  умельцев.  Хозяйки  гор, волшебные
камни древних богов. И не просто драгоценности, а украшения  из
золота  и  яхонтов,  рубинов,  крупного  жемчуга.  Сердце Ольхи
стучало  отчаянно,  в  груди  стало  больно.   Отступило   даже
разочарование,  что Ингвар не сделал попытку схватить ее, глаза
не отрывались от  дивной  красоты.  Ну  почему,  почему  лишена
возможности  даже  зреть  такую  красу,  а где-то есть женщины,
которые могут трогать, перебирать, примерять  к  лицу,  глазам,
одежде...
     Ингвар  наклонился,  небрежно  подцепил  пальцем  нитку  с
крупным жемчугом. Нет, там между  жемчужинами  вделаны  крупные
рубины,  а  в одном месте нитки расходились на три веточки. Там
блистали диаманты чистейшей  воды.  Свет  из  окна  заиграл  на
гранях, переломился, бросил радужные кольца на потолок и стены.
     -- Нравится?
     Завороженная,   она  вздрогнула  от  неуместного  мужского
голоса, вторгся в ее мир грез, кивнула. Боялась, что  голос  ей
откажет.
     -- Верно?
     И  снова  она  не  ответила, страшно, что ее сильный голос
жалобно пискнет.
     -- Тогда возьми.
     Он  протянул  ей   украшение.   Ольха   не   отрывала   от
драгоценности   глаз.   Дыхание   перехватило,  но  кулачки  ее
оставались прижаты к груди. Ингвар держал ожерелье на вытянутых
пальцах, потряс слегка. Свет раздробился  на  мириады  лучиков,
заблистал  таким  радостным светом, что она едва не вскрикнула.
Закусив губу, собрала всю волю и отрицательно покачала головой.
     Их глаза встретились. Ингвар медленно разжал губы:
     -- Почему?
     -- Это... целое состояние.
     Похоже,  он  ждал  другой  ответ,  потому  что  облегченно
вздохнул, засмеялся. Зубы его тоже блеснули белым жемчугом.
     -- Если не ты, кто еще достоин их носить? -- голос его был
странным,  но  Ольха не уловила в нем насмешки. -- Бери. Это не
они тебя, а ты их украсишь.
     Он почти силой вложил ожерелье в ее руку. Ольга  с  трудом
оторвала взор от драгоценности, перевела взгляд на его лицо. На
лице Ингвара виднелась борьба. Даже губы двигались, но с них не
слетало ни звука. Наконец Ольха спросила медленно:
     -- Зачем?
     Она  ожидала  разные  ответы,  большинство  из них были бы
неприемлемыми, а то и оскорбительными, но Ингвар, похоже, и сам
это понял. Голос его был  осторожный,  словно  шел  по  тонкому
льду:
     -- Иначе не увидеть, в самом ли деле они красивы.
     -- Почему?
     Вместо  ответа он раскрыл крохотный замочек, сделанный так
изящно, что у нее едва не навернулись слезы умиления,  одел  ей
на  шею,  и защелкнул там сзади. Их глаза не отрывались друг от
друга.
     Он отступил на  шаг,  и  она  видела,  как  в  его  глазах
восхищение сменилось восторгом.
     -- Боги!..  -- голос Ингвара был потрясенным. -- Я даже не
думал, что эти штуки могут быть такими... волшебными.
     -- Тебе нравится?
     Ее голос  дрогнул,  и  она  боялась,  что  Ингвар  увидит,
насколько она сама в восторге.
     Вместо  ответа  он  нагнулся над скрыней, порылся с грубой
небрежностью, так свойственной мужчинам. Ольха едва не ухватила
его за руку. Дикарь, разве можно с красотой обращаться вот так?
     Когда повернулся к ней, на его ладони лежали две массивные
серьги из золота. Искусный мастер вделал в середину по крупному
изумруду, от одного взгляда на которые сердце начинало  прыгать
от  радости  как  ополоумевший  заяц,  а  потом  еще  и окружил
топазами.
     Ольха ощутила, как дыхание  остановилось.  За  эти  серьги
можно собрать войско всех варягов и уплатить дань за десять лет
вперед.  Такие  серьги  даже великим княгиням не по карману. Их
носят разве что сказочные королевны из заморских стран...
     -- Откуда это у тебя?
     Он отмахнулся небрежно:
     -- Мне кажется, они будут на тебе выглядеть лучше. Их цвет
выиграет от твоих глаз.
     -- Почему ты хочешь, чтобы я это одела?
     -- А кто еще достойнее? -- ответил он вопросом на вопрос.
     -- Ингвар, опомнись...
     -- Опомниться?
     -- Да. Я не понимаю, что ты хочешь.
     Если  бы  я  понимал  сам,  подумал  Ингвар  в  горячечном
смятении.  Но сейчас он чувствовал себя счастливым как никогда.
Олег как-то говорил, что дарить всегда приятнее, чем  принимать
дары, но это было для Ингвара тогда чересчур умно, непонятно, а
сейчас  вдруг  во  внезапном  прозрении  ощутил,  что дарить не
просто приятнее -- Олег не прав! -- а  дарить  --  это  великое
счастье.
     Он с усилием вытолкнул скрыню на середину светлицы. Крышка
была откинута,  запах  благовоний  заполнил теперь всю комнату.
Аромат,  сколько  Ольха  не  вслушивалась,  был  незнаком,   но
будоражил,  волновал,  заставлял грудь подниматься выше и чаще.
Она чувствовала, как крылья ее носа затрепетали,  жадно  вдыхая
аромат.
     -- Это тебе.
     Ольха  еще  не  поняла  его жест, но сразу же отрицательно
покачала  головой.  В  этой  скрыне  хранятся  сокровища  целой
страны. Ни одна женщина на белом свете не может обладать им.
     -- Я  не понимаю, -- сказала она с трудом, -- откуда это у
тебя?
     Он отмахнулся с небрежностью:
     -- Я, хоть и родился в лесу... да-да, я  в  чем-то  сродни
древлянам,  но я не сидел между трех сосен. Ходили мы походами,
как поется в нашей походной песне, в  далекие  края,  у  берега
Эвксинского   бросали  якоря...  Якоря  --  это  такие  тяжелые
железные крюки, их сбрасывают на канатах за борт. Бывали  мы  в
Болгарии,   где   воздух   голубой,   бывали...  Словом,  когда
высадились на берег и увидели великолепные стены Царьграда, как
возрадовались наши сердца!  Какая  веселая  ярость  закипела  в
жилах! Как мы бросились с обнаженными мечами на их караваны! На
их склады в порту!
     Ольха покачала головой:
     -- Я не думаю, что такие сокровища могут быть в караванах.
     Ингвар весело, засмеялся:
     -- Угадала.  Но  как  насчет  дани? Мы бы взяли Царьград и
разграбили дотла.  Наши  мечи  жаждали  крови...  Но  император
предпочел  откупиться.  Правда,  пришлось  опустошить  казну, а
также снять украшения со своих дочерей,  дочерей  сановников  и
всех богатых людей города. А мы, взяв откуп, вернулись.
     Ольха  опустилась возле скрыни на колени. Аромат заморских
благовоний  стал   сильнее.   Ее   пальцы   касались   холодных
отполированных  граней  камней,  трогали ювелирные украшения из
золота, настолько искусно выделанные, что она и не поверила бы,
что такое вообще возможно.
     Не отрывая глаз от сокровищ, прошептала:
     -- Как красиво...
     -- Мир велик, -- сказал Ингвар. -- Что  не  умеют  у  нас,
умеют в других странах. Но там, к примеру, не все умеют делать,
что делаем мы.
     Она не поверила:
     -- Что?
     -- Лапти,  --  сказал  он  очень серьезным голосом. -- Мы,
русы, видели много стран, но лапти...
     Он развел руками. Ольха засмеялась, но затем голос ее стал
серьезным:
     -- Спасибо, Ингвар. Я не знаю, почему  ты  решил  подарить
мне  такое  сокровище...  я  могла бы придумать тысячу коварных
причин, но я не стану этого делать. Но взять не могу.
     Он изменился в лице:
     -- Почему?
     -- Это твои сокровища.
     -- Верно,  --  подтвердил   он,   --   и   я   волен   ими
распоряжаться. Так?
     -- Так.
     -- Я  хочу  доставить  тебе удовольствие... доставить тебе
радость... Эх, дурак я. Это ж я себе хочу доставить радость!  И
немалую,  если говорить честно. Я хочу, чтобы ты приняла это...
ну, что в скрыне. А ожерелье, серьги и браслеты с кольцами тебе
лучше одеть прямо сейчас.
     Она уже видела в груде сокровищ различные кольца и перстни
с рубинами, изумрудами, бриллиантами и другими камнями, которых
она не знала, узкие и широкие браслеты, густо усыпанные мелкими
бриллиантиками и крупными изумрудами, рубинами...
     -- Нет, -- сказала она решительно,  --  я  не  могу.  Иные
решат, что я продала свободу.
     -- Что за дурость!
     Она обратила на него взгляд своих ясных глаз. Ингвар снова
ощутил,   как  по  телу  прошла  волна,  будто  по  голой  коже
мелко-мелко кольнули сосновыми иголочками.
     -- А разве не так?
     Он стиснул челюсти. Голос стал резким и грубым:
     -- Все  знают,  что  ты  не  из  тех,  кого  можно  что-то
заставить.  И  что  можно  тебя  купить,  подкупить,  заставить
свернуть с дороги. Это знают как твои лесные люди, так и  русы.
На кого ты оглядываешься?
     Его  злой  голос  застал ее врасплох. Она отшатнулась, его
лицо стало злым, и Ольхе почудилась  в  нем  обида,  будто  она
нарочито  ударила  по  незажившей  ране. Неужто он в самом деле
считает ее такой стойкой, несгибаемой?
     -- Я не могу, -- повторила она.
     Он перехватил ее руки на полдороге к ожерелью:
     -- Не снимай! Прошу тебя, не снимай.
     -- Нет, -- ответила она, он  держал  ее  за  руки,  и  она
ничего  так сильно не хотела, чтобы продолжал их держать. Разве
что, чтобы прижал к груди. -- Это не мое.
     -- Ладно, -- сдался он внезапно, и Ольха едва  не  ударила
его  за  то,  что  попятился  так рано. -- Но прошу, поноси его
сегодня вечером на  пиру!  Хорошо?  Только  один  вечер.  Пусть
великий князь порадуется...
     -- А он при чем?
     -- Он любит красивое.
     -- Ну и что?
     -- А  я, -- ответил Ингвар с заминкой, и Ольха видела, как
ему трудно это сказать, -- люблю его. И когда могу хоть  чем-то
порадовать... Но мне это удается редко.
     -- Ладно,  --  ответила  она с заминкой и неудовольствием,
которое он ясно видел,  но  толковал  несколько  иначе.  --  Но
только на пиру. И все.

     Глава 36

     Одурев  от  беспробудного  пьянства,  гости собрались было
затеять  скачки.  Ольга   вздохнула   с   облегчением:   челядь
передохнет  малость,  в палатах уберут... но прямо в синем небо
возникли кудрявые облачка, разрослись, потемнели. Хлынул дождь.
По-летнему короткий,  но  мощный.  По  двору  понеслись  бурные
потоки, унося сор, детские игрушки.
     Мужчины угрюмо собрались в палате. После такого дождя кони
увязнут  по  колени  в  грязи.  А  ненароком свалишься, то, как
свинья вывозишься в грязи. Только и надежды, что к  завтрашнему
утру подсушит. Ночи еще теплые.
     .   Ольха  видела,  как  неудачливые  наездники  собрались
обсушиться у очага. Там пошли обычные  мужские  шуточки,  сытый
гогот, потом кто-то принес кости. Вскоре выделились два могучих
игрока,  вокруг которых и собрались зеваки. Один был Рудый, что
Ольху не удивило, но против него играл  рассудительный  Студен.
Играл   рисково,   смело,   за   что  его  хлопали  по  плечам,
подбадривали.
     За  любовь  бьется,   поняла   Ольха.   За   привязанности
дружинников.   Рудого   любят   за   риск,   за  бесшабашность,
безудержность, теперь  и  Студен  пытается  переломить  в  свое
пользу, завоевать сердца.
     Рудый  и  Студен даже среди рослых русов выглядели как два
дуба. Рудый играл в простой полотняной рубашке, голые до плечей
руки блестели от пота.  Красное  пламя  расщелкивало  березовые
поленья, воздух был сухой и горячий, но на лбу Рудого собрались
капельки пота.
     -- Не  повезло Рудому, -- услышала она сочувствующий голос
из толпы. -- Врасплох...
     -- Да, -- поддакнул другой, -- разве в такой рукав  что-то
спрячешь?
     Послышался   смех.  Ольха  остановилась,  мужчины  в  игре
выглядели как малые дети -- откровенные, с понятными за  версту
хитростями, жадные, простые, как лапти, хотя лапти русы увидели
только в здешних лесах.
     Выглядело  так,  что  на  этот  раз счастье отвернулось от
Рудого. Он и тряс кости над  ухом,  прислушиваясь  к  стуку,  и
бросал  с  небрежностью,  и  призывал  на  помощь Числобога, но
всякий раз злорадный хохот показывал, что ему не повезло снова.
     Наконец Рудый  ругнулся,  витиевато  проклял  всех  богов,
отшвырнул стаканчик с костями:
     -- Все!   Сегодня   не  мой  день.  Боги  за  что-то  меня
невзлюбили.
     -- Боги, -- вскрикнул кто-то  весело,  --  да  ты  молодец
супротив овец! А против молодца сам овца!
     -- Да еще и шелудивая, -- добавил другой.
     -- В коросте!
     -- В репьяхах!
     -- С засохшим дерьмом на хвосте!
     Неужели  его  не  любят, подумала Ольха с удивлением. Нет,
просто завидуют его удаче. Правда, говорят, что его  хлебом  не
корми  --  дай  сжульничать,  но сейчас насмешки уж очень злые,
бессердечные...
     -- Отливаются кошке мышкины слезки!
     -- Ага, струсил...
     -- Поджилки затряслись!
     -- Кишка тонка!
     Студен смотрел победно,  подбоченивался.  Рудый  хмурился,
кусал  губы. Ему смеялись откровенно в лицо, хлопали по плечам,
ржали как кони. Кто-то  бросил  на  середку  стола  калитку,  в
которой звякнуло:
     -- Ну, Рудый?.. Одолжу тебе на три дня. Покажи себя!
     Рудый  жадно  посмотрел  на калитку с деньгами, но покачал
головой:
     -- Не мой день.
     -- Не ты ли нам  говорил,  что  мужчина  --  хозяин  своей
судьбы? Так покажи нам, как можно ее переломить! Ха-ха!..
     Рудый  затравленно  оглядывался,  но  со всех сторон нагло
ржали  довольные  сытые  рожи.  Только  с   лестницы   смотрела
сочувствующе  пленница  Ингвара,  красавица древлянка. Все, все
хотят его поражения.
     -- Ладно, -- сказал он нехотя, -- раз уж вам  так  хочется
потешиться... Сколько у нас было в прошлый раз? Удваиваем?
     Студен  несколько  мгновений  смотрел  изучающе в покрытое
капельками пота лицо  воеводы.  Говорят,  тот  умеет  в  нужных
случаях  поддаваться, завлекает, а потом разделывает жертву под
орех. Если так, то сейчас он зашел слишком далеко. Спустил  все
злато,  что  привез из прошлого набега на вятичей, сам же вышел
из игры. А его право, право Студена, не возобновлять игру... И,
самое главное, в глазах  Рудого  что-то  дрогнуло.  Сам  боится
играть, напуском хочет взять.
     Он кивнул, не сводя взгляда с Рудого:
     -- Согласен. Удваиваем.
     Вокруг  радостно  заревели  дюжие  глотки. Затем наступила
тишина. Слышно было только стук костяшек в  стаканчике.  Студен
тряс  долго,  а  когда  швырнул  на  середину  стола, все молча
подались вперед, стукаясь головами.
     -- Шесть и четыре, -- сказал Студен сдавленным  голосом...
-- Ну-ка, покажи бросок лучше.
     Рудый  смерил  его недобрым взором. Ему подали стаканчик с
костяшками. Рудый небрежно встряхнул  пару  раз,  вытряхнул  на
стол:
     -- Смотри, как надо выигрывать!
     Такая уверенность была в его словах, что Студен побледнел,
а в толпе раздался разочарованный вздох. Костяшки остановились,
касаясь  друг  друга.  Черные  глазки  смотрели  в потолок. Все
шевелили губами, считая, наконец, кто-то сказал неуверенно:
     -- Мне показалось?.. Я насчитал пять и четыре...
     -- И я...
     -- И у  меня  тоже,  --  сказал  еще  один,  вдруг  заорал
ликующе.  --  Рудый,  ты  опять проиграл! А как хвост распустил
заранее! Ровно петух перед курами соседа.

     На  другое  утро  Рудый  едва  вышел  на  крыльцо,  ощутил
недоброе.  Из  конюшни к нему шел Студен, его сопровождали трое
старших дружинников из его сотни. Глаза  Студена  смеялись,  но
рот был сжат в ровную линию.
     -- Добро ли почивалось. Рудый? -- спросил он.
     -- Благодарствую,  --  ответил  Рудый.  --  И  тебя тем же
концом в то же место. Чего ты такой добрый?
     -- За должком  пришел,  --  объяснил  Студен.  --  Ты  мне
задолжал  десять  гривен  злата. Обещался отдать утром, вот я и
пришел.
     Он требовательно протянул руку ладонью кверху. Нетерпеливо
пошевелил пальцами. Рудый смотрел тупо, сдвинул плечами:
     -- Сегодня у меня нету.
     -- Рудый, -- сказал Студен предостерегающе, -- тебе  лучше
отдать  сегодня. Стоит мне сказать великому князю, что ты опять
играл...
     Плечи  Рудого  сами   собой   передернулись.   Он   сказал
торопливо:
     -- Студен,  разве  мы  не друзья? Что ты в самом деле? Как
будто не отдам. Но земли мне Олег пожаловал аж за два дня  езды
верхами  отсюда.  Там  мой терем, там моя доля, что я привез из
Царьграда.  Сам  знаешь,  мне  хватит  заплатить   тыщи   таких
долгов!..  И  еще  на тыщи останется. Дай мне недели. Мой отрок
смотается туда, возьмет твои десять гривен... хошь, за отсрочку
еще одну наброшу, одиннадцать будет! Только и делов.
     Ольха  стояла  у  окна,  все  слышала.  Затаила   дыхание,
стараясь  не  выдать  себя.  Впервые видела отважного воеводу в
таком неприглядном виде.
     Студен покачал головой:
     -- Нет. К вечеру исчезнешь, а потом окажется,  что  услали
по  важному  делу. Через год-два снова свидимся, ты рассмеешься
мне в лицо: какой должок? Я окажусь  в  дураках,  а  ты  будешь
ходить  петухом.  Нет,  я  хочу  получить  должок  немедля. Сам
понимаешь, не десять золотых гривен мне так уж надо.
     Рудый повесил голову:
     -- Понимаю...
     -- А понимаешь... так чтоб сегодня нашел. Иначе -- вот  те
боги слышат! -- скажу князю Олегу.
     Он повернулся уходить, потом хлопнул себя по лбу:
     -- Погожди-ка... Я могу ждать неделю, ежели ты дашь залог.
     Рудый  встрепенулся  было, в глазах была надежда, но голос
упал:
     -- Залог?.. Какой залог?.. У меня, как у руса, только  чуб
да...
     Студен смотрел уже с сомнением:
     -- Да  это  так, мысля одна была... Ну-ка, ребята, идите в
гридню. Мы с Рудым закончим разговор уже сами.
     Дружинники, ворча, отступили, пошли к терему, волоча  ноги
и  постоянно  оглядываясь. Похоже, их воевода припер-таки этого
Рудого к стене. Даже пожалел напоследок, не стал  позорить  при
них.  А  жаль,  послушать  бы...  Впрочем, и без того есть, что
рассказать.
     -- Говори,  --  буркнул  Рудый,  когда  те  оказались   за
пределами слышимости.
     Студен тоже оглянулся, принизил голос:
     -- Вон  на  древлянке  вчера  ожерелье  было поболе, чем в
десять гривен. Ты ж с нею дружен? Ежели даст за тебя  в  залог,
то  я  подожду,  пока  отрок доскачет в твои земли и обратно. А
нет, пеняй на себя.
     Рудый дернулся, лицо стало строже. Обронил нехотя:
     -- На ней ожерелье, что и за сто золотых гривен не купишь.
Его изготовили для дочери императора на день рождения, но одеть
не пришлось -- Олег  отнял...  Ну,  когда  мы  откуп  брали.  Я
попробую  переговорить  с  Ольхой. Ежели согласится, то принесу
этот залог. Но чтоб и муха об этом не узнала!
     Студен пожал плечами:
     -- Будь спокоен. Мне тоже ни к  чему,  чтобы  Олег  узнал.
Чует  мое  сердце,  что  я переломил Несречу. Теперь сама Среча
будет за моей спиной. И я выиграю у тебя еще не раз!

     Из Киева прискакал гонец на взмыленном  коне.  Князь  Олег
принял  наедине,  выслушал,  велел дать свежего коня и отпустил
обратно. Остаток дня был задумчив, лик его был грозен.  Наутро,
коротко  переговорив  с  Асмундом  и Рудым, отбыл, взяв с собой
Асмунда, Ингвара и часть гостей.
     За старшего остался Студен.  Ольха  удивлялась,  что  русы
позволяют распоряжаться славянину, но, судя по всему, у них это
споров  не  вызывало. Студен же рьяно замещал как самого князя,
так и Ингвара, раздавал распоряжения челяди, даже Зверяте.
     Вскоре после  отъезда  князя.  Ольха  видела,  как  Студен
подстерег  во  дворе  Рудого,  что-то строго выговаривал. Рудый
растерянно разводил руками, стоял как в воду  опущенный,  жалко
оправдывался.  Наконец  Студен  ухватил его за рукав, потащил к
терему.
     Ольха передела от окна.  Догадывалась,  что  Студен  сумел
дожать  неуловимого  Рудого. Когда послышался стук в дверь, она
кивнула сенной девке:
     -- Узнай кто.
     Девка  выскользнула  за  дверь.  В  коридоре   послышались
голоса,  затем дверь распахнулась. Студен вошел по-хозяйски, он
всегда  двигался  уверенно,  за  ним  бочком  вошел  непривычно
присмиревший Рудый. Вбежала рассерженная девка:
     -- Они  сами  вломились,  бесстыжие! Прут, глаза заливши с
утра!
     -- Доброе утро, княгиня, -- провозгласил Студен громко.
     -- Утро доброе, -- ответила Ольха бесстрастно.
     Рудый, пряча глаза, кивнул. Лицо его было вытянуто  как  у
багдадского  коня,  который  из гордости не желает есть простое
сено. Одет небрежно, без обычной его  щеголеватости,  даже  чуб
распластался безжизненно, как огромная дохлая пиявка. Он только
скользнул  взглядом  по  ее груди, и Ольхе показалось, что лицо
воеводы  чуть  просветлело,  когда   не   увидел   драгоценного
ожерелья.
     -- Что привело вас так внезапно? -- спросила Ольха.
     -- Неотложное  дело,  княгиня, -- сказал Студен лицемерно.
-- Ох, неотложное...Верно, Рудый?
     Рудый вздрогнул:
     -- Да-да, боярин.
     Ольха повела дланью в сторону стола:
     -- Присаживайтесь. Угостим, чем богаты, тем и рады...
     Рудый с готовностью двинулся к столу, но Студен  остановил
его властным голосом:
     -- Погоди.  Дело  наше  такое...  нежное,  что хозяйка нас
может погнать сразу. Давай уж начнем отсель,  с  порога.  Разве
что присядем, благо лавка рядом.
     Он   сел,   нарочито  покряхтывая,  выказывая  всем  видом
дородность и зрелость лет, хотя на взгляд Ольхи никогда еще  не
выглядел таким опасным, матерым, налитым звериной силой. Он был
похож  на  медведя,  а  Ольха  знала,  как  неуклюжие в сказках
медведи двигаются  на  самом  деле,  как  стремительно  бегают,
прыгают через валежины чище лосей, кувыркаются через голову как
ежи, на бегу догоняют оленей...
     Рудый  сел  с  краешку,  устремил на Ольху смущенный взор.
Студен кивнул на девку. Ольха движением  головы  услала  ее  за
дверь, Рудый тут же вскочил и прикрыл плотнее.
     Студен понизил голос:
     -- Ольха,  у нас несколько необычное дело... Этот хмырь не
сумел схитрить в игре в кости,  продулся  начисто.  А  долг  не
отдает.  Мне  кортит  все  рассказать великому князю. Тут мне и
долга не  надобно!  Слаще  будет  видеть,  что  сделает  с  ним
разгневанный Олег. Он же запретил Рудому играть во что бы то ни
было. Под страхом потери всех земель, оружия и головы.
     Рудый  повесил  голову.  Во  всей  его фигуре было столько
отчаяния, что у Ольхи от горячего сочувствия к нему  зачесались
ладони  погладить его по бритой голове, дернуть за чуб, сказать
что-то утешительное.
     -- Но при чем здесь я?
     Рудый пробормотал:
     -- Вот видишь...
     -- Помалкивай, -- оборвал Студен. --  Ольха,  дело  вот  в
чем.  Он  берется  отдать мне должок через неделю. А я-то знаю,
что уже сегодня сгинет отсель, и поминай как звали!.. Он  нигде
не  сидит  долго.  Но  ежели внесешь за него эти десять золотых
гривен...
     Глаза Ольхи стали огромными:
     -- Десять золотых гривен? Да я и одной не видела! У меня в
Искоростене всего пять серебряных... Опомнись, Студен!
     -- У тебя  есть  больше,  чем  десять  гривен,  --  сказал
Студен.
     Ольха   знала,   о   чем   говорит   боярин,   но  сделала
всепонимающее лицо. Рудый отвел взор.  Ей  показалось,  что  он
покраснел.
     -- Что у меня есть?
     -- У  тебя  есть драгоценности, -- заявил Студен веско. --
Все видели ожерелье дочки цареградского императора.  Видели  ее
серьги,  браслеты, кольца. Ты в них прямо сама как цареградская
царевна!.. Почему не носишь? Ингвар отнял?
     -- Нет, -- сказала Ольха с вызовом. -- Они мои.  Но  я  не
считаю  возможным  их  носить...  теперь.  Возможно, как-нибудь
потом.
     -- Когда?
     -- Не знаю, -- ответила Ольха искренне. -- Но это будет не
скоро.
     Рудый поднял голову со внезапной надеждой во взоре. Студен
спросил довольным голосом:
     -- Они в твоей комнате?
     -- В скрыне.
     -- А скрыня?
     -- У меня, -- ответила Ольха. -- А ключ от скрыни при мне.
Но вам-то что? Все равно это не мои драгоценности. Это Ингвара.
Только он может решать.
     Студен протестующе выставил обе ладони:
     -- Ни в коем случае..  Ему  говорить  нельзя.  Он  слишком
верен  Олегу.  Олег ему заменил отца, Ингвар от князя ничего не
скроет.  А  это  будет  петля  для  Рудого.  Раньше  мне  этого
хотелось,  но  сейчас,  когда  я  начал у него выигрывать, пока
топить не хочу! Так,  притопить  малость...  Это  надо  сделать
тайно.  Ты  дашь в залог за Рудого ожерелье и серьги, а я верну
тебе тоже тайно. Как только от Рудого  пришлют  десять  золотых
гривен.
     Рудый сказал торопливо, поморщившись:
     -- Да пришлю я, пришлю! Мог бы и без этого поверить...
     -- Тебе?  --  ядовито  улыбнулся  Студен.  --  Белый  свет
рухнет,  ежели  хоть  день  проживешь  без  вранья.  Итак,  что
скажешь, княгиня?
     Ольха чувствовала напряжение в его негромком голосе. Рудый
смотрел на нее искательно. Ольха сказала осторожно:
     -- Все-таки это все принадлежит Ингвару. Он мне подарил...
но я еще не приняла его подарок. Почти не приняла. И если я дам
из скрыни  что-то  в  залог за Рудого, получится, что я приняла
этот подарок.
     Студен в досаде всплеснул руками:
     -- Не понимаю тебя, княгиня! Да у англицкой  королевны  бы
руки  затряслись  от жадности. Все бы сделала, только бы добыть
такие сокровища! А тебе  дают  задурно,  а  ты  рыло  воротишь.
Виданное ли дело?
     Она отрицательно качнула головой:
     -- Нет.
     -- И  еще, -- добавил Студен морщась, но уже другим тоном,
_ ты все боишься, как бы кто-то да что-то о тебе не подумал  не
так,  как  тебе  изводится, а тут судьба Рудого, можно сказать,
решается! Так дашь залог за этого... аль мне прямо счас к Олегу
гонца послать?
     Ольха посмотрела ему в глаза, перевела взор на Рудого. Тот
угрюмо  смотрел  в  пол.  С  тяжелым  вздохом,  чувствуя,   что
совершает непоправимую ошибку, она молвила:
     -- Дам. Но обещай не покидать терем, пока не принесут долг
Рудого.
     -- Обещаю,  --  ответил  Студен  поморщившись,  -- хотя не
понимаю, зачем это тебе.
     Они молча смотрели, как она отвернулась, пошарила  у  себя
за   пазухой,   шагнула  к  полотняному  занавесу.  Отодвинула,
скрылась за ним. Видно было по тени, как опустилась на  колени,
повозилась,  наконец,  донесся  щелчок  упавшего  на пол замка.
Ольха, судя  по  движением,  подняла  крышку,  некоторое  время
рылась  там,  то ли еще не освоилась, то ли не могла удержаться
от женской страсти перебрать  драгоценности  хотя  бы  те,  что
сверху, потом снова донесся щелчок, фигура разогнулась.
     Студен   успел   принять   равнодушный  вид,  когда  Ольха
показалась из-за занавеса. У нее  было  встревоженное  лицо,  в
глазах  таился  страх.  Может быть, испугалась в последний миг,
что воеводы,  сговорившись,  убьют  ее,  захватят  сокровище  и
сбегут?  За  него  можно  купить целое царство, снарядить какое
угодно войско, выстроить целые города хоть из дерева,  хоть  из
камня!
     -- Вот,   --  сказала  она  глухо.  --  Ожерелье,  серьги,
браслеты.
     Студен протянул руки.  Ольха  спрятала  их  за  спину.  Ее
взгляд был устремлен на Рудого. Тот ударил себя в грудь:
     -- Ольха!..  Ты  же  знаешь, как я к тебе отношусь. Неужто
думаешь, что я за какие-то  паршивые  десять  гривен  золота...
предам? Откажусь от твоей дружбы?
     Глядя ему в глаза, она сказала с тяжелым сердцем:
     -- Нет, я так не думаю.
     Студен   принял   в   обе  ладони  серьги  и  браслеты,  а
драгоценное  ожерелье  Ольха  повесила  ему  на  руки.   Студен
засуетился,   напускное  спокойствие  дало  трещину.  В  глазах
появился лихорадочный блеск. Он поспешно спрятал  драгоценности
в сумку на поясе, поклонился:
     -- Спасибо,  княгиня.  Теперь  я  спокоен.  Не  за  злато,
конечно...
     -- А за что? -- не поняла Ольха.
     Студен отмахнулся с небрежностью:
     -- Что злато? На десять гривен больше, на десять меньше...
Что оно для  человека,  ежели  он  не  мужик,  а  мужчина?  Аль
думаешь, у меня своего сундука с золотишком нету? Превыше всего
бережем  честь. Ежели Рудый не отдаст долг, надо мной даже куры
будут смеяться. Что в сравнении с таким позором потеря даже ста
тысяч гривен, ста тысяч ожерелий, ста тысяч княжеств и царств?
     Он  сказал  с  таким   неистовством,   что   Ольхе   стало
страшновато.  Будто  заглянула  в  темную  и  клокочущую бездну
тайного мужского мира, полную своих страстей и своих понятий  о
чести.   А  Студен,  словно  опомнившись,  коротко  поклонился,
повернулся,  толкнул  дверь  и   вышел.   Рудый   вскочил   как
ошпаренный,   суетливо   кинулся   следом.  Похоже,  теперь  он
страшился остаться с Ольхой наедине.

     Глава 37

     Ольха  все  чаще  подходила  к  окну.  Во  дворе  шла  уже
привычная  суета,  упорядоченная,  жарили  и пекли без истошных
воплей, спешки, деловито. И  при  этой  неторопливости  ее  все
сильнее  не  оставляло ощущение, что сделала большую и страшную
ошибку. В груди разрастался тяжелый ком, давил на сердце.
     По дороге во двор к ней подбегали девки, спрашивали, что и
где делать, она  отвечала  отстраненно.  Спустившись  во  двор,
долго  искала  Рудого.  Наконец  ей  указали в сторону кузницы.
Оттуда несся грохот и лязг железа  по  железу.  Сквозь  дырявую
крышу вылетали струйки сизого дыма.
     Возле закрытой двери переступал с ноги на ногу белоголовый
отрок.  При  каждом ударе молота втягивал голову в плечи. Когда
Ольха приблизилась, он с виноватым видом загородил дорогу.
     -- Я посвящена в таинства, -- бросила Ольха сухо.
     -- Но это...  русы,  --  пролепетал  отрок.  --  Здесь  не
кузнецы, а ковали...
     -- У  всех  людей  огня  и  железа  таинства одинаковы, --
ответила Ольха  наставительно.  Она  отстранила  юного  стража,
толкнула дверь.
     Жаркий  сухой воздух опалил лицо. В залитом красным светом
помещении двое могучих  мужиков  размеренно  били  молотами  по
оранжевой  заготовке.  Ее  держал  в  клещах Рудый -- мокрый от
жара, закопченный, голый до пояса.  Чуб  прилип  к  голой,  как
колено,  голове.  Грохот  стоял такой, что дрожала земля, искры
летели в разные стороны целыми  снопами.  В  глубине  помещения
работали еще на двух наковальнях, а огонь полыхал в гигантском,
как чулан, горне.
     Рудый, передав клещи другому ковалю, ухватил ее за локоть,
больно прижав как клещами, вывел на свежий воздух.
     -- Мечи!  --  крикнул он, перекрывая лязг железа. -- Много
мечей требуется!.. И боевых топоров! Приходится следить самому!
     -- Рудый, -- сказала она тоже громко, -- ты в  самом  деле
послал человека в свои земли?
     В его глазах мелькнула тень тревоги. Сердце ее оборвалось.
Холодея, повторила:
     -- Ты... послал... за гривнами?
     -- Да-да,  конечно,  -- пробормотал он, но она видела в по
его лицу, что воевода Врет. -- А что... что стряслось?
     -- Рудый, -- сказала она мертвым голосом. -- Все твои люди
здесь. И твой отрок по-прежнему выгуливает твоего коня.
     -- Я послал другого...
     -- Кого? -- потребовала она.
     -- Ну, другого... У меня много людей.
     -- Назови, -- сказала она, -- я ведь знаю твоих людей.
     Он уже пришел в себя, натянуто улыбнулся:
     -- Ольха, мы ж друзья! Ты мне не веришь?
     Она резко повернулась и почти побежала через  двор.  Рудый
что-то крикнул вслед, но Ольха чувствовала по тону, что воевода
после ее ухода вздохнул хоть и со стыдом, но и с облегчением.
     Крыльцо  правого  крыла  терема  было затоптано грязью. От
ступенек несло кислой блевотиной. Воняло мочой, стража привыкла
мочиться прямо с крыльца,  от  чего  Ольха  в  окружении  русов
отвыкла  быстро.  Бегом  она  миновала  сени,  оскальзываясь на
объедках и разлитой  браге,  вихрем  влетела  в  коридор.  Было
непривычно  сумрачно,  в  дальнем  конце  горел один старенький
светильник.
     На быстрый стук ее сапожек выглянула сонная сенная  девка.
Лицо  ее  было  припухлое,  заспанное,  пухлые  губы  покусаны.
Сарафан сползал с  голых  плеч,  видны  были  следы  от  грубые
пальцев.
     -- Чо? -- спросила она всполошенно. -- А?..
     -- Где воевода Студен? -- крикнула Ольха.
     -- Воевода?  --  переспросила девка тупо, на Ольху пахнуло
застоялой  брагой.  --  А,  воевода...  Это  который  с  черной
бородой?
     -- Да-да, он!
     -- Воеводы   нету,   --   заулыбалась   девка.,  вздохнула
облегченно. -- И его дурней нету.
     Ольха ощутил, как  внутри  все  оборвалось.  Помертвевшими
губами вымолвила:
     -- Как это... Где он?
     -- Отбыл,  --  сказала  девка  уже  охотнее.  Она пощупала
плечо, где красовался синяк с багровым  оттенком,  поморщилась,
заглянув  себе  в  вырез платья. -- Так вдруг! Прямо среди ночи
собрался и умчался. Вроде  бы  какое-то  важное  дело  у  него.
Неотложное.
     Ольха  впервые  ощутила, что близка к беспамятству. В ушах
тоненько зазвенело, будто жужжал настырный комар. Перед глазами
потемнело, в ночи заблистали реденькие искорки, да и те  гасли,
гасли...
     Огромным   усилием  заставила  себя  вынырнуть,  с  трудом
проглотила тяжелый ком в гортани. Без всякой надежды спросила:
     -- А куда? Не сказал?
     Вопрос глупый, вызванный отчаянием,  откуда  сенной  девке
знать, во та истово закивала, довольная:
     -- Как же, знаю! Как не знать!
     -- Куда? -- не поверила Ольха.
     -- Он сказал своим, чтобы ехали в Киев, а он сам заедет на
постоялый  двор к Абраму. Там у него встреча с одним торговцем.
Это на перекрестке дорог из  Киева  на  Канев.  Там  еще  рядом
дорога на Урюпино. Корчма на прибыльном месте...
     Ольха не поверила своей удаче:
     -- Это точно? Ты все расслышала верно?
     -- Клянусь,  -- сказала девка. -- Он им три раза повторил.
Тупые у него гридни, вот что скажу!
     Стены замелькали  по  обе  стороны,  когда  Ольха  неслась
обратно.  Выскочив  на  крыльцо,  ослепленная  ярким светом, на
мгновение растерянно остановилась, вцепившись в перила.  Студен
уже  не  вернется.  Он  уедет в Киев вслед за великим князем, а
оттуда либо в свои земли, либо уйдет с войском  куда-нибудь  на
кордоны. Ищи-свищи ветра в поле.
     Ее  взор  упал на лениво слонявшихся по двору дружинников.
-- Ее не выпустят...
     -- Павка! -- вскрикнула она, заприметив  знакомую  фигуру.
-- Павка, прошу тебя!
     Дружинник  приблизился  к  крыльцу.  Его серые глаза цвета
морской  волны  северного  моря  внимательно  пробежали  по  ее
взволнованному лицу:
     -- Ольха, -- сказал он дружески, -- что с тобой? Ты только
укажи, кто тебя обидел. Я ему рога посшибаю враз.
     Ольха сама чувствовала, какое отчаяние звенит в ее голосе:
     -- Павка,  я  погибла... Все погибло. Ты можешь помочь, но
не расспрашивать?
     Мольба  в  ее  голосе  была  такой  страстной,  что  Ольха
ощутила,  как  на  ее  глаза навернулись слезы. Она смотрела на
него до тех пор,  пока  все  не  расплылось,  пока  не  ощутили
соленый вкус на губах.
     Павка сказал осторожно:
     -- Ольха,   ты  мне  как  сестра.  Если  это  не  повредит
Ингвару... Новой Руси, то скажи только. Моя рука и мой  меч  --
твои.
     -- Клянусь,  --  сказала  она страстно. -- Это не повредит
Ингвару... а совсем-совсем напротив! Я  боюсь,  что  ему  будет
вред, а мне -- позор.
     Павка  смотрел пристально. Медленно глаза сощурились, губы
раздвинулись в сдержанной усмешке:
     -- Я так хотел, чтобы ты когда-нибудь так  сказала.  Тогда
приказывай!
     -- Меня  одну  отсюда не выпустят, а мне очень нужно. Если
бы ты смог поехать со мной.
     -- Куда?
     -- Всего лишь до корчмы Абрама. Что на перекрестке.
     Павка задумчиво пожевал губы:
     -- Только и всего?.. Зачем?
     Ольха ощутила отчаяние:
     -- Павка,  верь  мне!  Я  не  замыслила  ничего   плохого.
Наоборот, я не хочу, чтобы случилась беда. Помоги мне. Клянусь,
не сбегу. Но ехать надо прямо сейчас. Каждый миг дорог.
     -- Добро, -- ответил он, повернулся от крыльца.
     Ольха не поверила своим ушам:
     -- Что? Поможешь?
     -- А что... ты сбегала от меня дважды. В третий раз я тебя
просто зарублю. Или сшибу стрелой.
     -- Договорились!
     -- Тебе  с  каким  седлом,  --  спросил  он  буднично,  --
хазарским или каролингским?
     -- Любым! Только бы кони были быстрыми.
     Замерев, она  смотрела  расширенными  глазами  как,  Павка
бегом,   разбрызгивая  лужи,  промчался  через  двор,  исчез  в
раскрытом зеве конюшни. Прошло томительное  время  в  ожидании,
она ловила на себе любопытные взгляды.
     Затем  прямо  из  конюшни  вынеслись  кони. Павка сидел на
своем любимце, гнедом  Мырдяке,  в  поводу  держал  белоснежную
кобылу   редкой  красоты  --  с  длинной,  как  у  Змея,  шеей,
тонконогую, с мощной грудью, пышной гривой.  На  ней  уже  была
роскошная  попона,  а  седло  блистало  серебряными  и золотыми
заклепками.
     -- Не хватятся? -- выдохнула она. -- Чья это?
     Павка помялся, вздохнул:
     -- Не  выдавай  только  меня,  ладно?   Ингвар   купил   у
багдадских   купцов  тебе  в  подарок.  Собирается  вручить  по
приезде. Конь -- ветер! Столько за него швырнул" не глядя,  что
я бы лучше табун купил.
     Ольха,  чувствуя  себя  последней  тварью, вскарабкалась в
седло. От стыда горели  щеки,  пылали  уши.  Ингвар  делает  ей
подарок за подарком, а чем она ему платит?
     -- Только  бы  не  увидел,  -- прошептала она в страхе. --
Когда он вернется?
     -- Ты сказало, что время дорого, -- напомнил Павка.  --  А
это самые быстрые кони.
     Стражи на воротах воззрились удивленно. Старший пробасил:
     -- Если  я  не последний дурак, то помню, что выпускать...
гм... древлянку не ведено.
     -- Молодец, -- одобрил Павка. -- Возьми на полке  пирожок.
Более  того,  ее  велело  еще  и стеречь. Пуще глаза. Даже пуще
зеницы ока. Потому я от нее ни на шаг.  Отворяй-ка  ворота.  Мы
проедемся вокруг рва, осмотримся.
     Переход    от    насмешливо-благожелательного    тона    к
повелительному был резок, внезапен. Страж, вздрогнув, ухватился
за дубовый засов, натужился, с кряхтением вынул  еще  до  того,
как  понял,  что  делает.  Павка  заставил коня толкнуть грудью
створки, он не  терял  ни  мгновения  даром.  Ольха  съежилась,
затаила дыхание.
     Ворота  со  скрипом  отворились,  Павка  уже выдвинулся за
линию, когда страж опомнился:
     -- Постой! Но у нее конь быстрее твоего. Сразу видно.
     Павка жестоко  улыбнулся.  Ольха  не  думала,  что  всегда
веселый рус может улыбаться так хищно.
     -- Ты  видишь, сколько у меня стрел в туле? А бью я утку в
полете.
     -- Но как же... -- страж перевел  остолбенелый  взгляд  на
Ольху. Ей почудилось сочувствие. -- Но ведь она же...
     -- Каждый  сам  выбирает,  жить  ему  или  нет, -- ответил
Павка, он толкнул коня каблуками под бока.
     Ольха выехала, держа лицо непроницаемым. Еще чуть-чуть,  и
страж бы опомнился, не разрешил им выехать. А так она долго еще
чувствовала  его  испытующий  взгляд.  Потом, судя по тому, как
резко  исчезло  неприятное  ощущение,  он  отвернулся  и   стал
закрывать ворота.

     Дорога  расширялась, кони неслись над ней как две огромные
птицы. Своим особым чутьем видели впереди коновязь с множеством
коней, с которыми можно будет общаться, свежий  овес,  ключевую
воду, которую из-за лености челяди не всегда получают дома.
     Петляя,    дорога   вырвалась   из   леса   и   повела   к
двухповерховому  дому  с   множеством   пристроек   и   большим
огороженным  двором. По мере того как кони убыстряли бег. Ольха
рассмотрела невысокий забор, через который хорошо видно широкую
коновязь, просторную конюшню, кузницу, над ней и сейчас  вьется
сизый  дымок,  загородки,  за которыми хрюкают свиньи, кудахчут
куры, гогочут гуси...
     -- Абрам? -- переспросила она с недоумением. -- А  как  же
свиньи?
     -- Не  обязательно  самому  есть то, что продаешь другим,.
засмеялся Павка. -- Пойдем в корчму или наверх?
     Ворота были приглашающе раскрыты. Они ворвались во двор на
рысях, у коновязи к ним подскочили два отрока. Павка бросил  им
поводья,  одобрительно  подмигнул,  расторопные  ребята.  Ольха
соскочила, голос ее вздрагивал:
     -- Мне лучше пойти одной.
     -- Ой ли?
     -- Павка, я дала слово! -- сказала она с отчаянием.
     За другое тревожусь. Ты не говоришь, что стряслось,  но  я
чую беду. Вдруг с тобой что, как я узнаю?
     Она   заколебалась.   Лицо   Павки  вытянулось,  в  глазах
проскакивали искорки страха. Она знала, что  он  веселится  под
звон  мечей,  даже  раненый  не  уходит с боя, а рвется в самую
гущу, а сейчас либо  страшится  за  ее  судьбу,  либо...  знает
что-то больше нее.
     -- Я  вернусь  скоро,  -- ответила она наконец. -- Если же
нет...
     Он хлопнул по рукояти меча:
     -- Тогда горе тем, кто попадется навстречу.
     Ольха грустно улыбнулась, уже забыла, что Павка из  русов,
взбежала  по  ступенькам крыльца. Дверь распахнулась. Вырвалось
облако  запахов  жареного  мяса,  гречневой  каши  на  масле  и
хмельного  меда, а вместе с ним с рычанием вывалились два дюжих
мужика. Вцепившись друг в друга, катились по ступенькам.  Ольха
опасливо переступила порог.
     Народу  в  корчме  было  на удивление. По одежде судя, все
по-дорожние, проезжие. Их отличает, как давно убедилась  Ольха,
особая добротность, сдержанная уверенность, ибо слабые и робкие
сидят  дома.  Студена,  сколько не осматривала плохо освещенное
помещение, не увидела. Проглядеть не  могла,  знатного  боярина
узнают и со спины.
     На нее начали оглядываться, и она пошла под стеной, потому
что в  комнаты  для  постояльцев  можно было пройти только мимо
кухни. Тут же, выпустив облако пара, словно там стирают,  а  не
Готовят  еду,  отворилась дверь, на пороге появился сгорбленный
худой человек в ермолке и с черными  прядями  волос  у  висков.
Хазарин,  понял  Ольха, а то и сам иудей. Она так привыкла, что
постоялые дворы держат немолодые здоровяки, накопившие  Деньжат
на  службе  князя или награбившие в дальних походах, что сперва
даже не поверила, что он  и  есть  хозяин,  такой  худой  и  не
раскормленный.  Правда,  за  его  спиной  маячили  два  молодых
гиганта, рубили мясо, но тем более чудно как ухитряется держать
их в руках. Ведь ничего не стоит зарубить и его как те.  ленка,
а постоялый двор забрать.
     Боятся  закона  русов,  вспомнила  она  Олега.  Закона, за
спиной которого блещут острые мечи.
     -- Что ты хочешь, красивая  женщина,  --  спросил  хозяин.
Ермолка  была  вышита  странными  знаками  и символами, которые
Ольхе показались знакомыми. -- Пообедать  или  остановиться  на
ночь?
     Уже  почти  все  в  корчме перестали жевать, уставились на
неожиданную гостью с откровенным любопытством.
     -- Ни то, ни другое, -- ответила она  сдавленным  голосом.
-- Здесь должен был остановиться... ненадолго воевода Студен. Я
хотела бы его видеть.
     Хозяин,  окинул ее быстрым цепким взглядом. Глаза его были
черные, как переспевшие ягоды терна, седые  брови  срослись  на
переносице.  Длинный  вислый  нос  почти  касался верхней губы,
придавая лицу унылое выражение.
     -- Не в моих правилах беспокоить  гостей,  --  сказал  он,
наконец.
     Ольха вскрикнула:
     -- Мне нужно видеть его срочно!
     Он   развел  руками,  улыбнулся,  показывая,  что  еще  не
закончил, повторил терпеливо:
     -- Да, не в моих  правилах...  Так  можно  растерять  всех
гостей.  Но ты, как я вижу по осанке и одежке, из знатных. Да и
вряд ли воевода, как бы не был занят, откажется,  если  к  нему
зайдет такая молодая и ослепительно красивая женщина.
     -- Благодарствую, -- пробормотала Ольха.
     Он   оглянулся,  негромко  свистнул.  Из  кухни  высунулся
широкий в плечах парень. Капли пота едва не шипели,  испаряясь,
на его красной распаренной роже.
     -- Чего?
     -- Покажи   этой   женщине...   красивой  женщине,  --  он
поклонился в сторону Ольхи, -- комнату воеводы Студена.
     Ольха сказала торопливо:
     -- Я сама. Только скажите, где она.
     -- Пусть покажет, -- сказал хозяин  потвердевшим  голосом.
-- Незачем тыкаться в кладовки, чуланы... или другие комнаты.
     Парень   выдвинулся   такой  рослый,  что  Ольхе  пришлось
запрокидывать   голову,   если   бы   пришло   в   голову   его
рассматривать.  От  него  пахнуло  печеным  гусем  с чесноком и
луком.  Он  пыхтел,  с  наслаждением  вдохнул  воздух   корчмы,
прохладный  в  сравнении  с  тем,  что  было на кухне у кипящих
котлов.
     Ольха тихонько поднялась по шатким ступенькам.  Парень  не
торопился,   вздыхал,   вытирал   пот,  дышал  шумно,  наполняя
помещение густым убойным запахом старого чеснока со  старым  же
салом.
     Они  прошли  по  узенькому коридору к самой крайней двери.
Парень с сомнением посмотрел на Ольху, постучал в дверь:
     -- Эй, хозяин!.. Тут к тебе гостья. Пустить, аль взашей?
     Изнутри донесся голос, слов Ольха не разобрала, но  узнать
узнала,  и по спине побежали мурашки. Она ощутила, как вдогонку
по рукам пошла крупная сыпь страха. Шелковистые волосики встали
дыбом как у перепуганного ежика. Парень удовлетворенно хмыкнул,
отступил от двери и пошел обратно, почесывая взмокшую спину.
     Ольха  повернулся  ручку  из  турьего  рога.   Сердце   ее
колотилось  тек  громко,  что  она  не  слышала ни собственного
голоса, ни слов Студена. Тот сидел к  ней  лицом  за  столом  в
одиночестве,  перед  ним  стояли  кувшин  с  греческим  вином и
большая чара. Рядом сиротливо лежала недоеденная головка сыра.
     Волосы Студена были всклокочены,  словно  после  бессонной
ночи. Под глазами повисли круги, но сами глаза смотрели весело.
Комната  была  махонькой: стол, две лавки да просторное ложе на
двоих, окошко-бойница, через которое не всякий кот протиснется.
     -- Вы оба обманули меня, -- выпалила Ольха с  яростью.  --
Не удивлюсь, если окажется, что вы сговорились!
     Брови Студена взлетели:
     -- Сговорились?  С Рудым? Вот уж не думал, что... Впрочем,
самые непримиримые противники могут в  нужное  время  оказаться
союзниками. Ты присаживайся, княгиня.
     -- Верни  ожерелье  и прочие вещи Ингвара, -- сказала она,
не двигаясь с места.
     -- Что? -- удивился Студен весело. -- Разве ты не отдала в
залог? До того, как Рудый вернет мой долг?
     -- Но ты обещал не покидать  терем  Ингвара,  --  выпалила
она.  --  Почему  уехал  так  поспешно?  И  еще  я слышала, что
собираешься сегодня же уехать в Киев.
     Он кивнул:
     -- Тебе все-таки сказали? А я  уж  тревожился,  что  девка
настолько тупая...
     Холод на ее спине превратился в глыбу льда:
     -- Ты... сам хотел, чтобы она подслушала?
     -- Подслушала,  -- хмыкнул он. -- Я устал повторять одно и
то же, чтобы хоть что-то запомнила.
     Внезапно дверь  за  ее  спиной  отворилась.  Сильные  руки
ухватили  ее  за  локти,  впихнули  на  середину комнаты. Дверь
захлопнулась с чмокающим звуком. Слышно было как грохнул засов.
Она повернула голову направо, потом налево. Ее  крепко  держали
гридни  Студена.  Оба  угрюмые,  молчаливые, немолодые, знающие
себе цену, матерые. Такие промахов не делают, обмануть подобных
зверей почти не удается.
     -- Зачем это? -- спросила она чужим голосом.
     Студен сделал  знак,  ее  толкнули  к  столу.  Оба  гридня
отступили  и  встали  спиной  к двери. Ольха гордо выпрямилась,
стараясь, чтобы не видели, как отчаянно бьется  ее  сердце.  Ее
взор был прямой, высокомерным. Она молча твердила себе, что она
княгиня,  и  должна держаться как княгиня. А это даже не рус, а
всего лишь славянин, хоть и княжеского рода.
     -- Что ты задумал?
     -- Сядь, -- сказал он медленно. -- Не понимаешь?  До  чего
же  мы,  славяне,  просты.  Ну просто как дурные козы. Это русы
потерлись   в   дальних   странах,   набрались   коварства   да
хитростей...  А  я  набрался  уже у них. Не нужна ты мне вовсе,
княгиня! Ну, раз ж попалась, то я использую, а потом  отдам  на
потеху своим воинам. Не серьги мне нужны, поняла?
     Она молчала, помертвев. Он хищно усмехнулся:
     -- Боишься?
     -- Что ты от меня... ждешь?
     -- Угадай.
     -- Вижу по тебе.
     -- Не угадала, -- он налил неспешно вина в кубок, медленно
выпил,  цедя  сквозь  зубы  как конь, что пьет из болота. -- Не
нужна ты все вовсе.
     -- Тогда зачем?
     -- Еще не сообразила?
     Гридень по его знаку выскользнул за дверь. Другой  тут  же
снова  закрыл  на  засов,  подпер  спиной. Его маленькие глазки
следили за каждым движением Ольхи.
     -- А кто  тебе  нужен?  --  спросила  Ольха  помертвевшими
губами.
     -- Кровавый  пес,  -- бросил Студен люто, -- кто ж еще! Он
примчится сюда, едва услышит, куда ты поехала.
     Она все еще не понимала:
     -- Зачем тебе Ингвар? Почему ты его так не любишь?
     -- Не люблю? Это единственный человек, которого  ненавижу.
Ухитрялся срывать мои задумки уже трижды! И всякий раз, даже не
понимая,  что рвет мои сети. Но на этот раз... на этот раз боги
послали мне  тебя.  Ингвар  придет!  Примчится,  сломя  голову.
Примчится  без охраны. Он -- герой! А герой должен быть горяч и
необуздан.
     В дверь негромко постучали.  Ольха  встрепенулась,  сердце
застучало  чаще.  Гридень  прислушался,  снял  засов.  Ввалился
второй, на щеке была кровавая полоса.  Он  часто  дышал,  глаза
вылезали из орбит. Наконец прохрипел:
     -- Ну и здоров был, бугай! Троих наших положил!
     Студен напрягся:
     -- И что же? Где он?
     -- На  конюшне.  Связали  и  в  ясли  сунули.  Если  бы не
накинули сеть, то отмахался бы, проклятущий!
     Студен перевел дух, но все еще хмурился:
     -- Чертовы  русы...  Дерутся  как  звери.  А  этот  самому
Ингвару под стать.
     Ольха спросила упавшим голосом:
     -- Кто?
     Гридень фыркнул, а Студен бросит насмешливо:
     -- Твой  провожатый,  кто  ж еще? Сейчас с каленым железом
выспросят обо всем. А потом с камнем за  пазухой  --  в  озеро.
Рыбам  тоже  надо чем-то питаться. Да и ракам. Правда, можем не
успеть дотащить даже до озера.
     Что-то в его голосе заставило ее спросить:
     -- Почему?
     -- Дальше пойдет быстрее. Ингвар прискачет за тобой, а тут
ждут, не дождутся! Есть такие,  у  кого  с  ним  старые  счеты,
есть!.. Многим перешел дорогу, многих обидел, унизил, оскорбил.
Думаешь,  в  корчме  гуляки?  Ха-ха! Такой отборной дружины нет
даже у Олега. Здесь сорок богатырей,  и  в  одиночку  никто  не
уступит  кровавому  псу...  А  без  меча  Ингвара,  его злости,
великий князь слаб как младенец. Приходи и бери голыми  руками.
Вокруг  него,  князя  Олега,  уже все готово. Ха-ха!.. И змея и
конский череп. Ждут только моего знака.

     Глава 38

     Он с грохотом отодвинул  лавку,  поднялся  во  весь  рост.
Рыгнул, обдав ее запахом каши с луком и крепкой браги. Лицо его
раскраснелось, в глазах появилось знакомое Ольхе выражение. Она
невольно   отодвинулась,  ударилась  спиной  в  массивное  тело
стража, неподвижного и твердого, как дерево.
     Студен  расстегнул  пояс.  Ольха  попыталась  отступить  в
сторону,  рука  стража  метнулась  к ее локтю, сжала. Улыбка на
губах Студена стала  шире.  Ольха  опустила  голову,  давая  им
привыкнуть к ее покорности, рука незаметно скользнула к поясу.
     Студен  подошел  вплотную, грубо схватил за грудь, сдавил,
глядя в глаза. Ольха охнула, изогнулась от боли, что  позволило
выдернуть кинжал. Студен все еще сжимал ей грудь, в глазах была
свирепая радость. Неподвижный страж продолжал держать за локоть
правой руки. Ольха охнула, а ее левая с силой метнулась вверх.
     Послышался  треск.  Глаза  Студена  расширились  от боли и
ужаса. Ольха дернула рукой  вверх,  затем  торопливо  выдернула
кинжал  и  молниеносно  ударила  стража  в  бок.  Тот  хрюкнул,
выгнулся, ухватил ее обоими руками. Ольха вырвалась,  отскочила
к другой стене.
     Студен  перегнулся  в  поясе,  обеими  руками  держался за
живот. Огромный страж, похожий на башню,  медленна  сползал  по
стене.  Колени  его  подогнулись,  он сел на пол, голова мертво
упала на грудь. Узкое лезвие кинжала пробило печень.
     Студен прохрипел:
     -- Ты... ты... тварь...
     -- От твари слышу, -- ответила Ольха.
     Ее сердце колотилось как попавшая  в  силки  птица.  Кровь
бросилась  в  голову. Она дрожала от страха и ярости, а рукоять
кинжала сжала так, что пальцы побелели. Студен отступил на шаг.
Его глаза, безумные от боли, неверяще прыгнули  с  неподвижного
тела стража на окровавленную рукоять в ее руке:
     -- Баба... Да я тебе...
     Ольха    прислушалась,    отскочила   в   сторону.   Дверь
распахнулась,  вбежали  два  гридня,  оба  толстые  и  сопящие.
Уставились на Студена:
     -- Воевода! Что стряслось?
     Один   ахнул,  увидев  убитого  соратника,  другой  быстро
выхватил боевой топор. Его  налитые  кровью  глаза  уперлись  в
Ольху.  Она ощутила, как они пошлись по ее разорванному платью,
остановились на кровоподтеке на ее груди.
     -- Отнять нож, -- прохрипел Студен. Он  отступил,  сел  на
лавку,  обеими  руками  все  еще  зажимал  рану  на животе. Его
корчило от боли,  но  говорил  он  ясно,  четко.  --  Девку  не
убивать... пока что. Мне еще нужна... живой...
     Ольха выставила перед собой кинжал:
     -- А я не собираюсь даться живой!
     -- Дашься,  --  прохрипел Студен. -- А ежели нет... то что
ж... Ингвар все одно примчится с минуты на минуту. А он нужнее.
     Гридни подступали с опаской, с двух сторон.  Ольха  быстро
поворачивалась  то  к  одному, то к другому. Кровь еще капала с
лезвия, и лица дружинников вытянулись. Третий, который лежал на
полу, был не слабее их, но жизни в  нем  было  не  больше,  чем
тепла   в  жабьих  лапах.  Кинжал  в  тесной  комнате  надежнее
огромного боевого топора с длинной рукоятью.
     Переглянувшись,  бросились  на  нее  разом.  Ольха   резко
оттолкнулась  от стены, гридни хряснулись друг о друга, а Ольха
сильно и точно ударила одного в бок чуть  выше  пояса.  Гридень
издал  страшный крик, ухватился за пораженное место, захватив и
ее пальцы. Ольха отпрыгнула, не успев выдернуть нож.
     Гридень рухнул на стену, зато второй с ревом  бросился  на
нее,  схватил  в  объятия.  Ольха  ударила  коленом  в  пах, он
согнулся от дикой боли. Она с размаху обрушила сомкнутые  кисти
рук  на  голый  затылок.  Гридень всхрапнул и растянулся во всю
длину.
     Студен что-то кричал. Ольха бросилась  к  двери.  Она  уже
распахнула,  когда  из  коридора,  привлеченные шумом, сунулись
сразу трое.  Она  ударилась  о  твердые  тела,  в  страхе  била
кулаками  и  ногами,  но  ее  оттеснили  обратно  в комнату. --
Схватить!.. Связать...
     В комнате было двое  убитых,  третий  гридень  уже  встал,
держался за стену и тряс головой, за столом перегнулся воевода,
белый,   с  вытаращенными  глазами,  что-то  исступленно  орал.
Дружинники ухватили Ольху, завернули руки за  спину.  Она  била
сапогами,  то  один,  то  другой  вскрикивал  от боли, сапоги с
подковками пришлись очень кстати, пока, наконец, один, озверев,
не ударил ее по лицу с такой силой, что у нее зазвенело в ушах,
а рот наполнился кровью.
     Студен с трудом поднялся,  одной  рукой  все  еще  зажимал
рану,  другой  упирался  о  стол. В глазах были боль и свирепая
радость. Обогнув стол, он  остановился  перед  ней,  ударил  по
лицу.  Голова  Ольхи мотнулась в сторону. Гридень с такой силой
завернул ей руки за спину, что почти поднял в  воздух.  Студен,
искривившись  от  боли,  ударил снова, потом сцепил зубы, отнял
ладонь от раны, принялся бить обеими руками.
     Ольха лишь однажды  вскрикнула,  перстень  на  его  пальце
рассек скулу, затем молчала, сколько надо было, чтобы поверил в
ее стойкость, затем внезапно обмякла, повисла в сильных руках.
     -- Сомлела,  --  услышала над ухом надсадный голос, -- что
теперь?
     Нещадные удары прекратились. Дыхание Студена было  частое,
с хрипами. Хватая воздух ртом, велел:
     -- На  постель! Всем на потеху, а затем... выколоть глаза,
чтобы последнее, что видела в этой  -жизни  --  это  меня...  и
обрубить руки! Пусть запомнит, кого посмела...
     Ее  потащили, больно заламывая руки. Один с силой ударил в
бок. Возле ложа Ольха воспротивилась из последних  сил.  Студен
что-то  заорал.  Сзади  ее толкнули, тяжелым ударили по ребрам.
Ольха задохнулась  от  острой  боли,  услышала,  как  хрустнула
кость.
     На  ложе  извернулась,  пытаясь вскочить, сверху обрушился
тяжелый удар: кто-то шарахнул  мечом  в  ножнах.  Она  рухнула.
спину ожгло болью, тело сразу онемело.
     -- Готова,   --  услышала  она  надсадный  голос.  --  Ну,
зверюга! Нет, я такую не смогу. Давай ты...
     -- Я  потом,  --  ответил  другой  голос,   торопливый   и
задыхающийся. -- Это ж все равно, что медведицу...
     -- Ты погляди, какая роскошная баба!
     -- Ну вот и давай...
     -- Нет,  мне  надо  сперва  перевести  дух,  выпить... Я ж
человек, не зверь лесной!
     Ольха лежала неподвижно, борясь с болью  во  всем  теле  и
дурнотой.  Теплые  капли  с  разбитых  губ  попадали в рот. Она
чувствовала солоноватый привкус, стискивала и разжимала кулаки.
Надо драться до последнего, так учит Покон. Как бы враг не  был
силен.  Надо  драться  до  последней капли крови, до последнего
дыхания. Лишь тогда строгие судьи пропустят в вирий.
     Сквозь  чужое  сопение,  хрипы,  она   внезапно   услышала
страшный  треск,  грохот. Дверь слетела с петель, грохнулась на
середину комнаты.  Из  освещенного  коридора  влетели  один  за
другим   двое,   распластались   как  жабы  на  полу.  С  двумя
обнаженными мечами в  руках  ворвался  Ингвар.  Лицо  его  было
перекошено,  глаза  -навыкате,  налитые  кровью,  с бледных губ
срывалась желтая пена.
     Студен  вскрикнул  тонким   поросячьим   голосом.   Гридни
развернулись,  выхватили  мечи как раз в момент, когда Ингвар с
криком, от которого застыла кровь в жилах, обрушил свой клинок.
Первый гридень отразил удар, но в  тот  же  миг  второе  лезвие
подобно  копью  ударило в грудь с такой силой, что все услышали
треск и  хруст  ломаемых  костей,  а  острие  высунулось  между
лопаток.  Второй уже обрушивал топор, но Ольха с силой толкнула
его ногой, сама упав на пол. Удар увальня пришелся мимо, острие
с сочным стуком ушло в дубовый пол по обух. Пока  гридень  тупо
пытался  -выдернуть  оружие, Ингвар молниеносно полоснул его по
шее.
     Студен  лишь  мгновение  смотрел  расширенными   в   ужасе
глазами,  затем  одним прыжком, которого нельзя было ожидать от
раненого, оказался у окна, протиснулся каким-то  чудом,  исчез,
оставив клок окровавленной одежды. Внизу глухо бухнуло.
     Ингвар  бросился  следом, на лице была жажда убийства, но,
внезапно выронив со звоном мечи, повернулся и подхватил  Ольху.
Руки  его  тряслись,  в глазах еще было безумие. Она никогда не
видела его в такой панике
     -- Что он сделал? Что сделал с тобой?
     -- Ингвар, -- прошептала она. -- Что он сделал?
     -- Не думаю,  что  смог  бы,  --  ответила  она,  стараясь
улыбнуться разбитыми в кровь губами.
     Глаза  его  были  еще  налитыми  кровью, руки тряслись, но
голос изменился, в нем были страх и надежда:
     -- Это правда? Ты... цела? Или щадишь меня?
     Она опомнилась, вскрикнула:
     -- Ингвар... но как ты смог? У ходи...  он  собрал  полную
корчму  людей. Здесь у него сорок богатырей, и каждый из них...
Сейчас ворвутся. Беги! Беги, Ингвар!
     Он прижал ее к груди, жадно  целовал,  гладил  по  голове,
потом,   опомнившись,   снова   опустил   на  ложе.  Она  слабо
сопротивлялась, все хватают и тащат в один и тот же угол, а она
все никак не решится расстаться с невинностью.
     -- Ингвар, беги!  --  повторила  она  настойчиво.  Слезла,
морщась, на пол, отыскала убитого своим клинком, выдернула нож.
Глаза  Ингвара  расширились.  Он кажется только сейчас заметил,
что убитых больше, чем он сразил, ив  глазах,  устремленных  на
Ольху, было восхищение, смешанное с каким-то другим чувством.
     Только  бы  и  он  не счел меня медведицей, подумала она в
страхе. Не выношу, когда сперва напиваются, потом лезут.
     -- В корчме полно их людей, -- сказала она настойчиво.  --
Не понимаю, как ты сумел.
     -- Это  было нетрудно, -- ответил он со злостью, -- я убью
Рудого!
     -- Да-да... Ингвар, что с Павкой?
     -- Перестань, -- поморщился он. -- На нем заживет  как  на
собаке.  Кости целы. А за побои и раны получает пять серебряных
гривен за лето. А когда заживет, я его разорву своими руками!
     Она попыталась высвободиться из его объятий:
     -- Ингвар! Обещай ничего ему не делать!  Это  я  обманула,
заставила поехать со мной!
     -- Перестать, Ольха.
     Он сопротивлялась в его руках:
     -- Нет! Пока не скажешь...
     Он шепнул ей в ухо:
     -- Все  по-другому,  Ольха.  Павка  знал, на что идет... И
Рудый знал. Это все дело рук проклятого Рудого. Я чуть не  убил
его, когда он сказал, когда оправдывался.
     В  распахнутую дверь потянуло гарью. Пахло горящим маслом,
ветошью,  деревом.  Ольха  встревожилась,  со  второго  поверха
бежать через горящий поверх непросто, Ингвар зло отмахнулся:
     -- Погасят. Рудый народу привел как муравьев. Эх, ухватить
бы мне его за горло.
     Он  с  мечтательным  выражением  в  глазах стиснул кулаки.
Ольха спросила непонимающе:
     -- Рудый?
     -- Ну да,. -- ответил  он  тоскливо.  --  Это  все  штучки
проклятого  Рудого. Рассчитал точно, змей подколодный! Нарочито
проиграл  Студену,  попросил  в  залог  твои   драгоценности...
твои-твои!..   ты,   чистая  душа,  согласилась,  чтобы  спасти
этого... его ли нужно спасать? Его топить  надо.  Его  брось  в
самую  середку океана с привязанной к ногам скалой, он и оттуда
выплывет  со  Щукой  в  зубах!  Даже  я,  как  и  все  русы  --
бесхитростные  младенцы  рядом  с  Рудым, а что уж говорить про
невинных славяк, не видавших коварного Царьграда?
     У нее голова шла кругом. Значит, Рудый все делал нарочито?
Смотрел ей в глаза и лгал?
     -- Ненавижу, -- сказала она искренне. -- Я его ненавижу!
     -- Как и я, -- ответил  он  сурово.  --  Как  он  мог?  Да
плевать  на  самый крупный заговор -- подумаешь, разоблачил! --
если тебе из-за этого хотя бы прищемят палец. Я его  вызову  на
двобой.
     Ее  плечи зябко передернулись. Рудый тоже был оберуким. И,
говорят, никому еще не уступал в бою.
     -- Я сама с ним поговорю сперва, -- сказала она.
     Он еще  держал  ее  в  руках,  когда  послышались  голоса,
тяжелые  шаги  множества  ног.  Через проем шагнул Рудый, в его
руках было по мечу. С обоих клинков щедро стекала  кровь.  Шлем
носил  следы  ударов,  а  булатные  пластины  на груди и плечах
прогнулись.
     -- Прости, -- возопил он с порога отчаянным голосом, -- но
Студена я сам пришиб... не утерпел.
     Глаза  его  с  тревогой  смотрели  в  лицо  Ольхи.  Ингвар
поднялся с ужасным ревом:
     -- Да как ты посмел!
     Рудый   как  заяц  скакнул  назад,  выставил  перед  собой
трясущиеся ладони:
     -- Не до смерти!.. Сам связал, держу  для  тебя.  Или  для
княгини.
     На  лице  его  был  ужас,  он  трясся, шлепал губами, зубы
выбивали дробь. Ольха ощутила, как ее губы  сами  собой  начали
растягиваться  в  улыбку.  Рудый, хитрый, как Симаргл, никак не
хочет выглядеть серьезным и величавым. А Ингвар  рядом  с  ним.
проигрывает.
     -- Прекратите,  --  закричала  она.  Поднялась,  задержала
дыхание от боли в боку, но не подала виду,  Ингвар  и  так  вне
себя.  --  Студен  проговорился,  что  его  люди  уже  окружили
великого князя. Его хотят убить.
     Ингвар подхватил меч, оглядывался растерянный, одной рукой
поддерживая Ольху. Рудый сразу посерьезнел:
     -- Там Асмунд... он бдит. Что еще  сказал?  Эй,  приведите
Студена!
     Гридни, толкаясь, бросились прочь. Ингвар заорал бешено:
     -- Это все твои штучки!
     -- Мои,  --  согласился Рудый. -- Но Ольха меня простит...
потом, а ты  поймешь.  Тоже  --  потом.  Сейчас  же  нам  лучше
поспешить   в   Светлолесье.   Там  сегодня  большая  охота.  А
подстеречь да убить любого проще всего на охоте.
     В  коридоре  послышался  топот,  ругань,  сопенье.   Ввели
Студена,  лицо  в кровоподтеках, одежда изорвана, руки скручены
за спиной. В глазах была бессильная ненависть. Живот  в  крови,
красная  струйка текла по ногам. Рудый вопросительно поглядывал
на рану, появилась до того, как  поймал  прыгающего  из  терема
воеводу:
     -- Говори быстро! Кто и где замышляет на Олега?
     Студен  плюнул ему под ноги. Ингвар ухватился за меч, лицо
перекошено яростью.
     -- Ах, ты...
     Гридни, как огромные охотничьи  псы-медвежатники,  повисли
на его руках, а Рудый сказал коротко:
     -- Скажешь,  дам быструю смерть. Упрешься, что ж... Умрешь
на колу.
     Студен встретился с его серыми, как волны  моря,  глазами,
вздрогнул.  Несколько  мгновений  боролся  с собой, слышно было
сопение дюжих  гридней,  прижавших  Ингвара  к  стене.  Наконец
Студен прошептал:
     -- Кожедуб и Калина.
     Рудый   кивнул  удовлетворенно,  направился  мимо  него  к
дверям, а гридням бросил коротко:
     -- На кол.
     Ольха не поверила своим ушам, а Студен ахнул:
     -- Ты... ты ж обещал!
     -- Да разве мне можно верить? -- удивился Рудый.
     Слышно было, как дробно простучали его подкованные  сапоги
по  ступенькам.  Ингвар  с  рычанием  расшвырял  скрутивших его
гридней, кинулся следом.  Другие  поднимали  с  пола  обвисшего
Студена.
     Ольха слезла с ложа, с ненавистью посмотрела на пленника:
     -- У  нас  таких  привязывают  за  ноги,  --  сказала  она
медленно, -- к верхушкам деревьев... А потом отпускают!
     Гридни пыхтели, один оказал с натугой:
     -- Неплохой обычай. И воронам не надо топтать землю.
     -- Только все слишком быстро, -- добавил  второй  недобро.
-- Нет, когда на колу -- это лучше.
     А третий обронил укоризненно:
     -- Больно ты добрая, княгиня!
     Она  не  поверила своим ушам. Уже и русы начинают называть
ее княгиней? И никто не  смотрит  как  на  пленницу.  Видно  по
глазам, лицам, повадкам. Или потому, что сообщила о заговоре?
     -- Надо  спешить,  --  сказала она. -- Кто. знает, как там
обернется? Прямо во дворе растут два ясеня!
     В  проеме  возникла  сгорбленная  фигура.  Когда   человек
разогнулся, Ольха ахнула, увидя разбитое в кровь лицо Павки. Он
успокаивающе улыбнулся ей толстыми почерневшими губами:
     -- Нутро  цело,  остальное  заживет.  Собирались  тешиться
долго. Хлопцы, княгиня  права.  Покончим  с  ним  быстро!  Надо
спешить к Олегу.
     Спускаясь  по  лестнице,  Ольха  оскальзывалась на залитых
кровью  ступеньках,  переступала  через  трупы.  Только  теперь
поняла  весь  размер заговора против Ингвара. Сюда были стянуты
все, верные  Студену,  и  все  полегли,  благодаря  прожженному
Рудому,  который  на  хитрость  ответил  коварством  и  двойной
хитростью. Если Студен вероломству научился  у  русов,  которые
столкнулись  с тем в прогнившем Царьграде, то сами русы учились
у изворотливых греков, которые спать не лягут, если не обманут,
не соврут, не украдут и не нарушат клятву.
     В корчме столы были перевернуты. Абрам с одним  помощником
ползали  по  полу,  спешно  замывали кровь. Убитых уже вынесли.
Несмотря -на кровавую бойню, торговля должна продолжаться. Свет
не кончается на одной драке, пусть и очень кровавой.
     Дверь на выходе висела  на  одной  петле.  Солнечный  свет
слепил  глаза,  воздух был свеж, с легким запахом свежепролитой
крови. У коновязи стояли кони, а через раскрытую дверь  конюшни
Ольха углядела свою белоснежную кобылу.
     Двое  быстро  залезли  на березы, привязали веревки, внизу
дружно потянули вниз, прикрепили пригнутые вершинки к торопливо
вбитым в землю кольям. Студена бросили оземь,  быстро  и  умело
привязали крепко-накрепко правую ногу к одной вершинке, левую к
другой.
     Руководил  Павка,  трое  уже выводили коней. Один гридень,
взглянув на Ольху, молча подвел ей кобылу и опустился  на  одно
колено. Ольха благодарно кивнула, без такой ступеньки не влезла
бы, тело стонет от боли.
     Натянув поводья, сказала нетерпеливо:
     -- Павка, заканчивай!
     Тот   оглянулся,   на  обезображенном  лице  усмешка  была
волчьей:
     -- Сейчас-сейчас! Не тревожься,  Ингвар  и  Рудый  поспеют
вовремя. Да там еще и Асмунд.
     -- Я не о том тревожусь, -- сказала она сердито. -- Как бы
они не подрались.
     . Лицо Павки стало серьезным. Он вытащил из-за пояса нож:
     -- Хошь перерезать?
     Ольха  заколебалась,  но  подумала,  с каким трудом дается
каждое  движение,  только-только  села  так,  что  не   больно,
покачала головой:
     -- Кончай скорее..
     -- Добрая ты, -- сказал Павка уважительно. -- Прямо ангел.
     -- Кто это? -- не поняла она.
     Павка ухмыльнулся:
     -- Да это... такие... ну, как-нибудь расскажу. В Царьграде
чего только не узнаешь.
     Он  начал  пилить  туго  натянутую  веревку. К другой ноге
подошел Боян, приставил острое, как бритва, лезвие  к  дрожащей
от   напряжения   веревке.   Подул   ветерок,  листья  тревожно
шелестели. Студен застонал  сквозь  зубы,  закрыл  глаза.  Путы
сняли, руки были свободны.
     Павка  сопел,  пилил.  С другой стороны ждал Боян, готовый
перехватить веревку одним движением.  Студен  дышал  все  чаще,
лицо   его   покрылось   крупными  каплями  пота.  Внезапно  он
вскрикнул, широко открыл глаза. Его пальцы судорожно ухватились
за вбитые в землю колья.
     -- Во-во, -- сказал Павка удовлетворенно. -- Посмотрим  на
крепость твоих рук... Мужик ты был здоровый.
     Он  полоснул  по  веревке сильнее, и Боян, уловив движение
друга, перерубил веревку  на  своей  стороне.  Студена  рвануло
вверх  и в стороны. Он успел страшно закричать, туго натянулись
жилы на руках, но пальцы  соскользнули  с  кольев,  и  вершинки
берез освобожденно взметнулись к небу, там был треск, хлопок, и
березки закачались, размахивая окровавленными половинками. Вниз
плеснуло  как из ведра кровью, посыпались внутренности, а кишки
протянулись между вершинками от дерева к дереву.
     Ольха  отвела  взор,  ударила  коня  под  бока  сапожками.
Багдадский  конь прыгнул вперед так резко, что едва не вылетела
из седла. Чудом успела направить в  раскрытые  ворота.  За  пол
версты от корчмы ее догнал Павка, а сзади мчались еще с десяток
дружинников.  Матерых,  отборных,  закаленных. Какие бы не были
богатыри у Студена, но Рудый, похоже, предусмотрел и это.
     Только сейчас Ольха вспомнила,  что  видела  только  троих
раненых из его дружины, а убитых не было вовсе. Коварный Рудый!
Наверняка   ухитрился   и  здесь  одолеть  какой-то  хитростью,
вывертом, обманом!

     Глава 39

     В лицо дул холодный  после  дождя  ветер,  а  спину  грело
солнце.  Ольха  с  благодарностью поблагодарила богов, чувствуя
как возвращаются силы. Любые раны заживают быстрее, если с души
свалится камень.  Она  страшилась  гнева  Ингвара...  нет,  его
недоверия, презрения, а он слова не бросил в упрек!
     Разве  что, подумала внезапно, все еще не считается с нею,
как с человеком. Козу трудно винить, что забралась в огород, на
то и коза, животное неразумное, так же многие русы, как  успела
заметить,   относятся  и  к  женщинам.  Даже  то,  что  гридень
подставил ей колено, или то, что начинают звать княгиней... Все
делают скидку на то, что женщина.
     Не знаю даже, подумала она в сердитом смятении, хорошо это
или плохо. Ладно, сейчас об этом думать некогда.
     Впереди вырастала черная стена  леса,  словно  в  насмешку
названного  Светлолесьем. Может быть, так в древности и было, а
сейчас  надвигались  деревья  с  черной   корой,   корявые,   с
узловатыми  перепутанными  ветвями.  От  него  веяло  за версту
опасностью.
     Павка пригнулся, гикнул, и деревья расступились, помчались
по обе стороны узкой тропки. Даже не  человечьей,  а  звериной.
Звери  по  ней  ходят  ни поля, жрут посевы, пытаются вытеснить
человека. Воздух стал холодным и влажным, с  листьев  сдувались
капли дождя.
     -- Куда мы скачем? -- крикнула Ольха.
     -- Я знаю, где будет охотиться Олег, -- крикнул Павка.
     -- Успеваем?
     -- Не знаю, -- ответил Павка честно.

     Олег  прыгнул  со  скачущего  коня,  длинное  лезвие  ножа
взвилось в воздух. Он упал на спину убегающего кабана,  дыхание
от  удара вылетело со всхлипом. Лезвие вошло в тугую плоть, как
в теплое масло. Он слышал треск разрываемых железом мышц.
     Кабан всхрапнул на  бегу,  он  все  еще  волочил  на  себе
повисшего  человека. Нож дважды поразил сердце, прежде чем ноги
зверя подогнулись. Олег скатился на миг раньше, его перевернуло
через голову, он ударился спиной о дерево. Несколько  мгновений
лежал недвижимо, вслушивался в хрипы кабана, настоящего лесного
великана, умолкших птиц, легкий шелест листьев...
     Он  не родился князем, и каждый шорох в лесу, мышиный писк
или стрекот сороки для него были наполнены  смыслом.  И  сейчас
поднимался  неспешно, видя и слыша не только то, что перед ним,
но и то, что по бокам и даже сзади.
     Все  же  знакомый  свист  едва  не  застал  врасплох.   Он
мгновенно упал. Волосы дернуло, в трех шагах с сочным чмоканьем
впилась  стрела.  Он  перекатился  в  сторону, поднялся во весь
рост, ибо стоял на поляне, а кусты, откуда вылетела  стрела,  в
двух десятках шагов.
     -- Слабый  выстрел, -- сказал он громко. -- Перо дребезжит
по ветру!
     Над зеленью куста  поднялся  высокий  человек  с  короткой
черной  бородкой. Руки обнажены до плечей, мускулистые, а сам в
кожаной душегрейке, открывавшей широкую грудь.  В  обеих  пуках
был лук с натянутой стрелой. Лицо перекосилось от ярости:
     -- Да? А этот?
     Он  мгновенно натянул лук, держа по-скифски: кончик стрелы
неподвижно возле уха, а древко быстро выбросил  вперед.  Звонко
ударила  тетива,  чернобородый  тут же выхватил из тулы вторую,
молниеносно бросил в Олега, потянулся за третьей.
     Олег быстро качнулся в сторону, пропуская стрелу, а вторую
схватил рукой. Глаза хазарина расширились. Он  задержал  третью
стрелу,  натягивал  и  снова возвращал лук в прежнее положение,
словно в  нерешительности,  на  самом  же  деле  стерег  каждое
движение немолодого уже князя.
     Наконец   отпустил   тетиву,   быстро   выхватил   другую,
выстрелил, выхватил третью, четвертую... Олег неуловимо  быстро
сдвигался  из стороны в сторону, не отрывая ног от земли. Когда
хазарин выпустил четвертую стрелу, Олег коротко взмахнул рукой,
а когда победно вскинул ее, в сжатом кулаке была стрела.
     Глядя насмешливо противнику в  глаза,  небрежно  переломил
одними  пальцами,  выпустил  из  ладони.  Хазарин побагровел от
оскорбления.  Затравленно  оглянулся,  услышал   хруст   веток,
насторожился, затем вскрикнул:
     -- Наконец-то!
     К  нему  проломились  еще  двое,  такие  же  чернобородые,
смуглые, разве что помоложе. Запыхавшиеся, оба,  однако,  сразу
сорвали с плечей луки, разом наложили стрелы. Олег посерьезнел,
отступил  на шаг. Первый из стрелков нехорошо улыбнулся, что-то
негромко сказал своим. Те придержали стрелы, часто  дышали.  Их
затуманенные бегом глаза впились в неподвижного князя.
     Когда  взвились  сразу  три  стрелы, Олег уже был сплошным
комком   нервов.   Рванулся   в   сторону,   выбросил    вперед
растопыренные  пальцы.  Хлопнуло,  он  качнулся и замер с двумя
стрелами в разведенных руках. Посмотрел на хазарина, усмехнулся
и щелкнул зубами, показывая, что третью стрелу мог  бы  поймать
как щука сонного карася.
     Один из новых стрелков зло швырнул лук на землю:
     -- Мечами его!
     Он  выхватил  меч  и  ринулся  вперед через кусты. Старший
заорал вдогонку:
     -- Назад! Он таких как ты, пятерых... с закрытыми глазами!
     Второй, он тоже бросил было  лук,  теперь  поднял  и  стал
накладывать  стрелу.  Молодой и горячий нехотя вернулся, буравя
князя русов злобно-удивленным взором, в котором были уже  страх
и почтение.
     Они  накладывали стрелы, когда шагах в пяти сзади в воздух
взвились три дротика. Блестящие острия ударили в спины двух,  а
старший,   уловив  опасность  звериным  чутьем,  упал  навзничь
откатился и вскочил на  ноги  уже  с  коротким  мечом  в  руке,
согнутый, озверелый, готовый дорого продать жизнь.
     Через  кусты проломились трое старших дружинников, за ними
бежали Асмунд и Рудый с запыхавшимся Ингваром. Рудый и Ингвар с
облегчением перевели дух. Великий князь  цел,  Асмунд  укоряюще
голос  ее  стал  прохладнее.  --  Хотя  бы убрать свой тюремный
     -- Все тешишься? Почему не кликнул?
     -- Ну   да,   --   сказал   Олег   сварливо,  --  а  потом
растрезвонишь, что я испужался всего-то троих хазар... Эй, стой
там1
     Хазарин, к которому  Олег  обратился,  вздрогнул,  застыл.
Остановились  и русы, смотрели выжидательно. Олег неспешно снял
с плеча свой лук, попробовал тетиву, вытащил  из  тулы  длинную
толстую стрелу с белым лебяжьим пером.
     -- Эй  ты, -- сказал он хазарину. -- Теперь моя очередь...
Но я  поступлю  по-доброму.  Всего  один  выстрел!  Всего  одна
стрела.  Сумеешь  избежать  -- твое счастье. Уходи живым, никто
тебя пальцем не тронет.
     Рудый слегка кивнул Ингвару, оба отступили и пропали среди
зелени. Асмунд вскрикнул негодующе:
     -- Сдурел? У тебя ж руки трясутся, будто  курей  по  ночам
таскаешь.
     -- А у тебя -- колени, -- отпарировал Олег.
     Он  наложил  стрелу,  начал  оттягивать тетиву. Хазарин, в
лицо которому смотрело блестящее острие, побледнел, затравленно
оглянулся.  В  двух  шагах  справа  высилась  довольно  толстая
неопрятная  сосна.  Внезапно  в  глазах  мелькнула  надежда. Он
сдвинулся на шаг, Асмунд протестующе завопил, но Олег и ухом не
повел.  Хазарин  сделал  еще  шаг,  укрылся  за  деревом.  Ведь
проклятый  князь  русов  сказал,  что  если  не  поразит  одной
стрелой, то отпустит живым, а о том, чтобы  именно  увернуться,
условия  не  ставил... А слово дано -- уже не по-княжески брать
обратно. Да и не в обычаях русов так делать.
     Олег  неспешно   прицелился,   отпустил   тетиву.   Стрела
мелькнула  белым  пером,  исчезла.  Послышался  глухой  стук  в
дерево, затем -- крик страха и боли.
     Асмунд как медведь проломился через кусты. За ним  спешили
дружинники. Глаза воеводы стали огромные, как у филина:
     -- Ни-че-го себе... Ты откуда знал, что там дупло?
     -- Так  отсюда  же видно, -- буркнул Олег, он изо всех сил
скрывал довольство, но рот сам расплывался  в  усмешке.  --  Но
вообще-то деревья знать надо... А ты все еще березу от сосны не
отличишь!
     Дружинники   подхватили  хазарина,  тот  зажимал  рану  на
животе. Кровь обильно  текла  между  пальцами,  обломок  стрелы
торчал  как  расколотый  зуб.  Несчастного  уволокли  за кусты.
Вскоре оттуда послышались дикие крики, душераздирающие стоны.
     Олег повел бровью:
     -- Кто?
     -- Боярин Кожедуб, -- ответил Асмунд так же коротко.
     -- Что с ним?
     -- Защищался. А когда увидел, что берем  живьем,  бросился
на меч.
     Олег помрачнел:
     -- Добрый  был  воин...  Что  ему не так? Вместе ходили на
Царьград,  вместе  воевали  тиверцев,  примучивали   берендеев,
тор-ков... А как там Калина?
     Асмунд смотрел подозрительно:
     -- И   это  знаешь?  Или  догадываешься?  Похоже,  тоже  в
заговоре. Как бы не сам направил этих троих.  Без  него  бы  не
пробраться  через цепь наших загонщиков. Рудый там такие засады
устроил... Я думал, пуганая ворона куста боится, а, поди  ж  ты
-- прав!
     -- Где Рудый сейчас?
     Асмунд развел руками:
     -- Караулят  хазарина  на  тропе.  Кто  мог  подумать, что
дерево пробьешь насквозь? Про дупло я смолчу.
     Отрок с расширенными от страха и любопытства глазами бегом
привел храпящего великокняжеского коня. Олег  легко  вскочил  в
седло,  стремени не коснулся, что всегда удивляло Асмунда. Русы
были морским народом,  на  коней  садились  неохотно.  А  Олег,
ухватив поводья, велел благожелательно:
     -- Ладно, не мучь ребят. А то им долгонько придется ждать.
А тут комары аки волки голодные.
     Он  остервенело  шлепнул  себя  по  шее. Ладонь окрасилась
кровью. Отрок и дружинники ломали ветки, отмахивались.  Хазарин
снова вскрикнул. Олег поморщился, ему уже было ясно, кто держал
в  руках все нити, но ладно уж, пусть его воеводы развязывают и
дальше язык проигравшему.  Тот  знал,  на  что  шел.  И  деньгу
получил  наверняка заранее. А кто ходит за чужой шерстью, пусть
не плачется, если стригут его самого.
     Когда Ингвар и Рудый, не глядя друг на друга,  явились  на
зов,  оба  лишь  таращили  глаза на невозмутимого князя. Асмунд
сдерживал усмешку. Теперь ему выпал редкий случай  поиздеваться
над  хитроумным  Рудым.  Пусть  догадается,  как  великий князь
достал стрелой хазарина, если козе было ясно, что тот Юркнет за
дерево!
     Они тронулись с поляны,  когда  раздался  стук  копыт.  Из
чащи,  ломая  кусты,  выметнулись  на  взмыленных конях Ольха и
Павка. Ольха, увидев Олега, закричала:
     -- Берегись! Студен замыслил тебя убить! Кожедуб и  Калина
-- предали тебя!
     Загрохотали  еще  копыта.  На поляну выметнулось с десяток
Дружинников, что были с Ольхой и Павкой.  Они  быстро  окружили
великого князя, мечи в их руках блестели наготове, глаза горели
злостью,  а  щиты поднимали на уровень груди, закрывая Олега от
стрел.
     Олег, окруженный  воинами,  через  их  головы  внимательно
смотрел  на  раскрасневшееся, со следами побоев лицо древлянки.
Она,  видя  что  Олег  в  безопасности,   начала   обеспокоенно
оглядываться,  отыскала  взглядом  Ингвара,  подъехала. Лицо ее
сразу стало акенственным, милым.  Ингвар  высился  над  ней  на
полголовы,  суровый  и  могучий,  похожий на петуха из северных
деревень. В глазах его было всем видимое беспокойство, во  Олег
всматривался  до тех пор, пока не увидел нечто намного большее,
чем беспокойство. Он улыбнулся одними губами, но  голос  держал
нарочито строгим:
     -- Откуда ведаешь?
     -- Студен сознался, -- выдохнула она.
     Ее  глаза  все  еще  с  тревогой обшаривали зеленые кусты,
ветви деревьев. С удивлением оглянулась на невозмутимого князя,
похожего на скалу, покрытую мхом.
     -- Студен жив? -- поинтересовался Олег.
     -- Нет, -- ответила она, -- но еще  живы  вороны,  которые
его клюют.
     Рудый дернулся:
     -- Я ж велел на палю!
     -- А  потом сесть вокруг и лузгать семечки? -- огрызнулась
она. -- Нашелся полянин! Я велела разметать деревьями.
     Ингвар дергался, ерзал в  седле,  словно  сидел  на  шиле.
Густые  брови  сдвинулись на переносице, а глаза сверкали зло и
растерянно. Ничего себе, стерегут пленницу! Она им, видите  ли,
велела. Послушались, как будто, так и надо. И кто -- русы!
     Пряча усмешку, Олег вскинул руку:
     -- Уходим.  Мы забили оленей больше, чем съедим за неделю.
Асмунд к тому же двух поросят... ну ладно, кабанов зарубил.
     -- Трех, -- сварливо поправил Асмунд. -- Все три -- вепри!
Секачи в половину твоего коня.  А  весом  --  с  тебя.  А  даже
малость схожи... Это не олени, которые сдачи не дают.
     Недовольно  сопя,  он  взобрался  на коня. Тот закряхтел и
пошатнулся, вздохнул обреченно.  Олег  тронул  коня,  остальные
поехали  за  ним.  Только  Рудый  рявкнул  на своих гридней, те
послушно ускакали вперед.
     Асмунд буднично упомянул о том, как хазарин  спрятался  за
толстенное  дерево в два обхвата, но князь и ухом не повел, аль
не  заметил  в  благородной  рассеянности:  просадил   насквозь
хазарина  вместе  с деревом. У Рудого отвисла нижняя челюсть до
луки седла, но лицо Асмунда было абсолютно честным. К  тому  же
для  Асмунда  пошутить, что равно что кабану, полдня не жравши,
порхать  под  облаками,  и  Олег  вскоре  услышал,  как   Рудый
возбужденно   рассказывает   дружинникам,  как  хитрый  хазарин
спрятался за дерево в три обхвата...
     Олег услышал, чуть усмехнулся. Рождается  новая  сказка  о
Вещем Олеге.

     Олег  смеялся,  шутил, конь под ним выгибал шею, порывался
пойти вскачь, но Ольха видела грустные  глаза  великого  князя.
Никто  не замечал, даже Ингвар и Рудый, самые близкие ему люди,
даже  преданный  Асмунд  не  видел   глубокой   печали   Олега,
прозванного Вещим.
     Она  посматривала  искоса, внезапно Олег повернул голову и
чуть улыбнулся ей. Ольха ощутила как кожа  на  ее  руках  пошла
крупными   пупырышками.   Великий  князь  понимал  ее  мысли  и
поблагодарил молча за сочувствие. И  в  то  же  время  наклоном
головы,  полуспущенными  тяжелыми  веками,  изгибом  губ так же
молча сказал, что эту ношу нести ему одному. И одному  отвечать
за обильно пролитую кровь.
     Ольха верно чуяла, что думы великого князя чернее грозовой
тучи с  градом.  И смотрел поверх голов, потому что кому как не
великому князю видеть больше и дальше?
     Кто из этих местных знает, что варяг Роллон, изгнанный  из
Ильменя  и Киева, вскоре снова собрал викингов? На этот раз, не
рискуя скрестить мечи со славянами,  на  драккарах  поднялся  с
моря  по  реке  Сене, разбил наспех собранное ополчение местных
жителей. Его пытались остановить, но он  быстро  закрепился  на
захваченных землях, расширил их еще и еще, пока со всем войском
не выступил против него сам французский король Карл.
     Увы,  яростный  в  бою  Роллон  разбил  и  Карла.  Вынудил
признать право норманнов на захваченные огромные земли, которые
этот отряд разбойников гордо назвал Нормандией. Карлу  пришлось
даже отдать свою дочь за их вожака!
     А со стороны Ла-Манша во Францию ворвался другой викинг --
Оттар.  Его  тоже  помнят  новгородцы за те бесчинства и резню,
которую учинил на Ловати. Оттар, подобно Роллону, тоже захватил
огромные земли, а все его викинги до единого, включая.  дураков
и   слабоумных,   стали   знатными   сеньорами   и  получили  в
собственность десятки деревень с  населением.  Но  и  там,  это
видно  каждому,  кто  знаком  с  дорогами  людей, через два-три
поколения перестанет звучать речь викингов, а их  правнуки  уже
будут  считать  себя французами. Только и останутся в названиях
владений норманские названия на "виль", "кур"  или  "бо"...  Но
все утратят язык, имена, и вольются в покоренный народ, добавив
струю горячей крови в дряблые жилы.
     И  что  же?  Ему,  как  Вещему,  зримо,  как  эти свирепые
норманны, уже став французами, забыв родной язык и разговаривая
только на французском, через поколения вторгнутся через Ла-Манш
в Британию, разобьют, победят, захватят, заставят склониться...
Более того, захватив всю Британию, сами станут королями, от них
пойдет новая династия. Но и  они  через  поколения  растворятся
среди  местных  саксов,  забудут уже и французский язык, примут
новые имена и новый для них язык... Уже  англицкий!  Так  стоит
ли,  глядя  на то, что творится на свете, ополчаться на пришлых
русов? Они уже -- стоит посмотреть хотя бы на Ингвара и  Ольху!
-- растворяются среди славян. Только и того, что имя останется,
как  у  болгар,  к  примеру.  А  то  и  того  не останется, как
случилось с троянцами, что во  главе  с  великим  героем  Энеем
высадились   на   берегу   Тибра,  победили  латинян,  основали
династию, но даже имени их там не осталось!
     Но зримо только ему, который прозревает внутренним  взором
грядущее.  Остальной народ не зрит дальше своего носа. Ослеплен
ненавистью к русам. Неважно, что те принесли мир и  спокойствие
в  здешние  земли.  Увы,  люди  живут  не  умом, а чувствами. А
чувства сильнее, чем самый мощный  ум.  Любой  ум  в  услужении
чувств,   он   выполняет  их  повеления,  даже  самые  дикие  и
неразумные!
     Как поступить? А поступить  надо  как-то  необычно.  Иначе
славянские  племена  не  успокоятся,  пока  и русов, как раньше
варягов, не изгонят  из  своих  земель.  Сами  изойдут  кровью,
половину  народа  покладут  под  дерновое одеяльце, жен и детей
заморят или продадут в рабство, но сбросят русов в их  северное
море!

     Ольха  придержала коня, подождала пока приблизится Асмунд.
Поехали рядом, впереди маячили спины великого князя, Ингвара  и
Рудого.  Воеводы,  редкие  богатыри  даже  среди русов, рядом с
великим князем выглядели мальчиками. Но  их  спины  были  гордо
выпрямлены,  а  великий князь горбился, словно держал на плечах
незримую тяжесть.
     Ольха кивнула в его сторону:
     -- Я слышала, как он сумел. Но  это  просто  чудо!  Ловить
стрелы на лету... я о таком даже не слыхивала.
     -- Он умеет многое, -- ответил Асмунд.
     Их  кони  шли  легким  шагом.  Копыта  почти не стучали по
земле. Ольха сказала, понизив голос:
     -- Но пробить дерево в пять обхватов... разве не чудо?
     Асмунд странно посмотрел на нее, вздохнул:
     -- Олег сам был величайшим воином. Я  сам  видел,  как  он
прошел в неприступную крепость, где выкрал карты, подслушал все
секреты,  зарезал  старшего воеводу, заглянул в спальню к женам
местного князя... гм... ну, это не  главный  подвиг,  хотя,  по
чести  сказать,  жен  было семеро, а за дверью то и дело топала
сапожищами стража.
     Ольха сказала с неприязнью:
     -- Крепость охраняла коза на веревке?
     Асмунд сказал очень серьезно:
     -- Я с ним дошел до ворот, где он меня и  оставил.  Ворота
были  открыты  и  ночью,  но под аркой ворот полыхал костер, на
котором  жарили  здоровенного  оленя.  Костер  освещал   вокруг
саженей  на десяток, а вокруг костра сидело двенадцать стражей!
Плечо к плечу, спинами подпирали стены. Пройти в крепость можно
было только на виду у всех, да и то оттаптывая им ноги!
     Конь его фыркнул, рванулся вперед,  пытаясь  догнать  трех
передних   всадников.   Ольха   непроизвольно  заторопила  свою
чудо-лошадь, догнала, выпалила:
     -- И что он сделал?
     -- Кто? -- не понял Асмунд. Оглянулся,  просветлел  лицом,
-- а,  ты  об Олеге... Хочешь узнать воинские трюки русов, дабы
повернуть  против  них  же?  Ха-ха...  Вряд  ли  кто-то  сумеет
повторить. А как, по-твоему, что он сделал?
     -- Напал   о   мечом   в   руках,  --  предположила  Ольха
насмешливо.
     -- Он мог бы, -- ответил Асмунд серьезно, -- и победил бы.
Он великий воин! Но он  еще  и  Вещий...  Потому  достал  из-за
пазухи  гусиной  яйцо,  пахло  гадостно,  будто протухла дохлая
жаба. Пока я воротил  нос,  он  из  темноты  швырнул  яйцо.  По
большой  дуге,  чтобы  упало  в  костер сверху. Я только-только
подумал, что от великого ума князь рухнулся, но вдруг в  костре
как  будто  молния  полыхнула!  Даже  у меня красные мухи перед
глазами замелькали, а стражи и вовсе ослепли.  Да  еще  и  угли
разметало:  кому  на  ноги, кому... выше. Вскакивали, ругались,
кричали, что Змей харканул в костер со всей дури.  А  Олег  тем
временем  неспешно  протолкался среди них на ту сторону костра,
кого пихнул, кому ноги оттоптал, еще и  мне  рукой  помахал!  У
меня  хоть  мухи  и  плясали перед глазами, но его я узрел... А
когда стражи протерли глаза, то костер уже горит, как и  горел,
олень  жарится,  аж  потрескивает. Ну, успокоились, снова сели,
кости бросают, мясо ждут.
     Он  замолчал.  Ольха  видела,  что  к   рассказу   Асмунда
прислушиваются   и   дружинники.  Ольха,  чувствуя  потребность
нарушить тишину, спросила задиристо:
     -- А как воротился назад?
     -- Не знаю, -- ответил Асмунд простодушно. -- Я не слышал,
чтобы травинка шелохнулась, но вдруг кто-то  вот  так  меня  по
плечу...  Как  большой  сом,  с телегу, плавником! У меня душа,
признаюсь, стала меньше, чем у  комара.  Забилась  куда-то  под
стельку,  даже  нос  спрятала.  Чего  только не передумал, пока
поворачивался! А он стоит  и  зубы  скалит.  Весело  ему,  змею
подколодному.
     Дружинники  захохотали.  Солнце  вынырнуло  из-за  тучи, и
далеко  впереди  внезапно  поднялся  сказочный   город.   Ольха
задержала   дыхание,   покосилась  по  сторонам.  Русы  скачут,
переговариваются, на город почти не  смотрят.  Скоты,  для  них
этот чудо-град есть нечто привычное. Не удивляются, не замирают
в восторге.
     Но  что  ждет  меня, подумала она смятенно. Возвращаются в
Киев, не в терем-крепость Ингвара!

     Глава 40

     Павка умчался вперед, и  когда  все  подъехали  к  воротам
княжеского  терема,  по  двору  уже  носилась  челядь, на кухне
разжигали печи, в кузнице засопели мехи,  из  щелей  потянулись
дымки.   Коней   надо   перековать,   поправить  сбрую.  Отроки
расхватали под уздцы коней.
     Ингвар протянул руку Ольхе, но та соскочила на землю сама.
Кобыла  недоверчиво  обнюхала  ее  шею.  Дыхание  было  теплое,
чистое, а губы мягкие, нежные. Асмунд на этот раз покинул седло
тяжело, покряхтывал, морщился:
     -- Заговор вырвали с корнем! Но не зреет ли другой?
     -- Понятно,  зреет,  -- отозвался Рудый. -- И не один. Как
яблочки наливные поспевают!
     Они повернулись  к  великому  князю.  Тот  уже  ступил  на
крыльцо. Рудый сказал с надеждой:
     -- Тому,  кто  деревья  насквозь,  как  тряпье, бьет, тому
судьба на сто лет вперед ведома! Аль не так. Вещий?
     Олег  оглянулся,  глаза  были  невеселые.  Ольха   ощутила
горячее сочувствие к этому странному человеку.
     -- Судьба?  --  усмехнулся он горько. -- Хотел бы я, чтобы
судьба в самом деле правила! Чтобы у каждого была своя  дорога,
предначертанная  свыше...  И  чтобы ее при известных ухищрениях
можно было увидеть с помощью гороскопов, линий на руке.
     Он постоял на крыльце, опершись на перила. Суета во  дворе
нарастала, ключари побежали отворять подвалы.
     -- А ты... не можешь? -- спросил Рудый недоверчиво.
     Олег усмехнулся:
     -- Как легко было бы жить! Есть великий план богов, только
и делов,  что  подсмотреть  хоть краешком глаза... А можно и не
подсматривать.  Все  равно  от  судьбы  не  уйдешь,  судьбу  не
изменишь,  так  на  роду  писано,  судьба  такая,  с судьбой не
перекоряйся... А вся беда... весь страх в том,  что  судьбы  --
увы!  --  нет. Страшное, Рудый, то, что каждый из нас -- хозяин
своей судьбы. А во многом еще и хозяин рода,  племени,  народа.
Даже мне, великому князю, так бы хотелось, чтобы кто-то умный и
всемогущий   направлял   мою   жизнь,   вел,  учил,  поправлял,
останавливал перед пропастью.
     Вокруг  крыльца  стояли  воеводы  и  старшие   дружинники.
Смотрели,  не  дыша.  Таким  Олега  еще  не  видели. Он грустно
улыбнулся:
     -- Каждый человек -- раб. Даже, если король. Даже, если не
признается в этом  самому  себе.  Потому  что  каждый...  почти
каждый  в  глубине души жаждет хозяина. Вождя ли, князя, волхва
или бога, который следил бы за каждым его  шагом,  и  без  воли
которого  волос  бы не упал... И чем всемогущее бог, тем лучше.
Человек ропщет на хозяина, но постоянно его ищет. Сам  хозяином
своей быть судьбы не хочет. Страшно!
     Он вдруг улыбнулся:
     -- Не от великого ума астрологи составляют гороскопы, а от
великой трусости! А люди им следуют по той же причине.
     Он  повернулся  к  двери,  гридень  услужливо  отворил,  и
великий  князь  исчез  в   дверном   проеме.   Ольха   спросила
озадаченно:
     -- Что такое король? И астрологи... и гороскопы...
     А Рудый толкнул Асмунда в бок:
     -- Закрой  рот,  ворона  влетит. Заметил? Все-таки не стал
отказываться, что грядущее зрит на сто лет вперед!

     Ингвар провел  Ольху  в  правое  крыло.  В  тереме  царила
праздничная  суета,  но  Ольха  не  услышала  за  спиной топота
подкованных сапог стражи. Ингвар шел рядом насупленный,  черный
чуб  свисал безжизненно, а на возгласы встречных Ингвар отвечал
вяло, а то и вовсе отмалчивался.
     На верхней ступеньке лестнице он остановился:
     -- Вон твоя комната. Прежняя. Я должен вернуться к князю.
     -- Комната не занята?
     Она спросила только для того, чтобы  спросить,  Ингвар  не
понял, огрызнулся:
     -- Кем?
     -- Ну, не знаю... Ладно, проверю.
     Она  пошла к указанной им двери, чувствуя на спине горящий
взор. Как и ожидала, мужчины такие предсказуемые...  временами,
он обогнал ее, открыл дверь, заглянул, бросил с отвращением:
     -- Все, как ты и оставила.
     -- Я  не  оставляю  в  таком  беспорядке,  -- ответила она
холодно.
     Он хотел что-то возразить, но Ольха захлопнула  перед  ним
дверь,  едва  не  прищемив  нос.  По  ту сторону слышалось злое
дыхание, и она надеялась,  что  он  рассвирепеет  окончательно,
ворвется, схватит в объятия, она будет драться и царапаться, но
он  все  же намного сильнее, у него в руках такая мощь, а грудь
широка, как стол...
     За дверью взвизгнуло, словно раздавили мышь, и Ольха почти
увидела  сквозь  дубовые  доски,  как  Ингвар  развернулся   на
каблуках, быстро пошел прочь.
     Дурак,  сказала она в бессильном негодовании. Он ничего не
понимает,, да и я что понимаю? Сейчас пленница еще или уже нет?
С одной стороны -- да, тем более, что даже помогла  Студену,  с
другой  стороны -- бросилась к князю русов с предупреждением об
опасности... Правда, не  потому  что  он  --  князь,  а  как  к
человеку, смерти которого не хотела.

     Обрадованная  ключница  пригнала  девок.  Ольху вымыли как
ребенка, переодели в чистое. Даже  принесли  перекусить,  когда
еще  позовут  на ужин. Ольха стояла у окна, со смутным чувством
на сердце смотрела во двор, где народу металось  как  муравьев,
где железа блестело больше, чем отыщешь во всем Искоростене.
     Когда в коридоре послышались шаги, она уже знала кто идет.
И даже  чувствовала, с каким настроением, как держит плечи, как
смотрит, как...
     Что  со  мной,  сказала  себе  смятенно.  Это   я.   Ольха
Древлянская,  или  же  собачка, которая ждет не дождется своего
хозяина? Где моя гордость? Не только женская, но и княжеская?
     Ингвар стукнул, предупреждая,  толкнул  дверь.  Он  был  в
белой  рубашке,  расстегнутой  на  груди, рукава едва закрывали
плечи. Могучие мышцы играли вызывающе, по-мужски красиво. Ольха
ощутила, что не может оторвать от  них  глаз:  древляне  всегда
носили  рубахи  с  длинным рукавом, и тут же почувствовала, как
горячая кровь начала приливать к щекам.
     Она холодно спросила:
     -- Ну, что еще?
     Дура, сказала себе. Зачем я так?  Он  мне  еще  вящего  не
сделал... Уже сделал, возразила себе. Ты радуешься его приходу!
Ты встречаешь его как собачка!!!
     Ингвар пробормотал:
     -- Я   только  хотел  спросить...  может  быть  тебе  надо
помыться? Или переодеться?
     -- Я выгляжу грязной? -- поинтересовалась она ядовито.
     -- Нет, но... дорога, пыль, пот...
     -- Меня не пугает свой пот, -- отрезала  она  со  злостью.
Этот  дурак такой же внимательный, как и все мужчины. -- А кому
не нравится, пусть держится подальше.
     -- Да нет, --  сказал  он  поспешно,  --  я  не  то  хотел
сказать.
     Он шагнул к ней, его руки начали подниматься, словно хотел
взять  ее в объятия. Хочет показать, что мой пот его не пугает,
подумала она еще сердитее, отрезала:
     -- Зато меня пугает твой.
     Прикусила язык, но  Ингвар  уже  остановился,  будто  ноги
вросли  по  колени  в  землю.  Руки бессильно упали вдоль тела.
Ольха мысленно подталкивала подойти, что-то сказать, вести себя
с привычной русам грубостью и напором,  однако  северные  люди,
похоже,  чувствительностью  не  отличаются,  Ингвар лишь развел
руками:
     -- Сама понимаешь, наша помолвка... это  шутка  князя.  На
самом деле женитьба никогда не случится.
     -- Ты уверен? -- спросила она.
     -- Клянусь,   --   ответил   он  с  еще  большей  дурацкой
поспешностью, -- здесь  можешь  не  волноваться.  Я  к  тебе  и
пальцем не притронусь!
     -- Спасибо,  --  сказала  она  ледяным тоном. -- Что хотел
еще? В любом случае, мыться в твоем присутствии я не собираюсь.
     Но если бы ты этого очень  сильно  захотел,  добавила  она
мысленно,   если   бы  ты  захотел,  чтобы  я  мылась  в  твоем
присутствии...
     Он попятился, в лице все сильнее начали проступать  злость
и раздражение, словно только сейчас начал понимать, кто он, что
говорит, как глупо выглядит.
     -- Да  черт с тобой, -- бросил он уже от двери. -- Мне еще
недоставало смотреть на твои кривые ноги. -- Кривые? --  ахнула
она.
     -- И. волосатые, -- бросил он. -- Как у медведицы. Так что
будь спокойна,  я  на  тебя  не  посягну. Если что надо, только
скажи. Ты -- почетная  гостья  великого  князя.  И  тебе  будут
оказывать надлежащие почести.
     На  кой мне твои почести, хотела сказать она, лучше возьми
меня в свои объятия, но не успела. За дверью  послышался  топот
подкованных  сапог.  Кто-то  выкрикнул  короткие слова приказа.
Ингвар и Ольха услышали приближающиеся шаги.  В  дверь  бухнуло
словно    бревном,    окованным    железом.    Громкий    голос
поинтересовался:
     -- К вам можно?
     Ольха  молчала,  она  здесь   пленница,   пусть   отвечает
тюремщик. Ингвар тоже молчал, в чужой Комнате не распоряжается,
и в дверь постучали громче. Недовольный голос что-то проворчал,
в доски бухнуло тяжелым, и дверь распахнулась во всю ширь.
     На  пороге  стоял  Олег.  Ольха  увидела спины удаляющихся
гридней. Олег окинул Ингвара и Ольху быстром взором:
     -- А, двое гордецов... Опять поцапались?
     -- Пошто стучал? -- спросил Ингвар  раздраженно.  --  Твой
ведь терем!
     Улыбка великого князя была просто издевательской:
     -- Так обрученные же! Могли и того... упредить свадьбу. Не
по обычаю,  правда,  но  такое случается. Ну-ну, не вскидывайся
как конь,  оводом  ужаленный!  Шуток  не  понимаешь.  А  раньше
понимал... Я по делу зашел. Как вы тут?
      -- Еще друг друга не убили, -- буркнул Ингвар.
     Олег обратил взор на Ольху. Та независимо пожала плечами:
     -- Пленники  живут  без  оружия.  Иначе  твой  воевода уже
таскал бы кишки по полу.
     -- Удуши голыми руками, -- предложил Олег.
     -- Слишком силен, -- объяснила Ольха холодно.
     -- А где сила, как ты знаешь, там ума не ищи.
     -- А где волос дорог, -- отпарировал  Ингвар,  --  там  ум
короток.
     -- А кто...
     -- Зато ты...
     Олег  некоторое  время  слушал их, поворачивая голову то к
одному, то к другому. На лице  было  неприкрытое  удовольствие.
Затем,  когда  оба готовы были броситься друг на друга, вскинул
длань. Голос стал властным:
     -- Я   зашел   попрощаться.   Некогда    местные    волхвы
предсказали,  что  приму  смерть  от  коня своего. По настоянию
своих воевод, что за глупый народ... я оставил  боевого  друга,
велел  кормить отборным овсом и пшеницей, поить ключевой водой.
Но сегодня лишь узнал, что конь мой давно пал!
     Ингвар  судорожно  вздохнул.  Он  ощутил  облегчение,  что
предсказание волхвов оказалось лживым.
     -- Я  все-таки  поеду повидать своего коня, -- сказал Олег
непреклонно, -- хотя бы кости... велю  захоронить!  Он  не  раз
спасал  меня,  выносил  из жарких схваток. Этот конь сам дрался
зубами и копытами, как целая дружина, а в скачке  ему  не  было
равных... Эх!
     Он   сгорбился,   повернулся   и  пошел  к  двери.  Ингвар
воскликнул:
     -- Твой конь в трех днях отсель!
     -- Ну и что? -- спросил Олег, обернувшись.
     -- Да... ничего, -- пробормотал Ингвар. -- Я бы не оставил
Киев, только и всего.
     Ольха сказала резко:
     -- Потому что ты --  бесчувственный.  А  великий  князь...
может быть впервые показал себя человеком!
     -- А ты...
     -- Зато ты...
     Олег  некоторое  время  снова  переводил  взор с одного на
другого, потом хлопнул себя ладонью по лбу:
     -- В самом деле старею, Ингвар прав. Ольха,  я  думаю,  не
стоит  тебя  держать  ни  пленницей,  ни заложницей. Тебе дадут
коня, сама выберешь.  Верхом  умеешь?  Еще  одного  возьмешь  в
заводные.   Не   серчай  за  пленение.  Это  жизнь  нас  делает
жестокими.
     Он коснулся ее щеки ладонью. Она ощутила жар,  будто  рука
великого  князя  была  наполнена  солнцем.  Или это от его слов
кровь прилила к щекам?
     Их глаза встретились, и она увидела в них так  много,  что
дыхание  остановилось  в  груди. Он усмехнулся, пошел к выходу.
Ингвар смотрел вслед круглыми глазами. Ольха  слышала,  как  он
ахнул, кинулся вдогонку.
     Свобода,  подумала  она  с замеревшим сердцем. Слово князя
твердое, она вольна выбрать коня и уехать  прямо  сейчас.  Надо
так  и  сделать,  пока  Олег  еще  здесь,  а то начнутся всякие
задержки...  Прямо  сейчас,  даже  не  дожидаться   возвращения
Ингвара!

     Ингвар догнал Олега уже на лестнице:
     -- Великий князь! Ты ее отпускаешь?
     В  голосе  воеводы  был  неподдельный  ужас, словно померк
свет, падало небо, а  земля  проваливалась  под  ногами.  Глаза
стали дикими. Даже губы посинели.
     В   зеленых  глазах  великого  князя  таились  насмешка  и
понимание, но голос был ровным и деловым:
     -- Надобность миновала.
     -- Разве древляне стали друзьями?
     Олег покачал головой:
     -- Нет.  Ну  и  что?  Нам  покорились   земли   рашкинцев,
тюринцев,  киричей...  хотя  какие  у  киричей  земли, племя их
признало  мою  власть  и  обязалось  платить  дань,  поставлять
молодых  парней  в  дружину  и  войско.  Так  что земли древлян
окружены.  Раньше  у  них  был  выход  через  узкий  коридор  к
дубиничам, их союзникам, но ты же слышал радостные вопли?
     -- Да,  вернулся Черномырд, -- ответил Ингвар, холодея. --
С победой, как я понял.
     -- С победой  над  дубичами.  Правда,  у  них  был  князем
Светломырд...  но, как видно, не всегда светлые силы побеждают.
Или те, которые себя  громче  всех  именуют  светлыми.  Словом,
дубичей  наклонили, там пока что наша дружина мечи не вложила в
ножны. Теперь древлянам путь закрыт и  на  запад.  А  сами  они
жидковаты  в  коленях:  народу маловато. Ольха уже не нужна как
заложница. А само племя оценит нашу добрую волю. Оценит?
     Ингвар не мог шелохнуться. Новость потрясла  его  сильнее,
чем если бы конь ударил обеими копытами под дых. Он чувствовал,
как кровь отхлынула от лица, весь похолодел, губы замерзли.
     Олег  неожиданно  обнял его. В зеленых глазах князя-волхва
было нечто такое, от чего сердце Ингвара похолодело. А затем  и
весь  похолодел,  превратился  в  глыбу  льда.  Никогда великий
князь, заменивший ему отца, не прощался с ним так сердечно.
     Внизу уже хлопнула дверь,  слышались  голоса  дружинников.
Загрохотали копыта. Лишь затем Ингвар опомнился, бросился бегом
наверх.

     Ольха в растерянности металась по светлице. Сквозь решетку
окна было  видно  удаляющихся  всадников. Красный плащ великого
князя реял  впереди.  На  стук  шагов  она  обернулась.  Ингвар
поразился, увидев в ее глазах печаль:
     -- Он что-то утаил... Но это наполняет печалью его сердце.
     Ингвар,   оживший,  что  она  еще  здесь,  что  не  велела
немедленно подать к  крыльцу  любую  лошадь,  ощутил  себя  как
человек,  над  головой  которого  палач задержал готовый упасть
топор. Он пробормотал торопливо:
     -- Это на него так непохоже!
     -- Почему?
     -- Поехал прощаться с конем! Даже не с конем -- с костями.
Скажи кому -- в глаза плюнут.
     Она с осуждением покачала головой:
     -- Он проявил доброту. За это его уважать... могут начать.
     -- Доброту? -- повторил он с  недоумением.  --  Олег?  Гм,
стареет князь.
     Она видела, как он вздрогнул. Спросила:
     -- Что случилось?
     -- Он  сказал, мол, Ингвар прав, я старею... Но я этого до
сей минуты не говорил! Никому! Никогда!
     Ее голос был боязливым, как у маленькой девочки:
     -- А вдруг он читает в душах? Ты  еще  не  сказал,  только
подумал, а он уже знает. Недаром же Вещим кличут?
     Плечи Ингвара зябко передернулись:
     -- Только не это! Бывали дни, когда я о нем такое думал...
Но, наверное,  в  самом  деле  стареет.  Всегда  был политиком,
стратегом, думал о союзе племен, государстве. Прости, я  забыл,
что ты и слов таких не знаешь.
     Она нахмурилась, уязвленная:
     -- Зато я знаю другие. И, кстати, мне пора ехать Домой.
     -- Ольха,  --  сказал он торопливым жалким голосом, словно
хватался за соломинку, -- слово великого  князя  --  закон.  Ты
вольна выбрать любого коня... двух коней. Но я хочу отправить с
тобой  дары.  Древлянам,  не  тебе!  Они, я о дарах, могут чуть
загладить нашу... мою вину. Я не хочу, чтобы  древляне  все  же
враждовали с нами!
     Топор  снова поднялся, отточенное лезвие присматривалось к
шее, намечало ровную линию. Если  гордая  древлянка  откажется,
велит подать коня немедля...
     Ольха почему-то отвела взгляд:
     -- Сколько тебе понадобится... дабы собрать дары?
     -- Всего  день-два, -- сказал он еще торопливее. -- Всего!
Я  просто  хочу  отправить  дары   не   простые,   а   богатые!
Действительно, богатые. Чтобы в твоем племени не держали зла. А
для  этого надо перетряхнуть все сундуки, скрыни, обойти княжьи
оружейные, пошарить в ларцах с сокровищами.  Да  и  тебе  лично
подобрать красивый кинжал взамен утерянного!
     Топор,  огромный  и  с  настолько  отточенным лезвием, что
можно брить бороду, колыхался, хищно высматривал  хрящи,  чтобы
перерубить  с  одного  точного  удара.  Ингвар с остановившимся
сердцем слышал, как в углу  рамы  мизгирь  сладострастно  давит
муху.  Та  тоненько  и  жалобно звенела крыльями. Наконец Ольха
прямо взглянула в глаза:
     -- Добро. Древляне  тоже  не  жаждут  войны.  Но  ни  часу
больше.
     Палач закинул топор на плечо и отступил на шаг.

     Ни  часу  больше,  повторял  он  тревожно  и счастливо. Он
говорил ей про день-два. Значит,  задержит  на  два.  До  конца
второго  дня.  А кто же поедет в глухую ночь? У него есть время
видеть ее до рассвета третьего дня...
     А что потом, спросил себя и ощутил, как оборвалось сердце.
Что будет потом, когда она  уедет,  унеся  с  собой  его  душу,
мысли, оставив только оболочку?

     На  кой бес мне твои дары, думала она сердито. И древлянам
тоже. Мы сильны верностью  старине!  Нам  заморские  подарки  в
тягость, а в чистые души только внесут смятение и заразу. Здесь
даже  она,  княгиня, побывав в полоне, уже почти заколебалась в
своей верности древлянскому Покону!  Слишком  уж  богато  живут
русы.  И слишком много видели, слишком много знают. А от многих
знаний многие беды,  так  учит  Покон.  Пусть  эти  беды  лучше
обрушатся  на  проклятых  русов. А древляне будут жить в лесах,
как жили их деды, деды их дедов, пращуры пращуров...
     Уже  начали  обрушиваться,  подумала  она.  С   удивлением
ощутила  сочувствие  к  странной судьбе великого князя. Что ему
еще надобно, и так выше его нет на всем белом свете! Так почему
же смертная тоска проступает в  нечеловечески  зеленых  глазах?
Или  зрит  свою  судьбу, а от судьбы не уйдешь. Найдет даже под
скорлупкой ореха. А еще ударит и по его  правой  руке,  верному
Ингвару.
     Ключница Олега вошла неслышно, в глазах был немой вопрос.
     -- Да,  --  кивнула  Ольха, -- тебе сказали верно. Великий
князь отпустил меня. Завтра... нет,  послезавтра  я  отправлюсь
домой.
     -- А Ингвар? -- спросила ключница.
     Ольха   ощутила,  как  сердце  застучало  чаще.  С  трудом
совладав с собой, заставила себя пожать плечами:
     -- Этот воевода? Он подготовит меня к отъезду.
     -- Понятно, -- сказала ключница, но по  озадаченному  виду
было  ясно, что ей ничего не понятно. Или ждала другой ответ от
обрученной с воеводой. -- Он сам сказал, что подготовит?
     -- Меня отпустил великий князь. Что может этот... воевода?
     Ключница опустила глаза:
     -- Да,  конечно.  Великий  князь  никогда  не  ошибался...
раньше,

      * Часть четвертая *

     Глава 41

     Ингвар,  судя  по  всему,  не ограничился сундуками. Ольха
видела, как во двор въезжали подводы. Похоже, пригнал из своего
загородного терема. С подвод снимали  тяжелые  ящики,  корзины.
Ингвар  размахивал  руками,  распоряжался. Все сносили в правое
крыло.
     Прошел день и еще  день,  но  Ингвар  говорить  к  ней  не
приходил.   Даже   к   вечеру  второго  дня  не  явился.  Ольха
догадывалась,  почему.  Ночь  она  спала  неспокойно,  тихонько
поплакала  в подушку. Но княгине слезы казать не пристало и она
ревела втихомолку, спрятавшись с головой под одеяло.
     Наплакавшись, заснула  опустошенно,  будто  кроме  горьких
слез  уже  ничего  в  ней  не оставалось. Сны пришли тревожные,
страшные, а  когда  рассвело,  уже  лежала  без  сна,  смотрела
воспаленными глазами в полумрак потолочных балок.
     Со  двора  донеслись раздраженные голоса. Потом послышался
алой голос Павки:
     -- Да откройте ему ворота! Головой колотится, что ли?
     Ольха услышала скрип ворот, затем  прогремел  стук  копыт.
Вскочив  с постели, увидела через окошко, как во двор ворвался,
освещенный утренним солнцем всадник. Конь шатался, ронял желтую
пену. Всадник спрыгнул, упал на колени.
     К нему бросились  от  ворот  и  крыльца.  Ольха  торопливо
оделась,  бросилась  из  светлицы по коридору, сама не помнила,
как оказалась внизу.
     Хлопнули двери сеней. Павка поддерживал всадника,  к  нему
подбежали  Ингвар,  он  был  в расстегнутой рубашке, без пояса,
Асмунд, Влад и Рудый.
     Гонец, молодой смуглокожий парень, был бледен как  смерть.
Глаза  блуждали,  вылезали из орбит. Он вздрагивал, будто видел
страшный призрак:
     -- Великий князь! Великий...
     Он захлебывался, ему не хватало слов, будто  нечто  душило
изнутри. Асмунд, предчувствуя недоброе, крикнул:
     -- Не тяни кота за... хвост! Что стряслось?
     -- И говори быстро, -- добавил Влад строго.
     -- Великий  князь,  --  повторил  гонец с мукой, глаза его
наполнились слезами, -- представился.
     -- Как...  это...  представился?  --  спросил  Ингвар   во
внезапной тишине.
     На  гонца смотрели, раскрыв рты. Олег представился? Помер?
Как мор помереть, могучий и  здоровый,  как  дуб,  выросший  на
просторе?  К  тому же ходили слухи, что князь-ведун не то знает
особые травы, чтобы оставаться мужем в цвете лет, либо когда-то
отведал живой воды, либо вовсе в награду  или  наказание  лишен
естественной  смерти...  Во  всяком  случае,  никто из русов не
помнил его молодым. Хотя, конечно, кому помнить, если человек с
мечом в руке не живет долго.
     Первым пришел в себя Влад. Спросил дрогнувшим голосом:
     -- Как это случилось?
     -- Предательство.
     Воеводы переглянулись. Понятно, в открытом  бою  русов  не
одолеть.  А  Олега невозможно даже в спину поразить, у него как
будто глаза и уши по всему телу.
     -- Тиверцы?
     -- Куда там тиверцам, -- махнул рукой гонец. Его уже поили
квасом. Руки дрожали, струйки текли по подбородку. -- Что-то  с
колдовством...  Ой  пошел  проведать  своего  боевого  коня, от
которого предсказали смерть.
     -- Ежели предсказали, -- не понял  Асмунд,  шел  навстречу
смерти?
     А Рудый, более быстрый, спросил:
     -- Конь же околел! И кости травой заросли.
     -- Да,  ему  недавно  сказали, что его конь давно пал. Лет
пять тому. И вороны растащили  его  мясо.  Олег  посмеялся  над
славянскими  волхвами, пошел взглянуть хотя бы на останки коня,
на котором подъезжал к  вратам  Царьграда.  Осторожно  взглянул
издали,  в  самом  деле  одни  кости. Подошел, поставил ногу на
конский череп, сказал  насмешливо,  что,  дескать,  ни  в  дупу
местные  волхвы!  Конь пал, а он, великий князь, жив! А если бы
не удалил от себя коня, поверив волхвам, то конь бы не  пал  от
горя, все еще носил бы его, скакал бы, обгоняя ветер...
     Он умолк. Влад сказал настойчиво:
     -- Ну! Ну же!
     -- Из   черепа   вылезла  змея,  уклюнула  в  ногу.  Князь
разболелся, к ночи умер. Вот и все.
     Ольху чувствовала,  словно  небо  обрушилось  на  них.  На
великом  князе  держалось  слишком  многое.  Он  был  непростым
человеком, в его руках была как дружина, так и все  волхвы,  он
сам  повелевал,  каких  богов  куда  ставить, кому какие жертвы
приносить, в какие земли купцов отправлять,  а  от  каких  пока
воздержаться.  И  теперь  так  внезапно  все эти воеводы, стоит
увидеть их лица, чувствуют себя осиротевшими птенчиками.
     Внезапно  Рудый  подозрительно  огляделся   по   сторонам.
Поморщился,  из  окон  уже  выглядывали  заспанные лица. Челядь
старалась понять, почему так рано примчался гонец, и почему все
главные воеводы толпятся вокруг него, как бабы возле офени.
     -- Все быстро  наверх,  --  сказал  Ингвар  отрывисто.  --
Никому не слова. О смерти Олега да не услышит ни одна душа.
     -- Поздно,  --  проворчал Влад. Он посматривал украдкой по
сторонам. -- У них уши длиннее, чем у лосей.
     Захватив гонца, они быстро поднялись  в  комнату,  которую
занимал  Ингвар.  Ингвар на ходу подхватил Ольху за руку, и она
не противилась, даже у нее мысли хаотично  метались,  сшибались
так, что в голове стало горячо.
     Ингвар,  на правах хозяина, принес кувшин с квасом, но тут
уже Ольха молча взяла у него и принялась разливать всем в чаши,
начиная с гонца. Асмунд спросил неверяще:
     -- Он там и лежит... мертвый?
     -- Утром предали земле. Тело начало  чернеть,  вздуваться.
Дело  нечистое,  не  до  правильных  похорон.  А краду и тризну
устроим потом,  позже...  Говорят,  Гульча  исчезла  перед  его
смертью. А она -- чародейка! В змею тоже могла обращаться.
     За дверью слышались голоса, топот. Ингвар вышел в коридор,
слышно  было,  как распоряжался. На миг заглянул Павка. Наконец
Ингвар вернулся мрачнее тучи:
     -- Я велел, чтобы к двери никого и близко.  Павка  и  Боян
проследят.  Но, боюсь, поздно... Челядь уже услышала. А челядь,
это челядь. Да еще -- славянская! Про смерти  да  покойников  и
так   любят   почесать  языки,  а  тут  --  великий  князь!  Не
представляю, что начнется!
     Рудый покачал головой:
     -- Разве? Все представляем.
     -- Только сказать боимся, -- громыхнул Асмунд.
     Влад сердито сверкнул голубыми глазами, словно луч  солнца
упал на скол льдины, но смолчал, только гордо выпрямил плечи.
     Ингвар сказал озадаченно:
     -- Все-таки не понимаю... Олег был сам вещим! Он мог такое
предвидеть!
     -- Но не предотвратить, -- возразила Ольха.
     -- Предвидеть  -- предотвратить, -- сердито сказал Ингвар.
-- Все равно не понимаю, зачем  это  сделал...  Зачем  допустил
свою смерть.
     -- Будто это от него зависит!
     -- Олег всегда мог предвидеть.
     Она сказала устало:
     -- Каждый  из  нас  живет  до  тех  пор, пока предвидит...
правильно.
     Ингвар долго молчал, раздумывал. Брови  снова  сошлись  на
переносице, в голосе недоумения стало еще больше:
     -- И еще непохоже... Олег, который никогда ничего не делал
по чувствам,  вдруг  пошел  прощаться с конем! Это я мог, ты бы
могла... но не Олег. Он всегда был таким  мудрым,  рассудочным,
что  нас  порой  тошнило  от его правильности. Всем нам казался
занудой. Его стремление делать все по уму, все обосновывать, во
всем быть правильным бесило не только  меня.  Хотелось  сделать
наперекор  какую-нибудь  глупость!  А теперь глупость сделал он
сам.
     -- Зато его полюбили, --  сказала  она  негромко.  --  Это
желание   повидаться   с  конем,  попрощаться  хотя  бы  с  его
костьми... привлекло к нему  сердец  больше,  чем  победоносный
поход на Царьград.
     Асмунд хрюкнул и опустил глаза. Рудый посмотрел в сторону.
Ингвар взгляд не отвел, и Ольха поняла, что угадала. За глупый,
но человечный  поступок  князя  полюбили.  Хоть  запоздало,  но
больше, чем за раздачи земель, людей, богатств! Больше, чем  за
то, что всех русов в захваченных землях сделал боярами.
     Гонец  все  еще  жадно пил квас, ковш за ковшом, оживал на
глазах. Серые  Потрескавшиеся  губы,  наконец,  порозовели.  Он
сказал озадаченно:
     -- Что  еще  не возьму в толк... Пошто он змею не зарубил?
Не сразу ж помер! До позднего вечера мучился. И другим велел не
трогать. Так та и просидела в черепе до ночи.
     После долгого молчания Рудый поинтересовался:
     -- А утром... Что было утром?
     -- А ничо. Утром в черепе было уже пусто. Правда, на  заре
прямо  среди  воинского  стана нашли женщину с длинными черными
волосами. Она спала рядом с конским черепом, а тот  был  словно
разломан изнутри.
     Асмунд прорычал:
     -- Если ее звали Гульчей, то я знаю, откуда появилась!
     А Влад с угрюмым лицом похлопал по рукояти меча:
     -- А я знаю, куда уйдет.

     Оставив  воевод,  Ольха  вернулась  в свою комнату. Павка,
охранявший весь поверх на пару с Бояном,  кивнул  сочувствующе.
Впервые  Ольха  не видела в его глазах прежнего огня. Дружинник
был как в воду опущенный. Боян издали помахал рукой. Он сидел у
входа на лестницу, острил меч. От зловещего чирканья точильного
камня по железу, у нее побежали мурашки по коже.
     В своей комнате она исходила из угла в угол, на душе  было
тяжко. Наконец стиснула губы, зажала чувства в кулак. Настоящая
женщина, а тем более -- княгиня, должна поступать как надо. Как
хочется  --  это для челяди и скотины. Те не могут править даже
собой, потому они простолюдины или просто зверины.
     Заканчивала сборы, когда по  коридору  прогремели  быстрые
шаги.  Ингвар  вбежал  запыхавшись, чуб растрепался. Увидел ее,
вздохнул с облегчением:
     -- Как хорошо, что еще не уехала!.. Боги, что с тобой?
     Она была в своем прежнем одеянии древлянки. Разорванном на
плече платье, бахрома  на  подоле.  Серьги  и  ожерелье  сняла,
Ингвар  проследил за ее взглядом. Все верно, в его сундуке. Она
не желает подарков.
     -- Мне пора, -- сказала она просто.
     -- Ольха!
     -- У тебя... да и всех русов, неприятности. Сейчас  не  до
подарков.  Твои  сокровища пригодятся для подкупа или откупа. Д
мне надо ехать. У тебя есть долг перед твоим народом, у меня --
перед моим.
     Он смотрел дикими глазами. В них была мука, отчаяние,  еще
что-то иное, невысказанное, но что-то бешено рвалось наружу.
     -- Ты... -- выдавил он наконец, -- ты не можешь... уехать!
     Она  смотрела  вопросительно.  Потом  алая  краска  слегка
окрасила ее щеки. Потеплевшим голосом спросила тихо:
     -- Почему?
     -- Потому... потому  что...  --  его  губы  двигались,  он
пытался   сказать   трудные   и   непривычные   слова,   словно
престидижитатора назвать еще мудренее, к  тому  же  на  морозе,
наконец, сказал отчаянным голосом. -- Ольха, потому что...
     Со  двора  донесся  шум,  крики.  Ингвар  повернул голову,
мгновение всматривался. На раскрасневшееся  лицо  словно  упала
тень от тучи:
     -- Ого! Вот почему! Взгляни и увидишь сама.
     Она не двигалась с места:
     -- Мне не интересно, что там.
     -- Да?  --  он  обернулся,  лицо было перекошено. -- Но от
этого  зависит  и  твоя  жизнь!  Дороги  уже  перекрыты  всяким
сбродом,  отрядами  местных  князьков, откуда только и взялись,
все смотрят друг  на  друга  волками...  Кое-где  уже  начались
стычки... Полно пьяных, все орут, друг друга подзуживают!
     Она спросила упавшим голосом:
     -- А я при чем?
     -- Да  при том, -- сказал он резко. -- Что погибнешь сразу
же за воротами терема! Здесь ты чужая для всех. А среди  славян
любой чужак -- враг.
     -- А среди росов?
     Он потемнел лицом еще больше:
     -- И  среди росов было. Олег начал ломать этот обычай. Но,
как видишь, не успел.
     Со двора доносились возбужденные крики, громко ржали кони.
Прогремел  частый  стук  копыт,  удалился.  Она   слышала   как
заскрипели ворота. Звякало железо. Потянуло паленой шерстью.
     -- И  что  же? -- спросила она удивленно. -- Вы не в силах
остановить мятеж? Или не хотите?
     -- Мятеж, -- огрызнулся он. -- Олег, как нарочно, разослал
все войска  на  кордоны.  Черномырд  стоит  у  дубичей.  Лебедь
сдерживает  волохов,  Грач  что-то  плетет  про ясов и касогов,
заврался, но дело через пень  да  колоду  делает...  Да  и  все
войска вдали от Киева! Нас, русов, здесь не больше сотни!
     Она прямо посмотрела ему в глаза:
     -- Я могу получить коня, который мне обещал князь?
     -- Ты  получишь обещанных коней, -- ответил Ингвар хрипло.
Он сразу осунулся, говорил тяжело, словно ворочал камни.  --  И
коней, и... я дам двух-трех крепких парней для охраны.
     -- Мне не нужна охрана, -- сказала она резко.
     -- Возможно.  А  возможно,  даже очень... Если не тебе, то
дарам, которые повезешь. Они  ни  кусаться,  не  царапаться  не
могут. Я распоряжусь, чтобы их сейчас погрузили.
     Сгорбившись,  он  деревянно  повернулся,  шагнул  к двери.
Задел как слепой за косяк, вывалился в коридор,  оставив  дверь
распахнутой.  Прибежал  Повка, заглянул обеспокоенно, осторожно
притворил.

     Что мы за люди, подумала  она  с  ненавистью.  Я  же  хочу
совсем  иного,  я  думаю о другом, грежу о другом! Что же это в
человеке, что язык не поворачивается сказать  правду,  руки  не
поднимаются  обнять, ноги прирастают к полу? Что в нас живет за
странная сила?
     Она спешно сбросила в суму самое необходимое,  вытряхнула,
собрала  снова.  Руки  дрожали,  она  чувствовала себя слабой и
потерянной. Казалось  бы,  только  радоваться,  проклятые  русы
побеждены удивительно легко. Они настолько привыкли чувствовать
себя  в  безопасности,  что  растерялись  после  гибели  своего
вожака, заперлись за высокими  стенами  своих  теремов.  А  кто
бездействует, тот обречен на гибель.
     Скрипнула  дверь.  Ольха  обернулась  в  испуге,  с порога
успокаивающе помахала рукой Зверята:
     -- Милая, это я.
     Глаза Зверяты блестели, она лучилась радостью.  В  ней  не
было  следа  от  привычно  покорной  челядинцы.  Ольха  ощутила
недоброе предчувствие. Однако Зверята сказала ласково:
     -- Милая ты моя... Куда сейчас?
     -- Домой, -- ответила Ольха настороженно.
     -- Хорошо  бы,  --  вздохнула  Зверята.  --  Чай,   родные
заждались.  Уже  и  оплакали,  поди!  Вот  радости будет, когда
вернешься.
     -- Зверята, -- спросила Ольха нерешительно, -- верно,  что
поляне подняли мятеж? Едва узнали, что Олег помер?
     -- Милая,  да  все  одно  бы  поднялись. А смерть великого
князя только воодушевила. Ускорила.
     -- А ты? Почему ты здесь?
     Ключница оскорбилась:
     -- Милая, как можно иначе? Ты такая красивая. Сердце мое к
тебе прикипело. Пекусь как о родном дитяти.  Потому  и  пришла,
чтобы  пособить,  вывести  тайно,  когда  наших головорезов нет
близь... Только как будешь пробираться?
     -- Хорошо бы на коне. А потом лесами. К  вам  на  коне  не
проехать. Зверята покачала головой:
     -- На  всех  дорогах  люди с оружием. Молодой девке там не
место. Снасильничают скопом, а потом еще и зарежут. Нет,  я  бы
тебе посоветовала другое.
     -- Что?
     Зверята помялась:
     -- Ты как с хозяином?
     -- Ингваром? -- спросила Ольха настороженно.
     -- С ним, бедолагой.
     -- Никак, -- ощетинилась Ольха. -- Тоже мне, бедолага!
     -- Гм...  Не  обижает,  я  грю? Ну, не больше, чем если бы
поймали те, на дороге?
     -- А... нет, -- ответила Ольха холодно. -- Еще нет.
     Сказала и устыдилась своих слов. В  последние  дни  Ингвар
ходит  на  цыпочках,  боится  смотреть  в  ее  сторону. Зверята
вздохнула,  взглянула   исподлобья,   заколебалась,   а   потом
заговорила  быстро,  будто торопилась перебежать через холодную
воду:
     -- Тебе надо пробраться с ним в его загородный  дом.  Нет,
милая,  не  спорь!  Я знаю, что скажешь. Да, он рус, но человек
справедливый. И среди русов бывают  люди,  как  видишь.  В  его
тереме  будет  покойно.  Все русы укрепили свои терема так, что
прямо кремли, а не терема. Видать, у них на севере жизнь  такая
тяжелая.
     -- Если его терем уже не захвачен, -- возразила Ольха, тут
же поймала  себя  на  том,  что не спорит по сути, не отвергает
терем лишь потому, что он принадлежит Ингвару.
     -- Вряд ли, --  покачала  головой  Зверята.  --  Там,  как
нарочно,  собралась сильная дружина. И челядь любит Ингвара. Не
отдадут даже своим. Я,  правду  сказать,  уже  послала  сынишку
Окуня. Пусть вызнает все, предупредит, что едем.
     Ольха ощетинилась:
     -- Похоже, ты уже все за меня решила. И даже за воеводу!
     -- Милая,  --  всплеснула  руками Зверята, -- да рази есть
выбор?

     Глава 42

     Зверята, крепко держа Ольху за локоть, вывела  в  коридор.
Снизу  доносились  раздраженные мужские голоса, громко заплакал
ребенок.
     Павки не было, а Боян, в  полном  доспехе  и  с  мечом  за
спиной, встретил их расширенными глазами:
     -- Что? Что будем делать?
     -- Уходим,  --  распорядилась  Зверята  властно.  -- Берем
коней и возвращается в терем Ингвара.
     -- Да это почти через дорогу...
     -- Дурень, в загородный!
     Лицо Бояна осветилось надеждой.  Он  посмотрел  на  Ольху,
снова на Зверяту, спросил дрогнувшим голосом:
     -- Это Ингвар так велел?
     -- Он, -- ответила Зверята, не моргнув глазом.
     -- Тогда я сейчас, -- заторопился Боян, -- сейчас!
     Он  с  грохотом  пронесся  по  коридору.  Терем наполнялся
шумом,  криками.  Боян  распахнул  дверь  в   одну   незаметную
комнатенку,  исчез. Зверята ругнулась, но было по дороге, они с
Ольхой заспешили к выходу. Ольха на ходу заглянула  в  комнату,
куда   забежал  Боян,  задержалась.  В  дальнем  углу  на  ложе
виднелась  скрюченная   фигура   под   одеялом.   Седые   пряди
беспорядочно  лежали  на подушке, почти сливаясь с ее белизной.
Дряхлый старик спал, лицо было темное и сморщенное, как яблоко,
пролежавшее ночь на горячих углях.
     Боян  стоял  на  коленях  возле  ложа,  осторожно   трогал
старика:
     -- Отец... Отец, проснись!
     Старческие  дряблые  веки  с  трудом  приподнялись.  Молот
прошептал слабо:
     -- Сынок... Что случилось?
     -- Отец, -- торопливо заговорил  Боян,  --  надо  уходить.
няне восстали. Наши дружины все в дальних весях. Нас в Киеве не
больше двух десятков.
     Молот  с  трудом  приподнялся.  Высохшая  рука  беспомощно
пошарила у изголовья ложа:
     -- Где мой меч? Мужчинам позор умереть в постели.
     -- Отец, -- сказал Боян с болью и нежностью, -- твоя  рука
не удержит нынешний меч.
     Он  бережно  приподнял  отца, тот исхудал, могучие некогда
мышцы растаяли как воск на горячем солнце,  а  кожа  пожелтела,
пошла темными старческими пятнами.
     -- Сынок,  --  сказал  Молот  с достоинством, -- мы должны
драться!
     В выцветших глазах зажегся  гордый  огонек.  Он  попытался
выпрямить спину. Охнул, его перекосило.
     -- Да-да,  --  согласился  Боян,  --  но в удобное для нас
время, и в удобном для нас месте.
     Он ухватил отца на руки, бегом вынес в коридор, бросив  на
Ольху  виноватый  взгляд,  торопливо сбежал по лестнице. Уже на
крыльце Молот, опомнившись, спросил слабо:
     -- Сынок... неужто бежим?
     -- Отступаем, --  бросил  Боян.  Он  оглянулся,  отыскивая
своего  коня. Возле коновязи Ингвар седлал коня. Белая кобылица
из Багдада стояла  уже  под  седлом.  Уздечка  была  в  золотых
бляшках,  а  под  украшенным  золотом  седлом блестела расшитой
серебряными и золотыми нитями дорогая попона. Павка бегом вывел
коней, увидел Бояна с отцом на руках, заорал возмущенно:
     -- Ты и этого старого хрычару берешь?
     -- Это мой отец, -- огрызнулся Боян.
     Павка хрюкнул недовольно, мотнулся в конюшню,  оттуда  уже
потянулись   струйки   дыма,  вывел  еще  двух  коней.  Боян  в
нерешительности посмотрел на них, на отца, наконец, усадил  его
в  седло коня, которого Павка оседлал для себя, сам сел позади.
Ветерок развевал серебряные  пряди  старика.  В  своей  длинной
рубашке,  в  какой  Ольха  привыкла  видеть  детей и женщин, он
казался совсем маленьким и беспомощным. Только  ширина  ладоней
напоминала, что некогда был сильным и могучим воином.
     Павка,  разозлившись, седлал нового коня, а Бояну бросил с
упреком:
     -- Забыл, как он нас гонял? Самое время его оставить!
     -- Тебя гонял за дело, -- огрызнулся Боян.
     -- А тебя?
     -- За дурость. Что с тобой  связался.  Чужие  груши  крал,
будто своих не было.
     -- Чужие всегда слаще. Вон даже хоть и свою бабу, но ежели
в чужом сарае...
     Руки  Ингвара  опустились, когда он увидел Ольху с узелком
ее вещей в руках. Лицо его стало желтым,  как  у  мертвеца.  Он
стоял  и  смотрел.  Глаза его были полны отчаяния. Сердце Ольхи
застонало от жалости. Она высвободила руку от  хватки  Зверяты,
буркнула:
     -- Мое  племя  лежит  к  северу. Это по дороге мимо твоего
терема. Заедем, переночую.
     Уже поставив ногу в стремя, она услышала сзади такой вздох
облегчения, что  волосы  ее  взвились  как  под  ударом  ветра.
Вспрыгнула,  подобрала  поводья,  сзади  был  шум,  возня, кони
вертелись, чувствуя нервозность и страх людей,  и  когда  Ольха
увидела Ингвара, то, несмотря на тревогу, едва удержала губы на
месте.
     Ингвар,  снова смуглокожий и с блестящими глазами, метался
по двору, давал распоряжения, двигался как  молодая  молния.  В
нем жизни было больше, чем в целой волчьей стае.
     Они  были  уже  в седлах, когда к ним присоединился Влад с
тремя дружинниками. Они были на  конях,  при  оружии.  Выслушав
Ингвара,  Влад  стегнул  коня. Он и его люди вихрем вылетели за
ворота.
     -- Вперед, -- велел Ингвар своим. Он оглянулся  на  Ольху.
-- Надо убираться... Сюда придут в первую очередь.
     Они поворачивали коней к воротам, когда от терема раздался
крик.  На  крыльцо  выбежал  вчерашний  гонец.  За короткий сон
отдохнул, теперь было видно, что это битый жизнью воин, умеющий
отвечать на удар ударом. Он на бегу развязывал  тугой  узел  на
мешочке,  наконец,  распорол  ножом,  отшвырнул,  а в его руках
блеснул пурпуром сверток.
     Гонец тряхнул, по ветру заполоскался в его  руках  красный
княжеский  плащ. Ингвар стиснул поводья. В нем он видел Олега в
последний раз.
     -- Тебе,  --  выкрикнул  гонец.  Он   подбежал,   протянул
Ингвару. -- Велел передать перед смертью!
     -- Я не могу, -- ответил Ингвар хрипло.
     -- Он велел тебе!
     -- Это княжеское. Я не могу.
     -- Теперь это твое, -- сказал гонец твердо.
     -- Я не князь!
     Гонец  швырнул корзно в лицо Ингвара. Тот поймал невольно,
держал, еще не зная, что делать, но протянулись  требовательные
руки,  отняли,  он  ощутил, как княжеское корзно набрасывают на
плечи, застегивают на правом  плече  золотую  застежку  в  виде
пасти льва, после чего голос Павки гаркнул в ухо:
     -- Спешим! Иначе не только корзно, портки потеряем.
     -- Ходу, -- бросил Окунь.
     Боян  хлестнул  коня  и,  бережно  прижимая  к груди отца,
пустил коня в галоп. Когда вынеслись из ворот терема, впереди с
гиканьем и улюлюканьем помчались  Павка  и  Окунь.  Их  длинные
плети   с   вплетенным   в  ремешки  свинцом  с  таким  свистом
распарывали воздух, что народ  шарахался  еще  издали,  пугливо
жалея к стенам.

     Они  мчались  не  к городским воротам, а как поняла Ольха,
собирались куда-то наехать еще. Уже  замаячил  на  конце  улицы
трехповерховый  терем,  но навстречу все чаще попадались орущие
люди. У многих были рогатины, топоры.  Вдогонку  русам  швыряли
камни. Павке угодили в ухо, раскровянили.
     Перед  воротами  во  двор была целая толпа. В створки били
молотами,  рубили  топорами.  Завидев  грозных   русов,   толпа
расступилась,  но лица были угрожающими, а яростные вопли стали
еще громче. С той стороны ворот  послышался  радостный  вскрик.
Створки  со скрипом распахнулись, Боян первым ворвался во двор.
Ингвар  и  Павка  с  Окунем  отступали  с  обнаженными  мечами,
сдерживая  напирающую  толпу.  Ингвар  постоянно  оглядывал  на
Ольху, в глазах был страх, и Ольха, чтобы его тревожить меньше,
держалась рядом с Бояном. Тот поневоле  избегал  схватки,  руки
были заняты отцом и поводьями.
     Ворота кое-как затворили, в них тут же начали свирепо бить
тяжелым.  Во  дворе  уже собралась челядь, в руках были топоры,
косы, боевые цепа. Увидев русов, угрожающе заорали, засвистели.
Кто-то  воровато  обогнул  маленький  отряд  по  широкой  дуге,
бросился отворять ворота.
     Внезапно  окно на третьем поверхе распахнулась. Показалось
заплаканное  лицо  женщины.  Она  прижимала  к  груди  ребенка.
Угрюмого,  насупленного,  даже  со  двора  Ольха узнала Бояневе
семя. Ребенок, увидев  отца  о  дедом,  требовательно  протянул
руки.
     Боян закричал:
     -- Мы сейчас!
     Женщина  охнула,  едва  не  выронила  ребенка.  Глаза ее с
ужасом уставились  на  что-то  за  спиной  Бояна.  Боян  быстро
обернулся, но только успел увидеть летящий в него дротик. Павка
мгновенно  вздернул  кверху  щит.  Звонко звякнуло, щит едва не
выдернуло из руки. Павка  ругнулся,  а  Ингвар  тут  же  достал
смельчака длинным мечом.
     -- Спасибо!
     -- Все в долг, -- ответил Павка.
     Челядин  рухнул, забился в смертных корчах. Кровь хлестала
во все стороны, как из недорезанной свиньи. От русов отхлынули,
но тут же бросились на крыльцо терема. Боян  спрыгнул  с  коня,
умоляюще оглянулся. Павка закричал с досадой:
     -- Да  беги,  беги!  Я  посмотрю  за  твоим  хрычагой,  не
дергайся!
     Ингвар внезапно крикнул:
     -- Боян, не успеваешь.
     Боян дернулся, оглядываясь  то  на  отца,  которого  одной
рукой  поддерживал  в  седле  Павка,  закрывая щитом другой, то
глядя на окна терема. На крыльце толпились вооруженные мужчины,
от усердия  спихивали  друг  друга.  Наконец  двери  слетели  с
петель, народ хлынул вовнутрь терема.
     -- Догоним!  --  закричал  Боян страшно. В глазах блеснули
слезы, голос сорвался. -- В капусту всех... ударим дружно!
     -- А нам ударят в спину, -- сухо бросил Ингвар. -- Уходим.
     Отчаяние в глазах Бояна было таким, что Ольха ощутила, как
у нее задрожали  губы,  а  в  глазах  расплылось.  Она  сердито
вытерла слезы. Если бы ненависть убивала, на седле коня Ингвара
осталась бы горстка пепла.
     Два  брошенных  дротика  звонко  ударились  о щит Ингвара.
Стрела звонко щелкнула о шлем, унеслась.  Он  повернул  коня  в
сторону  ворот.  Створки трещали, выгибались. В щели были видны
озверелые лица, острия топоров и копий.
     Боян в последний раз оглянулся,  в  глазах  застыла  мука,
бегом  вернулся  к  отцу.  Брошенный из пращи камень ударил его
сзади в голову. Звякнуло так, что у  Ольхи  в  ушах  зазвенело.
Боян  зашатался,  ноги  его подогнулись. Павка подал коня в его


    

        

            

                Ваша оценка:
            
            

                
                    Подпишусь под каждым словом (+3)
                    Понравилось (+2)
                    Нормально (+1)
                    Посредственно (-1)
                    Ерунда какая-то (-2)
                    Чушь собачья (-3)
                
        
        

            

                Комментарий:
            
            

                    
            
        
        

            
 
                Подпись:
            
            

                
(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
                
            
        
        

            
 
                Сайт:
            
            

            	
            
        
        

            
 
                
                
            
            

                
            
        
    

		
Комментарии (2)