пространство рассматриваем не как самостоятельные факторы, а лишь как
удобные возможности для их проявления.
Излишне говорить, что я отнюдь не жду от Вас пересмотра Ваших
взглядов, коренящихся, как им и полагается, в чувстве гордости за свою
страну. Я желал бы лишь, чтобы Вы, прежде чем предать их и основанные на
них выводы гласности, еще раз со всей добросовестностью историка оценили
их применимость в данном конкретном случае. Другими словами, сэр, я, как
один из Ваших читателей (и, смею Вас уверить, весьма неравнодушных к Вам и
Вашей работе читателей), хотел бы быть уверенным, что Вы проанализируете
это классическое сражение так же тщательно, как и те, до которых Вы
касались в томе первом.
Искренне желающий Вам успеха
Остаюсь, сэр, сердечно Ваш
Джефферсон Дэвис Полк."
Письмо выдающегося историка, автора монументальной биографии "Великий
Ли", поставило меня в исключительно сложное положение. Если бы один из
ведущих ученых Конфедерации указал мне на какие-то изъяны в работе или
упрекнул бы за то, что я вообще взялся за нее, не имея достаточной
подготовки, думаю, я принял бы критику как должное, с благодарностью, и
продолжал бы делать свое дело, стараясь делать его как можно лучше. Но
письмо, напротив, было чем-то вроде посвящения в рыцари. Безо всяких
скидок доктор Полк обращался ко мне, как к признанному специалисту, и
просил только оценить еще раз глубину проникновения в материал.
А правда-то заключалась в том, что я не был уверен в совей правоте. Я
только не давал неуверенности овладеть собою, разрушить свои планы. Письмо
Полка придало сомнениям новые силы.
Я прочел все, что только было возможно. Я буквально исползал
пространство между Мэрилендской линией, Саут-Маунтин, Карлайлом и Приютом;
теперь я сам, по памяти, мог нарисовать подробнейшую карту этих мест. Я
проштудировал дневники, письма, мемуары, которые не только не
публиковались до сих пор, но о которых вообще никто не знал, пока я их не
обнаружил. Я так погрузился в период, о котором писал, что подчас нынешний
и тогдашний миры казались мне одинаково реальными; одна часть меня жила
сейчас, другая - тогда.
И, тем не менее, я не мог бы наверняка сказать, что отчетливо вижу
всю картину - даже в том смысле, какой вкладывают в слова "вся" и "все"
историки, знающие, что выявить и учесть абсолютно все детали невозможно в
принципе. Я не мог бы наверняка сказать, что смотрю на грандиозную драму с
правильной точки зрения. Я допускал, что, возможно, проявил
непозволительную поспешность и даже опрометчивость, взявшись за
"Ченсэлорвилл" так скоро. Да, я так и не дождался, когда внутренний голос
скажет: "Ты готов". И теперь перестал доверять себе.
Может, порок крылся во мне самом? В моем темпераменте, характере, а
вовсе не в степени моей подготовленности и способах использования
материала? Может, я подсознательно старался не связывать себя
безоговорочным принятием той или иной концепции, старался уйти от выбора,
от поступка? То, что я написал первый том ничего не значило, ибо он был не
поступком, а всего лишь его частью; замерев сейчас в бездействии, я вполне
мог бы остаться сторонним наблюдателем.
Однако не совершать поступков - это тоже поступок, и вдобавок такой,
который не устраивал ни доктора Полка, ни меня. Да и что оставалось
делать? Договор был заключен на весь текст. Я обязан был передать второй
том в издательство через полтора года после выхода в свет первого. Сбор
материала был закончен; речь шла не о его корректировке, но о проведении
всего исследования заново, о полной переоценке и, возможно, полном отказе
от уже сделанного. Речь шла о том, чтобы начать с нуля. Это была работа,
на порядок более объемная, чем уже проделанная, и к тому же столь унылая,
что я чувствовал: мне ее не одолеть.
Конечно, публиковать исследование, в выводах которого сам не уверен,
нечестно; но не довести до ума свои наброски - малодушно.
Коротко и путано я рассказал о своих колебаниях Кэтти. Она ухитрилась
ответить так, что вроде бы и ободрила меня, но странно донельзя...
- Ходж, - сказала она. - Ты меняешься, ты взрослеешь, и это к
лучшему, хотя я любила тебя и таким, какой ты был. Не бойся отложить
работу над книгой хоть на год, хоть на десять, если надо. Ты должен
написать ее так, чтобы она устраивала прежде всего тебя самого, а что
скажут издатели и читатели - неважно. Но, ходж, никакие твои сомнения,
никакой глупый твой страх оказаться пассивным наблюдателем не должен
заставить тебя что-либо упрощать. Рационализировать. Улучшать. Обещай мне
это.
- Не понимаю, о чем ты, Кэтти. Какие улучшения? История такова,
какова она есть.
Она задумчиво посмотрела на меня.
- Помни это, Ходж. Пожалуйста, всегда помни.
17. ЭЙЧ-ЭКС-1
Я не мог заставить себя следовать голосу совести или хотя бы совету
Кэтти; но не мог я и работать по-прежнему, как если бы вообще не получал
письма, камня на камне не оставившего от моей веры в себя. И потому,
отнюдь не принимая сознательного решения отложить написание книги, я
просто перестал что-либо делать - чем еще более усугубил ощущение
собственной виновности и никчемности. Закрепленные за мною товариществом
хозяйственные обязанности не занимали и трети дня, так что, хотя я
буквально вверх дном все перевернул в стойлах и хлевах, у меня оставалась
уйма времени, и я слонялся туда и сюда, капризный, раздражительный,
отрывал от работы Кэтти, мешал Агати, мешал Мидбину - я никак не решался
рассказать ему о своих мучениях, - и, в конце концов, все стали просто
шарахаться от меня. Тогда случилось то, что должно было случиться: ноги
привели меня в монтажную, к Барбаре.
Барбара и Эйс основательно перекроили старый хлев. Кое-где я узнал
характерный почерк Кими - в конструкционных особенностях стен, мощных
несущих балках, рядах скошенных внутрь окон, дающих достаточно света, но
не пропускающих прямых солнечных лучей; однако все остальное было
подчинено исключительно нуждам Барбары.
На высоте около десяти футов, обегая помещение по кругу, лежал на
вертикальных стальных опорах узкий помост. В прорези помоста высовывались
телескопические трубы многочисленных приборов; все они были направлены
наклонно вниз, на геометрический центр пола монтажной. Этот центр
охватывало кольцо чистейшего стекла дюйма в четыре шириной, прикрепленное
к опорам помоста стеклянными скобами. Приглядевшись, я заметил, что оно не
сплошное, а состоит из отдельных секций, хитроумно сращенных стеклянными
муфтами. С внешней стороны кольца, вдоль стен, теснились разнообразные
механизмы - их глухие кожухи оставляли открытыми лишь панели с
циферблатами и приборами управления, а по углам громоздились, буквально
царя над прочей мелочью, какие-то чудовищные агрегаты. Сверху нависал
большой блестящий отражатель.
В монтажной никого не было, и я бесцельно побрел по кругу, опасливо
обходя подальше таинственные аппараты. И вдруг поймал себя на том, что,
куда бы ни падал мой взгляд, в голове гвоздит: все это хозяйство оплачено
деньгами моей жены. Спохватившись, я отругал себя: Кэтти в неоплатном
долгу перед Приютом, как и я. Наверное, можно было найти для денег лучшее
применение - но, если уж тратить их здесь, где гарантия, что, вложенные в
астрономию или зоологию, они принесли бы больше пользы? За восемь-то лет я
навидался многообещающих проектов, которые кончались ничем.
- Нравится, Ходж?
Я и не слышал, как она подошла сзади.
Мы были с ней наедине впервые с момента разрыва. Два года...
- Похоже, вы потрудились не на шутку, - уклончиво ответил я.
- Да, не на шутку.
Такой я ее никогда не видел. Щеки ее пылали, под глазами залегли
глубокие тени. Она сильно похудела.
- Это вот мы монтировали в последнюю очередь. Теперь все закончено.
Вернее, теперь-то все и начнется. Как посмотреть.
- Все сделано?
Она кивнула. Ее торжествующий взгляд лишь подчеркивал ее очевидное
крайнее утомление.
- Первое испытание - сегодня.
- О, тогда... коли так, я...
- Не уходи, Ходж. Пожалуйста. Я собиралась позвать тебя и Кэтти на
официальную церемонию пробного пуска, но, раз ты здесь - буду рада, если
ты увидишь предварительный. Эйс и Мидбин подойдут через минуту.
- Мидбин?
Знакомое надменное выражение скользнуло по ее лицу.
- Я настояла. Мне хочется показать ему, что человеческий мозг
способен не только на истерические видения и фантазии.
Я проглотил слова, уже готовые сорваться с языка. Ядовитая шпилька,
которую она, похоже, отпустила в адрес Кэтти, была так незначительна в
сравнении с этим удивительным доверием, этой необычайной уверенностью,
подвигнувшими ее позвать меня в свидетели эксперимента, могущего
подтвердить лишь несостоятельность ее теории. Жалость пронзила меня.
Пытаясь как-то подготовить Барбару к неизбежному разочарованию, я сказал:
- Думаю, ты не обольщаешься тем, будто эта штука заработает с первого
раза?
- А почему бы и нет? Конечно, еще понадобится тщательная юстировка,
понадобится вводить поправки на неточности хронометрии, вызванные всякого
рода природными феноменами, вроде комет. Возможно, понадобятся и более
серьезные доработки, хотя вряд ли. Наверное, Эйс не сразу сможет отправить
меня в тот год, месяц, день и минуту, какие я ему назначу. Но факт
взаимопревращения пространства, времени, энергии и материи можно с
одинаковым успехом установить и в будущем году, и сегодня.
Она была неправдоподобно спокойна для человека, дело жизни которого
должно решиться с минуты на минуту. Обсуждая какую-нибудь спорную дату с
каким-нибудь почетным секретарем провинциального исторического общества, я
и то нервничал больше.
- Садись, - предложила она, - все равно, пока Эйс не пришел, нечего
делать... и даже не на что смотреть. Мне не хватает тебя, Ходж.
Последняя реплика показалась мне опасной, и я сразу пожалел, что
забрел в монтажную, а не, скажем, в противоположный край Приюта. Я уселся
верхом на табуретку - стульев здесь не было - и отчаянно закашлялся,
пытаясь уйти от ответа; я боялся ответить: "Мне тоже тебя не хватает", и
боялся ответить иначе.
- Расскажи мне о своих делах, Ходж. Кэтти говорит, у тебя что-то не
ладится.
Я изрядно обиделся на Кэтти, но за то ли, что она вообще так
откровенна с Барбарой, или за то, что она обсуждает с нею мои слабости,
мне некогда было разбираться. Во всяком случае, эта обида напрочь
заглушила во мне чувство вины перед Кэтти за то, что сам я с Барбарой таки
встретился. А может, просто наша старая, глубоко застрявшая в душе - чуть
не написал "симпатия", но чувство было куда сложнее, словами его не
выразишь - проснулась, когда мы оказались с Барбарой рядом; так или иначе,
мне захотелось рассказать ей о вставших передо мною мучительных проблемах.
Может, у меня было даже альтруистическое желание как-то подготовить
Барбару к неотвратимо надвигающемуся удару: дескать, всем плохо, дело
житейское. В общем, каковы бы ни были мои побуждения, но я выложил Барбаре
все.
Я толком даже закончить не успел; она вскочила, схватив меня за руки.
Ее глаза были серыми и буквально светились от радости.
- Ходж! Это же чудесно!.. разве ты не понимаешь?
- Да? - я совершенно не того ожидал. - Ну...
