Великие битвы поначалу похожи на робкое ухаживание; не знаешь, чего
ждать в следующий миг, ни в чем не уверен, ведать не ведаешь, каким будет
исход. Земля еще принадлежит обеим сторонам на равных - подходи, занимай,
окапывайся, никто не протестует и не бесится от ревности. Я шагал себе по
эммитсбергской дороге; слева, я знал, расположились силы Союза, справа
маневрировали южане. Через несколько часов и двух шагов не пройдешь меж их
линиями - станешь решетом; но сейчас, пока не зачитаны обращения к
войскам, пока не принесены последние клятвы, и для той, и для другой армии
оставалась возможность спокойно отойти. Не настолько они ненавидели друг
друга, чтобы быть неразлучными врагами. Время от времени отдаленно гремели
пушки, и над моей головой то вправо, то влево с рыдающим воем проносились
разрывные ядра. Стороны флиртовали, как умели.
Несмотря на палящее солнце, трава была прохладной и сочной, а тень в
саду - густой. С одной из низко свисавших ветвей я сорвал почти уже
созревший персик и высосал кисловатый сок. Потом развалился на земле - и
стал ждать. На многие мили окрест мужчины из Мэна и Висконсина, Джорджии и
Северной Каролины занимали ровно такое же положение. Но только я знал,
чего жду; они могли лишь догадываться.
Какие-то странные шумы вторглись в безмятежную, напоенную звуками
жизни тишину летнего дня. И впрямь ли земля стала подрагивать? Или
встававшие перед мои мысленным взором картины - марширующие армии,
вереницы трясущихся по рытвинам перегруженных обозных фургонов, глубоко
вспахивающие землю тяжелые пушки, топот бесчисленных лошадиных подков -
так действовали мне на нервы, что я начал ощущать все это? Вряд ли я
задремал, но, так или иначе, постепенно я перестал замечать аккуратные
ряды деревьев с их трещиноватой, складчатой корой, причудливо изогнутыми
ветвями и изящными листьями - и потому внезапный, близкий стук копыт и
скрип кавалерийских ремней застали меня врасплох.
Они ехали по саду шагом. Они были в голубом. Они напоминали
бестолковых охотников, возвращающихся, упустив лису: они болтали без
умолку, покрикивали друг на друга, держались в седлах небрежно, а один или
двое, обнажив сабли, то и дело привставали на стременах и срубали ветви -
просто так, со злости.
За ними показались пехотинцы - взмокшие, ругающиеся на чем свет
стоит, и куда более серьезные. Некоторые были ранены, у некоторых не было
ружей. Синие кителя - небрежно расстегнуты, брюки, более светлого оттенка
- измазаны травой, землей, пылью. Судя по тому, как заплетались у них
ноги, они совсем выбились из сил. То и дело между ними вспыхивали
короткие, вялые перебранки, и сразу угасали. С первого взгляда было ясно,
что они отступают.
Когда они ушли, в саду вновь стало тихо - но то была уже совсем иная
тишина. Не шелестела листва, ни одна птица не решалась подать голос; сад
будто вымер - ни белки, ни бурундучка. Если очень прислушаться, можно было
различить слитный, ровный звон насекомых. Но и не прислушиваясь, я слышал
пушки. Яснее и громче. Это не был еще рев битвы в полном разгаре - но
басовитые раскаты, совсем не так, как пару часов назад, несли теперь
только смерть. Флирт кончился. Свадьба была сыграна, и разлучить супругов
могла отныне лишь могила.
Затем появились конфедераты. Они продвигались осторожно, но не
настолько, чтобы в них нельзя было распознать воинов победоносной,
наступающей армии. Конечно, они выглядели не как на смотру - но энергично
и уверенно. Лишь некоторые могли похвастаться формой установленного
образца, да и та обветшала от долгой носки. Большинство было в
полуофициальном сером - домотканом, грубокрашенном, с прожилками
грязно-коричневого цвета; некоторые вообще были в штатском, лишь в
уставных фуражках да с армейскими пуговицами, а кое на ком красовались
даже голубые брюки федералистов - но с серыми куртками.
Под стать одежде было и оружие. Я заметил длинноствольные винтовки,
короткие карабины, ружья разной степени устарелости, чуть ли не вплоть до
мушкетов; один бородач был вооружен тяжеленным дробовиком. Однако, каковы
бы ни были их вооружение и обмундирование, они вели себя, как завоеватели.
На поле сегодняшней битвы я был единственным человеком, который доподлинно
знал ее исход, но эти бойцы конфедератов, похоже, уже вполне его
предчувствовали.
Оглушенные поражением северяне прошли мимо меня, ничего не замечая
вокруг. Эти же были - внимательнее некуда. Слишком поздно я сообразил, что
мне не уберечься от их острых, наметанных глаз. Но ругать себя за глупость
уже не приходилось - не успел я и начать, как здоровый детина с пышными
бакенбардами, облаченный в нечто, бывшее когда-то модным пальто
бутылочного цвета, наставил на меня ружье.
- Дуй сюда, ребята! - И потом уже мне: - Ты чего тут делаешь, малый?
Трое-четверо южан с любопытством окружили меня.
- Смешней этого дрянь-янки я в жизни не видал. Ей-ей, он будто только
сейчас из ванночки!
Я прошагал всю ночь по пыльным дорогам; оставалось думать, что
представления бойцов о чистоте не слишком завышены. Это сразу подтвердил и
их запах - запах застарелого пота, одежду, которую много дней не снимали
даже на ночь, запах давным-давно не мытых ног и прокисшего табака.
- Я нестроевой, - ляпнул я.
- Чего? - спросил бородач. - Баптист, что ли?
- Не, - поправил стоявший с ним рядом. - Эти словечки оставь для
судейских. Просто у парня с головой не в порядке.
- Зато с ногами в порядке, глянь! Покажи-ка свои сапоги, янки. Мои-то
вовсе каши просят.
Ужасно было отнюдь не прощание с сапогами. И не возможность ареста. И
даже не гипотетическая перспектива быть расстрелянным в качестве шпиона.
То, что они меня обнаружили, грозило катастрофой куда более чудовищной и
непоправимой. Эти вот люди составляли передовую роту полка, которой
надлежало, прочесав сад и пшеничные поля, провести рекогносцировку
пустоши, известной как Дэйвилс-Дэн и занять высоту Литл-Раунд-Топ, куда
затем будет переброшена целая бригада конфедератов. Она удержит Раунд-Топ
в течение нескольких часов, а за это время на высоту будет выдвинута
артиллерия, для которой все поле боя окажется как на ладони. Артиллерия,
которая решит исход битвы при Геттисберге в пользу южан.
Ни в каких материалах мне не встречалось ни малейших свидетельств о
задержке, пусть сколь угодно короткой, в этом персиковом саду. Опасность,
о которой Барбара предупреждала столь настойчиво, стала реальной. Меня
обнаружили, и этот нелепый, не имеющий сам по себе никакого значения факт,
грозил изменить весь ход истории.
Я старался не поддаваться панике. В конце концов, задержка на
несколько минут не может повлечь заметных последствий. Все историки
сходятся на том, что захват южанами высот Раунд-Топс был неотвратим;
конфедераты были бы полными дураками, если бы просмотрели эту возможность
- да как бы они ее просмотрели, ведь высоты буквально бросаются в глаза и
на картах, и при непосредственном осмотре поля боя. Южане заняли высоты не
на несколько минут, а на несколько часов раньше, чем федералисты
предприняли аналогичную попытку. Я проявил себя невозможным кретином, не
спрятавшись как следует, но последствия этого будут исчерпаны в несколько
минут.
- Дай посмотреть сапоги, говорю. Мне весь день ждать, что ли?
Подошел высокий офицер - острая эспаньолка, усы песочного, даже чуть
рыжеватого цвета с напомаженными подкрученными кончиками; в руке -
револьвер.
- Что здесь происходит?
- Да вот янки, кэп. Маленько меняемся обувкой, - тон был ворчливый,
почти вызывающий.
Нашивке на рукаве офицера свидетельствовали, что чин его не слишком
высок.
- Я, капитан, человек гражданский, - мирно сказал я. - Я понимаю, тут
мне не место.
Капитан смерил меня холодным, презрительным взглядом.
- Здешний?
- Не совсем. Я из Йорка.
- Очень плохо. Думаю, вы сможете рассказать мне о янки там, впереди.
Дженкс, верните этому гражданскому джентльмену его обувь.
За издевательской вежливостью клокотали ярость, ненависть, злоба на
меня за то, что я штатский, на собственных подчиненных за недостаток
уважения, на битву, на весь свет. И вдруг я почувствовал, что лицо офицера
мне знакомо. Странно. Это начинало раздражать. Я не мог увязать его ни с
каким-либо именем, ни с каким-либо местом, ни даже с какими-то
определенными обстоятельствами.
- Как долго вы пробыли в этом саду, мистер Гражданский-из-Йорка?
Непроизвольные потуги вспомнить, кто он такой, буквально взбесили
меня, мешая сообразить, что происходит вокруг.
А что происходит вокруг? "Очень плохо. Думаю, вы сможете рассказать
мне о янки там, впереди. Как долго вы пробыли в этом саду?"
Янки впереди? Но их там нет. Их не может там быть, по крайней мере
еще несколько часов.
- Повторяю свой вопрос. Как долго вы пробыли в этом саду?
Возможно, впоследствии этот офицер так продвинулся по службе что его
портрет попал в какие-нибудь малозначительные воспоминания. Но я был
уверен, что лицо капитана не напоминает мне случайно увиденную и тут же
позабытую иллюстрацию. Эти черты я видел часто...
- Нет, ей-бо, мне позарез нужны его сапоги. Ежели мы деремся не за
ихние сапоги, так на кой ляд мы вообще деремся?
Что я мог сказать? Что пробыл в саду полчаса? Это сразу повлечет
следующий вопрос: видел ли я федеральные войска? И, как бы я ни отвечал,
моя роль соглядатая станет очевидной.
- Эй, кэп! А ведь малый знает чего-то! Гляньте, как осклабился!
Я улыбаюсь? Почему? От страха? От растерянности? В простом старании
отмолчаться, чтобы не увязнуть глубже?
- Ну я ж говорю! Чего-то знает!
Можете меня повесить, можете вытряхнуть из сапог; теперь я буду нем,
как была когда-то милая моя Кэтти.
- Выкладывай, парень. Ты изрядно влип. Есть впереди янки?
В голове у меня все окончательно перепуталось. Если бы я знал будущий
чин этого капитана, я сообразил бы, кто он. Полковник какой-то. Бригадный
капитан имярек. Что же произошло? Почему я позволил себя заметить? Почему
я заговорил, почему я теперь так упорно молчу?
- Янки впереди! Ей-бо, янки впереди!
- Тихо! Я спрашиваю его - а он этого не сказал.
- Ка! Дрянь-янки у нас под носом. Только и дожидаются, чтоб мы
сунулись!
- Малый говорит, там засада синепузых!
Неужели я готов был солгать, и возбужденные солдаты каким-то
сверхъестественным образом уловили мои мысли? Неужели даже молчание не
освобождает от соучастия?
- Парень, которого мы сцапали, говорит, впереди все пушки федиков, и
все глядят на нас!
- Назад, ребята! Назад!
Я много читал о способности ни на чем не основанных мнений
распространяться, подобно эпидемии. Неправильно понятое слово,
беспочвенный слух, абсурдный рапорт - и вот организованные вооруженные
люди, взвод ли, армия ли, начинают вести себя, как лишенная капли здравого
смысла толпа. Подчас подобные эпидемии приводят к подвигам, подчас - к
панике. Здесь паника еще не началась, но моя нервная, ничего не означавшая
улыбка была истолкована как свидетельство того, чего на самом деле и в
помине не было.
- Тут ловушка. Давай назад, ребята. Выберемся на открытое место, там
поглядим, где янки.
Капитан повернул к своим людям.
- Черт вас раздери! - яростно закричал он. - С ума вы, что ли,
посходили? Парень ничего не сказал. Нет там никакой ловушки!
Люди медленно, угрюмо уходили.
- А я слышал, - пробормотал один, обвиняюще глядя на меня.
