Уорд МУР
ДАРЮ ВАМ ПРАЗДНИК
Тони Бучеру и Мику Маккомасу,
которым понравилась эта история.
Он может всё, что хочет, и творит
Дела такие, что глазам не веришь.
"Троил и Крессида" (*1)
Ну, а если природа времени упрятана в
такой глубине мироздания, что истинная
сущность его навсегда скрыта от нас, то же
самое, по всей вероятности, можно сказать
и об ответе на вековечный вопрос, что
важнее: предопределение или свобода воли.
Джеймс Джинс, "Таинственное мироздание"
1. ЖИЗНЬ В 26 ШТАТАХ
Хоть пишу я эти строки в 1877 году, до 1921 года меня и в помине не
было. Я не путаю ни дат, ни глагольных форм; дайте объяснить.
Родился я, значит, в 1921 году, но только в начале 30-х, лет уже этак
в десять, начал понимать, как безжалостен мир вокруг, как любит он -
другого слова не подберешь - любит он обращать в пепел наши надежды.
Осознать это помог мне, пожалуй, пастельный портрет деда Ходжинса,
величаво висевший над камином.
Дед Ходжинс, в память о котором я получил несколько, возможно,
высокопарное имя Ходжинс Маккормик Бэкмэйкер, был ветераном Войны за
Независимость Юга. Одним из множества молодых людей, которым пришлось
напялить безобразные голубые мундиры, когда их призвал мистер Линкольн -
то ли безвольная кукла в злокозненных руках, то ли взбалмошный упрямец, то
ли мученик... Возможные варианты я перечислил, выберите себе по вкусу
любой; я же на разных этапах своей жизни думал и так, и так, и этак.
Дед потерял руку во время Великого Отступления к Филадельфии, после
того, как город Вашингтон сдался победоносной северовиргинской армии
генерала Ли; (*2) вот война и закончилась для него едва не за шесть
месяцев до капитуляции в Рединге (*3) и признания 4 июля 1864 года
независимости Штатов Конфедерации. Однорукий, озлобленный, дед воротился
домой в Уоппингер-Фоллз и, как и многие его собратья по оружию, попытался
наново начать жить в мире, который пугающе изменился и год от году
оставлял им всё меньше надежд.
Формально Ричмондским миром победители, поелику возможно,
продемонстрировали справедливость и даже великодушие к поверженному врагу.
Обе стороны - по разным, правда, причинам - не забыли мятеж не
перестроившихся (*4) федералистов из кэмберлендской и теннесийской армий,
которым даже поражение под Чаттанугой (*5) не вышибло из памяти Виксберг и
Порт-Хадсон (*6); презрев приказ о сдаче, они бились до последнего. Юг
вполне мог бы, идя на поводу у самых рьяных своих патриотов, расчленить
Союз и даже, отделив Запад, взять его под свой протекторат. Но
рыцарственные южане удовольствовались тем, что провели новые границы по
старым. Линия Мэйсона-Диксона (*7) отдавала им Делавер и Мэриленд, однако
они снисходительно отказались от узкой полоски западно-виргинской
территории, нелепо прилепившейся к западной границе Пенсильвании. Миссури
естественно вошел в Конфедерацию, но спорные территории Колорадо и
Дезерета (*8) Юг уступил старому Союзу; лишь Канзас да Калифорния, да еще
- по вполне понятным стратегическим соображениям - острие Невады отошли к
Югу.
Но Ричмондский мир возложил на разгромленный Север все экономические
последствия нанесенного войной ущерба, а это искалечило жизнь деда
Ходжинса куда сильнее, чем потеря руки. Галопировавшая уже при
администрации Вэллэндигэма послевоенная инфляция взлетела до
головокружительного уровня во время президентства Сеймура, обрушив на
страну голодные бунты 1873 и 1874 годов. Лишь когда виги провели в
президенты Батлера, последовали резкая дефляция и реорганизация системы
денежного обращения; тогда деньги и собственность вновь стали чем-то
надежным. Но к этому времени все опрокинулось с ног на голову. Помимо
прочего, приходилось регулярно выплачивать контрибуцию золотом. Дед, как и
сотни тысяч таких, как он, никогда уже не смог подняться на ноги.
Хоть и был я совсем несмышленышем, в память мою отчетливо врезались
горестные разговоры родителей о том, как все поломала война. Не о совсем
еще недавней Войне Императоров 1914-1916 годов говорили они - но о Войне
за Независимость Юга, которая и тогда, почти семьдесят лет спустя,
продолжала подтачивать силы остатков Союза Штатов.
Родители не были в том ни исключением, ни редкостью. Мужчины,
слонявшиеся по кузне, покуда отец мой подковывал их лошадей, или, что ни
месяц, собиравшиеся у почты в ожидании списка выигравших лотерейных
номеров, обсуждали новомодные велосипеды с заводными приспособлениями,
помогавшими крутить педали, когда едешь вверх, или последнюю скандальную
сплетню об императоре французов Наполеоне IV по крайней мере не реже, чем
кляли последними словами конфедератов или спорили, как пошли бы дела, будь
Мид (*9) генералом получше, а Ли - генералом похуже.
Я пытался вообразить, каков был мир во времена деда Ходжинса, и
представить себе утраченное прошлое, эту странную светлую эру, когда - да
верить ли в такое? - простонародье вроде нас да наших соседей невозбранно
владело своими фермами, не платя аренды в банк, не отдавая половины урожая
лендлорду... Я изучал изгибы карандашных линий, из которых складывалось
лицо деда Ходжинса, и тщился отыскать хоть какой-нибудь знак непохожести
на нас, жалких потомков.
- Да что же он такое сделал, что лишился фермы? - бывало, спрашивал я
мать.
- Сделал? Ничего не сделал! Ничего! Не справился с жизнью, вот и всё.
Ступай, хватит бить баклуши, у нас еще чертова уйма дел.
Как же это дед ухитрился, ничего не делая, учинить этакую катастрофу?
Представить это было еще труднее, чем то, что в былые времена мужчина чуть
ли не всегда мог найти работу и содержать себя и семью; это уж потом
система контрактов распространилась настолько, что практически
единственной альтернативой полному обнищанию стала продажа себя
какой-нибудь компании.
Что такое контракт - вот это я хорошо представлял. В Уоппингер-Фоллз
была прядильная фабрика, выпускавшая дешевенькие ткани. Как они отличались
от тех, что ткала на своем ручном станке моя мать! Хотя ей шло уже к
пятидесяти, она легко могла бы законтрактоваться на отличных условиях; она
и сама признавала, что легче было бы халтурить на фабрике, чем, конкурируя
с нею, ткать на дому. Но это ж моя мать... Покачает упрямо головой и
закончит: "Свободной родилась - свободной помру".
Во времена деда Ходжинса, если верить легендам и преданиям, мужчины
молодыми женились на молодых женщинах, а семьи были большими; между дедом
и мною могло бы оказаться пять поколений вместо двух. И - уйма дядьев и
теток, кузенов и кузин, братьев, сестер... Теперь нормой стали поздние
браки, и никто не решался заводить больше одного ребенка.
Если бы не война... Эта тема всплывала вновь и вновь, лишь слегка
видоизменяясь в зависимости от того, о чем шел разговор.
Если бы не война - не уезжали бы из страны самые энергичные юноши и
девушки; иностранцы не шлялись бы по нашей земле, как экскурсанты,
посетившие помойку; а великие державы дважды бы думали, прежде чем
посылать сюда войска для наведения порядка, если как-то задели кого-либо
из их подданных. Если бы не война, ненавистный бостонский скупщик -
ненавистный матери, но меня, признаться, приводивший в восхищение своим
ярким жилетом да запахом мыла и средства для укрепления волос - не
приезжал бы, как хозяин, то и дело за бесценок скупая все, что ткала мать.
- Иностранец! - всегда восклицала она, стоило ему уйти. - Такое
чудесное сукно вывозит из страны!
Отец однажды рискнул заметить:
- Он лишь делает то, за что ему платят.
- О! Будьте уверены, Бэкмэйкеры не дадут иностранцев в обиду! Что
отец, что сын. Дай вам волю, то-то ворье разгуляется!
Таков был первый услышанный мною намек на позор дедушки Бэкмэйкера.
Портрету этого предка не было места в доме - и уж подавно над
камином. И дело заключалось не только в том, что отец моего отца по
рождению был иностранцем - нет, он сам по себе был темной личностью; он
продолжал верить в те идеи, за которые сражался дед Ходжинс, даже когда
жизнь доказала их несостоятельность. Уж не помню, как мне стало известно,
что дедушка Бэкмэйкер там и сям ораторствовал за равные права для негров
или против повальных судов Линча, столь распространившихся на Севере и
столь контрастировавших с мягким обращением, которым пользовались черные
лишенцы в Конфедерации. Откуда дедушку только не прогоняли - тоже не
помню, как я это узнал - прежде чем ему удалось осесть в Уоппингер-Фоллз,
но и тут до самой его смерти люди злобно ворчали у него за спиной:
"Грязный аболиционист!" - представляете, какая чудовищная брань?
Доподлинно знаю лишь: вследствие всех этих прегрешений дедушки отец мой,
кроткий работящий маленький хлопотун, был совершенно под башмаком у моей
матери; она ни на минуту не давала ему забыть, что один Ходжинс или
Маккормик стоит сотни Бэкмэйкеров.
Наверняка я был у матери бельмом в глазу. Во мне не обнаруживалось и
намека на ходжинсовскую хватку, столь присущую ей самой - явно ведь только
благодаря матери мы все сохраняли нашу, пусть и хрупкую, свободу. Да что
хватка - у меня даже руки были не тем концом приставлены; дом
разваливался, все время требовалось то одно, то другое, а от меня не было
никакого проку. Если, скажем, мать велела мне как-то закрепить
разболтавшиеся доски восточной стены - я, едва взявшись за молоток, бил
себя по пальцам. Стоило мне помотыжить огород, бесценные овощи погибали
все без исключения, только сорняки оставались в целости-сохранности. Вот
сгребать зимой снег я мог с невероятной скоростью, потому что был силен и
вынослив - но любая работа, требовавшая ловкости, оставалась для меня
непостижимым таинством. Кое-как я еще справлялся с упряжью нашей кобылы
Бесси и мог запрячь ее в повозку, когда отец собирался в Поукипси; но если
я брался помочь ему в поле либо в кузне, боюсь, все мои честные старания
лишь до крайности раздражали этого мягкого человека. Раньше или позже он
бросал поводья тянущей плуг кобылы или опускал молот на наковальню и
мрачно произносил:
- А посмотри-ка, Ходж, не надо ли помочь матери? Здесь ты только
путаешься под ногами.
Лишь одним я мог набрать очки и хоть как-то потешить мать: я выучился
грамоте очень рано и даже изрядно в этом преуспел. Но и тут не все было
слава Богу; мать смотрела на грамотность как на нечто, выделяющее
Ходжинсов и Маккормиков из вынужденной подписываться крестиками серой
массы, как на качество, полезное в деле, способное неким образом вывести
когда-нибудь из нищеты. Я же считал, что чтение ценно само по себе, а
такой взгляд, похоже, напоминал ей бесхребетность моего отца или
антиобщественное поведение дедушки Бэкмэйкера.
- Пора определяться, Ходж, - то и дело вдалбливала она мне. - Мир ты
не переделаешь, - это был явный намек на дедушку Бэкмэйкера, - но, если
постараться, и в этом мире можно что-то сделать. Всегда есть выход.
При всем том она не одобряла лотерей, на которые столь многие уповали
