сохранилась, и остаток жизни просуетился бы на задворках делового мира. Ты
не мог не встретить Джорджа Пондайбла, и не мог не попасть сюда, где
натренировал свои мозги сам, не вися на профессорской дыбе.
- Думаю, все это вышло само собой.
Он одарил меня укоризненным взглядом.
- Самость и предопределенность, Ходжинс, - не одно и то же. И ни то,
ни другое не исключает искусства правильно вести себя в той или иной
ситуации. Безотчетного искусства, разумеется. Посмотри на снежинку или
кристалл. Как искусно они сделаны! Со временем ты тоже станешь профессором
и начнешь подвешивать на дыбе перспективных студентов, в которых
заподозришь будущих соперников. Ты будешь писать многомудрые труды по
истории, ведь ты - разве я не говорил тебе об этом? - относишься к
созерцающему типу. Роль, написанная для тебя, не требует от тебя быть
участником, инструментом для видимого со стороны воздействия на ход
событий. Следовательно, тебе остается лишь описывать их так, чтобы будущие
поколения могли воображать, будто люди - не марионетки.
И он насмешливо оскалился. В другое время я с наслаждением бы
накинулся на только что высказанную им серию непоследовательных
рассуждений; но сейчас мог думать лишь о своей неспособности рассказать
ему про визит агента конфедератов. В это мгновение и впрямь могло
показаться, что его механические убеждения истинны, и я обречен всегда
быть неблагодарным потребителем чужой доброты.
- Теперь, - сказал он, проглотив последний кусок хлеба с
полупрожаренным мясом, - пока твоя сентиментальность еще заставляет тебя
придерживаться взятых обязательств, поработай-ка. Эти ящики надо
перетащить наверх. Днем Пондайбл пришлет за ними фургон.
Я когда-то слышал, будто служить в книжном магазине легко и приятно.
Работая у Роджера Тисса, я не уставал благодарить судьбу за то, что от
природы крепок и накачал силу на ферме. Ящики выглядели небольшими, но
оказались невероятно тяжелы; явно они были набиты бумагой доверху, хотя
Тисс таскал их наравне со мной, я был рад-радешенек, когда мне пришлось
оставить это дело и бежать с поручением.
Когда я вернулся, Тисс уже ушел - в какую-то библиотеку с каким-то
предложением. Вместо него меня ждала записка: "Осталось всего четыре.
Последние две упакованы в бумагу - ящиков не хватило."
Это было характерно для него - оставить мне то, что полегче. Бодро я
взбежал наверх по лестнице с одним из двух оставшихся деревянных
контейнеров; но, возвращаясь, споткнулся на последней ступеньке и неуклюже
повалился вперед. Падая, я задел инстинктивно вытянутыми руками один из
бумажных пакетов. Плотно завернутый пакет лопнул под моей тяжестью и его
содержимое - аккуратно перевязанные пухлые прямоугольники вывалились
наружу.
Я уже достаточно разбирался в печатном деле, чтобы сразу распознать в
ярко раскрашенных продолговатых предметах пачки литографических оттисков,
и еще успел удивиться, почему подобную работу заказали Тиссу, а не
какой-нибудь специализирующейся по этой части мастерской. Даже при газовом
освещении краски смотрелись контрастно и насыщенно.
Однако, присмотревшись, я буквально остолбенел. Поверху шла надпись:
"ESPANA"; под ней был оттиснут профиль человека с длинным носом и
выпяченной нижней губой; по обе стороны красовались цифры "5", а ниже шла
легенда: "CINKO PESETAS". Банкноты Испанской империи. Пачки и пачки.
Не требовалось ни специальных знаний, ни долгих размышлений. Здесь
было целое состояние.
В фальшивых купюрах.
Смысла в подделке испанской валюты я не видел, но ясно было, что это
не личная инициатива Тисса, а некая акция Великой Армии. Озадаченный и
встревоженный, я постарался вновь упаковать банкноты так, чтобы не
осталось никаких следов повреждения пакета.
Остаток дня я провел, то и дело с беспокойством поглядывая на кучу
ящиков - а когда к ней кто-нибудь приближался, я замирал от дурных
предчувствий. Подделка монеты Соединенных Штатов каралась смертью; я
понятия не имел, как наказывается подделка иностранных денег, но не
сомневался: стоит какому-нибудь дотошному покупателю случайно споткнуться
об один ящиков, даже для столь мелкой сошки, как я последствия будут
печальными.
Тисс ни в малейшей степени не походил на человека, чувствующего себя
виновным, или хотя бы хранящего важный секрет. Казалось, он и не знает,
что подвергается опасности; несомненно, подобные ситуации повторялись изо
дня в день и лишь случай да недостаток наблюдательности хранили меня до
сих пор от этих тайн.
Он не выказал никакого беспокойства даже тогда, когда стало ясно, что
Пондайбл не приедет. Стемнело, зажглись газовые фонари. Движение на улицах
затихало - а изобличающие нас ящики по-прежнему громоздились у двери.
Наконец послышался медленно приближающийся стук колес, а затем сварливый
голос Пондайбла:
- Тп-ру!
Я вылетел наружу как раз, когда он неторопливо, с достоинством
сползал наземь.
- Кто тут? - спросил он. - Ну-ка иди сюда, я гляну!
- Это Ходж, - сказал я. - Позвольте, я вам помогу.
- Ходж! Друган! Сто лет не видал!
Он заходил в магазин накануне.
- Уж-жас что стряслось, Ходж. Ехал, правил. Выпал. Из фургона выпал,
понял?
- Конечно, понял. Позвольте я займусь лошадью. Мистер Тисс ждет вас.
- Надо ж такому случиться, - бормотал он, - улучиться...
отличиться... Выпал!
Тисс взял его за локоть.
- Пойдем со мной, отдохнешь немножко. Ходжинс, начинай грузить.
Сегодня повезешь ты.
Душа моя созрела для бунта. Зачем мне залезать еще глубже? Он не
имеет права этого требовать; я должен отказаться просто из чувства
самосохранения.
- Мистер Тисс...
- Да?
Через две недели я буду свободен, но ничто на свете не заставит меня
забыть, чем я обязан Тиссу.
- Нет, ничего, - пробормотал я и поднял первый ящик.
8. ЖЕСТОКИЕ ВРЕМЕНА
Тисс дал мне адрес; ехать надо было на Двадцать шестую улицу.
- Фамилия - Спровис.
- Хорошо, - ответил я невозмутимо. Чего мне мне эта невозмутимость
стоила!
- Пусть сами разгрузят. В фургоне я видел полную торбу; будет славно,
если ты успеешь покормить лошадь.
- Ладно.
- Они погрузят кое-что взамен, и вы завезете это, куда они скажут.
Потом отведешь фургон на платную конюшню. Вот деньги на ужин и на обратную
дорогу.
Он подумал обо всем, с болью отметил я. Только не о том, что мне
совершенно не к чему участвовать в их делах.
Я неторопливо ехал по опустевшим улицам, а возмущение мое росло и
росло. Отчасти его усиливала постоянная боязнь, что из-за какого-нибудь
непредсказуемого пустяка меня остановит полиция - и сразу догадается обо
всем. Но почему меня должны остановить?
Но зачем Великая Армия подделывает испанские песеты?
На широкой, тускло освещенной улице я нашел нужный адрес не без
труда. То оказался один из четырехэтажных оштукатуренных домов,
построенных лет сто назад; вряд ли его отремонтировали с тех пор. У
мистера Спровиса, занимавшего цокольный этаж, одно ухо было заметно
длиннее другого - эту странность я мог объяснить лишь привычкой тянуть
себя за мочку. Он, как и все остальные, вышедшие с ним разгружать фургон
носили столь любимую воинами Великой Армии бороду.
- Я приехал вместо Пон...
- Никаких имен, - прорычал Спровис. - Так слышишь? Никаких!
- Хорошо. Мне сказали, вы разгрузите, что я привез, и что-то
погрузите снова.
- Д-да.
Я набросил лямки торбы на уши лошади и двинулся к Восьмой авеню.
- Эй! Ты куда это?
- Перекусить. А в чем дело?
Он посмотрел на меня с недоверием.
- Нет, ничего. Но не заставляй нас ждать, понял? Минут через двадцать
сможем ехать.
Мне не понравился мистер Спровис. В закусочной-автомате, где
хитроумный механизм выдавал порции стоило опустить монетку в прорезь, я
накинулся на рыбу с картофелем. Но удовольствия от того, что хоть на сей
раз я увернулся от осточертевших хлеба и сердца, было испорчено мыслями об
этом подозрительном разноухом. А ведь даже в самом лучшем случае я
находился сейчас лишь посредине своего ночного пути. Что грузят в фургон
Спровис и его помощники, я понятия не имел. Но знал наверняка: власти за
такой груз по головке не погладят.
Я вернулся на угол Двадцать шестой улицы вовремя - но темной массы
фургона, громоздившейся у обочины, когда я уходил, уже не было.
Встревоженный, я побежал. Нагнал его у поворота, на середине квартала.
Подпрыгнул и, ухватившись за щиток, прикрывающий возницу от летящей из-под
копыт грязи, подтянул наверх.
- Вы что?
Сильный удар в плечо едва не сбросил меня обратно на мостовую. От
дикой боли рука сразу онемела. В отчаянии я цеплялся из последних сил.
- Поддержи его, - рявкнул кто-то, - это сопляк, что пригнал фургон!
Пусть лезет.
Новый голос, принадлежащий, видимо, тому, кто меня ударил, буркнул
назидательно:
- Побереги себя, друг. Не прыгай этак-то, не предупредивши. Я ведь
мог тебе и перо в бок вставить.
А я лишь повторял:
- Вы что? Вы что? - поехали без меня? Я же отвечаю за фургон!
- Он отвечает, вы гляньте! - передразнил меня голос из глубины
фургона. - Какие мы невежи, что не подождали владельца!
Я сидел, зажатый между возницей и тем, кто меня ударил; плечо болело,
и теперь, когда гнев мой схлынул, я впервые по-настоящему испугался.
Вокруг были боевики Великой Армии - те, кто регулярно совершает избиения,
поджоги, ограбления и убийства. Я был безрассуден, но мне повезло; лучше и
не пытаться завладеть вожжами.
Позади слышались дыхание и бормотание, выдававшие присутствие других
людей - но и без того мне было ясно, что фургон перегружен. Мы повернули
на север по Шестой авеню; в свете уличных фонарей я увидел, что правит
Спровис.
- Давай, давай! - понукал он. - Ну, пошла!
- Это лошадь, а не паровоз! - запротестовал я.
- Что ты говоришь? - раздалось сзади. - А мы думали, фирменный поезд
"Эри" (*28).
- Она устала, - я пытался стоять на своем, - и груз очень тяжелый.
- Заткнись, - негромко велел Спровис. Его голос был спокоен, но
исполнен угрозы. Я заткнулся.
Гнать с такой скоростью казалось мне безумием по нескольким причинам.
Прежде всего, это привлекало к фургону внимание, да еще в такое время,
когда грузовые перевозки практически завершились, и на улицах остались
частные экипажи, кабриолеты, наемные лошади для верховой езды да минибили.
Я отчетливо представлял себе, какая толпа соберется, если наша лошадь
падет - и сколько всевозможных подозрений на наш счет эта толпа выскажет.
Не приходилось даже надеяться, что храбрости Спровису придает сознание
своей чистоты перед законом; что бы мы ни везли, наверняка оно было не
безобиднее фальшивых купюр.
Время от времени до меня долетали обрывки разговоров, которые вели
между собою люди Спровиса.
- ...Я говорю: слушая, ты неплохо заколачиваешь на продажах за
кордон. Или ты...
- Ну и конечно, он все поставил на двадцатидолларовый билет, хотя...
- ...Уплатил налоги, говорит. Твои налоги, говорю - твоя забота. А
моя забота - твои пожертвования нам...
Равномерное пыхтение позади не сразу привлекло к себе мое внимание;
но когда мы повернули на восток в районе Сороковых, я воскликнул:
- Минибиль за нами!
Едва я успел сказать это, маневренная машина рванулась вперед,
впритирку с фургоном, резко обогнала нас и стала отжимать к тротуару.
