Государственная почта, ненадежная и очень дорогая, была едва ли не
излюбленным объектом вооруженных налетчиков, а пневматическая действовала
лишь на линиях местной доставки, поэтому я разослал свое заявление по
множеству колледжей через "Уэллс и Фарго". Не скажу, будто я ждал, что
меня тут же завалят ответами, и, хотя оплачиваемая компанией
тяжеловооруженная охрана наверняка обеспечила доставку моих писем, я
понимал, что ожидать благожелательной реакции адресатов вряд ли
приходится. По правде сказать, я просто выбросил все из головы, вспоминая
лишь изредка и с каждым все более стыдясь своей самонадеянности.
Телеграмма, подписанная неким Томасом К.Хаггеруэллсом, пришла через
несколько месяцев, где-то к концу сентября. Она гласила: "Не принимайте
ничьих предложений, пока наш представитель не разъяснит условия Приюта
Хаггерсхэйвен".
Я не посылал своего заявления в Йорк, штат Пенсильвания, откуда
пришла телеграмма; я не посылал его ни в один из соседних городов. Я не
знал о существовании каких-либо колледжей в тех краях. И я никогда не
слышал о мистере - или докторе, или профессоре - Хаггеруэллсе. Я мог бы
подумать, что это послание - всего лишь розыгрыш, если бы Тисс был хоть
капельку склонен к юмору; а никто, кроме него, о письме не знал. Только
те, кому оно было адресовано.
Ни в одном из справочников, которыми я пользовался, Хаггерсхэйвен не
фигурировал - хотя это еще ничего не доказывало, ведь подобные справочники
составляются очень небрежно. Я решил, что, коль скоро такое место
существует, мне остается лишь терпеливо ждать "представителя" - если он
вообще появится.
В тот день Тисс куда-то ушел. Я слегка подмел, смахнул пыль, выровнял
несколько книг на полках - не стоило и надрываться, пытаясь прибрать
магазин всерьез - и взял последнее, исправленное издание Кризи "Пятнадцать
решающих сражений"; написал книгу некий капитан Эйзенхауэр.
Меня так захватил сделанный капитаном мастерский анализ - похоже,
капитан и сам мог бы стать приличным стратегом, если бы ему было где
проявить себя, - что даже не услышал, как в магазин кто-то вошел, и не
ощутил ничьего присутствия, покуда меня не оторвал от книги голос,
прозвучавший нетерпеливо и резко:
- Здесь хозяин?
- Нет, мэм, - ответил я, с великой неохотой поднимая взгляд. - Сейчас
его нет. Могу ли я быть вам полезен?
Мои глаза, привыкшие к полумраку в магазине, видели лучше, чем ее,
сразу ослепшие здесь после залитой солнечным светом улицы. Поэтому
дерзость, с которой я рассматривал посетительницу, была для меня абсолютно
безопасной - и я неторопливо, от души оценил буквально бьющую через край
женственность вошедшей. Качество это всегда казалось мне, так сказать,
подарком судьбы, не зависящим от человека; либо оно есть, либо его нет. В
девушке не было ничего чересчур смелого или нарочито провоцирующего, хотя
моя мать, конечно, поджала бы губы, глянув на ее черные шелковые брюки или
жакет, подчеркивающий формы груди. В то время, когда женщины пользовались
любыми уловками, лишь бы привлечь внимание к своей беспомощности и,
следовательно, к своей мечте о мужской опеке, к своей потребности в ней,
эта шла с таким видом, будто хотела сказать: ну, да, да, я женщина - не
украдкой, не бесстыдно, не случайно, а по сути своей; и что вы будете с
этим делать?
Ее чувственность была видна мне так же отчетливо, как то, что на
голове у нее нет ни шляпки, ни берета, что она почти с меня ростом и
довольно широка в кости; но не этими же признаками чувственность
выражалась! И уж не атрибутами внешности, разумеется; посетительница не
была красивой или хотя бы хорошенькой - хотя в какие-то мгновенья вдруг
оказывалась прекрасной. Ее рыжеватые вьющиеся волосы были собраны в узел,
глаза казались синевато-серыми - позже я узнал, что цвет их может меняться
от светло-серого до сине-зеленого. Жадность ее плоти выдавали разве что
полные, причудливого рисунка губы да вызывающее выражение лица.
Она улыбнулась, и я подумал, что очень ошибся, когда ее тон показался
мне резким и безапелляционным.
- Я - Барбара Хаггеруэллс. Я ищу мистера Бэкмэйкера, - она заглянула
в бумажку, - мистера Ходжинса Эм.Бэкмэйкера, который, я полагаю,
использует это место как контактный адрес.
- Ходж Бэкмэйкер - это я, - пробормотал я в отчаянии. - Я... работаю
здесь.
Я сразу ощутил, что не побрился сегодня, что штаны мои не подходят к
куртке, что рубашка - несвежая...
Думаю, я ждал, что она с раздражением скажет: "Ах, вот оно что!" или
прощебечет традиционное "Должно быть, здесь восхитительно!". А она
спросила:
- Скажите, вам нигде не попадалась книга Уайтхэда "Свойства Х"? Я
давно ее ищу.
- О, я... Это детектив?
- Да нет. Это книга по математике, а написал ее ученый, который был,
мягко говоря, не совсем в почете. Ее трудно отыскать - думаю, потому, что
автор был скорее дерзок, чем тактичен...
Естественно и просто она привела меня в себя, заговорив о книгах; я и
не заметил, когда перестал ощущать неловкость и, отчасти, унижение от
того, что обещанный телеграммой "представитель" застал меня за моим жалким
занятием. Я признал, что слабо сведущ в математике и не знаком с работами
мистера Уайтхэда, хотя смог гарантировать, что упомянутой книги в нашем
магазине нет; Барбара заверила меня, что только специалисты знают имя
этого малоизвестного теоретика. Тут я с благоговейным ужасом, который
всегда чувствуешь перед специалистами в чуждой тебе области, спросил, не
математик ли она - она ответила: "Господи, нет! Я физик. Но математика -
мой инструмент."
Я смотрел на нее снизу вверх. Любой, думал я, может прочитать стопку
книг и сделаться историком; а вот чтобы быть физиком, нужно иметь
настоящее образование. А она вряд ли была старше меня.
Внезапно она сказала:
- Мой отец хочет побольше узнать о вас.
Я неловко выразил свою признательность чем-то вроде то ли кивка, то
ли поклона. И в последующие полчаса она только и делала, что дотошнейшим
образом экзаменовала меня и выясняла обстоятельства моего житья-бытья.
Потом я спросил:
- Ваш отец и есть Томас Хаггеруэллс?
- Хаггеруэллс из Приюта Хаггерсхэйвен, - подтвердила она с таким
видом, будто этой фразой объясняла все. В ее голосе было море гордости - и
легкий оттенок высокомерия.
- Мне страшно стыдно, мисс Хаггеруэллс, но боюсь, я знаю о
Хаггерсхэйвене столь же, сколько о математике.
- Мне показалось, вы сказали, будто занимаетесь историей. Странно,
что вам не встретились упоминания о Приюте.
Я беспомощно покачал головой.
- Наверное, я читал очень бессистемно.
Во взгляде ее отразилось согласие с моими словами - но не прощение.
- Хаггерсхэйвен - это колледж?
- Нет! Хаггерсхэйвен - это Хаггерсхэйвен. - Она взяла себя в руки и
снова улыбнулась. В этой улыбке я увидел готовность относиться ко мне
терпимо несмотря ни на что. Его нельзя назвать колледжем, потому что там
нет ни студентов, ни факультетов. Вернее, и те, и другие слиты в одно
целое... Мы принимаем лишь ученых, или потенциальных ученых, готовых
полностью посвятить себя своему предмету ради самого этого предмета. Мы
принимаем немногих.
Она могла бы этого и не добавлять; ясно было и так, что мне не
суждено оказаться среди избранных - даже если бы я не обидел ее, сказав,
что никогда не слышал о Хаггерсхэйвене. Я знал, мне не сдать и самого
простого вступительного экзамена в самый обычный колледж; что уж говорить
о том явно элитарном заведении, представителем которого она являлась.
- Никаких формальных требований для приема в Приют нет, - продолжала
она. - Только работать в полную силу, не утаивая ничего, участвовать в
хозяйственной деятельности Приюта, подчиняясь решениям большинства, и
голосовать по всем вопросам, не задумываясь о личной выгоде. Все. Звучит,
как скучнейший из манифестов, изданных в этом году.
- Звучит слишком хорошо, чтобы оказаться правдой.
- Но это чистая правда. - Она подвинулась ближе, и я ощутил запах ее
волос и кожи. - Просто есть еще и другая сторона. Приют небогат, и
спонсоров у нее нет. Нам приходится самим зарабатывать на жизнь. Живущие в
Приюте не получают никакой стипендии - только пропитание, одежда, крыша
над головой и все нужные книги и материалы. Ничего лишнего. Работу по
специальности часто приходится откладывать, чтобы накормить и обеспечить
всех.
- Я читал о таких коммунах, - с восторгом сказал я. - Только я думал,
что они все распались лет пятьдесят - шестьдесят назад.
- Читали и думали? - презрительно спросила она. - Тогда вас,
наверное, удивит, что Хаггерсхэйвен не придерживается рецептов Оуэна и
Фурье. Мы не фанатики и не спасители рода людского. Мы не живем в
фаланстерах, не практикуем групповой брак или вегетарианство. Наша
организация рациональна, способна совершенствоваться, и вовсе не является
попыткой реализовать некую абстрактную доктрину. Взносы в общий фонд
добровольны, и мы не интересуемся личной жизнью друг друга.
- Прошу прощения, мисс Хаггеруэллс. Я совсем не хотел вас задеть.
- Ладно, все в порядке. Я, наверное, слишком раздражительна. Всю
жизнь я вижу враждебность и подозрительность вокруг. Окрестные фермеры
уверены, что мы занимаемся чем-то безнравственным или, уж во всяком
случае, беззаконным. Вы и представления не имеете, какая шипастая корка
вырастает на сердце, когда изо дня в день каждый чурбан в округе скалит
зубы: "Вон одна из них; бьюсь об заклад, они там..." и дальше то, что в
данный момент ему представляется наиболее далеким от его понимания нормы.
А недоверие респектабельных школ? По совести говоря, Приют действительно
можно назвать убежищем для тех, кто не сумел приспособиться, но разве быть
не в состоянии приспособиться к окружающей нас цивилизации - это всегда
плохо?
- Не могу отвечать вам, мисс, я пристрастен. Я-то определенно не смог
приспособиться.
Она смолчала, и я почувствовал, что зашел слишком далеко, решившись
на это опрометчивое заявление. От неловкости я выпалил:
- Вы... вы думаете, у меня есть шанс?
Как ни старался я сохранить сдержанность - ничего не получилось;
голос мой был полон детского нетерпения.
- Не могу сказать, - просто ответила она. - Все зависит исключительно
от общего голосования. Я здесь для того только, чтобы предложить вам
деньги на проезд. Ни вас, ни Приют это ни к чему не обязывает.
- Я бы очень хотел, чтобы меня обязывало, - пылко ответил я.
- Через пару недель у вас, возможно, поубавится жару.
Я уже было хотел сказать еще что-то еще, но с улицы вошла Крошка Эгги
- так ее звали, чтобы отличать от Толстой Эгги, занимавшейся одним с нею
ремеслом, но с бОльшим успехом. Того, что Крошка зарабатывала в районе
Астон-плэйс по ночам, ей не хватало - поэтому днем она попрошайничала на
тех же самых улицах, на которых вертела задом ночью; это давало ей
ощутимую прибавку к доходам.
- Прости, Эгги, - сказал я, - мистер Тисс ничего для тебя не оставил.
- Может, эта леди захочет помочь бедной рабочей девушке, которой не
повезло в жизни, - предположила Крошка, подходя ближе. - Ух ты, клевый
прикид! Похоже на шелк, ей-ей...
Барбара Хаггеруэллс отпрянула; лицо ее исказилось от гнева и
омерзения.
- Нет, - резко сказала она, - ничего! - повернулась в мою сторону. -
Я должна идти. Развлекайте подругу.
- Линяю, линяю, - весело сказала Крошка, - нечего шуметь. Пока.
Откровенно говоря, я был озадачен воинственно ханжеской реакцией;
