как на последний способ избавиться от нищеты или контрактной кабалы. Тут
они с отцом были единодушны; оба верили в упорный труд, а не в счастливый
случай.
И все ж таки счастливый случай не может повредить даже самому
упорному труженику. Помню, в четверти мили, не больше, от отцовской кузни
разбился минибиль - индивидуальное средство передвижения, не нуждающееся в
рельсах. Это была блистательная, несравненная, невообразимая удача.
Минибили, как и все предметы роскоши, редко встречались в Соединенных
Штатах; вот в процветающих странах, таких, как Германский Союз или
Конфедерация, их навалом. Нам при переездах оставалось полагаться на
безотказных лошадок да на ветхие, вконец разбитые железные дороги. В
Конгрессе десятилетиями ломались копья из-за Тихоокеанской
трансконтинентальной магистрали, которую никак не могли достроить - хотя в
Британской Америке давно уже была такая, а в Конфедеративных Штатах -
целых семь, потому что на управляемые аэростаты, экономичные и уже
довольно распространенные, все еще смотрели с толикой недоверия. Редкий
миллионер со связями во Франкфурте, Вашингтон-Балтиморе или Лисберге мог
позволить себе блажь трястись в дорогом, сложном, требующем специально
обученного водителя минибиле по рытвинам и колдобинам наших дорог. Лишь
отчаянный сумасброд решился бы сменить залитые гудроном улицы Нью-Йорка,
или его ближайшего соседа, Бруклина, в котором твердые резиновые покрышки
минибиля могли, на худой конец, ехать по рельсам конки либо каблокара
(*10), на топкие, разъезженные грунтовки; а иных магистралей севернее
Харлем-ривер (*11) не было.
Буде такое случалось, из-за сумасшедшей болтанки и тряски в сложном
механизме неизбежно ломалась или отлетала какая-нибудь деликатная деталь.
И тогда единственным, от кого можно было ожидать помощи - если только
авария не происходила где-нибудь возле телеграфа; тут лихач сразу вызывал
из города помощь - оказывался ближайший кузнец. Кузнецы, как правило, худо
разбирались в том, как и почему ездят минибили, но, положив перед собою
сломанную деталь, могли, если машина пострадала не очень серьезно,
сварганить сносную замену и поставить ее на место. Время, потраченное на
эту операцию, сельские гефесты предпочли бы провести, подковывая лошадей,
готовя полевой инвентарь к весне или просто пожевывая с отсутствующим
видом травинку - и потому они вознаграждали себя, выставляя непомерный
счет, чуть ли не двадцать пять, а то и все тридцать центов за каждый час
работы; и перекладывали, таким образом, все тяготы своей сельской бедности
и независимости на плечи бессмысленно богатого и великолепно беспомощного
городского вояжера.
Эта блестящая возможность выпала, как я уже сказал, моему отцу осенью
1933 года; мне тогда было двенадцать. Водитель добрался до кузни, оставив
донельзя раздраженного владельца минибиля одного в закрытой пассажирской
кабине - как на необитаемом острове. Отец, с одинаковой сноровкой способен
был починить и часы, и грабли; беглый осмотр минибиля убедил его, что
единственный выход - это перетащить машину прямо к кузнечному горну, тогда
можно будет нагреть и выправить пострадавшую деталь, отсоединить которую
ни у кого не получалось. И водитель, и владелец, и отец не раз повторяли,
как эта деталь называется, но всю свою жизнь я был настолько туп в
подобных "практических" делах, что уже через десять минут не мог вспомнить
названия; и уж подавно не могу через тридцать лет.
- Ходж, беги за кобылой и скачи к Джонсам. Да не седлай, езжай так.
Попроси мистера Джонса одолжить мне его упряжку.
- Я дам мальчишке двадцатипятицентовик, если он вернется с упряжкой
через двадцать минут, - добавил владелец минибиля, высунувшись из окна.
Не скажу, что я помчался, как ветер, поскольку занятие, которому я
посвятил жизнь, внушило мне отвращение к преувеличениям и гиперболам; но я
действительно шевелился быстрее, чем когда-либо прежде.
Двадцатипятицентовик - круглый, сверкающий, серебряный! Мальчишка,
которому подвернулась случайная работа, должен вкалывать целый день, чтобы
получить столько! Взрослый зарабатывает столько не меньше, чем за полдня -
если он, конечно, не на контракте и не работает сверхурочно. И это - мне!
И это я смогу истратить его, как захочу!
Всю дорогу до конюшни я бежал. Вывел Бесси за повод, вскочил на ее
широкую спину - а буйный поток грез с каждой секундой захватывал меня
сильнее и сильнее. Со столь счастливо обретенной денежкой я мог бы,
наверное, уговорить отца взять меня с собой в Поукипси, когда он поедет
туда в следующий раз. В тамошних магазинах я мог бы отыскать несколько
ярдов расписной хлопчатой ткани для матери, или для отца - коробку сигар,
до которых он был большой охотник, но редко решался купить, или что-нибудь
этакое, невообразимое, для Мэри Маккачн; она была года на три старше меня,
и в последнее время тузиться с нею стало как-то особенно тревожно, но и
особенно необходимо - втайне от всех, разумеется, чтобы не прослыть
кисейной барышней, меряясь силой со слабой девчонкой, а не с другим
пацаном.
В отличие от очень многих, я никогда не тратил денег даже на клочок
лотерейного билета. Не только мои родители были безоговорочно против этого
распространенного надувательства - я и сам чувствовал странное,
пуританское отвращение к тому, чтобы дергать судьбу за хвост.
Но я мог пойти со всем своим капиталом в книжную и часовую лавку
Ньюмена. Конечно, я не смог бы себе позволить какую-нибудь из последних
английских или конфедератских книжек - даже романы, читать которые я
считал ниже своего достоинства, стоили пятьдесят центов в оригинальном и
тридцать - в нашем местном, пиратском издании; но какие сокровища таились
под обложками двенадцатисполовинойцентовых перепечаток и десятицентовых
классиков!
Бесси подо мной мерно шагала, а я мысленно витал над всею лавкой
мистера Ньюмена, которую знал, как свои пять пальцев; я давно излазил ее
вдоль и поперек под убаюкивающее тиканье иных его товаров, приносивших
куда больший доход. Мой двадцатипятицентовик мог дать мне пару
перепечаток, но я прочел бы их за пару вечеров и остался бы не богаче, чем
прежде - покуда содержание не выветрилось бы у меня из головы и я не стал
бы читать сызнова. Лучше, пожалуй, потратиться на приключенческие повести
в мягких ярких обложках, где энергично и захватывающе рассказывается о
жизни на Западе или о триумфальных победах в Войне за Юг. Правда, чуть ли
не все они были написаны конфедератскими авторами, а я - скорее всего,
благодаря деду Ходжинсу и матери - всем сердцем сочувствовал проигранному
делу Шеридана (*12), Шермана (*13) и Томаса (*14). Но патриотизм не мог
превратить мое сердце в камень, оно начинало трепетать при одном лишь виде
ярких обложек, пусть бы и конфедератских; литература этого сорта попросту
игнорировала границу, протянувшуюся до Тихого океана.
Я потрачу всю наличность, успел-таки окончательно решить я, даже не
на пять томиков в бумажных переплетах, а на десять подержанных или
уцененных; и тут вдруг сообразил, что еду как-то уж слишком долго.
Потрясенный внезапным перелетом из немного затхлого сумрака тесной лавки
Ньюмена к свету и простору, я огляделся и в полном смятении обнаружил, что
Бесси даже и не думает везти меня к Джонсам, а просто прогуливается - в
противоположном направлении.
Боюсь, это анекдот без соли. Для меня-то он был основательно посолен
тем же вечером, когда, мало того, что я не получил обещанной монеты, меня
от души выдрала ивовым прутом мать - отец, по своему обыкновению,
меланхолично уклонился от выполнения отчего долга. Но из него - я имею в
виду, из анекдота, конечно; а впрочем, и из прута тоже - можно уяснить на
будущее, как я ухитрялся, гонясь за мечтой, упускать в реальном мире то,
что, казалось, само шло в руки.
Моя уверенность, что книги являются существенной, и даже самой
существенной, частью жизни, все крепла да крепла. Другие мальчишки
двенадцати-тринадцати лет мечтали путешествовать в диких просторах Дакоты,
Монтаны, Вайоминга, мечтали законтрактоваться в компанию, возглавляемую
юной красавицей - это было одной из наипопулярнейших тем книжек в мягких
обложках, мечтали искать сокровища, награбленные и спрятанные бандитами,
или эмигрировать в Австралию либо Южно-Африканскую Республику. Иначе им
уже с этих лет пришлось бы лицом к лицу столкнуться с реальностями
контрактной системы, с тем, что им предстоит, как и их родителям, изо дня
в день надрываться на ферме или в штучной торговле. Я хотел одного: чтобы
мне дали читать.
Я понимал, что сия, так сказать, наглая претензия возмутительна и
неслыханна. К тому же она была и практически невыполнима. Школа в
Уоппингер-Фоллз, в глазах налогоплательщиков представлявшая собою весьма
сомнительный пережиток времен обязательного классного присутствия, учила
как можно меньшему как можно быстрее. Родителям необходима была вся
энергия детей, чтобы выстоять или даже подкопить деньжат в надежде - как
правило, иллюзорной - выкупиться из контракта. И мать, и учителя смотрели
косо на мое стремление вести себя, будто я все еще дитя малое - в том
возрасте, когда мои сверстники уже старались приносить семье реальную
пользу.
Далее. Если бы я даже как-то ухитрился найти деньги на обучение,
жалкая и захудалая Поукипсинская средняя школа-интернат, предназначенная
для профессионального натаскиванья отпрысков местных богачей, отнюдь не
была тем, чего я хотел. Не то, чтобы я уже точно мог сказать, чего именно
хочу; я только чувствовал, что перспектива учиться коммерческим расчетам,
составлению биржевых сводок и тому подобному совершенно не отвечает моим
желаниям.
Денег ни на какой колледж у нас, разумеется, не было. Наше положение
помаленьку все ухудшалось да ухудшалось; отец начал поговаривать о том,
чтобы продать кузню и законтрактоваться. Мои мечты о Гарварде или Йеле
были столь же праздными, сколь мечты отца о том, что вот мы соберем
хороший урожай и выпутаемся из долгов. Я и не знал тогда - мне пришлось с
этим столкнуться позже, - что колледжи неудержимо становятся культурным
захолустьем и приходят в упадок, представляя собою разительный контраст с
процветающими университетами Конфедерации или Европы. Обыватель уже
спрашивал, зачем вообще нужны Соединенным Штатам колледжи; ведь те, кто их
посещает, учатся лишь недовольству и сомнению в освященных временем
устоях. Постоянный надзор за положением на факультетах, немедленное
увольнение преподавателей, заподозренных в малейшем отходе от
общепризнанных взглядов - все это, разумеется, не способствовало улучшению
ситуации или повышению уровня преподавания.
Теперь, когда я вышел из возраста пОрок, мать лишь настойчиво,
нескончаемо пилила меня за праздность и злостное потворство собственным
прихотям.
- Мир суров, Ходж, и никто никогда ничего не даст тебе даром. Твой
отец ко всему относился легко - слишком легко, и это частенько шло ему во
вред, - но даже он всегда понимал, в чем его долг.
- Да, мэм, - вежливо отвечал я, не вполне соображая, куда она клонит.
- Упорный, честный труд - вот единственное, что достойно человека.
Никаких надежд на чудеса, никаких миражей. Каждодневно трудись и во что бы
то ни стало оставайся свободным. Ты не должен зависеть ни от людей, ни от
обстоятельств. И ты не должен сваливать на них вину, если по своей
нерадивости в чем-то не успел. Будь сам себе хозяином. Только так ты
