необыкновенно красивый пейзаж. И все же, сколько я ни глядел на него - на душе
не становилось возвышеннее и светлее. Наоборот: от картины этой душа съеживалась
и чувствовала себя неуютно, точно скиталец, молящийся в храме у иноверцев.
Мокрые пепельно-серые тучи заволакивали небо, не оставляя ни просвета, ни
щелочки. Как если бы кто-то задрапировал небосвод огромным куском
однотонно-унылой ткани. А на этом фоне низко, прямо над нашими головами,
проносились косматыми клочьями плотные черные облака. Казалось, достаточно
поднять руку, чтобы к ним прикоснуться. Эти черные клочья с невероятной
скоростью неслись на восток. С бескрайних равнин Китая переправились они через
Японское море и прибыли на Хоккайдо, чтобы и отсюда мчаться, не останавливаясь,
дальше и дальше - к Охотскому морю и еще Бог знает куда. Я стоял и смотрел, как
облака, точно стадо гигантских животных, прибывали, сменяли друг друга, исчезали
из виду, - и тревожное ощущение ненадежности земли под ногами мучило меня все
сильнее. Так и чудилось: случайный каприз сумасшедшего ветра - и облака эти вмиг
сметут нас с обрыва, сотрут в порошок и развеют наш прах над долиной.
- Пойдем скорее! - сказал я и взвалил на плечи рюкзак. Страшно хотелось как
можно быстрее дойти до любого жилища под крышей, покуда не разразился ливень или
какой-нибудь снег вперемежку с дождем. Не хватало нам в этой дыре еще и
вымокнуть ко всем чертям!..
Мы миновали "проклятый поворот", стараясь шагать быстрее. Овчар не сочинял: на
этом повороте чуть не в воздухе пахло несчастьем. Смутное предчувствие
неотвратимой беды сначала растекалось по телу - и уже потом дурманило голову,
рассылая такие же невнятные сигналы тревоги по всем закоулкам мозга. Такое
чувство бывает, когда, переходя реку вброд, совсем уже свыкнешься с температурой
воды - и вдруг угодишь ногой в почти ледяную запруду...
На полукилометровом отрезке дороги даже наши шаги звучали совсем по-другому.
Вода из горной расщелины сбегала вниз бесчисленными ручейками; ручейки эти
выползали на дорогу, по-змеиному шипя и извиваясь у нас под ногами.
Даже миновав поворот, мы еще долго не сбавляли темпа - хотелось поскорее
убраться как можно дальше от этого места. Минут через тридцать скалу справа
сменили невысокие холмы, на которых изредка начали встречаться деревья - и
только тогда мы, наконец, перевели дух и расправили плечи.
Оставшийся отрезок пути особых сложностей не сулил. Дорога стала пологой;
окружающий ландшафт постепенно терял ядовитость, становился мягче,
жизнерадостнее - и вскоре превратился в самый обычный пейзаж из фотоальбома
"Горы Хоккайдо". Над головой даже запорхали какие-то птицы.
Еще через полчаса, оставив конусообразную сопку далеко позади, мы вышли к
широченной, плоской как стол долине. Отвесные горы стеной окружали ее, наглухо
отрезая от внешнего мира. Словно огромный потухший вулкан провалился верхушкой
внутрь самого себя.
Целое море огненно-рыжих берез простиралось перед нами докуда хватало глаз. Меж
белых стволов яркими пятнами проглядывал низкорослый кустарник, зеленела трава,
там и сям чернели останки поваленных ветром деревьев.
- Неплохое местечко! - заметила подруга.
Что и говорить - после поворота, который мы только что миновали, это местечко
казалось действительно неплохим.
Море берез насквозь прошивала одна-единственная дорога. Дорога ужасная - только
на джипе и проедешь - и такая прямая, что при взгляде на нее начинала болеть
голова. Ни поворотов, ни подъемов со спусками.
Все, что происходило на свете до сих пор, словно собралось вместе, сжалось в
единой точке - и растворилось бесследно в угрюмом небе. И остались только
ползущие друг за другом косматые черные облака. Вокруг стояла такая тишь, что
делалось жутко. Даже звук ветра утопал в березовых просторах, не оставляя ни
свиста, ни шороха. Лишь временами какие-то толстые черные птицы пролетали над
головой и, разевая клювы с красными языками, пронзали воздух резкими вскриками,
тут же исчезали куда-то - и тишина, густая и зыбкая как желе, вновь заполняла
пространство. Палые листья, хоронившие под собой дорогу, насквозь пропитались
позавчерашним дождем. Кроме редких выкриков птиц, ничто не нарушало беззвучия
долины. Словно весь мир состоял из сплошных берез да идеально прямой дороги,
стрелой убегавшей вперед. Даже низкие облака, что до сих пор так действовали нам
на нервы, при взгляде из рощи казались уже какими-то нереальными.
Прошагав так минут пятнадцать, мы наткнулись на речушку с идеально прозрачной
водой. Через нее был переброшен мостик с перилами, на совесть сколоченный из
стволов все тех же берез, а перед ним раскинулась небольшая полянка, из которой
мог бы получиться отличный теннисный корт. Мы стащили с плеч рюкзаки и
спустились к воде напиться. Такую вкусную воду я пил первый раз в жизни. Вода
была ледяной - у меня моментально покраснели ладони - и сладковатой на вкус.
Пахло мягкой, свежей землей.
Черные облака все наползали и наползали, но погода не ухудшалась. Подруга решила
перешнуровать свои боты; я уселся на перила и закурил. Где-то ниже по течению
шумел водопад, судя по звуку - не очень большой. Порывом слева налетел шальной
ветер, аккуратной волной взъерошил на дороге опавшие листья и улетел своей
дорогой.
Докурив, я бросил сигарету, затоптал ногой - и здесь же, на мосту, обнаружил еще
один окурок. Я подобрал его и внимательно рассмотрел. Полураздавленный окурок
"Сэвэн Старз". Не отсырел - значит, курили после дождя. То есть вчера или даже
сегодня.
Я попытался вспомнить, какие сигареты курил Крыса. Но в памяти ничего не
всплывало. Я даже не помнил, курил ли он вообще. Тогда я перестал мучить память
и выкинул находку в речку. Проворное течение подхватило окурок, и он унесся вниз
по реке.
- Ты чего там? - спросила подруга.
- Окурок нашел, - ответил я. - Похоже, совсем недавно здесь кто-то сидел и курил
точно так же, как я.
- Твой друг?
- Трудно сказать... Не знаю.
Она подошла и присела на перила рядом. Потом подобрала руками волосы и впервые
за много дней открыла уши. Шум водопада вдали будто стих на пару секунд - и
вновь зазвучал в ушах.
- Ну как, ты еще любишь мои уши? - спросила она.
Я улыбнулся, протянул руку и осторожно провел пальцем по самому краешку ее уха.
- Люблю, - сказал я.
Мы отправились дальше, однако минут через пятнадцать дорога оборвалась.
Березовые заросли кончились, словно от них отсекли какую-то часть огромным
ножом. Просторное, точно озеро, зеленое пастбище раскинулось перед нами.
По всему периметру пастбища на расстоянии метров пяти друг от друга из земли
торчали деревянные столбы, между которыми была натянута проволока. Проволока
была старая и ржавая. Мы прибыли к цели нашего путешествия.
Я толкнул брусья двустворчатых ворот, и мы ступили на пастбище. Мягкие травы
устилали огромный участок дочерна отсыревшей земли.
Облака, такие же черные, плыли по небу прочь от нас к изрезанной линии высоких
гор. И хотя угол зрения отличался, я сразу понял: то были горы с фотографии
Крысы. Не стоило даже лезть за фотографией и что-то сличать.
Все-таки странное чувство приходит, когда видишь в реальности то, что до сих пор
сотни раз разглядывал лишь на картинке. Настоящее тогда кажется искусственным,
насквозь фальшивым. Как будто не я пришел и увидел пастбище, существовавшее
здесь до меня, а кто-то перед самым моим приходом впопыхах соорудил весь этот
пейзаж, подогнав его под фотографию.
Я оперся спиной о брусья ворот и глубоко вздохнул. Вот мы и нашли, что хотели.
Какой смысл был в нашей находке - это другой разговор. Но что хотели, мы
все-таки отыскали.
- Вот мы и пришли, а? - спросила подруга, стискивая мой локоть.
- Пришли, - только и выдохнул я. Говорить что-либо еще уже не имело смысла.
Далеко впереди, за противоположным краем пастбища, стоял старый дом -
деревянный, двухэтажный, в стиле американской глубинки. Тот самый дом, который
сорок лет назад построил Профессор Овца, а после выкупил отец Крысы. Одинокое,
сиротливое здание не с чем было сравнить, чтобы точнее представить его размеры;
но, по крайней мере, издалека оно выглядело мощным, тяжелым - и совершенно
невыразительным. Под хмурым, затянутым тучами небом белая краска на стенах
приобрела болезненный оттенок. Над треугольной крышей цвета ржавой горчицы
торчала квадратная труба из рыжего кирпича. Ограды у дома не было; вместо этого
десяток престарелых сосен, сплетясь вокруг здания буйными кронами, оберегали его
от капризов стихии.
Во внешнем облике виллы я не заметил ровным счетом ничего примечательного. И
все-таки то был очень странный дом. Не мрачно-зловещий, не заброшенно-унылый, не
раздражающий глаз какими-то деталями архитектуры. Не настолько дряхлый, чтобы
вызывать неприязнь. Просто - СТРАННЫЙ. В немой растерянности громоздился он
перед нами, точно огромный старик, напрочь утративший способность выражать свои
мысли и чувства. Главная загвоздка такого бедняги - не как лучше что-либо
выразить, а что вообще выражать.
В воздухе запахло дождем; нам стоило поторопиться. По прямой через широченное
пастбище мы направились к дому. С запада надвигалась гигантская туча - не чета
тем ошметкам, что ползли по небу до сих пор.
Пастбище было таким громадным, что мы заскучали уже в самом начале пути. Как бы
споро мы ни шагали - ощущения, что мы движемся, не появлялось. Расстояние не
ощущалось обычными органами чувств.
Пожалуй, такое огромное открытое пространство я пересекал первый раз в жизни.
Казалось, протяни руку - и можно будет так же, как это делает ветер, дотянуться
и покачать любое деревце в самой вроде бы недостижимой дали. Стая птиц, будто
слившись в движении с облаками, медленно-медленно проплывала над нами куда-то на
север.
Когда целую вечность спустя мы добрались-таки до дома, начал накрапывать мелкий
дождь. Дом оказался куда больше и куда обшарпаннее, чем смотрелся издалека.
Белая краска на стенах облупилась, а дерево в облупившихся местах так попортило
дождями за много лет, что казалось, будто все здание покрыто безобразными
черными струпьями. Пожелай кто-нибудь перекрасить дом наново - ему пришлось бы
сначала соскрести со стен всю недооблупившуюся краску. Я представил, сколько
работы бы это потребовало, и внутренне содрогнулся. Верно говорят: дом, в
котором не живут, гниет гораздо быстрее. Этот особняк давно пережил времена,
когда можно было думать о реставрации.
Все долгие годы, пока дом дряхлел, зеленые сосны вокруг, наоборот, продолжали
безудержно разрастаться и постепенно оплели здание настолько плотно, что жилище
теперь напоминало лесную хижину из фильма про Робинзона. Ветви никто не подрезал
десятилетиями, и они росли во все стороны, как им заблагорассудится.
Я подумал о прелестях горной дороги, оставшейся позади, и поразился: каким
образом Профессор Овца доставлял сюда стройматериалы? Это просто не укладывалось
у меня в голове. Наверняка он ухлопал все силы и средства, какими только
располагал. Я вспомнил Профессора, запершегося в темной комнатке захудалого
саппоровского отеля, и у меня защемило сердце. Если бывает такой тип жизни -
"жизнь, за которую не воздается", - то именно такая случилась у Профессора
Овцы... Я стоял под холодным дождем, задрав голову, и разглядывал странное
здание.
Как издалека, так и вблизи дом казался совершенно необитаемым. Узкие высокие
двустворчатые окна закрыты деревянными ставнями, на которых густыми слоями осела
мелкая песчаная пыль. Намокая от дождей и вновь просыхая, пыль застывала
причудливыми разводами, на которых оседала новая пыль, и новые дожди лепили
очередные разводы.
Во входную дверь на уровне глаз было встроено квадратное окошко величиной с
ладонь. Я заглянул в него, но оно оказалось зашторенным изнутри. Латунную ручку
забила все та же песчаная пылью; от моего прикосновения пыль бесшумно отвалилась
и мягкими хлопьями опала нам под ноги. Окна дома напоминали расшатанные старые
зубы, но дверь не открывалась. Собранная из трех толстенных дубовых плит, она
оказалась гораздо крепче, чем выглядела. На всякий случай я постучал несколько
