военный билет...
Я передал ему свой главный документ, опустошенно сознавая,
что с этого мгновения становлюсь никем.
- Вы бы позвонили маме... - неожиданно предложил
белобрысый. - Пока небезызвестные вам органы не поставили на
прослушивание ее телефон.
- А можно?
Собеседник зачем-то посмотрел на часы.
- Да, теперь уже, пожалуй, можно...
Я набрал номер.
- Что такое? - раздался в трубке взволнованный и
одновременно сонный голос маман. - Что случилось, Толенька?
- В общем, так, родная, - сказал я. - Произошло интересное
событие. Мой командир дал деру с секретной ракетой. Меня
прихватил с собой в качестве шофера. Сижу у немцев в плену. В их
сегодняшнем демократическом гестапо. Возвращаться из плена считаю
нецелесообразным. Ибо - зароют. Ты нашу Чека знаешь. С ее
традициями.
- Ты куда не пойдешь, все в беду попадешь... - горестно
вздохнула маман, окончательно просыпаясь. - Значит что, отслужил?
- Я хотел бы услышать твой совет, - произнес я. - Это -
важно. Может, я горячюсь с решением?
- Ты мне... звони, - сказала она, помедлив. - А я завтра
побегу оформлять паспорт...
- Я целую тебя, - сказал я и положил трубку.
- Остаемся в плену? - поинтересовался белобрысый и вдруг
прибавил, усмехнувшись: - С Богом?
Я хмуро кивнул. Потом, спохватившись, спросил:
- Я могу просить убежище в США?
К такому вопросу белобрысый был готов, ответив заученной
скороговоркой:
- Я представляю германские власти. Обращение в
дипломатические представительства Соединенных Штатов - ваше
личное дело. Но на сегодняшний момент я имею предписание
отправить вас либо в приют, либо в вашу часть. Как скажете.
- Где я могу переодеться?
- Прямо здесь. Сейчас вам все принесут... Кофе хотите?
Последний раз предлагаю!
- Водки.
- Будет исполнено, господин сержант!
Утром я очутился в приюте, именуемом по-немецки "азюлем", что
по смыслу соответствовало российскому понятию "на дне".
По сути, приют представлял из себя благотворительную
ночлежку для иностранцев, претендующих на статус беженца.
С помощью переводчика, знавшего русский язык в такой же
степени, в какой мне был известен японский, я с грехом пополам
заполнил необходимые анкеты, был сфотографирован для документа,
позволяющего пребывать на германской земле, снабжен карманными
деньгами, талетными принадлежностями и строго проинструктирован о
необходимости ежесуточного ночлега по месту приписки, запрете на
любые виды работ и перемещения, выходящие за радиус
протяженностью в пятнадцать километров от расположения общежития.
При нарушении указанных условий мое заявление аннулировалось и
мне предстояла депортация в стальные объятия родины.
Далее мне показали мою комнату, где уже проживал беженец
украинского происхождения. Помимо беженца в комнате находились
две кровати, стол, пара стульев и тумбочка с небольшим
телевизором под названием "грюндик". Беженец, в свою очередь,
именовался Николаем.
Комната совмещалась с душевой и туалетом. По окончании осмотра
помещения нас пригласили на завтрак. За завтраком и идиоту бы
стало понятно, насколько благосостояние и культура Германии
отличаются от аналогичных категорий развитого социализма.
В столовой царила просто-таки операционная чистота. На
каждом столике в вазочках стояли свежие гвоздики. Изобилие
продуктов поражало: колбасы и ветчины, сыр трех сортов, йогурты,
бананы, клубника и апельсины...
Беженец Николай - высокий сутулый парень в очках, с каким-то
испуганным выражением лица, будто его каждую минуту убивали,
сидел за столом напротив меня, рассуждая:
- Ну, повезло мне, вот не думал, не гадал, что русского
подселят...
- А русский что, обязательно подарок? - спросил я.
На миг он осекся, внимательно изучая мою физиономию. Потом
произнес, понизив голос:
- Да ты посмотри, кто вокруг... Саранча!
Действительно, основные лица, разделяющие с нами утреннюю
трапезу, отличались происхождением отнюдь не нордическим и
манерами диковатыми: вокруг столов сновала, переругиваясь, хохоча
и звеня посудой, пестрая кодла каких-то смуглолицых, похожих на
цыган людей, распространявших в окружающее пространство ароматы
не парфюмерные, но явно телесные. Аппетиту ароматы не
способствовали. Мужчины, словно по договоренности, были небриты,
одеты в потертые штопаные пиджаки и мешковатые брюки с пузырями
на коленях, а женщины, чьи одежды состояли из каких-то цветастых
лоскутов, кормили со шлепками и зуботычинами своих орущих чумазых
отпрысков.
- Что за шарага? - спросил я, аккуратно взрезая ножом
кожуру апельсина.
- Румыны, албанцы, югославы, - неприязненно покосившись на
коллег-"азюлянтов", пояснил Николай. - Осторожнее с ними,
нормальных людей тут нет. Одно жулье. Дети и те... Если деньги
есть, носи на теле, ахнуть не успеешь - свистнут...
- И вот таких - принимают? - удивился я.
- Ну да... Югославов - точно. Война там... Хотя эти из
мирных районов, придуриваются: мол, беженцы. А как их проверишь?
Практически невозможно.
- Ну а ты? - спросил я. - По какой причине тут
обретаешься?
- А чего сейчас на Украине хорошего? - сказал Николай. -
Нищета и бандиты. И всякая сволочь у власти. Вот и пытаюсь...
зацепиться.
- Это - понятно, - кивнул я. - Только по такой причине
сюда бы полмира переехало. Я же спрашиваю о причине формальной...
Чего ты немцам поведал?
- А... Ну, я под Киевом жил... Сказал, что экологически
вредная зона, рядом Чернобыль...
Я не удержался от усмешки.
- Ну, а чего еще было придумать?! - раздраженно отбросил
на стол вилку мой новый знакомец, сам, видимо, уясняющий
наивность подобного мотива расставания с отчизной. - Я же не
какой-нибудь там агент КГБ...
- А их чего, принимают?
- Их-то? Конечно! Знают всякие тайны... А ты, кстати, что,
из армии сдернул?
- Из армии, - вздохнул я.
- А где до армии жил?
- В Москве.
- Не жалеешь?
- Что жил?
- Не, что сбежал...
- Пока нет. Но скоро, может быть, пожалею.
- Да, вашего брата фрицы сдают, - сообщил Николай,
озабоченно ковыряя ногтем в зубах. - Пачками. Безжалостно.
- А чего так?
- Своих проходимцев хватает. С избытком. А тут еще наши...
впрягаются. Бедокуры. - Он встал из-за стола. Предложил: - Если
имеется желание, поехали в город, тут недалеко. Пошатаемся там...
Я принял предложение сокамерника. Прежде чем нас выслали из
Германии, стоило хотя бы в целях общего развития рассмотреть ее
поподробнее.
Городишко был так себе, серенький. Шаткая брусчатка мостовых,
приземистые особнячки, обшарпанные четырехэтажные здания...
Вообще Германия казалась мне малопривлекательной и довольно
унылой.
Ее бывшая социалистическая часть носила явные приметы
бездушного бетонного ваяния таких же, как и в СССР, однообразных
жилищ-коробок, а исторические здания пребывали в запустении и
упадке, лишь кое-где грубо подлатанные и небрежно подкрашенные. В
капиталистической части страны я еще не был, но странник Николай
утвержал, что там всего-то лишь больше стекла и рекламных огней,
ну и, естественно, гораздо чище и ухоженнее, хотя реликтов
архитектуры после прошедшей войны осталось считанное количество и
на их месте ныне ничем не примечательные новостройки. И
обнаружить в Германии город, подобный жемчужинам Европы - Вене,
Праге или же Кракову, практически невозможно.
Впрочем, интересовали меня не столько
достопримечательности прошлого и современного градостроительства,
сколько разрешение своей покуда неопределенной судьбы.
По словам Николая, мы находились в положении подопытных
кроликов, не ведающих, что принесет завтрашний день. Наши
заявления об убежище должен был рассмотреть суд, на который мы не
вызывались, а отрицательный вердикт оглашался следующим образом:
заявитель, разбуженный поутру нарядом полиции, торжественно
заковывался в наручники и препровождался за рубежи страны - как
правило, на покинутую им родину. Причем отныне въезд на
территорию Германии ему воспрещался.
Подобная методика вызывала у меня естественную тревогу. Дело мое
явно попахивало изменой отчизне, и ворота российской тюрьмы были
для меня распахнуты на всю свою ширину.
Кстати, бегство полковника с секретной ракетой никакого
общественного резонанса в немецком обществе не вызвало, оставшись
сугубо ведомственной заморочкой между российскими и немецкими
властями.
Этому я не удивлялся, твердо уже уяснив себе о наличии некоей
мафиозного типа договоренности о полюбовном разрешении всех
армейских скандальчиков между местными властями и нашими вояками.
Немцы старательно не предавали огласке никаких происшествий,
практически ежедневно происходящих по неиссякаемой инициативе
советских воинов, терпеливо и безучастно снося любые их фокусы и
махинации.
Складывалось впечатление, что, истомленные присутствием нежеланных и
агрессивных гостей хозяева просто боялись озлить их какой-либо
критикой, а иначе - кто знает? - возьмут да весь дом по злобе
разнесут на щепы, а еще хуже - останутся в нем, ведь что в глазах
для дикарей всякого рода соглашения, пусть и международного
уровня? Хрен уж с вами, догуливай, казачья вольница, стерпим...
Обо всех этих деталях исторического периода вывода наших
войск мы и толковали с Николаем, бесцельно блуждая по улочкам
провинциального германского микрополиса.
Сокамерник предложил отметить наше знакомство распитием бутылочки
хорошего сухого вина. Я не отказался, и мы направились в
свежеотстроенный супермаркет "Кайзер" - метастаз
распространяющегося и в здешней глуши капитализма.
Я взял со стеллажа бутылку вина, пару шоколадок, пакет с
орешками и встал в очередь к кассе. Николай пристроился рядом.
Кассирша пробила чек, погрузила спиртное и закусь в пакет, и мы
уже направились к выходу, как вдруг дорогу нам перегородили два
рослых паренька, предъявив жетоны службы безопасности.
Я, впрочем, пареньков не интересовал, а вот Николаю
предложили подняться по лестнице в будку менеджера, сооруженную в
одном из углов супермаркета и являющуюся, как я понял,
одновременно наблюдательным бастионом. Любопытства ради я
последовал туда вместе со своим новым знакомцем и сопровождающими
его лицами, инкриминировавшими Николаю хищение пачки сигарет
"мальборо".
Коля не отрицал вынос из магазина неоплаченных сигарет,
ссылаясь при этом на врожденную забывчивость и изъявляя
готовность оплатить табачное изделие по двойному тарифу, однако
стражи порядка сообщили, что уже вызвана полиция и поезд, что
называется, ушел.
После такой информации у меня сразу же пропало всякое желание
присутствовать при дальнейшем развитии событий. Я шагнул к выходу
из будки, кляня идиота, поставившего на карту свою судьбу из-за
какого-то грошового дерьма, но покинуть помещение не сумел:
навстречу мне шагнули полицейские в салатного цвета рубашечках и
последовала команда оставаться на месте. Меня обдало горячечным
жаром от холодившего мое бедро "макарова", спрятанного за поясом
брюк.
Ко мне полицейские претензий не выказали, но документы
потребовали предъявить, изучив с видимым презрением "азюлянтскую"
бумаженцию.
Далее произошел неясный, по сути, созвон представителей власти
с ведомыми им инстанциями, пачку "мальборо" возвратили на полку,
