консультанта... И сколько таких ролей он исполняет сейчас,
в разных министерствах и ведомствах - координируя, увязывая,
пробивая, внося коррективы и вынося готовые решения...
Предлагалось и другое... Влияние росло, о старых ошибках
вспоминали (если уж позволяли вспомнить!) неизменно с юмором
и наперебой звали занять посты. Он был уже необходим многим
именно на посту. Но - отказался. Пост - даже звучало
скучно, казарменно, пост - нечто конкретное, обязательное
и... опасное. Ибо за что-то необходимо отвечать, а как
замечательно не отвечать ни за что, пребывая нигде и везде!
И пусть его скромное общественное положение не блещет в
иерархии чинов и званий. Главное - не в наименовании, а в
том, что ты есть на самом деле. И другое пугало, то, с чем
столкнулся он, будучи большим начальником изоляция от тех,
кому служил. И еще: узость круга знакомых, продиктованная
статусом и целесообразностью, неукоснительное соблюдение
ритуалов и правил, наконец, одиночество и оторванность.
А что теперь есть я сам? Он часто задавал себе такой
вопрос с тревогой и болью. Конечно, можно занять пост,
зарыться в бумагах, играть роль безупречного гражданина и
семьянина, но... зачем лгать себе? Поначалу он упрощенно
полагал, будто в обществе существует лишь две категории
людей деловых и неделовых. Неделовые сидят на зарплате или
же на пенсии, а деловые своими поступками и идеями двигают
общество вперед, принося ощутимую пользу всем окружающим, и
в первую очередь неделовым. Удовлетворяя их спрос. Деньги
в таком процессе извлекаются исключительно за счет личного
вклада или энергии, а исходное сырье приобретается законно.
Вот и создавались им артели, споро и качественно
возводившие на садовых участках летние и зимние домики,
сервис при гаражных кооперативах, бригады по превращению
открытых автостоянок в закрытые. После началось увлечение
кооперативным строительством, едва не обернувшееся
судимостью благодаря алчным компаньонам, решившим
пожульничать со стройматериалами... Тогда-то впервые он
разобрался В разнице между частными устремлениями и
государственной системой снабжения, дающей заманчивые
лазейки для легкой наживы... Да и лазейки ли? Не год и не
два в стране цвело благодушие пропадали вагоны с готовой
продукцией, ниагарами лился налево госбензин, к припискам
относились едва ли не как к политически оправданной акции,
успехи производства определялись фактором количественным и в
очень малой степени - качественным, понятие "зарплата"
приобрело оттенок анекдотический. И, конечно, деловые
своего тут не упускали Они драли бешеные деньги за то, чего
жаждали неделовые, то есть за дефицит. Созидались
состояния. Предприимчивые люди ухватились за простенькие
методы обогащения: спекуляцию, взятки, хищения. Ценностей
ими не создавалось. Ценности либо умело добывались и
перепродавались, либо наживались паразитированием на
государстве - на людях неделовых. Образовывались круги,
касты, шайки, присасывающиеся к дойной корове державы и
лихорадочно набивающие карманы. С уверенностью своей
безнаказанности, ибо стоящие выше охотно "брали", а значит,
молчали. Задача была, таким образом, проста нахапать в
расчете на все взлеты цен в течение, по минимуму, полувека.
И с ними, с этими зажиревшими "деловыми", Ярославцеву
приходилось сталкиваться изо дня в день. Часто он шел на
поводу у них только из-за того, чтобы выжить, удержаться на
ногах. Но исповедовал он иной принцип надо зарабатывать,
создавая товар доступный, конъюнктурный, высшего качества.
И он пытался делать это, что было не так уж и сложно; куда
труднее оказывалось обуздать жадность исполнителей, свирепея
от контроля, они видели в нем уже своего врага, едва ли не
прокурора, не дававшего воровать.
Можно ли создать экономику внутри экономики, не нарушив
закона? Поначалу он думал и верил можно. Оказалось -
нельзя. И в один прекрасный день вдруг уяснил себе всю мощь
гигантской машины, чей кпд падал день ото дня, и поднять его
Ярославцев не мог: машина стала неуправляемой. Он же
превратился в символического ее Хозяина, а вернее, в
уважаемого создателя, получавшего свои "пенсионные" блага в
любом желаемом размере. Он предпочитал размер более чем
скромный, но время шло, и перед законом этот размер достиг
высших пределов... И тогда пришел страх. Ибо ему глубоко
верилось в неотвратимость перемен и напрочь не верилось в
долгое процветание жуликов с их всесильными, переварившими
заодно с обильными деликатесами все принципы и идеи,
покровителями. И - грянули перемены, и посыпались с
насиженных мест "деловые" с ожиревшими мозгами -
перепуганные, ничего не соображающие почему, как? - и
казавшееся незыблемым рухнуло, и канули в никуда
покровители, сметенные свежими ветрами, столь желанными и
необходимыми. Он, Ярославцев, искренне радовался им, хотя
понимал: и для него тоже наступила развязка, предтеча
краха. Да, желал он наступления нового времени, но, когда
время настало, внезапно открылось: не его это время, он там
- в прошлом, с людьми прошлого; там его компания, идеология,
приемы... Созданную им самим систему теперь он расценивал
как формацию промежуточную, неоправдавшуюся и подлежащую
распаду. Существовала вполне реальная угроза расплаты за
самодеятельный эксперимент... Означавшая тюрьму, долгий
срок и, вероятно, конец жизни...
Ступив в болото, он ловко лавировал по кочкам и вдруг,
оглянувшись, увидел позади себя сплошную трясину, и такая же
трясина лежала впереди... Куда? Виделись еще несколько
кочек, он вовремя приметил их, но что будет там, за ними, не
знал. Возможно, трясина еще более страшная...
И о сегодняшнем своем крахе он знал заранее. Думая о
нем, как о некоей вероятности, но все же выстраивая свои
комбинации через Матерого - основное связующее с машиной
звено. Полной конспирации такой метод, конечно, не
гарантировал. Вокруг крутилось множество людей, кому в
мысли не заглянешь, за чьи поступки не поручишься. И потому
оставалось одно уповать на судьбу и в любой момент быть
готовым перескочить на спасительную кочку... Спасет ли? А
если без аллегорий, то завяз ты, Ярославцев, незаметно, но
прочно в компромиссах, противоречащих с законодательством,
и, вероятно, очень скоро придут в твою квартиру люди с
серьезными и враждебными лицами и скажут тебе: собирайтесь,
гражданин... А этого произойти не должно. Вот почему в
последнее время остро понадобились тебе деньги, борец за
идею... Чтобы не голым уйти до прихода непримиримо
настроенных к тебе людей. Вот и вся сущность твоя не просто
голым спастись, а сытеньким, благополучным. Плохо это,
скверно, хотя и логично...
- Какая досада! - нагрешил не ко времени, - сказал он и
пошел на обгон по встречной...
ИЗ ЖИЗНИ АЛЕКСЕЯ МОНИНА
- ...Ну, и что делать будем, товарищ воспитатель? -
Человек в форме вытащил папиросу, замял узловатыми пальцами
ее мундштук - Два побега, драки нескончаемые - этого вот,
Котова, сегодня изувечил, поведение вызывающее... Опять
изолятор?
- Ну, да и Котов не херувим! - Собеседник - полный, с
залысинами, в мешковатом костюме - выдернул глубоко
скрывшуюся под рукавом пиджака манжету застиранной рубашки.
- А Монин... Наша тут вина, кажется. Ключа не подберем.
Мальчишка он дерзкий, конечно, злой, но чистый...
- Чи-истый! - протянул человек в форме не то насмешливо,
не то раздумчиво. - Вы что, его личное дело забыли?
Ограбление магазина, вооруженное сопротивление милиции,
сержанта ранил! В пятнадцать-то лет! Волк растет!
- Ну, а детство какое? Война.
- А у меня какое детство? - Человек в форме резко
поднялся со стула. Машинально оправил ремень. - Отца в
гражданскую убили, нас у матери пятеро. Деревня, голод, я
за старшего... А у вас? Тоже не во дворце с пианинами...
- Замолчал.
В дверь постучали. Вошел подросток, крепкий,
большеголовый, насупленно- сдержанный, в громоздких, с
побитыми носками ботинках. Враждебно-затаенный взгляд
скользнул по комнатке, ушел в себя, глубоко.
- Присаживайся, Монин, - вздохнул человек в форме,
внимательно рассматривая дымящуюся папиросу. - Куришь,
поди? - спросил вскользь.
- В рот этой отравы не беру, - прозвучал ответ. - Не
дурак, чтобы потом гноем отплевываться.
- А я, выходит... - начал военный изумленно.
- Ну, вот что, Алексей, - вступил человек в гражданском.
- Я как воспитатель должен в последний раз тебя
предупредить: если...
- Если, если... - Парень вскинул яростно блеснувшие
глаза. - За дело я Котову впечатал, гниде! Кого хотите
спросите. Разжирел на кухне, силы от харчей поднабрался,
куролесит, падла, в миски харкает, кто ему слово скажет,
обирает всех... И чтобы я ему койку заправлял и пятки
чесал...
- Вывернул ему стопу, избил зверски, - констатировал
военный. - Табуретом! Сотрясение мозга, губу зашивали, два
ребра сломано, врач говорит: в больницу надо везти, в
город. Это же преступление, Монин! Он тебя... хоть
пальцем тронул?
- Других тронул.
- Ишь... защитник! Адвокат! - Военный притушил
папиросу. - Робин Гуд!
- Чего? - переспросил парень.
- Чего... Книжки надо читать, а не табуретом
размахивать...
- Монин! - Воспитатель коротко оглянулся на военного, и
тот замолчал, вновь разжигая папиросу. - Монин... дай
слово, что больше такого не повторится. Слово мужчины.
- Не дам.
- Почему?
- Потому. Котов - мразь, - убежденно повторил парень. -
Вот выйдет отсюда, вырастет, точно завмагом станет. Крыса.
Его только пусти, где сытно, все сожрет. Давить таких буду.
- Пойдешь в изолятор, - тяжело дыша, сказал военный,
стиснув плечо воспитателя - мол, помолчи. - Понял?
Пойдешь... если не понимаешь человеческого...
- Испугали! - Парень сплюнул в угол. - Мне и в карцере
есть чем заняться.
- Ты у меня поплюйся! - угрожающе вздыбил плечи военный.
- Чем же ты собираешься заниматься в изоляторе? - тихо
спросил воспитатель.
- А я там бегаю. - Парень зевнул. - Бегаю, приседаю...
Отжимаюсь. - Помолчал. - Сплошная физкультура. Устану -
посплю. Проснусь - по новой...
- Спортсменом хочешь стать? - спросил военный неожиданно
миролюбивым тоном.
- Не-а, - лениво сказал парень. - Хочу таких, как Котов
ваш, с одного удара валить. Без табурета.
- Дура ты, - проронил военный устало. - Думаешь, крепким
кулаком все в жизни решишь?
- Вы умный, - отрешенно парировал парень.
- Погоди, Алексей. - Воспитатель, засунув руки в
карманы, неуклюже прошелся по комнате, внимательно
осматривая грубые потеки масляной краски на стенах, хлипкие
стулья, решетку на окне, будто запоминая все это. - Вот
ограбил ты магазин. Кому хуже сделал, ежели из чистого
принципа исходить? Продавцам, которых за жуликов, посчитал?
- Ну. - Парень поднял на него уверенный взгляд. -
Ревизия там потом была, одного посадили, точно знаю.
- А в милиционера зачем стрелял? Милиционер-то не чета
жуликам, верно?
- Оборонялся. Или я его, или он меня... Чего
непонятного?
- Так. - Воспитатель с силой потер затылок. - А
награбленное куда бы дел?
- Себе взял. - Парень не раздумывал - Заработанное, чай.
- Заработанное? Чем же? Трудом?
- Шкурой - Ответ прозвучал резко. - Риском. Кто как
умеет. Один - руками, другой - башкой, а третий - и тем, и
другим, а еще - волыной. Так вот!
- Слабенькая у тебя позиция, Монин, - сказал воспитатель.
- Слабенькая и плохонькая. Один ты против всех. А вокруг
либо жулики, по твоему разумению, либо враги заклятые. Ну,
а ты в мечтах своих самый из жуликов сильный, самый
отважный, да? И потому есть у тебя право стрелять, людей
калечить... Котов же ведь никого не...
- А трус потому что, - лениво перебил парень. - Срока
боится, карцера, фрайер...
- Ты слова подбирай, слова, - сказал военный напряженно.
- Ну чего, макаренки? - весело спросил парень,
поднимаясь. - Спать хочу, организм требует... Куда мне?
На койку отпустите или в изолятор?..
- У тебя наряд сегодня, Монин, - сказал военный. - Вне
очереди. В ночь. Так что с койкой обождать придется.
