- Ты что тут делаешь, мальчик? Куда собрался? В Грецию,
поди? Или в Турцию?
Алексей ловко поднырнул под расставленные руки пытавшиеся
ухватить его, и, подгоняемый трелью свистка, долго бежал по
переулкам. Ужас давил его, ужас и ненависть - что он сделал
этому милиционеру, что?!
У кинотеатра стояла грузовая машина. Двигатель работал,
шофер, взобравшись на бампер, ковырялся под раскрытым, как
гигантский клюв, капотом.
Он прислонился к углу дома, затем короткими прыжками,
приседая, подобрался к кузову, закинул в неге рюкзак и,
подтянувшись, перевалился через борт. Затаил дыхание.
С тяжелым лязгом замкнулся замок капота. Чиркнула о
коробок спичка - водитель закурил. Хлопнула дверь. Машина
поехала.
Уцепившись за решетку, отгораживающую заднее стекло
кабины, он увидел стриженый затылок шофера, серую шерстяную
кепку. Потом привалился в изнеможении к борту, сжался,
глядя на проносившиеся мимо дома и деревья.
Выехали за город, началось шоссе с голыми степными
обочинами, выглянуло солнце из-за далекого пригорка, и тут к
нему пришла вязкая, безнадежная усталость. И он заснул.
Сон оказался сильнее тряски и неудобств.
Проснулся от надсадного рева мотора, старый грузовичок с
трудом взбирался по крутой грунтовой дороге. Вокруг стоял
лес. Машина тяжко дернулась. В этот момент мелькнул
дорожный указатель со знакомым названием поселка...
Интуитивно, мало что соображая одуревшей от краткого сна
головой, он перевалился через задний борт, схватив рюкзак,
спрыгнул на дорогу. Упал, перевернулся в пыли и юркнул в
упругие, больно хлестнувшие по лицу заросли кизила.
Когда протер саднящие веки, разболтанно вихлявшийся кузов
машины уже скрывался за гребнем подъема.
Неподалеку нашел родник. Умылся, съел кусок хлеба,
полежал на траве.
Утро постепенно набирало силу, солнце начало припекать,
пора было идти... Но куда?
Он вспомнил дорожный указатель, бумагу с планом где
обозначался тот же поселок. Задумался. Пойти разведать
что-либо? А что еще оставалось делать? В порт не
проникнешь. В город нельзя - там его уже ищут...
Холмистым лесом обогнул поселок. Дорога, указанная на
схеме как основная, заросла кустарником и колючей травой.
Здесь когда-то шли бои. То и дело попадались стреляные
гильзы, дырявые каски, из-под камней он вытащил прогнивший
остов автомата, тут же отбросил его в сторону. Такие
находки не удивляли - снаряды, патроны, части оружия нередко
находили в округе мальчишки, относясь к ним равнодушно, как
к лому.
Валун выступил из-за поворота внезапно, будто поджидал
его... Даже и не валун - остаток скалы, разрушенной дождем
и ветрами.
Он сверился с планом. Тот валун, определенно тот.
Обошел его. Вот расселина, чертой указанная на схеме. "З
м", конечно же, означает три метра. Он старательно отшагал
их и остановился, невольно прислушиваясь. Ни шороха, ни
ветерка...
Вытащил штык. С силой вонзил его в землю. Еще раз, еще.
Лезвие легко уходило вглубь, до "уса" рукоятки. Тут
наверняка требовалась лопата. Он понимал это, но все же,
стоя на корточках, продолжал методично и упорно, со всего
размаха кромсать штыком землю.
Глухой удар. Аккуратно начал поддевать земляные пласты,
складывая их рядом. И вскоре увидел люк. Тяжелый чугунный
люк с рычагом ручки.
Собравшись с силами, отодвинул его. В лицо пахнуло
колодезной застоялой прохладой. Чернота. И уходящая вниз
деревянная в налете плесени лесенка.
Склонившись над провалом, зажег спичку - бревенчатые
стены и пол, какие-то ящики...
Робко ступил на лесенку.
В первом ящике хранились мины - в пушистой, как мох,
ржавчине. Во втором - несколько винтовок. Третий был набит
патронами - целехонькими. Густо промасленная бумага надежно
сохранила металл.
Он копался в подземелье, понимая - перед ним партизанский
тайник. Нашел пару немецких "шмайссеров" - новеньких, в
масле, пять гранат, десяток тщательно законсервированных
пистолетов. Многое сгнило. I
Прихватив тяжелый, в жирной смазке "парабеллум", он
выбрался наверх.
Оторопело посмотрел на оружие - грозно-красивое,
надежное, и тут его захлестнула сумасшедшая радость. Теперь
он - сильнее многих и многих сильных, теперь...
Закрыв лаз, он аккуратно утрамбовал землю, придирчиво
оценил: заметны ли какие- либо следы? Нет, замаскировано
здорово.
Изможденно, как после тяжкой работы, опустился у подножия
валуна. Достал из кармана план-схему, поджег...
Глядел на огонь, болезненно морщась, едва не плача...
Почему? Сам не знал. Лишь потом, много лет спустя уяснил:
в огне горело прошлое... Прошлая война, память о маме,
грузовая машина, солдаты, так и оставшийся неизвестным дядя
Павел...
Но от слез удержался, хотя и надолго запомнил их -
невыплаканные.
Бумажка сгорела; растоптав ее, он вытащил из рюкзака
чистую майку и любовно протер "парабеллум". Кончиками
пальцев ласково погладил шероховатую рукоять пистолета.
Стрельнуть бы... Хотя - к чему лишний шум? И зачем терять
время на пустое? Сегодня же, сейчас же, выбираться отсюда -
на материк.
Исподволь точивший его страх оказаться пойманным ушел.
Он уже не боялся ничего. И вовсе не из-за того, что держал
в руках оружие. Теперь у него была тайна... Своя большая
тайна, которую нельзя доверить никому, и с которой он будет
сильнее всех!
- Я вернусь, - прошептал он скрытому в земле арсеналу. -
Вернусь, слышь? Вот стану взрослым, - и... Ты меня
подожди...
И, сжимая "парабеллум", побрел через холмистый лес. Ему
была нужна железная дорога.
СТАРИЦЫН АЛЕКСАНДР ВАСИЛЬЕВИЧ, СЛЕДОВАТЕЛЬ
Вот и апрель. Со всеми его каверзами. Ночью моросило,
утром осадки прихватило нежданным морозцем, и я, глядя в
окно, вижу, что на моем "Москвиче" ровный тоненький слой
пороши. Завтракаю на пустой кухне. Вся ее обстановка
состоит из кособокого, набитого кастрюлями, чашками и
плошками стола-комода и двух стульев, неспособных украсить
даже свалку. Хилую эту меблировку я перевез из коммуналки,
где честно отстрадал пять лет, покуда дожидался отдельной
жилплощади, и теперь предстоит эту жилплощадь "обставлять".
Мысль о том, что придется бог весть сколько времени
посвятить хождениям по мебельным магазинам, ввергает меня в
тоску и раздражение. Мой бывший сокурсник по юрфаку, а ныне
сослуживец в Прокуратуре Союза Владик Алмазов предложил
помощь, и в грядущую субботу мы с ним отправляемся в
мебельный храм - заклинать тамошних жрецов на предмет
приобретения кухни "под дерево". Непосредственно заклинать
будет коммуникабельный Алмазов, и верю, это ему удастся.
Правда, после негодяй Алмазов решительно заявит о
необходимости отметить приобретение и - прощай, суббота!
Выпровожу я его за полночь, и только тогда извлеку
залежавшуюся в портфеле кипу документов, взятых с работы, и
начну привычную бесконечную писанину.
Где взять время? Ем второпях, сплю урывками, и моя милая
мама резонно замечает, что в тридцать четыре года пора бы
обзавестись семьей.
Я прохожу в комнату, целую в щечку очень хорошую и
симпатичную женщину, которую зовут Света. Дождавшись, когда
она, заспанная, с удивлением рассмотрит мое лицо, сообщаю
ей, что завтрак на столе, дверь надо просто захлопнуть, а
ключ - на всякий случай - под половиком.
В ожидании лифта изучаю мелькание цифр на табло
электронных часов. До начала работы - тридцать пять минут с
секундами. Пять минут - фора, тридцать - чтобы
только-только добраться до службы, секунды - на лифт.
На службу я все-таки опаздываю. Ровно на пять минут. И,
отперев дверь кабинета, судорожно тянусь к дребезжащему
селектору.
- Старицын? - слышится бесстрастный голос шефа. -
Зайдите...
- Есть! - отзываюсь я, спешно скидываю куртку,
приглаживаю волосы, ногтем обозначая пробор, и - отправляюсь
к начальнику следственного управления. Ничего приятного в
вызовах к начальству я не предполагаю, хотя начальник мой в
принципе человек доброжелательный. Только тон этот его
ровный... Постоянно ровный и невозмутимый. При всех
случаях жизни.
- Здорово выглядишь, - роняет начальник, устремив на меня
взгляд из-под очков. Затем интересуется, как, мол, жизнь -
симптом положительный. Я отвечаю, что жизнь, как известно,
прекрасна, после чего со стороны шефа следует нелогичный
переход к тому, что на службе следует чаще появляться в
форме - как-никак в параллели с армейскими мерками я - майор
и, наконец, мы переходим к делам конкретным. Мне передается
папка. Читаю: "Постановление о возбуждении уголовного
дела..."
Шеф уткнулся в свои бумаги, у него их тоже хватает с
избытком, и поведение его я истолковываю как совет мне
ознакомиться с материалами незамедлительно.
Дело, в общем, представляется не ах каким удивительным.
Суть такова в траншее теплотрассы при производстве ремонтных
работ обнаружен труп мужчины. Смерть по заключению
судебно-медицинской экспертизы наступила около недели назад.
Так, стоп. Неясность: траншею аккурат неделю назад и
засыпали, что же подстегнуло разрыть ее вновь? Ага:
небрежно заваренный шов на стыке труб... То есть огрех
сварщика позволил выявить чей-то смертный грех.
Просматриваю фотографии, опись одежды, акты... По
милицейским картотекам покойный не проходил, не
дактилоскопирован, одежда - производства исключительно
импортного, в карманах ничего, кроме табачных крошек...
Убит... ого! - из "Вальтера".
Поднимаю глаза на шефа, и он, не отрываясь от бумаг, но,
словно чувствуя мой взгляд, спрашивает рассеянно:
- Ну, какие эмоции? Идеи вообще?
- Но почему дело из города передали нам? - недоумеваю
чистосердечно. - А если вы меня имеете в виду... в смысле
расследования, то я по уши загружен! Дело о приписках -
раз, взятки, разбойное нападение, потом...
- Вот я тебе и помогаю, - замечает шеф глубокомысленно и,
откидываясь в кресле, смотрит на меня с ласковой улыбкой
иезуита.
Сей улыбочкой я поначалу уязвляюсь, но после доходит:
неужели здесь - связь с какой-то текучкой?
- Пересечение? - сбавляю брюзжащие ноты, начиная
перелистывать страницы по новой.
- Пересечение, - подтверждает шеф. - По крайней мере,
так кажется, Ты почитай внимательно - уяснишь. И, замечу, в
городской прокуратуре есть очень толковые работники.
Свяжись с ними и поблагодари - твою работу они делали.
- Знакомый "Вальтер" вновь бабахнул? Тот самый?
- Да. И вот еще... - Шеф вытаскивает из ящика другую
папку. - Иди к себе, разбирайся. После обеда представь
соображения. Объединение трех дел - старого и этих двух
новых в одно производство считаю целесообразным. Да, в
кармане убитого - табачные крошки... Ты там почитай
заключение...
В этот момент звонят сразу два телефона, и, пока
начальник расправляется с ними, я удаляюсь.
Если выражаться производственным жаргоном, числится за
мною "висячок" - гиблое дело, нераскрытое.
На железной дороге орудовали профессиональные погромщики.
Крали много, умело, в основном специализируясь на
контейнерах, прибывающих из-за рубежа по валютным поставкам.
И вот темной ноченькой наткнулись разбойнички на засаду,
организованную возле одной "вычисленной" дистанции. Однако
милиции не повезло: преступникам, хотя и было их всего
двое, отваги и дерзости хватило с избытком, и сопротивление
они оказали отчаянное, с перестрелкой. Одному удалось
скрыться, проявив, как утверждали специалисты из группы
захвата, недюжинное спортивное мастерство бегуна, прыгуна,
водителя и вообще многоборца, удрал он в итоге на машине с
фальшивым, как выяснилось, номером. Второй же,
отстреливавшийся из автомата "Шмайссер", в перестрелке был
убит. Картина осмотра трупа и места происшествия принесла
следующие результаты - "Шмайссер" с запасным магазином -
увы, в картотеках не зафиксирован; пачка сигарет "Парламент"
в кармашке джинсовой куртки, дешевая пластиковая зажигалка и
- стреляные гильзы от "Шмайссера", пистолетов группы захвата
и "Вальтера", с которым скрылся удачливый разбойничек.
Оружие и гильзы никакой ниточки следствию не дали,
зажигалка тоже, а пачка "Парламента" - сигарет редких,
