может быть, только наметить к нему подход, высказав несколько
соображений, которые возникли при внимательном прочтении повести.
Начнем с героя. "Повесть о дружбе и недружбе" -- первое произведение
Стругацких, где главная роль отведена обыкновеннейшему мальчишке,
школьнику Андрею Т. (причем не XXII века, а XX), а весь сюжет связан с
приключениями и испытаниями, которые выпадают на его долю. Намерения
авторов проясняются, если принять во внимание, что этот центральный
персонаж повести стал для Стругацких в первую очередь своеобразной
художественной реализацией их творческих позиций в споре о герое
фантастической литературы: писатели весело ломали стереотипы,
укоренившиеся в НФ литературе вот уже более полувека.
Позволю же себе небольшой экскурс в историю. "Ведомственное"
отнесение произведений фантастики к детской литературе в тридцатые
годы дало толчок к появлению книг, авторы которых, с одной стороны,
делали упор на занимательность и доступность (что неизбежно вело за
собой и известное упрощение тех серьезных проблем, о которых писатели
хотели поведать юным читателям, и создавало обманчивое впечатление
легкости, с какой эти проблемы могли быть решены), а, с другой стороны
-- заметно снижали требовательность к художественному уровню -- "дети,
мол, не разберутся" (А.Бритиков). С этим было связано и появление в
каждом втором научно-фантастическом романе героя-мальчика, случайно
или "зайцем" (мотивировка была самая фантастическая) попадающего на
борт корабля -- подводного, подземного, космического или -- благодаря
своим незаурядным качествам -- оказывающегося в эпицентре
фантастических событий в самый ответственный момент ("Тайна двух
океанов" и "Победители недр" Г.Адамова, "Глубинный путь"
Н.Трублаини, "Арктания" Г.Гребнева и т.д.). Этот герой, к вящему
удовольствию читающих подростков, отличался невероятным умом,
ловкостью, хладнокровием и (как с иронией замечал критик А.Ивич) мог
любую задачу "выполнить так же успешно, как руководитель экспедиции,
если задача патриотична". Короче говоря, это была -- по словам того же
критика -- "условная и очень лестная" для ребят "схема того, как
взрослые представляют себе идеального советского мальчика". Выдача
желаемого за действительное даже при определенных положительных
сторонах такого подхода (юный читатель мог обрести для себя пример в
лице своего выдуманного "идеального" сверстника; стараясь ему
подражать, воспитывать свой характер) не могла не быть способом
односторонним, тем более, что у взрослого читателя, имеющего опыт
общения с реальными мальчиками, подобный штамп мог вызвать лишь
раздражение или -- в лучшем случае -- улыбку, что не способствовало
поднятию авторитета НФ литературы. (В то время, как юный читатель,
видя вопиющее несоответствие своих качеств с гипертрофированной
"положительностью" книжного сверстника, мог обрести и комплекс
неполноценности). Метод изображения "идеальных" детей в фантастике
тридцатых-сороковых сохранился до настоящего времени, хотя и претерпел
некоторые изменения. Наиболее ярко он отразился в творчестве
В.Крапивина, который "в идеальном образе романтического
мальчика-героя" (Ал.Разумихин) вывел этот тип еще на более высокий
виток спирали, предоставив подобному герою практически неограниченные
возможности -- если герои Г.Адамова или Г.Гребнева совершали
сравнительно локальные подвиги, то в повести В.Крапивина "Дети
Синего Фламинго", например, двое бесстрашных ребят шутя и играя
спасают от порабощения целую страну. Вполне понятно, что и сами
идеальные герои Крапивина, и их великолепные подвиги вызывают
читательские симпатии -- завидная легкость в достижении своих
целей объясняется спецификой "сказки". Даже критик В.Ревич настолько
попал под обаяние героев повести "В ночь большого прилива", что
вполне серьезно упрекнул О.Ларионову, что, дескать, целому
человечеству в ее романе "Леопард с вершины Килиманджаро" "не пришла
в голову... не слишком сложная мысль", до которой легко додумались
юные герои В.Крапивина (в повести "В ночь большого прилива" эти герои
целую страну опять-таки помогли вывести из тупика).
Важно подчеркнуть, что само по себе появление юных романтических
героев в современной фантастике не содержит ничего "криминального",
однако, если прокламируется: никакой другой центральный герой в
фантастической и приключенческой литературе, в общем, и не нужен (эта
мысль появилась в целом ряде статей), -- то это теоретическое
соображение, подкрепленное литературной практикой в лице того же
В.Крапивина, вызывает возражение. Право на существование -- по
крайней мере, не меньшее -- имеет и герой иного типа.
"Реалистическая фантастика" Стругацких (термин самих авторов)
сознательно ориентирована как раз на этого "иного" героя. Придуманные
романтические "сверхмальчики" с их невероятными подвигами,
затмевающими дела взрослых, чаще всего были для Стругацких лишь
объектом пародии. Достаточно вспомнить, например, что в главе
повести "Понедельник начинается в субботу", посвященной
путешествию по описываемому будущему и по сути дела являющейся
развернутой пародией на все те штампы, что накопила НФ, возникают
"несколько мальчиков с томиками Шекспира", которые, "воровато
озираясь, подкрадываются к дюзам ближайшего астролета. Толпа их не
замечала". А в повести "За миллиард лет до конца света", когда речь
идет о чем-то совершенно невозможном -- пришельцах, в устах героя
звучит ядовитая фраза: "Напиши роман и отнеси в "Костер". Чтобы в
конце пионер Вася все эти происки разоблачил и всех бы победил..."
Обратим внимание и на образ молодого рабочего Юры Бородина, почти
мальчишки (повесть "Стажеры") -- образ, в построении которого, без
сомнения, присутствуют ощутимые следы внутренней полемики с трактовкой
образа юноши в произведениях других писателей-фантастов. Каждая фаза
перипетий героя "Стажеров" своеобразно повторяет соответствующую фазу
перемещений и поступков персонажей литературных оппонентов
Стругацких. В завязке повести ("Мирза-Чарле. Русский мальчик") герой
неожиданно для себя становится членом экипажа космического корабля
прославленных Быкова, Юрковского и Крутикова (но причина этого
совершенно прозаическая: юный вакуум-сварщик отстал от своей группы,
направляющейся на строительство на один из спутников Юпитера). По
ходу сюжета персонажи повести оказываются в сложных, подчас опасных
ситуациях, но нигде авторы не дают возможности Юре Бородину
совершить нечто выдающееся, героическое: на Марсе охота на летающих
пиявок обходится без него, на Эйномии не он помогает
"смерть-планетчикам", тревога на корабле оказывается учебной, и на
Бамберге, среди "нищих духом", его помощь не понадобилась. Наконец,
Пришельцев обнаруживает опять-таки не он, а Юрковский. И в финале
герой не увенчан и не превознесен за свои поступки (согласно канонам)
-- тихо и скромно он готов продолжить свой рейс уже на другом
корабле. Введение такого героя, как Юра, -- это и попытка взгляда со
стороны на "будни" людей будущего, работающих в пространстве
Солнечной системы. Недолгий рейс Юры на "Тахмасибе" -- школа
мужания человеческой натуры, становление юноши коммунистического
общества -- каким его в самом начале шестидесятых Стругацкие искренне
представляли (именно Юра одним из первых распознает клеветника и
карьериста в добродушном на вид Шершне), это и освобождение от
псевдоромантических стереотипов (в начале повести герой, естественно,
мечтает "красиво умереть"), вырастающее в понимание, что "все мы
стажеры на службе будущего", и каждый должен выполнить свой долг вне
зависимости от того, "героическая" у него профессия или обыкновенная
(этой же цели служит в повести и вставная новелла о смерти
"маленького человека"). Благодаря космическому антуражу эти простые
истины становятся еще более зримыми, приобретая вселенский,
глобальный характер.
Как и Юра Бородин, подчеркнуто обыкновенен и негероичен Андрей Т. из
"Повести о дружбе и недружбе", а те испытания, которые он
претерпевает, спеша на помощь своему другу Генке, совсем не похожи на
величественные подвиги. Ради спасения друга перейти бассейн с водой,
подняться по скрипучей лестнице, отказаться от коллекции превосходных
марок и т.д. -- на первый взгляд, все эти поступки покажутся
довольно скромными. Почему бы, казалось, авторам не потребовать от
героя большего? Между тем даже неизбежный финальный поединок Андрея Т.
с силами зла сознательно выведен за рамки повествования (эпизод
кончается словами: "Андрей Т. мрачно усмехнулся и сделал глубокий
выпад...") -- в то время, как книги того же В.Крапивина трудно
представить без захватывающих поединков, когда юный герой, если уж
взял шпагу, то должен на глазах у изумленных читателей
продемонстрировать чудеса храбрости. В "Повести о дружбе и
недружбе" Стругацкие, выступая хорошими знатоками детской
психологии, хотят подчеркнуть следующее: важно не то, сколь ценен
поступок, так сказать, "по абсолютной шкале", а то, какое он имеет
значение для самого героя. И тут, пожалуй, отказ от редкой почтовой
марки для Андрея Т. перевешивает иные головокружительные подвиги
романтических "сверхмальчиков". Тем более, что в контексте всего
творчества Стругацких значимость этого поступка неожиданно
расширяется, он приобретает дополнительный оттенок, что, безусловно,
запланировано авторами: у Андрея Т. хватает мудрой "детскости", чтобы
понять, что по сравнению с судьбой друга все марки мира -- сущая
чепуха. В конце повести он вообще раздаривает свои коллекции, что
идет не от внезапно вспыхнувшего альтруизма, а от ощущения настоящих
ценностей жизни, которые он постиг, преодолев трусость и пошлый
"здравый смысл" во имя спасения друга: "Главное, оказывается, в том,
что мир огромен и сложен, и дел в этом мире у человека невпроворот,
что жизнь коротка, а Вселенная вечна, и смешно тратить свои лучшие
годы на ерунду, а любая марка, даже самая знаменитая, есть
всего-навсего кусочек раскрашенной бумаги, и стоит она никак не
больше, чем пачка других раскрашенных кусочков бумаги, которую
предложат за нее на распродаже..." Для читателей других произведений
Стругацких -- а часто без знания одной книги писателей восприятие
другой может быть сильно обеднено (например, повести "Волны гасят
ветер" -- для тех, кто не знаком с "Жуком в муравейнике") -- Андрей
Т. оказывается выше в нравственном отношении и тихого
пенсионера-коллекционера Аполлона ("Второе нашествие марсиан"),
который на возможность приобретения новых марок готов обменять даже
право своего человеческого первородства (покорившись щедрым
захватчикам-марсианам), и талантливого биолога Валентина Вайгартена
("За миллиард лет до конца света"), который предает в себе ученого --
в обмен на спокойную жизнь и материальные блага (среди последних
получение им, коллекционером, редчайших марок -- одно из главных). Для
произведений Стругацких, где каждая дополнительная черта дает
почву для интересных обобщений, даже такая заурядная частность, как
увлечение героев филателией, вдруг может стать подлинным мерилом их
духовной состоятельности. Причем, подобного рода сопоставления
персонажей вполне уместны в рамках "фантастической реальности"
произведений Стругацких.
И здесь несколько слов следует сказать о специфике художественного
мира Стругацких, созданном писателями по определенным законам. Этот
фантастический мир по своей конструкции близок -- как это ни
парадоксально звучит, на первый взгляд, -- бальзаковскому. План
"Человеческой комедии" Бальзак основывал на идее мира как целого, все
его произведения -- как бы законченные фрагменты одного обширнейшего
литературного полотна, где господствует одна и та же реальность.
Стругацкие также изображали свой выдуманный, фантастический мир как
нечто цельное во времени и пространстве: каждое новое произведение
достраивает его, укладываясь в общую картину, как плотно пригнанный
элемент бесконечной мозаики, взаимодействуя с ней не только "краями"
повествования, "точками сцепления", но и -- что важнее --
многочисленными сквозными реалиями, персонажами, мотивами,
