ведь что происходит? В той ее части, которую назовем Лес, существует
прогрессивная цивилизация женщин, и есть остатки прежнего вида гомо
сапиенс, которые будут неумолимо и обязательно уничтожены развивающимся
прогрессом. И наш землянин, попавший в Лес, как он должен относиться к
ситуации? Историческая правда на стороне чужих и отвратительных баб.
Сочувствие героя, Кандида, на стороне беспомощных и нелепых мужичков,
спасших его, давших ему хижину, накормивших. Как себя вести
цивилизованному человеку, понимающему, куда идет прогресс? Как он должен
относиться к такому прогрессу, если тот ему поперек горла? Как должен
относиться человек к закону общества, который кажется ему плохим? Можно ли
вообще ставить вопрос так: плохой закон общества, хороший закон общества?
Эта проблема не стала стержнем Улитки, но значительной гранью повести да.
А ту часть, которую назовем Управление, нельзя было написать на базе,
скажем, нашего конкретного советского учреждения. По-видимому, нужно было
какое-то остранение. Мы это понимали.
Начиналось то, что впоследствии получило название неконтролируемого
подтекста. То есть мы описывали мир, реально наблюдаемый вокруг себя
(часть Управление), но подавали его как нечто реально не существующее. С
одной стороны, для каждого разумного человека мир этот был абсолютно
узнаваем. С другой стороны, никто не имел оснований сказать, что мы мажем
дегтем нашу сверкающую действительность. Начиналась игра подтекстами, без
которой в то время обойтись было невозможно.
А.И.: Такая игра не могла продолжаться бесконечно...
Б.С.: Да. Потому что машина бюрократии, защищающая существующий
порядок вещей она громоздка, неуклюжа и глупа, как и всякая машина, но
обладает свойствами всякой достаточно сложной организации: действуя
методом проб и ошибок, дурацких проб и идиотских ошибок, она, в конце
концов, всегда выбирает такую стратегию, которая обеспечивает ее
устойчивость. И хотя цензурно-редакторская машина сначала не знала, что с
нами делать, но очень быстро нашла самый простой выход из положения
перестала нас печатать. Во всех издательствах были получены негласные
указания: не связываться с фантастикой вообще и уж со Стругацкими в
особенности.
А.И.: О негласных указаниях Вы знаете доподлинно?
Б.С.: Негласные указания потому и негласны, что сослаться на них
впрямую невозможно. У нас были разговоры с издательскими работниками. Мы
не можем гарантировать, что они говорили нам правду. Легко представить
такую ситуацию: редактор Н., понимая, что, связываясь со Стругацкими,
рискует личным благополучием, выдумывает: мол, к нему обратилось
начальство и предупредило... И редактор Н. под большим секретом
рассказывает об этом Стругацким. До нас доходило очень много слухов по
поводу того, что на тех или иных совещаниях весьма высокопоставленных
руководителей говорилось: Стругацкие пишут литературу, содержащую
неконтролируемый подтекст, с ними нужно быть чрезвычайно осторожными. Но
слухи, естественно, не были документированы.
А.И.: Собственно, документом является то отношение к фантастике,
которое мы, увы, наблюдаем до сих пор.
Б.С.: Документом можно было бы считать и ту массу критических статей,
которая появилась в то время. Они по сути были отражением точки зрения
власть имущих на социальную и философскую фантастику вообще и на
фантастику Стругацких в частности. В конце 60-х, а потом в середине 70-х
было несколько очень яростных нападений, очень резких...
РЕТРОСПЕКЦИЯ: Две фантастические повести настрогали и братья Борис и
Аркадий Стругацкие... Своих героев братья Стругацкие пытаются укрыть
территориально, наградили их двуликими древнегреческими именами, лишили их
принадлежности хотя бы к какому-либо племени, не говоря уж о нации. На
первых страницах повести им это кое-как удавалось, но дальше... Хвост
вытянут нос увязнет, нос вытянут хвост прилипнет... Вся нечисть выражается
пословицами: Не наводи тень на ясный день, Лес рубят щепки летят, кур
называют пеструшками, ходят утицей, курят сигареты Астру... Эта нечисть
даже имеет свою конституцию, свободу слова... А повесть Стажеры? Почему о
ней не слова? Достаточно того, что сказано об этой повести.
(Краснобрыжий И. Двуликая книга: Фельетон. Журналист. 1969. No3).
Б.С.: Самое странное нападение на Второе нашествие марсиан произошло
на каком-то съезде писателей. В докладе Михаила Алексеева нам вменялось в
вину, что мы святое слово патриотизм употребляем не там и не такF .Крайнее
ение ает ть А. Стругацких Второе нашествие марсиан. В этом фантастическом
повествовании авторы почему-то в качестве мишени для насмешек, сарказма,
иронии избрали такое святое чувство, как патриотизм. Вот что можно
прочитать в повести: Этот Полифем жить не может без патриотизма. Без ноги
он жить может, а вот без патриотизма у него не получается. Литераторы
должны были бы знать, что вкладывать такие святотатственные слова в уста
даже крайне отрицательных героев весьма рискованно и что не надо
потешаться по такому поводу, а сказать себе и другим людям: без
патриотизма вообще ничего не получится, не напишется без этого
возвышающего чувства и хорошая, честная и нужная народу книга!". (Доклад
М.Алексеева. В кн.: IIIсъезд писателей РСФСР. 24-27марта 1970г.
Стенографический отчет. М.: Сов. писатель, 1972).>. А мы во Втором
нашествии проводили идею о том, что с обывателем можно сделать все, если
не затрагивать его маленький мирок. А обыватель везде одинаков. Можно
изображать обывателя ленинградского, вашингтонского, энского из
несуществующей страны и картина будет одна и та же.
А.И.: Но советское значит, лучшее. И бдительные авторы рецензий,
уверенные, что советский обыватель лучший в мире, искренне полагали...
Впрочем, насчет искренности это вопрос. В единственной рецензии тех лет,
показавшейся мне умной, грамотной, доказательной, журнал Новый мир
(кстати, еще доразгонного периода) чудесно протестировал на искренность
сигнализирующего оппонента...
РЕТРОСПЕКЦИЯ: Это произведение, названное фантастической повестью,
является ничем иным, как пасквилем на нашу действительность... пишет в
газете Правда Бурятии (19мая 1968г.) В.Александров. На каком же основании
делается это допущение, по каким характерным чертам совмещает
В.Александров фантастическую реальность Стругацких с реальностью им
обозначенной? А вот по каким: Фантастическое общество, показанное
А.иБ.Стругацкими в повести Улитка на склоне, пишет В.Александров, это
конгломерат людей, живущих в хаосе, беспорядке, занятых бесцельным, никому
не нужным трудом, исполняющих глупые законы и директивы. Здесь
господствуют страх, подозрительность, подхалимство, бюрократизм". Вот те
на! Поистине фантастическая аберрация! Что же, выходит, все эти явления и
признаки и есть типическое, что сразу же дает право рассматривать любую
фантастику, если она включает в себя подобные элементы, как некий слепок с
нашей действительности? Хороши же у товарища В.Александрова представления
об обществе, его окружающем, ничего не скажешь...
(Лебедев А. Реалистическая фантастика и фантастическая реальность.
Новый мир. 1968. No 10).
Б.С.: Да, это была замечательная рецензия!
А.И.: Борис Натанович, получается, что Стругацкие в годы застоя
говорили то, что думали, но их все время одергивали и били по голове
неразрезанным томом классиков марксизма-ленинизма не за то, что они
ошибаются, а за то, что они описывают сущее вокруг?
Б.С.: Еще в сталинские времена сформировалась, а во времена застоя
фактически выкристаллизовалась ситуация, когда был фактически узаконен
огромный разрыв между тем, что есть на самом деле, и тем, что следует
писать по этому поводу. При Сталине молчали из страха. Но во времена
сталинщины также существовал и очень заметный процент людей (подавляющее
меньшинство, но по абсолютной величине миллионы), которые искренне верили,
что все происходящее правильно, другим быть не может, а впереди их ждет
счастье.
Времена застоя характерны тем, что такие люди вывелись почти начисто.
Это была эпоха высокого лицемерия все, кому не лень, вплоть до сотрудников
Комитета госбезопасности, ругали жуткую, застойную во всех отношениях
атмосферу, но только в кулуарах, между собой, в более или менее
приятельских компаниях. В печати же допускалась к существованию только
одна картина та, которую начальство хотело бы видеть, но не та, что есть
на самом деле.
Конечно же, наши обличители прекрасно видели, что положение в
экономике ужасно, что нравственность распадается на глазах, понятия чести,
совести, достоинства, правдолюбия становятся непрактичными, народ
спивается, так жить нельзя и надо что-то менять... Но будучи чиновниками с
одной стороны и будучи корыстными людьми с другой, думали они прежде всего
о себе и защищали официальную точку зрения, грубо говоря, ради куска
хлеба. С маслом, разумеется.
РЕТРОСПЕКЦИЯ: Нас почему-то настойчиво убеждают не искать в
творчестве Стругацких каких-то намеков, подтекста и т.д. Но, встречая в их
повестях-предупреждениях какие-то детали, черточки, выхваченные из жизни
нашей страны, но перевернутые, исковерканные, чудовищно деформированные,
поневоле начинаешь задумываться: во имя чего?.. Известно, что любое
литературное произведение, как явление советского искусства, должно по
идее утверждать социалистический гуманизм, веру в человека, в его духовные
силы. О последних книгах Стругацких, особенно о Сказке о тройке, этого не
скажешь... Социальный эквивалент их картин и сюжетов - это в лучшем случае
провозглашение пессимизма, идейной деморализации человека.
(Свининников В. Блеск и нищета философской фантастики. Журналист.
1969. No9).
А.И.: Борис Натанович, журнал Родник (1987. No8) устами своих авторов
А.Кузнецова и О.Хрусталевой (Вам понравилось, помните?) назвал Сказку о
Тройке социально разъяренной. Разъяренная сказка?..
Б.С.: Сказка о Тройке писалась как продолжение Понедельника.... По
заказу Детгиза, кажется. Детгиз представления не имел, какую бомбу мы ему
преподнесем. Мы и сами, между прочим, это плохо себе представляли. Это же
1966год. Мы к тому времени уже были очень злы, сами понимали, что пишем
зло, но ничего не могли с собой поделать. Первые заморозки, суд над
Синявским и Даниэлем... Было ощущение и оно не давало покоя, что все опять
поворачивает НЕ ТУДА. Детгиз не взял. Потом отрывок уже было набрали в
Знание-сила. Но кто-то из курирующих журнал идеологов, по слухам, узнал
себя в клопе-Говоруне. И чуть ли не пытались разогнать всю редакцию, чуть
ли не закрыли журнал. Были ужасные последствия из-за этого пустяка.
Ну, и вот в 1968году повесть совершенно случайно оказалась в Ангаре.
Свининников и отреагировал. И не он один. В 1969году на бюро Иркутского
обкома партии Сказка о Тройке была признана идейно вредной, решение это
было опубликовано в Журналисте и это было начало конца.
А.И.: А иные реакции на Сказку...? Противоположные?
Б.С.: Я помню, мы тогда получили довольно много писем, копий писем,
которые любители фантастики направляли во всевозможные издания в тот же
Журналист, Известия, Комсомольскую правду. В них подробно, доказательно
анализировалась статья Свининникова с нашей позиции, с позиции, так
сказать, антибюрократической.
А.И.: Но ни одно из этих писем, как я понимаю...
Б.С.: Конечно, нет! Как говаривал Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин,
