это всегда боль, стоны, мучение. Мы расплачиваемся сегодня за насилие над
историей, за деяния тех людей, которые вообразили, что дерево будет расти
быстрее, если тащить его вверх за ветви. Сейчас идет возвращение на торную
дорогу цивилизации возврат к естественному ходу истории.
ВОПРОС: Вы не пытались искать спасения в религии?
Нет, никогда. В молодости, как и положено истинным большевикам, мы
были воинствующими атеистами, то есть идеологическими Хамами. Потом это
прошло. Но верующими мы не стали. Мы не смогли бы ими стать, даже если бы
захотели. Не тот характер. При всем своем уважении к религии я и сейчас
отношусь к ней, как к социальному наркотику. Человек слаб, беззащитен, ему
страшно, одиноко, и вера в Бога приходит к нему как спасение от боли и
страха. Идеологический транквилизатор. Я плохо верю в религиозность
сильных. Религия достояние слабых и потерявших надежду. И благо ей, как и
всякому лекарству, которое лечит.
ВОПРОС: ... Будете ли писать фантастику?
Не знаю. Не могу сказать вам сразу: нет. Но и да сказать не могу.
Трудно начинать новую жизнь в шестьдесят лет. Я буду пытаться.
[Интервью взял Урбан?]
Мифологический словарь
Иван Дурак
Иван Дурак, Иванушка Дурачок, мифологизированный персонаж русских волшебных
сказок. Воплощает особую сказочную стратегию, исходящую не из стандартных
постулатов практического разума, опирающегося на поиск собственных решений,
часто противоречащих здравому смыслу, но в конечном счете приносящих успех
(существуют сказки, где Иван Дурак пассивный персонаж, которому просто везет, но
этот вид сказок - результат определенной вырожденности); сравните с образом
Емели-дурака, дугого "удачника" русских сказок. Социальный статус Ивана Дурака
обычно низкий: он крестьянский сын или просто сын старика и старухи, или
старухи-вдовы (иногда он царский сын, но "неумный" или просто дурак; иногда
купеческий сын, но эти варианты не являются основными). Нередко подчеркивается
бедность, которая вынуждает Ивана Дурака идти "в люди", наниматься "в службу".
Но в большей части сказок ущербность Ивана Дурака - не в бедности, а в
лишенности разума, наконец, в том, что он последний, третий, самый младший брат,
чаще всего устраненный от каких-либо "полезных" дел. Целые дни Иван Дурак лежит
на печи ловит мух, плюет в потолок или сморкается, иногда он бесцельно копается
в золе, если Ивана Дурака призывают к полезной деятельности, то только для того,
чтобы сбросить с себя собственные обязанности: так, старшие братья, которые
должны ночью сторожить поле от воров, посылают вместо себя Ивана Дурака, а сами
остаются дома и спят. В сказке, где Иван Дурак - купеческий сын, он ведет
беспутный образ жизни, пропадая по кабакам. Существенно противопосталение Ивана
Дурака его старшим братьям (чаще всего выступающих без имен): они делают нечто
полезное (иногда, обычно косвенно указывается, что старший брат пахал землю,
а средний пас скот), тогда как Иван Дурак или ничего не делает, или делает
заведомо бесполезные, бессмысленные (иногда антиэстетические, эпатирующие
других) вещи, или же выступает как заменитель своих братьев, нередко неудачный,
за это его просто бьют, пытаются утопить в реке и т.п. Известный
мотив - ритуальное битье и поношение дураков, например, во время средневековых
"праздников дураков". Он не женат, в отличие от братьев и, следовательно, имеет
потенциальный статус жениха. Место Ивана Дурака среди братьев напоминает место
"третьего", младшего брата типа Ивана-Третьего (Третьяка) или Ивана Царевича.
С помощью волшебных средств и особенно благодаря своему "неуму" Иван Дурак
успешно проходит все испытания и достигает высших ценностей: он побеждает
противника, женится на царской дочери, получает и богатство, и славу,
становится Иваном Царевичем, т.е. приобретает то, что является прерогативой
и привилегией других социальных функций - производительной и военной. Возможно,
Иван Дурак доситгает всего этого благодаря тому, что он воплощает первую
(по Ж.Дюмезилю) магико-юридическую функцию, связанную не столько с делом, сколь
со словом, с жреческими обязанностями. Иван Дурак единственный из братьев, кто
говорит в сказке (двое других всегда молчат), при этом предсказывает будущее,
толкует то, что непонятно другим; его предсказания и толкования не принимаются
окружающими, потому что они неожиданны, парадоксальны и всегда направлены
против "здравого смысла" (как и его поступки). Иван Дурак загадывает и
отгадывает загадки, т.е. занимается тем, чем занимается во многих традициях жрец
во время ритуала, приуроченного к основному годовому празднику. Иван Дурак
является поэтом и музыкантом; в сказках подчеркивается его пение, его умение
играть на чудесной дудочке или гуслях-самогубах, заставляющих плясать стадо.
Благодаря поэтическому таланту Иван Дурак приобретает богатство.
Иван Дурак - носитель особой речи, в которой помимо загадок, прибауток, шуток,
отмечены фрагменты, где нарушаются или фонетические, или семантические принципы
обычной речи, или даже нечто, напоминающее заумь; сравните "бессмыслицы",
"нелепицы", языковые парадоксы, основанные, в частности, на игре омонимии и
синонимии, многозначности и многореферентности слова и т.п. (так, убийство змеи
копьем Иван Дурак описывает как встречу со злом, которое он злом и ударил, "зло
от зла умерло"). Иван Дурак русских сказок выступает как носитель особой
разновидности "поэтической" речи, известной по многим примерам из древних
индоевропейских мифопоэтических традиций. Иван Дурак связан в сюжете с некоей
критической ситуацией, завершаемой праздником (победа над врагом и женитьба),
в котором он главный участник. Несмотря на сугубо бытовую окраску ряда сказок
о нем, бесспорны следы важных связей Иван Дурак с космологической символикой, на
фоне которой он сам может ьыть понят как своего рода "первочеловек", соотносимый
с мировым деревом и его атрибутами. Апологичность образа Иван Дурак, его отказ
от "ума", причастность его к особой "заумной" (соответственно - поэтической)
речи напоминает ведущие характеристики юродивых, явления, получившего особое
развитие в русской духовной традиции. "Юродивость" характеризует и Ивана Дурака
в ряде сказок.
В.В.Иванов, В.Н.Топоров.
И. ЗНАМЕНСКАЯ
ЗЕРКАЛО ГАЛАДРИЭЛИ
...Забавно будет лет через триста припомнить эти разборки по поводу
судеб национальных литератур в общемировой культуре. Да и через сто лет
подобное удовольствие покажется, полагаю, исключительно изысканным и узко
специальным - нечто такое для гурманов духа и памяти...
А сегодня едва ли хватит у нас прозорливости возблагодарить "текущий
момент" - со всей его растерянностью, с отдиранием от тела и души того
немногого, что, казалось, навечно (как вечным казался строй) присосалось к
нам в качестве тоненького такого пожизненного бессмертия: Надежды на
твердое пенсионное обеспечение, Веры в собственную неподкупность
(поскольку никто и не пробует покупать), Любви к непреходящему шпротному
паштету, встречающему нас в любой торговой точке родной страны, будь то
Коряжма, Наманган или Анадырь. Да, не благодарим, а стоило бы...
Конечно, если спуститься с небес еще не произнесенных обобщений в
нашу родную кошару, то есть оборотиться к стукнутому ныне пыльным мешком
литературному процессу и увидеть на прилавках "Приключения космической
проститутки", изданные многосоттысячными тиражами, или, перелистав
"Книжное обозрение", не найти там (за исключением братьев-эмигрантов) на
полсотни наименований и трех заветных фамилий, вызывающих желание
немедленно бежать в магазин - только и мыслей, что в смертной рубахе
вскарабкаться на заплеванный Парнас и дожидаться там труб Страшного Суда.
Конец света. Литературе, которой мы жили, места нет.
Однако всем, успевшим соскучиться за считанные годы перестройки по
тому тяжелому равномерному гнету, который и заставлял наиболее крепких, в
соответствии с физическим законом о противодействии, выпрямлять спину,
можно порадоваться: нарастает давление. Пусть не сверху, а как бы изо всей
окружающей среды, но - нарастает.
Хаос створаживается в систему.
Какой она будет - это еще вопрос, но конъюнктура изменилась; способы
давления и изгнания за границы освещенного круга меняются, меняется и
длительность присутствия в этом круге. О пожизненной ренте, обусловленной
послушанием и (или) бездарностью, либо, что реже, талантом, говорить уж не
приходится. Прежде, чем у нас привьется и развернется в своем
цивилизованном виде институт литагентов, прежде, чем обретут реальные
очертания цены на бумагу, истинная литература окажется в состоянии
жесточайшего прессинга по всему полю, получая мобилизующие толчки от
дешевеющего (во всех выражениях, кроме денежного) детектива,
дебилизованной (не путать с демобилизованной!) до комиксов фантастики,
социалистической эротики, стремительно вырабатывающей рвотный рефлекс на
близость...
Берег родной обвалился, и все мы, умеющие и не умеющие плавать,
сыплемся в холодную воду "нового мира", где неизменным и знакомым для всех
остается одно - человеческая природа.
Но посему - и будем жить, так как количество "творцов" и
"ремесленников" в стабильных (да и стабилизирующихся) социально -
исторических структурах в процентном отношении неизменно. Так же, как
количество гениев и злодеев в любой популяции. Ибо генофонд со временем
восстанавливается, а давление внешнее снова провоцирует контрдавление
внутреннее, именуемое подчас - вдохновением.
Не научились подзаряжаться от приятного - будем подзаряжаться от
противного. Этакое преображение энергии, если хотите; бесшабашный праздник
селения, из которого сборщики податей уволакивают последний грош.
Трагедия, а как ни странно (и как всегда!) - оптимистическая.
...Кстати, резервы иностранного чтива, изданного до 1973 года и
дающие возможность получать советскую "сверхприбыль" - вполне обозримы и
исчерпаемы. Далее заказывающих музыку дельцов ждет коммерческий вакуум,
который, хочешь-не хочешь, а придется восполнять отечественной
беллетристикой, необъяснимо воздымающейся время от времени
горообразованиями высокой литературы.
Откуда возьмутся воздымания? От верблюда. От тех горбов, той ноши,
которая всегда с тобой. Если ты и есть запланированный популяцией урод, то
есть впереди идущий в какой бы то ни было области. Пролагающий тропу по
минному полю собственного разума, собственной души. Тебя ведь хлебом не
корми, а дай забраться (или хотя бы попробовать забраться) в такие дебри
прозрения, где и переаукнуться пока не с кем, так что и физическое бытие
иной раз прерывается аккуратной рукой, оберегающей свои закрома до лучшего
времени.
А те, кто не очень-то и кормили тебя хлебом, будут с удовольствием
потреблять первый, а то и второй пласт узренного тобой, не углубляясь в
особо пощелкивающую темноту и не удивляясь твоему безвременному уходу, а
по-массолитовски, по-ресторанному - "...но мы-то - живы!"
Так что - есть определенная вера и в читателя-земляка, насквозь
пропотевшего от суеты, и в ежедневно без особых усилий меняющего бельишко
читателя "общемирового". Захочет он загадочной русской души, ибо на уровне
души национальность ее постепенно теряет смысл, а загадочность, наоборот,
приобретает его, наращивает цену, неизмеряемую и в самой твердой валюте.
Я уж не говорю о читателе "двоякодышащем", о читателе, иной раз
готовом покинуть стройные ряды потребителей виски "скотч" или колбасы
"столовой" и выломиться из социума на какое-то время, а то и на всю жизнь
- в хиппи, в ашрам, в арендаторы или просто в лес зеленый, в тайгу, но с
